За гранью понимания

      Денис не помнил, как оказался на кухне Климовых. Помнил только, что утешал Машку, посчитавшую его мертвым. Помнил, что в комнату зашел Андрей, потом они о чем-то разговаривали, и даже кажется, что просто разговаривали — без ядовитых якобы дружеских улыбок. И когда Денис видел, как каждый раз Андрей выдавливает из себя эту улыбку при виде него ради дочери, его будто холодной водой обливали и по тела пробегалась дрожь. Было непривычно и неприятно даже спустя столько времени видеть лучшего друга по отношению к себе холодным и отчужденным. Хоть и понимал, всё прекрасно понимал, но поделать с собой ничего не мог. А сегодня Андрей не смотрел на него тем колючим взглядом, говорящим, что ему лучше поскорее убраться из его квартиры. Может, потому, что он все же чувствовал себя виноватым перед Денисом или Машей, что скорее всего, и пытался разрядить обстановку? По меньшей мере, с какого перепугу они дошли до того, что сейчас оба что-то ворожат на кухне, Денис, хоть убей, не помнил.       Климов рядом с ним молча нарезал какие-то овощи, а Денис, опустив глаза, увидел, что под его ножом находится кусок мяса. И Андрей не побоялся, что он его отравит? Нет, раньше это было бы в порядке вещей — всем всегда нравилось, как он делал мясо, но сейчас? Это реально — то, что происходило с ним сейчас? Неужели всё потихоньку возвращается? Нет, это просто временное затмение ради Маши. Временное просветление на его мрачном и туманном пути. Тем не менее этим нужно было наслаждаться. Этим недолгим моментом счастья, которое отправляло его в былое время.       Маша с приехавшей к Климовым Надей сидела в гостиной и улыбалась, в то время как Машка рассказывала ей, как они часто раньше ездили на шашлыки, как собирались все вместе по выходным, как папа с дядей Денисом захватывали кухню, что-то на спор там готовя и не пуская маму. Маша всегда любила такие вечера. Там всегда было весело и всегда происходило что-то забавное. Как бы то ни было папу и дядю Дениса, которые были чуть не во весь рост в муке, она запомнила надолго. И ведь еще спорить о чем-то в таком положении умудрялись! Наташа тогда просто закрыла рот ладонью, помотала головой и сказала, что отмывать и оттирать кухню будут они сами. Повара лишь покивали и дальше начали над чем-то упорно спорить.       Надя приехала, решив, что Денис долго ей не отзванивается. А поехал он очень взбудораженный, толком ничего не объяснив и лишь бормоча что-то про «какой к черту умер?!». Не успела Емельянова и рта раскрыть, чтоб спросить, кто умер, как входная дверь уже захлопнулась. Она практически сразу поехала вслед за ним, зная, что звонила ему Маша Климова. И теперь улыбаясь наблюдала за этой картиной: двое мужчин, изредка переговариваясь, то шинкуют что-то, то тушат, то даже спорить умудряются. И единственное, чего она боялась, — это то, что Андрей делает это вынужденно, ненавидя каждый момент проведенный так близко с Денисом и желая поскорее вытурить того из квартиры. От этих мыслей было неприятно. Неприятно, что ситуация, выглядящая так мило со стороны, на самом деле была вымученной. Но что творится в голове Андрея мог знать только сам Андрей, и, наверное, Наташа могла бы прочитать это по его взгляду — их связь была особенной, трепетной и тонкой, которую понимали только они сами и не могли никому объяснить, что это и почему так происходит.       — Слушай, в десертах я не силен, а тут прям нужно для завершения банкета, — оглядев кухню, на которой потом явно придется делать генеральную уборку, сказал Андрей, — доскочишь до той кулинарии, ну ты помнишь? А я бы тут закончил, — он кивнул в сторону газовой плиты, а Денис не понимал, с чего ради его тут держат как желанного гостя, будто и не было ничего. Если ради этого нужно было умереть, он готов на это.       — Конечно, — быстро согласился Игнатьев и, приведя себя в более-менее приличный вид, вышел из квартиры, помня, где тут неподалеку можно купить вкусный торт. Надя посмотрела ему вслед: нехорошее предчувствие тронуло ее душу, но она отогнала его — ничего плохого просто не должно случиться, ничего не испортит этот день, по счастью выпавший выходным.

***

      Денис с пакетом в руках подошел к лифту, нажал на кнопку, и скоро перед ним открылись дверцы. Не успел он нажать на кнопку нужного этажа, как в едва не закрывшиеся двери лифта заскочил какой-то мужчина. Практически тут же разобрал в случайном «попутчике» Дениса. Игнатьев же узнал Сороку, который все еще был не против закатать его в асфальт.       — О, Денис Юрьевич, какая встреча, — картинно раскланялся перед ним Сорока, но тут же весь сарказм пропал из его голоса, — слушай, сука, ты опять к Андрею? Совесть не мучает ходить туда? Не, нормально? Да даже мне твою рожу видеть противно, а ему, думаешь? Ходишь, светишь своей физиономией…       — Да пошел ты, — Денис сам не понял, как это сорвалось с языка, тем не менее сказать это хотелось уже давно. — Без советов уголовников обойдусь… — тихо проговорил Денис, будто выплюнув эти слова, и нажал на кнопку нужного ему этажа, желая поскорее преодолеть эти несколько пролетов. Находиться в замкнутом пространстве с таким человеком как Сорокин было не то что неприятно — это было еще и опасно для здоровья.       — О как мы заговорили! — развел руками Сорока и, сильно сжав кулаки и чувствуя непреодолимое желание размазать это лощеное лицо, подошел к Игнатьеву.       Резко захватил того за затылок. Завернул в сторону и приложил лицом о кнопки лифта. Кровь брызнула из носа Игнатьева. Сорока еще раз, но не так сильно прижал лицо того к стене, и Денис, что-то промычав, резко вывернулся и приложил ладонь к лицу. Было больно. Сначала он и не понял, что произошло, а потом — практически тут же — почувствовал острую резкую боль. Лифт тряхнуло. Оба начали озираться по сторонам и буквально через мгновение поняли: встали…       — Тьфу ты! — ударив кулаком по стене лифта, сказал Сорока. — Мало того, что застрял, так еще и с такой крысой.       Денис же осел на пол, все еще пытаясь стереть кровь с лица и остановить маломальское кровотечение. Вроде бы получалось, но рукава рубашки приобрели алый оттенок. Он молчал, запрокидывая голову назад. Выйти из этого лифта с отбитыми внутренними органами в его планы не входило. Но и молча терпеть оскорбления, отпущенные в свой адрес, Денис уже не мог. Сорока всем своим существом ненавидел таких, как Денис. И уж он молчать не собирался однозначно.       — Ой, не так и сильно я тебя и приложил, — Сорока обернулся к Денису, после того как связался с диспетчером и сообщил о поломке, и поморщился, глядя, как тот все ещё мается с расквашенным носом, — не сдохнешь. Тебя бы, как Андрея, так я бы посмотрел. Не, ты трус, ты бы на такое не решился. Ты только денежки считать умеешь.       Денис грозно посмотрел на Сорокина, все еще держа ладонь у носа. Ему теперь сдохнуть, или что? Не жить? Да он сам мучается уже сколько лет из-за всего произошедшего, а его тут всякие уголовники жизни учить начинают. И как Андрей может общаться с таким человеком? Ну чисто — отморозок!       — Так ты ведь не знаешь, что Андрей ради Машки даже себя порезать решился! Ты ведь не знаешь, что он умирал просто на столе в этом вонючем СИЗО, где его оперировал сокамерник и врачиха та! Ты же не знаешь! Ты же в это время бабки считали да чемоданы в Москву паковал! — он яростно и громко практически кричал, активно разводя руками в разные стороны, смотря Денису прямо в глаза, и тому становилось не по себе. Холод пробирал до костей, и он снова будто возвращался в тот страшный год. — И как столица? — Сорока хохотнул: из них троих сел тот, кто дольше всех в этой истории был на свободе.       Денис и правда не знал этого. Не знал подробностей. Он тогда жил другим: нужно было остаться на плаву, нужно было выдержать натиск давящих с обеих сторон обстоятельств и не оказаться за решеткой. Он не знал, как Андрей, зажимая рану, готовый потерять сознание в любую минуту, бегал по этажам, ища Машу, как скрывался от людей Нестерова, а в голове пульсировала лишь одна мысль: хоть бы Машку Нестеров не нашел раньше, хоть бы успеть…       — А ты? Что ты, друг такой расчудесный, сделал, а? Штаны ты протирал и бабки считал! — Сорока фактически плюнул в его сторону, и Денис это почувствовал. — Много дали? Сволочь ты! А Андрей верил, что ты Машку ищешь… До последнего думал, что ты все-таки человек, а ты так, мелкая крыса, — Сорока прицокнул и отвернулся от жалкого на вид Игнатьева.       Денис понял: вот она, цена за те мгновения счастья и прошлой жизни в квартире Климовых. Вот она — расплата. Да лучше б он правда отшиб ему почки — слушать это было еще больнее. Внутри всё стягивалось в тугой узел. Крыть было нечем, все козыри у Сороки. А лифт всё не ехал…       — И вот ты весь такой добрый дядя к Машке приходишь, улыбаешься — нормально тебе? Нигде не жмет? Да за что она тебя любит-то так? «Дядя Денис, дядя Денис» — сука этот дядя Денис, продал ее за кресло в Москве, — он прищурился. — Об этом ты ей рассказать не хочешь? «Маша, я люблю тебя, но Москва все же одна, а таких девочек тысячи!» Ты почему ее не искал, сволочь? Тебе ребенка не жалко было? Ты же якобы вон как любишь ее, таскаешься к ней, сопли на кулак наматываешь.       Игнатьев поднялся с пола: разговор и так получался односторонний, да еще и полностью состоял из оскорблений, но смотреть на Сороку снизу вверх и давать ему возможность смотреть на себя сверху вниз было не особо охотно, и он решил выровнять их положение. Хотя, хоть взлети сейчас Денис над Сорокой, он все равно останется снизу — растоптанный в грязи.       — Правда сдохнуть надо было и не мучиться, — пробормотал, глядя не то яростным, не то просто злым взглядом куда-то в пустоту, Денис: были же мысли о суициде, были.       — Так и сдох бы! Кто помешал-то? Трус ты! — разведя руки в стороны, проговорил Сорока. — Вот и всё. И что Надя в тебе нашла? Никак не пойму. Вот нахрена ты ей?       — А вот это не твоё дело, — ядовито прошипел Денис.       — Ай, — Сорока отмахнулся и постучал ногой по стене, будто от этого лифт бы поехал. — Это ты столько лет гнилую натуру скрывал? Типа такой лучший друг, любимый дядя? Нет, мне интересно просто, — он скрестил руки на груди, оперся спиной о стену и глянул исподлобья, будто действительно ожидая рассказа от Дениса.       Денис молчал. Только он знал, как тяжело ему дались эти годы. И не из-за тюремного заключения, а из-за того, что возвращаться из него было не к кому и некуда. У него не было никого на тот момент. Он не знал, что будет дальше, сможет ли он вернуться, восстать из пепла. Он даже не рассчитывал, что Андрей пустит его на порог, но это случилось — он все также был вхож в их дом, хоть и не на тех основаниях, что раньше. Он медленно выпутывался из сетей, стянувших его уже давно. Он оживал и начинал не просто дышать, а жить, как ему советовала однажды Надя, ещё не зная, что сама станет этим лучом света в его тьме.       — Не хочется рассказать обо всём? Совесть не мучает, а? — Сорока сказал это с явным сарказмом и хохотнул, будто очень сомневаясь, что у Дениса вообще может быть совесть. Он бы с большим удовольствием ещё пару раз врезал ему за всё, зная, что Андрей никогда на это не пойдёт. Кто-то же должен.       Для него он был человеком, который запросто променял друга на хорошее место, дочку друга — на деньги, а память о подруге — на звёздочку на погонах. Все его попытки оправдаться выглядели мелко и незначительно. Да и не было ему оправдания. Предателей не прощают.       — Хотя зачем? Это же так удобно: пользоваться добротой Андрея и наивностью ребёнка. Крысы первые бегут с корабля. А тут опа — а корабль не потонул. И крыса обратно. Удобно, — он развёл руками в стороны и усмехнулся, глядя на уже не забившегося в угол предателя. Тот смотрел уже по-другому. Более твёрдо. Сорока цокнул: ну хоть не ноет и не трясётся.       Денис закипал. Пусть Сорока был хоть сколько прав, пусть имел право ненавидеть и презирать его, хотелось высказать ему всё, накопившееся в душе за это время. Не он, Денис, виноват во всех бедах Андрея, он получил по заслугам, а их отношения с Андреем — это их отношения и решение прежде всего Андрея, но сейчас Игнатьев уже плохо соображал: мысли затуманивались словами Сороки о том, что он просто использует Климовых, что не имеет ни малейшего права находиться там? Что лучше и правда рассказать всё Маше и уйти навсегда? Хватит играть, хватит притворяться, будто ничего не произошло. Произошло очень много. И ничего не вернуть.       — А ты прав, — оглядев Сорокина колючим, каким-то не своим взглядом, сказал Денис нисколько не подрагивающим голосом, твёрдо и уверенно.       И вдруг, будто только этих слов и ждали ремонтники, лифт ещё раз легонько тряхнуло и он поехал вверх. Буквально через несколько секунд Денис, будто ошпаренный, тяжело дыша, выскочил из лифта, забыв о торте, и чуть ли не бегом направился к Климовым. Сорока, присвистнув, забрал оставленное Игнатьевым в лифте и пошёл в ту же квартиру.       Денис влетел в гостиную, где, смеясь над чем-то, на диване сидели Надя и Андрей с Машей на коленях. Нервно осмотрел сначала комнату в целом, потом смерил взглядом Надю, обеспокоенно глядящую на него и одними губами спрашивающую: «Что с тобой?», затем — на Андрея, чуть прищурившегося и прижавшего дочь к себе покрепче, и лишь потом — на саму Машу. Ком встал в горле при мысли о том, что он хочет сейчас разрушить всё своими руками, но мысли были слишком затуманены, он был одержим идеей расставить все точки над и сию же минуту.       Надя рассматривала кровавые следы на лице Дениса, красные пятна на рубашке. Лёгкая дрожь прошлась по её телу. Его взбешенные, почти дикие глаза пробежались по ней, и от этого стало не по себе. Но ведь это Денис, ее Денис, которого она ничуть не боялась, с которым коротала дни и ночи, а сейчас он был сам не свой — будто чужой.       — Машенька, — он встал около неё на колени и взял её ладони в свои, — Маша, я сделал плохую вещь, очень плохую, — голос сбивался, Денис тяжело дышал, слезы предательски подкатывали к глазам, а девочка удивленно смотрела на него не моргая. — Я предал тебя. Вас всех предал, понимаешь! Я плохой, очень плохой человек!       Хотелось сказать иначе, но он не мог себе этого позволить: все же с ребёнком разговаривает. Он перебирал своими пальцами её пальчики и боялся поднять глаза выше — к её глазам.       Позади стоял Сорока с тортом в руках. Он, замерев, смотрел то на Машу, то на Андрея — Дениса он видел лишь со спины, но даже так чувствовался тот градус напряжения, который установился в комнате.       Маша обернулась к Андрею, не вынимая рук из ладоней Дениса, будто спрашивая его, как ей реагировать и о чем говорит дядя Денис. В комнате повисло напряжённое молчание. Все смотрели друг на друга, видя в глазах лишь вопросы, ответов не было ни у кого.       Денис отпустил Машины ладони, встал и, сжав кулаки, едва ли не закричал: «Да я мразь последняя, сволочь, чего вы молчите?! Скажите что-нибудь! — его начинало трясти, он наотрез забыл о том, о чем думал только что: здесь ребенок, нужно говорить мягче. А он кричал то, что только приходило в голову. Не фильтровал, не шлифовал — всё в первозданном виде. — Андрей, скажи что-нибудь! Скажи, чтоб я убрался отсюда! Врежь мне, наконец! — он повернулся к Наде. — А ты… Ну признайся себе, ну зачем я тебе нужен? Сволочь, мразь, крыса! Ну не хочу я на себя ещё брать крест за твою загубленную жизнь!».       Надя покачала головой, мол, опять началось. А Андрей ссадил Машу с колен, сказав ей, чтоб не особо слушала дядю Дениса — он, видимо, не в себе.       — Да загуби! — уверенно сказала Надя. — Загуби, дурак! Сколько тебе ещё раз повторить, что мне ты нужен, ты!       — Я? — Денис ехидно усмехнулся. — А раз я — так выходи за меня! — и развёл руки в стороны.       В комнате повисло молчание. Надя почувствовала, как в горле остановился воздух, а её саму будто парализовало: не то что она не хотела выходить замуж, она иногда даже задумывалась об этом, но ей даже в голову не приходило, что предложение будет выглядеть вот так. И не получалось сформулировать хоть что-то. Не получалось сказать даже простого «да» или «нет». Получалось лишь смотреть на него, спрашивая глазами: не шутка ли это? Сорока тихо выругался себе под нос и, смотря на Андрея, покрутил у виска, а потом указал на Дениса. Андрей же уже не знал, что и думать. Всё происходящее напоминало танцы на минном поле, и, похоже, сапёр — это как раз он. Никто в этой комнате не сможет разрядить эту обстановку и вернуть всё в нужное русло, кроме него. Надя, похоже, вообще не с ними, Машку Андрей с радостью бы вообще изолировал от этой ситуации. Сорока не смог бы наладить всё, как бы Андрей ему ни верил: переговоры — не его стезя.       — Вот, о чем я и говорю, — не дождавшись ответа, продолжил монолог Денис, нервно заламывая пальцы. — Сволочь, крыса! Маша, тогда ты позвонила мне… Я… А я!..       Андрей понял, что дело пахнет керосином и только в его руках всё, что случится дальше. Он не готов сейчас пустить всё на самотек и совсем скоро увидеть слезы дочери, полные разочарования в близком человеке. А ведь потом этот человек придет в себя и поймет, что натворил. Поймет, что был слишком резок и, если и хотел бы рассказать правду, надо было действовать мягче, а не будто из пулемета новости выплевывать. Надя тоже была ему не помощник — она все еще находилась в какой-то прострации после якобы предложения руки и сердца; Маша испуганно смотрела то на отца, то на Дениса.       — Так, Денис, хватит! — поднявшись, Андрей едва ли не за воротник утащил Дениса в прихожую, чтоб их разговора не было слышно.       — Что? Я что-то не так сказал? — откинув руки Климова со своих плеч, продолжил Игнатьев. — Разве не это ты хотел слышать?       Андрею казалось, что Денис в неадекватном состоянии. Что он одержим чем-то, и это надо прекратить, пока его сон не стал явью, а в таком состоянии Игнатьев был способен на самые страшные глупости. Сейчас они могли окончательно разругаться в пух и прах и теперь уже точно никогда не видеться и не здороваться. Кажется, сейчас Денис был готов на это, но что он скажет, когда его отпустит этот срыв?       — Угомонись! — твёрдо сказал Климов. — Приди в себя. Хватит.       Денис смотрел на вполне спокойного, с уверенным взглядом Андрея, и накал эмоций в его душе стал спадать. Его будто снова накрыло, но теперь в обратную сторону: он начал приходить в себя. В голове запульсировало. В груди что-то ухнуло. Бросило в жар. Господи, что он там сейчас наговорил… Нет, говорил-то он как раз правду и ту, что грузом лежала на душе, но понимание того, какие последствия это может иметь, пришло только сейчас. Он мог лишиться всего и всех: Маши, Андрея, Нади… Она не простит ему этой выходки. Он вновь усомнился в искренности и чистоте её чувств. Такое можно и не простить…       — По глазам вижу — приходишь в норму. Значит так, я не знаю, что на тебя нашло, кто тебя разукрасил так и, видимо, по мозгам попал, но то, что ты сейчас сделал, было… Я даже не знаю, как назвать это… — Андрей развел руки в стороны, показывая свое бессилие. — Иди, иди объясняй Маше, что это был за концерт. Я не буду. Иди. Иди Наде объясняй. Полегчало? Ты думал, никто не знал, что ты сделал, кто ты есть? Все тут тебя святым считают? Денис, Господи, все прекрасно знают, кто ты, — он отмахнулся и оперся о стену, помотал головой, смотря на растерянного Игнатьева. — К тебе только отнесешься по-человечески, так ты… и выкинешь что-нибудь.       Денис молча смотрел на Андрея, слушал его спокойные слова, и казалось, что тот простил его или хотя бы пытался. Простил не за сегодняшний выпад, а за всё, что произошло между ними. За всё, что он сделал, что не давало ему, Денису, теперь жить спокойно и верить в то, что впереди еще осталось что-то хорошее, вправду светлое и искреннее — что такие дни не остались в прошлом: там, где нет колючей проволоки и слова «предатель». И что сегодня на кухне Андрей был искренен в своих словах и порывах: он не лукавил, улыбаясь; не плевался про себя, находясь рядом с Денисом. А он вдруг… взбесился просто.       — Прости… — только и сказал Денис, опустив глаза.       — «Прости», — иронично повторил шепотом Андрей.       — Как ты там сказал? Если нужен — выходи за меня? — неожиданно появившаяся перед Денисом Надя выглядела немногим спокойнее его самого, распыляющегося в комнате. Ее всерьез волновал вопрос: что значило то, что он сказал в комнате про них? Это просто было в порыве или он и сейчас не откажется от своих слов? — А вот и выйду! Вот и выйду!       Он смотрел на неё, прямо в глаза и, наверное, впервые увидел там то, как сильно он правда нужен ей. Раньше он не замечал этого. Или просто не хотел замечать. Так было проще. Проще считать, что он не достоин счастья, что его невозможно любить, что… Что никогда и ничего не будет. Будто искупает грехи, будто ставит крест на себе, вычищая черные пятна своей биографии. Только она смогла вселить в него веру в светлое будущее, она стерла ненависть и презрение к нему самому, она осталась с ним, несмотря ни на что, она даже не подумала о том, что он может испортить ее жизнь. Жизнь у нее одна, и она хочет быть с тем, к кому ее тянет. А он просто боялся, что привыкнет к ней, поверит, что это навсегда, а она поймет, кто он на самом деле и уйдет. А в его душе появится новая рана. Теперь он видел всё. Будто прозрел. Видел всё в ее глазах.       — Или что, на попятную? — она спросила вполне серьёзно, мысли о том, что Игнатьев вовсе не собирается связывать себя узами брака, кружили в голове: мало ли чего в порядке бреда сболтнешь в ярости.       — Нет, в ЗАГС, — выпалил он, не собираясь отказываться от своих слов. — Кольцо чуть позже. Не думал, что…так выйдет, — говорил потерянно, будто успев забыть, что наговорил за время срыва. Похоже, ему просто нужно было это высказать. Не в такой форме, но нужно. Стало действительно легче. Легче от того, что близкие люди знают, кто он, какова его сущность. Только вот теперь нужно было отмыться еще и от того, что наговорил сейчас.       — Значит так, пойдёмте за стол, заодно и помолвку отметим, — подталкивая Дениса в направлении кухни, сказал Андрей. — Ты торт-то купил?       Денис начал оглядываться, вспоминая: забрал ли он торт из лифта, и наткнулся взглядом на Сороку, приподнявшего пакет с десертом. Они встретились взглядами. Молча. Без слов. И Денис понял, что это был первый и последний их конфликт. Дружбы, конечно, не будет. Будет нейтралитет.       — Так, тебя бы в порядок привести, — оглядев кровь на одежде и лице Дениса, сказал Андрей: он уже успел приметить, что почти одновременное появление в квартире Игнатьева и Сорокина неслучайно. А та исповедь Дениса и кровь на его лице связаны, и тут явно не обошлось без помощи Сороки — Дениса он терпеть не мог, это Андрей знал. Тем не менее сейчас не будет лезть с расспросами ни к одному, ни к другому — позже, если решит, что это нужно. — Иди в ванную, сейчас что-нибудь из своего дам.       Андрей удалился, а Денис, замерев на мгновение, подумал о том, что сейчас в одночасье он мог лишиться всего. Мог остаться один. Он не готов к этому. Он должен держаться за то, что у него есть. А сейчас у него есть слишком много, чтоб так легко от этого отказаться.