Только падая, можно понять, умеешь ли ты летать. — Флемет
Она слишком легкомысленна, — заявила Лелиана, когда Вестница с Кассандрой покинули ставку в третий раз. Три — хорошее число, чтобы делать выводы, и Каллен не готов был спорить. В глазах Тревельян он не находил груза скорби, или ответственности, или даже полной осознанности, несмотря на то, что именно она закрыла разрыв у него на глазах. Ничего из того, что он увидеть ожидал, он не видел, потому поверил почти сразу — она действительно не помнит. Она не пишет домой, — сообщила Лелиана, и это, по-видимому, должно было насторожить. Вместо бдительности или удивления Каллен ощутил первую нить понимания, хотя и не знал её причин. Он видел это по выжидательному взгляду, по её манере держаться, по тому, как она ёжилась у костров и держалась ближе к Варрику. Всё это прошло достаточно быстро, как только Тревельян ощупала границы собственной свободы, как только они оказались гораздо шире, чем у многих в Инквизиции. Тогда она расслабилась, и вместе с тем Кассандра стала чуть менее нервной; Тревельян осматривалась, осваивалась и свыкалась откликаться на «Вестницу». Стоя спиной к лагерю и вглядываясь в провал между скалами, Каллен глотал назойливый гомон. Он сжимал кулаки, стискивая зубы, и зло думал, как все они были беспечны.***
Под щекой было мокро. В ушах звенело, а перед глазами зависла тьма. Тело онемело. Это смерть? — подумала Тревельян. Так темно и мокро. Несколько мгновений существовал только звон, протяжный железный скрежет, срывающийся на писк, вспыхивающий драконьим воплем. Звуки взрывались и кричали в кромешной темноте и прекращать не собирались. Непрерывная, жесткая какофония. Когда Тревельян ощутила холод — морозную резь, покалывающую во всём теле, — глаза, наконец, открылись, но тьма не отступила. — Ох, Создатель… Собственный голос отозвался хриплым эхом, и Тревельян поняла, вокруг — тишина. Взрывы и вопли замерли, давно или, может, недавно. Глаза привыкали, и в голове слегка прояснилось. Ледяной грот был похож на морозную гробницу, но на загробный мир не походил. Всё тело ныло. Каждый участок кожи — болел. Левое плечо тянуло и, сжав и разжав кулаки на пробу, Тревельян упёрлась ладонями в стылую землю. Собрав все усилия, она приподнялась. Подавляя стон, Вестница осела обратно. Тело тяжестью тянуло вниз. Стянув перчатку, Вестница ощупала лицо. Мокро — потому что скула разбита. Она убрала налипшие волосы, затолкав пряди под куртку. Во рту вязал привкус железа, и Тревельян сплюнула. Огладив зубы языком, она с облегчением и неверием обнаружила, что все на месте. Кинжалов нигде не было. Выругавшись, Тревельян поднялась на ноги, заставляя себя устоять на месте. В то, что она жива — всё ещё не верилось. В последний такой раз она не помнила ничего, что произошло до этого, и что к этому привело. Сейчас она помнила всё. И это повергало в ужас. Из голени торчал огрызок древесины. Щербатый и короткий, он впился неглубоко, но мучительно. Сжав зубы, она уже ухватилась за край, но в последний момент оставила. Натянув перчатку обратно, она зажала ладонью щёку. Левая половина лица болела, как и левое плечо, которое, похоже, было вывихнуто. Ноги оказались, в общем-то, целы, и это казалось сраным чудом. Заковыляв, она двинулась по узкому проходу. В то, что её не завалило снегом, то, что её не придавило балками, не размозжило череп камнем, то, что дракон не рыгнул ей в спину огнём — просто не верилось. Но всё это не будет иметь значение, если она сгинет в этой тьме. Под ногами звякнуло. Наклонившись, она ухватила гладкое горлышко, не позволяя себе останавливаться. — Да ладно, — выдохнула Тревельян восхищённо. В руке оказалась бутылка. Треснутая, но не лопнувшая. На дне плескалось бренди — как поняла Вестница, сделав глоток. Горло прорезало терпким, и она поморщилась, зажмурившись. Дориану бы понравилось, — усмехнулась она нервно, плеснув спиртом на раны. Когда полог пещер оборвался, в бок ударила метель, зазывая волками. Ночь нависала привычной синевой, снег залеплял глаза. Зубы стучали, ноги увязали. Зачерпнув снег, Тревельян растёрла лицо и рассеяно пробормотала: — Печаль застила мне очи, — она заслонилась от снега, — и там, в темноте первозданной… у подножия гор… на зов мой был голос ответом. Вестница брела вслепую, поднимаясь по склону. Время текло медленно, когда она ступала шаг в неизвестность, и каждый из них давался с тяжёлым сердцем. Время неслось стремительным потоком, когда пурга, крича, била в грудь. Дрожа, она оглянулась. На расстоянии нескольких ярдов видимость обрывалась, рассыпаясь на белесую труху. Она выдохнула, увязнув в снегу. Выдернув сапог, она подалась вперёд, вглядываясь в высоту. Кажется, дальше в горах, ветер был тише. Надо идти. Надо идти. Надо… — Сердце это разбито, — прохрипел голос сквозь стучащие зубы, — но всё ещё бьётся. Жалость к себе затопляла. Она гнала её, думая о тех, кто послал ей сигнальный огонь. Надеясь, что, по крайней мере, им удалось спастись. Хоть кому-нибудь удалось… Покачнувшись от порыва, она остановилась и присела. Угли веяли холодом. Собравшись, она поднялась. В ушах свистело, волосы дёргало, но, упрямо, она продолжила: — Никто не осушит… сей океан печали… Тревельян замерла. Закрыв глаза, она глубоко вдохнула. Ища успокоения, ища утешения, которого она раньше не искала, Вестница зажмурилась. Что делают в такие моменты, когда жизнь так упорно хочет оборваться? Так навязчиво, так настырно, так… Каллен смеялся. Из-за его спины, широкой, надёжной, несломленной, подмигивало солнце. Оно ласкало золотом кожу, нежилось в витках прядей. Солнце оседало в его глазах, разбегалось лучами к вискам, цеплялось за редкие родинки. Каллен смотрел чутко. Каллен смеялся. Каллен смеялся. Каллен… Качнув головой, Тревельян вздохнула. Вьюга забивала нос, била по рукам и щекам. Рёбра ныли, левую руку саднило и покалывало на ладони, бросаясь мелкими искрами. Вокруг взвивалось, оседало и кублилось ничего. Волчий плач протянулся издалека, и ветер надрывал его и разбрасывал в стороны. Песнь Света, всколыхнувшись голосом матери, ожила и слетела с губ беззвучно, одним знанием: — Забыла ты, дева-копейщица из племени аламарр… Собрав все силы, Тревельян поднялась на ноги. Зажимая разбитую скулу, Вестница сказала твёрдо. Она знала — голос её не может дрогнуть: — В мире, Мной сотворённом… нет одиночества.***
Голова раскалывалась. По затылку било, как по наковальне, и Каллен никак не мог отделаться от этого чувства. Боль крошила череп, маршировала по глазам изнутри и пыталась размозжить собой остатки здравости. Каллен умел с таким справляться — он испытывал худшее, к тому же он знал, период горших приступов ещё не наступил. Но под давлением ответственности, и провала, и недальновидности, и беззащитности, и того, как легко рухнуло Убежище — карточным домиком, и того, как люди осыпались на снег красными каплями... Киркволл растягивался во времени. В Убежище же всё произошло слишком быстро. Истязания, которые доводилось наблюдать на Кинлохе, маги, которые оказывались слишком слабы, безумие, в клетку которого он попал... Всё мешалось. Все его неудачи вклинивались в память выпотрошенным хаосом, и он терялся во времени. Сколько прошло — три удара сердца или треть ночи, сказать становилось всё сложнее. — Командир. Каллен вздрогнул, оборачиваясь. Кассандра приблизилась чётким шагом, не прогибая спину панике и сквозному ветру. Она посмотрела в глаза, и голос её вперивался стальной выдержкой: — Ты стоишь здесь без движения уже полчаса. Солдаты начинают нервничать. Каллен подался к ней, запальчиво высказав: — Если наши люди нервничают, это не потому что я... Отвлёкся, — замялся он. Глянув на суровое лицо Кассандры, он с досадой помотал головой. — Этого не должно было произойти! — Я знаю, — согласилась она угрюмо, — и мы ещё успеем всё обсудить. Сейчас у нас есть более насущные проблемы, требующие нашего внимания. Каллену претило то, как Кассандра смотрела — придирчиво, сурово, не мигая. Иногда она напоминала ему Мередит — в самые отчаянные, испытывающие минуты. Иногда казалось, у неё нет слабостей вовсе. Когда она кинула взгляд Каллену за спину, где перевал зиял чёрной пропастью, Каллен вспомнил — это не так. Кассандра поддалась и поджала губы, и на лице её проступило что-то болезненное. Это стало последней каплей. — Я возвращаюсь, — отрезал Каллен. — Где Железный Бык? Кассандра обернулась на него в ужасе, но Каллен уже двигался к палаткам, на оранжевый свет огней, мешая сапогами похрустывающий снег. Догнав его, Кассандра схватила за руку, восклицая: — Каллен! Каллен развернулся. Уставившись в глаза Кассандры, он прорычал: — Не останавливай меня, — и не давая возразить, нажал: — Скажи ещё, что никто не выходит живым из Тени, и тогда я, может, поверю, что ты сама не веришь хотя бы малую каплю. Кассандра молчала. В глазах её не было сомнения, потому что если кто-то и хотел поступать правильно — это была она. Кивнув головой, она указала идти следом. Разбредясь группами, люди из последних сил устраивали лежанки. Костры горели скупо, пятнами светлячков в морозном, мрачном воздухе, но здесь, за перевалом, в низине, их не срывал ветер. В кольце гор можно было передохнуть. Боевые Быки укладывали раненных под присмотром матери Жизель, сам Бык в стороне переносил мешки. Скинув один с плеча на землю, он с готовностью выпрямился перед Калленом и Кассандрой. — В чём дело? — Мы возвращаемся, — заявил Каллен. Нахмурившись, Бык кивнул, и не думая возражать. — Нужно взять с собой несколько людей, — отозвался он, — чтобы мы быстро всё осмотрели. Я могу взять нескольких парней из моих. Каллен кивнул. — Хорошо, Бык, — согласилась Кассандра. — Где Блэкволл? Что-то внутри Каллена неприятно укололо, но он поспешил замять эти мысли. И всё-таки, он возразил: — Нет. Блэкволла потрепало в Убежище, — пояснил Каллен. — Как и Варрика с Дорианом. Мы быстрее справимся с Быками. Кассандра посмотрела на него странно, но возражать не стала. Она кивнула. — Хорошо бы взять мага, — подсказал Бык, — или настойку эльфийского корня. Кого-нибудь или что-нибудь на случай… ты понимаешь. Каллен сжал зубы. Обернувшись, он посмотрел на Быка. — Возьми у целителей зелье, — приказал он, — ждите нас на краю стоянки. Бык кивнул. Глянув на Кассандру, Каллен пошёл прочь. Направляясь к палатке командования, он слышал, как следом ступает Кассандра, и насколько тяжелы их шаги, тонущие в меловых ворохах. Придерживая за плечи, Каллен огибал каждого, кто оказывался на пути, прикидывая, успели ли Лелиана и Жозефина разложить карты. Звенящий вой протянулся на краю. По тому, как он порезал слух и вонзил себя глубже, тонкой иглой, Каллен уловил прежде, чем понял. Сознание подводит. Чутьё храмовника — нет. — Командир! Кричали одновременно солдаты и Кассандра. Выхватывая меч, Каллен кинулся за Искательницей к их людям, едва ли готовым к новой волне испытаний. Тремя мрачными тенями против белизны с перевала стекали демоны отчаяния. — Проклятье! — рыкнул Каллен. Кассандра умчалась вперёд, призывая свои силы, и демоны с новым воплем устремились к ней. Четверо рекрутов в ужасе таращились на открывшуюся картину, и Каллен не мог их винить, но — дыхание Создатели! — что бы он ни отдал, чтобы сейчас на их месте оказались храмовники. — Адам! — рявкнул Каллен, и парень, вздрогнув, обернулся на него ясными глазами. — Бери парней и в лагерь! Найди сержанта и соберите всех в палатках с ранеными! Выполнять! Рекрут посерьёзнел и отдал честь. — Сэр, есть! Он уводил за собой остальных, когда Каллен метнулся к Кассандре. Её волосы чёрными иглами пробивались из-под кромки льда, пока она прикрывалась щитом. Рыча, Каллен замахнулся мечом. Вопли студили кровь неживым, неестественным холодом, и в горах, на морозе, он выжигал кровь. — Держись, командир! — рыком закричал Бык, несясь из-за спины. Справа метнулась эльфийка, подскочив к демону. Вонзив в лохмотья ножи, она поморщилась крику. Её откинуло на спину. На её место подбежал Крэм, разрезая мечом воздух. Слева Бык, замахнувшись двумя руками, напрыгнул на тень. Ту отнесло вихрем прежде, чем она успела наплыть на Кассандру. Прикрыв её собой, Каллен вонзил меч в сгорбленную фигуру напротив. — Откуда их столько?! — крикнул Крэм. Кассандра вцепилась в меч, и Каллен знал этот взгляд. Он перехватил рукоять крепче, когда все три демона взмыли над их головами. — Держать строй! — скомандовал Каллен. Чёрными пятнами демоны метнулись к перевалу, слетаясь теснее. Каллен поднял щит и упёрся ногами плотнее, когда те взмахнули когтями. На их концах засверкал лёд, заискрил, загустел, и… — Какого?! Вспышка ослепила зелёным. По ушам ударило громом. Бык, устремившийся было вперёд, застыл и заслонил глаза рукой, как и все остальные. Щурясь, Каллен вгляделся вперёд. Закручивая снег и разрезая тьму светом Тени, над демонами зияла воронка Бреши — меньше в тысячи раз, но достаточная, чтобы затягивать нечисть. Лохмотья трепались и стягивались к разрыву, прежде чем исчезнуть там чёрным пятном, издав напоследок оглушающий вопль. Воронка хлопнула и исчезла. Глаза по-прежнему слепило, тело странно потягивало. Когда мрак накрыл вновь, рассмотреть что-то, кроме силуэтов и оседающей белой крупы, оказалось сложно. Каждый продолжал зажимать в руках оружие, опасаясь двигаться вслепую. Перевал, который они минули, спасаясь из Убежища, зиял совсем близко, в семи ярдах выше по склону. Оттуда, тяжело ступая, спускалась фигура. Полы плаща трепало изодранным знаменем. Опуская щит, Каллен задержал вдох, вслушиваясь в хриплый голос. Он знал этот голос. — Что, Бен-Хазрат, — просмеялась фигура и, откашлявшись, подначила, затихая: — Как тебе… такой трюк… Создатель! Этот голос… — Там! — прокричал Каллен, разбивая общее оцепенение. — Это она! Кинув щит, он побежал, наспех вдевая меч в ножны. Заносы сковывали движения и при этом казались мелочью. Кассандра, устремившись следом, выдыхала «слава Создателю!» с таким облегчением, какое Каллен не слышал давно. Тревельян опустилась на колени. За мгновение до того, как они оказались возле неё, она осела на ноги, опустив руки. Бык хохотал басом, вторя Крэму и остальным, что он знал, демон подери, знал! Каллен упал перед Вестницей и, вцепившись ей в плечи, встряхнул её, заглядывая в глаза. — Вестница! Рассеянный взгляд мазнул по нему, не выражая узнавания. Кровь размазалась по лицу запёкшейся коркой, рассеченная щека, бровь, губа — Андрасте, столько крови он никогда на ней не видел. Спутанные волосы невообразимым жгутом прятались куда-то за воротник, из ноги торчали щепки, плащ промок и потяжелел, замазанный грязью и порванный поперёк швов. Сознание ускользало от неё; она щурилась и дрожала; левая ладонь, перчатка с которой потерялась, лихорадочно поблёскивала. Придерживая себя за предплечье, Вестница просипела и накренилась вперёд, закрывая веки. Перехватив её за спину, Каллен позволил Тревельян уткнуться в меховой ворот, пряча разбитое лицо. Пальцы сжали кожу плаща, впиваясь стальной хваткой. — Ты справилась, — пробормотал Каллен. — Всё закончилось. Ты справилась. Справилась. Протяжно, Тревельян сдавленно застонала, прижимаясь ближе. Не замечая ничего вокруг, Каллен обхватил её затылок ладонью и, поглаживая, как ребёнка, убаюкивал и прижимал ближе, повторяя про себя, как молитву — самое искреннюю хвалу, которую он воздавал за многие годы. — Слава Создателю, ты жива!***
Песнь Света лилась чисто и искренне, разгоняя по спине волнение. Люди сходились кругом, становились на колени, и фигура Вестницы, освещённая бликами восходящего солнца, была для них маяком. Восхищение звенело в воздухе, резонировало и обхватывало сердце в тиски. Когда нестройный хор умолк, и лагерь загомонил ободрённым голосом, Каллен смотрел на неё издалека. Он ждал, когда она улыбнётся, потому что это было бы так «по её» — опереться на бедро, уложив ладонь на пояс, усмехнуться, заискивая, встряхнуть распущенными волосами. Отмытые от грязи, пряди были затянуты на затылке. Лицо зияло синяками и ссадинами. Глаза пронизывали строгостью. Вестница не улыбалась. Расправив плечи, она сжимала пальцы в кулаки.