lovedrunks

сону вертел в руке странный детский брелок в форме сердечка – последний подарок, оставленный ему енхуном. было холодно и темно. одинокая и пустая вокзальная платформа в самой середине апокалипсиса, в месте, у которого не было адреса, а название этого города сону так и не запомнил ни с первого, ни с десятого раза. у сону мерзли руки, но он не решался спрятать брелок обратно в карман. он перевернул его в ладони, и оказалось, вспомнилось резко, что брелок был также и кодовым замком, но кода сону – конечно – не знал. сейчас были выставлены все нули, а время прибытия енхунова поезда – неоново-оранжевыми цифрами в заледеневшем электронном списке – ноль-ноль. куда енхун держал путь? пусан? кванджу? тэгу? тэджон? сеул? сону? рельс было почти не видно за плотно наслоившимся снегом. сону топтался на месте, грел паром дыхания ладони, его пшеничные волосы смешно вились на лбу, краснели проколотые до последнего живого места уши. сону все ждал: вот сейчас остановится поезд, и енхун сойдет с него на платформу, такой, как обычно, ухоженный и прилизанный, держащий подмышкой кожаный портфель, высокий, точеный, с отросшими черными волосами, и сону от его тяжелого темного взгляда погибнет снова как в первый раз. неприятное чувство болело, давило внутри. сону – инсомния, пропущенные треки на шаффле, разбитый экран шестого айфона, узел из белых наушников, пятна сырного соуса из макдональдса на разорванных джинсах. горячие пухлые губы стали бледными и потрепанными холодом, что пробирал и кусался. сону в десятый раз за минуту взглянул на время, как будто мог заставить его двигаться хоть немного быстрее, а после вставил в одно ухо наушник. дрожащие от мороза и ветра пальцы не слушались, переключая треки один за другим, пока в конце концов не заиграла какая-то баллада дэйсикс, и тогда сону подумал – плевать – и небрежно опустил мобильник обратно в карман. енхун впервые поцеловал его на университетской террасе, на самом верхнем этаже, поздней весной, у серебристых холодных перил, в искусственном изумрудном саду, возле милого столика с гербарием и пустой пепельницей. сону пытался пригладить руками непослушные волосы, которые легко поддавались порывам ветра на такой высоте, из-под мятых расстегнутых рукавов его полосатой рубашки беззащитно виднелись молочно-розовые запястья. сону еще не догадывался, что енхуну нужно было уезжать ровно через неделю, а енхун не знал, как лучше об этом сказать. поэтому он решил сказать поцелуем. сону потерянно выдохнул и снова вдохнул, ему было уже все равно на кудрявые пряди русых волос, что так настойчиво лезли в глаза, а енхун перед ним – юный дориан грей, цветущая маем весна, неестественные янтарные линзы и ликующая улыбка на выдохе. – ты дурак, – сону оттолкнул его от себя, но не сильно, а енхун лишь улыбнулся еще шире. – а если бы нас увидели? – ну и что, – енхун в ответ почти прошептал, а после умело поймал сону за руки и вновь притянул к себе, но целовать уже не стал, а просто посмотрел прямо в глаза – внезапно серьезно и очень долго, как будто на что-то решался. – ты обидишься, если я скажу, что нам придется расстаться на время? у сону внутри что-то треснуло и надломилось, но он не подал виду, а только растерянно нахмурился в ответ. енхун так и не объяснил, куда уезжал и почему, но пообещал, что скоро вернется, а сону доверчиво и добровольно свалился в эту бездонную пропасть бесконечного ожидания. енхун много и долго снился ему по ночам, и иногда это было так томно и хорошо, что сону сквозь сжатые зубы беззвучно кричал в подушку, а иногда – так одиноко и холодно, что непроизвольно получалось рыдать от тоски прямо во сне. сону не понимал, что с ним творилось, но не хотел это прекращать. напоследок енхун подарил ему брелок-замочек и пообещал, что они откроют его вместе, как только он вернется. в день икс сону одиноко стоял на платформе, почти унизительно, но очень преданно, будто хатико, под балладу дэйсикс на рипите, чувствовал скорое приближение простуды, кашля и насморка, его кожа порозовела от холода, а все вокруг – по-прежнему – было незнакомым и чужим, и только енхун наверняка покачивался где-то в теплом бежево-бархатном поезде, с покрывалом на широких плечах, упирался лбом в окно, пил бергамотовый чай и смотрел, как за заснеженными холмами тяжелое серое небо хоронило в себе последние отблески рыжего солнца. часы пробили полночь, сону спрятал обе ладони в карманы. там были: мобильник, немного налички, пачка неиспользованных детских пластырей с динозаврами, черничная жвачка, сигареты, крышка от имбирного пива, бутылку которого он выпил практически залпом еще с утра, потому что не знал, как ему было это все вынести. как ему было дотерпеть. енхун схватил его обеими ладонями за щеки и радостно чмокнул в губы. у него от невозможности ожидания искрами горели глаза – настоящие, живые, не спрятанные под искусственными линзами, его глаза. в кармане клетчатого пиджака мялись билеты на поезд и документы. сону бродил взглядом по стенам вокзала, по чужим чемоданам, по изможденным лицам людей в зале ожидания, просто потому что боялся расплакаться. глупо, наивно, кинематографично, книжно, как шестнадцатилетняя девочка, провожающая юнца на войну. сону не знал, было ли что-то между ними, но он бы хотел, чтобы да. он надеялся, что енхун поцелует его на прощание – так, как он умел: в эпицентре событий, но при этом – незаметно для всех, мимолетно, но пылко, хватая за руки, заламывая их за спиной, впечатывая в стену, порывисто, сладко, лишая дыхания, заставляя сону задыхаться испуганным беззащитным зверьком. сону кусал и облизывал губы – иногда он делал это нарочно, но енхун все равно продолжал смотреть только ему в глаза. напоследок он вложил сону в разгоряченную ладонь холодный брелок-замочек. как будто отдал свое неживое пластмассовое сердце. и больше ничего не сказал. поезд устремился навстречу малиновому закату. поезд вернулся. голос из динамика посреди пустого ночного вокзала оповестил о прибытии. сону как будто проснулся и вздрогнул. сонные люди подстреленными птицами посыпались на перрон: взъерошеные, заспанные, в пуховиках поверх пижам, они судорожно быстро курили, а сону, забывая дышать, все выглядывал среди них знакомый профиль мальчишки-аристократа, который попал к ним из другого времени, закусывал сухое вино сахаром и оливками, молчал и улыбался в ответ на всяческую боль, а еще целовался, как настоящий господь. сону выглядывал его, но его нигде не было. в кармане прокуренной куртки покоился кодовый замок со всеми нулями.