lovedrunks

хенджин своей мешковатой розовой толстовкой сливается с закатом над морем, вязнет в расплавленном солнцем асфальте, накручивает на палец тонкую косичку, пока неспешно бредет от автобусной остановки до кофейни, выглядывает донхека еще снаружи, сквозь стекло, чистое, прозрачное, сверкающее. донхек заводит непринужденный разговор с каждым, у кого принимает заказ. улыбается, пока готовит кофе, будто любит это дело сильнее всего на свете, притопывает ногой в такт песне из колонок. у него всегда людно. шумно. тепло. хенджин – смотрит поверх чужих макушек, одинаковых, безымянных, машет рукой, опирается боком на свободный столик. ждет. донхек замечает его, машет тоже, улыбается мимолетно, но отвлекается сразу, потому что работы много-много-много, а хенджина – пока еще – мало, и он где-то на периферии, незаметный, словно блеклая радуга, и это то, что он (хенджин) делает всегда. замирает в ожидании. терпеливо. потому что ему некуда спешить. донхек на ходу снимает бейджик, прячет в карман, хватает хенджина за руку, выпархивает на улицу, вдыхает свежий соленый воздух. хенджин даже не успевает спросить, как прошел его рабочий день, – донхека неистово тянет к морю. они сидят на песке, хенджин закуривает, донхек бесцельно копается в его волосах, будто маленькая девочка, играющая с куклой барби. некоторые еще купаются, хоть и начало сентября, но ранняя осень выдается на редкость теплой. с деревьев уже срывается первая сухая листва, а море – еще – горячее. у донхека в карманах всегда найдется какая-то маленькая заколка, то с крохотным бантиком, то с жемчужиной, то с цветком, и каждая из этих заколок впоследствии находит свое пристанище в хенджиновых волосах. донхек всегда любил хенджином – играться. (только если вложить в это слово самый светлый смысл) даже волосы ему в ярко-розовый красил своими руками. хенджин докуривает, зарывает сигарету в песок, кладет голову донхеку на плечо. его рубашка пахнет свежим ароматным кофе, как и всегда. хенджин, вроде бы, так сильно привыкает к этому запаху, что прекращает его чувствовать, а вроде бы – с каждым таким разом чувствует только сильнее. раскинувшееся перед ними лазурное море тихо-тихо шумит пенистыми волнами. кто-то смеется. кто-то пытается освоить серфинг. кого-то достали ненасытные чайки, ворующие еду с пикников. и все как в кино. донхек так любит все, чем живет, что хенджин не знает, как попросить его задержаться подольше. сегодня – и всегда. – давай косички переделаю. уже некрасиво, – донхек отвечает на неозвученный хенджинов вопрос сам. – уйдешь сегодня пораньше? – знаешь же, не могу. хенджин упирается ладонями в стойку, смотрит долго, прямо, молчит. донхек возится с какими-то чеками, салфетками, упаковками. – тебе капучино или флэт-уайт? – донхек. – чизкейк с персиком, яблоком – или классический? – донхек. – кофе на соевом молоке?.. – донхек? – а? – пойдем? донхек закатывает глаза, оборачивается на зал, осматривает посетителей придирчиво, – наверное, прикидывает, справится ли в одиночку новенький стажер, феликс, который за первую неделю разбил шесть кружек и четыре блюдца. хенджин читает в чужих глазах вынужденный отказ. он использует козырь: – там штиль. он не проверял, потому что к морю сегодня еще не ходил. к морю он всегда ходит вместе с донхеком. битва (но не война) выиграна, донхек плетется рядом в направлении набережной, нервно немного, прячет руки в карманы, кусает губы. иногда кажется, что он любит работу сильнее всего на свете. даже сильнее, чем он любит хенджина. хенджин смотрит сверху, поправляет ладонью свою немного покосившуюся панамку, жует грушевую жвачку. – да ладно тебе, – несильно толкает в плечо. – кофейня, знаешь ли, не империя. да и ты не монарх. хоть и выглядишь как принц. донхек смеется – наверное, хочет показать, что ценит попытку хенджина поднять ему настроение. он пребывает в какой-то меланхолии и отталкивает всех, кто пробует малейшим своим жестом ее нарушить. всех – кроме хенджина. а в море и правда оказывается штиль. но именно в штиль и тонет больше всего кораблей. тепло быстро улетучивается, к середине сентября начинаются недельные дожди, хенджин больше не ездит своим круглосуточным автобусом в скейтпарк, а скейт оставляет пылиться в углу прихожей, возле свалки из изношенных кроссовок. они с донхеком все меньше ходят к морю, больше – в круглосуточный макдональдс, в любое время суток, когда хенджину захочется внезапно ворваться в их чат в какаотоке с тирадой о том, что он умрет вот прямо на месте, если сейчас же не съест огромный бигмак. донхек пьет клубничный шейк и, подперев голову ладонью, наблюдает за тем, как капли дождя расчерчивают окно и осеннюю ночь за ним. в город приходят холода – с неба уходят звезды. их все меньше и меньше с каждым днем, и хенджин ловит их руками, раскладывая по карманам своих худи, так отчаянно и старательно, как будто их в действительности не хватит на всю землю и еще несколько миллиардов таких же земель. – что будешь делать после школы? – спрашивает донхек, когда они, вдоволь наевшись, гуляют по ночной улице. хенджину не нужно проговаривать вслух, чтобы знать. любить тебя. приходить к тебе. пить твой кофе. есть твои чизкейки. просить заплести мне косички. делиться с тобой толстовками. и сигаретами, если начнешь курить. – еще не решил, – тем не менее прокашливается он. – а ты? – уехал бы, – честно признается донхек, спрятав замерзшие ладони в карманы. – да только здесь море. и ты – остается неозвученным. они идут в одну сторону – не расходятся в разные, как это бывает в тривиальном кино, когда тебе не по пути с тем, с кем больше всего на свете хочется быть. хенджин провожает донхека до дома. донхек пишет хенджину перед сном. «розовый почти смылся». «нужно подкрасить». хенджин улыбается в подушку, пока не засыпает. в море стоит безветренный ровный штиль.