Лев Николаевич, простите

Четырнадцатое февраля. В день влюблённых все будто посходили с ума. По школе носились восторженные школьники, заключая друг друга в объятья и целуя в щёки. Организованная стена «любви» была исписана посланиями любовными, душевными, невинными и не очень… Почта не успевала обрабатывать нахлынувших с утра отправителей, коробки для записок и открыток были заполнены под завязку. — Почта! — со звонком в класс ввалились три восьмиклассницы, исполняющие роли ангелочков, несущих благую весточку любви. Все три были одеты в белые кофточки, над головами из проволоки парили белые нимбы, а у центральной почтальонши за спиной красовались небольшие перистые крылышки. — Ой, девочки, только быстрее, — нетерпеливо проговорила Зинаида Давыдовна в ожидании. Ей были не понятны этот чужой праздник и ажиотаж, с которым его воспринимали школьники. Как она считала, это просто очередной повод отвлечься и сократить время важных и нужных уроков, тем более, для выпускников, у которых экзамены не за горами. Как только ангелочки раздали несколько открыток адресатам, дабы не гневить решительно настроенную женщину с густыми нахмуренными чёрными бровями, они мгновенно испарились. — Кто дежурный? Почему доска к уроку не подготовлена? — математичка недовольно упёрла взгляд в исписанную формулами зелёную доску. Класс, бормоча, невнятно замычал. — Что, нет дежурного? — Базаева вроде была. — Так, а где она? — спросила Зинойда, пробежавшись взглядом по школьникам. Класс опять выдал нечленораздельные звуки, и учительница, вздохнув, перевела взор на ближайшего к ней ученика. — Маша, протри, пожалуйста, доску. Я согласно кивнула, рыча про себя, что повезло мне возиться с меловой тряпкой, которая опять заделает все руки известью, и кожа станет сухой и стянутой, как у мертвяка. Неприятные ощущения. Я широкими движениями размазала пыльные разводы по доске и, медленно шаркая, направилась в туалет мочить тряпку для второго, более тщательного захода. Сильный поток воды размягчил колом стоящую ткань, смывая белёсые потоки в центр раковины. Закрыв кран и выжав ненавистный кусок ткани, я услышала посторонние звуки за закрытой дверью туалета. Аккуратно приоткрыв дверь, я увидела всхлипывающую девушку, с ногами забравшуюся на подоконник. — Базаева, ты чё? — тихо уточнилась я. — Ничё! — грубо ответила та и, шмыгнув, ладонью вытерла нос. Я вошла в помещение и, встав в центре, так и смотрела на неё, не зная, что сказать. — Чё тебе надо? — зло зыркнула она, вновь вытирая мокрый нос. — Отвали! — Да ладно, не ругайся ты. Что случилось-то? — протягивая рулон туалетной бумаги из кабинки рядом, спросила я. — Какая тебе разница? — беря рулон, противилась она. — Мы никогда не были подругами, и ты ещё та заноза, но всё же седьмой год в одном классе учимся. И мне не нравится, что ты одна рыдаешь в туалете. Явно же не из-за двойки. Давай, колись уже. Вдруг чем-то могу помочь. Она промокнула влажные глаза и замолчала. Видимо, взвешивая и решаясь сказать или нет. — Не хочешь говорить — не надо. Могу просто посидеть с тобой. Что-то вроде моральной поддержки. — Тебя математичка не хватится? — Кстати, это твоя работа, — показала я ей мокрую тряпку и, шутя, добавила, — так что будешь должна. Мы сидели, молча глядя в пустоту. По коридору послышались шаги, и в проёме появилась мрачная Катя. — Машка, ты чё тут застряла? Меня Зинойда послала за тобой, — проворчала подруга и потом, оглядев нашу парочку, сидящую на подоконнике, возмутилась, — чё вы тут расселись-то?! — Кать, — сверкнув глазами, произнесла я. Понятливая подруга, умерев свой пыл, с заискивающим взглядом подошла к нам. — Девочки, вы меня тревожите, — поочередно осмотрев заплаканную Базаеву и пожимающую плечами меня. И мы обе уставились на Базаеву, а она смотрела на нас, хмуря тонкие брови. — Вы что, сейчас обе будете стоять над моей душой?! Мы переглянулись и кивнули. Она дрожащим голосом тяжело вздохнула и вытянула руку. Мы двумя моргающими взглядами смотрели на белую полоску, лежащую в её ладони. — Это что? Тест на беременность? — проговорила Катя. — А ты догадливая! — язвительно подтвердила та. — И он положительный, — указав на две яркие розовые полоски, вновь произнесла Катя. — Бинго! Два раза в яблочко! — злясь на всё вокруг, рыкнула девушка и снова разрыдалась. — Вот чёрт… — только и протянула я. — Хреново… Мы вновь молча переглянулись с Катей, не зная, что можно предпринять в данном случае. — А кто счастливый папаша? Торковский? — спросила я, как только девушка, собрав силы в кулак, успокоилась. — Нет. Мы с ним расстались ещё осенью, — зло проговорила Алина, сверкнув глазами. — Новый бой-френд? — предположила Катя. — Репин или Трифонов, — ненавистно выплюнув фамилии, произнесла она, уставившись на свои руки. Казалось, ей не хотелось видеть осуждающие взгляды; она и так уже поведала слишком много другим, даже не близким подругам, а просто одноклассницам. А может, так даже лучше. Нас ничего не связывает, и ей плевать, что мы будем думать. Хотя, конечно, не плевать, но ей нужно с кем-то поделиться, одной не вынести этот груз. И раз мы оказались здесь волей случая, так тому и быть. — Что, прям оба? Ты встречалась с ними одновременно? — опешила Катя. — Дура! Они изнасиловали меня! — прокричала Базаева, не в силах терпеть унизительные вопросы. Шок накрыл нас обеих настолько, что мы пооткрывали рты, пялясь на сотрясающуюся в рыданиях девушку. — Они… тебя… изнасиловали… — медленно, по словам, повторила я, чувствуя, как гнев и презрение разрастаются в моей душе. Да как они посмели, мерзкие ублюдки?! Катя, не зная, как выразить свою поддержку, приобняла девушку и успокаивающими движениями гладила её по спине. — Ты никому об этом не говорила? — догадалась я. — Нет. И вас прошу никому не говорить! — Почему?! — встрепенулась Катя. — Это же преступление! Нужно засадить этих мразей! — Нет! Если всё раскроется, то станет только хуже. Все будут смотреть с жалостью и с брезгливостью. И всё равно виноватой сделают меня! Мол, она была пьяная. В коротком платье. Сама спровоцировала и тому подобное. — Когда это произошло? — После новогодней дискотеки. От этих слов меня бросило в дрожь. Ненависть кипела во мне, и сдерживать её удавалось, лишь сжав до боли кулаки. Значит, этот урод Репин, получив от меня отказ, пошёл и взял другую силой. Доля вины в случившемся лежит на мне. Я по глупости и мести своей завела этого ублюдка, распалила и оставила ни с чем. Боже меня уберёг от непоправимой ошибки связаться с этим отбросом. А Боже ли? Ольга Николаевна — вот, кто мой ангел-хранитель, вот, кто не дал свершиться случайному акту, вот, кто сохранил мою чистоту и непорочность для другого, более достойного человека. Тепло любви, которое я усиленно гасила и скрывала под толстым слоем злости, вновь прорвалось и стало заполнять грудь нежностью к ней. К моей — не моей. Я впервые за два месяца вздохнула полной грудью, отпуская и расслабляя себя, так что закружило голову. Сбрасывая контроль, который душил меня своими оковами дозволенного. А я думала, что смогу, что справлюсь, но нет. Я больше не хочу. Не хочу ломать себя. Не хочу противиться тому, что живёт во мне. Я не могу её ненавидеть. Только не её. Ставить в один ряд эту светлую женщину и этих отморозков — Репина и Трифонова? Это немыслимо. Как я могла так унизить её образ своим отношением? Больше никогда не смей принижать её, бросать к ногам и топтать. Никогда! Ей не место там, в грязи и скверне тёмных эмоций, в которых копошатся те, кто не достоин носить гордое имя — Человек. — Они запугали тебя? Угрожали? — Катя сама чуть не плакала. — Они не знают. Пожалуйста, девочки, прошу, никому не говорите! Если родители узнают, они… они… — Алина, так не должно быть, — покачала я головой в безысходности. — Им ещё аукнется за всё, что они сделали. Сейчас главное что-то решить с этим, — она вновь показала на тест. — Как я понимаю, рожать ты не собираешься, — она помотала головой, подтвердив мои слова. — И в больницу идти не хочешь, потому что всё откроется, — она вновь молча кивнула. — Срок небольшой. Я смотрела в Интернете, пишут, что до шести недель можно таблетки выпить и произойдёт выкидыш, — она с глазами полными надежды смотрела на нас, — но мне не продадут, мне ещё восемнадцати нет. — Как и нам, — вздохнула я. Катя вдруг встрепенулась и затараторила: — Настю! Я попрошу Настю. Это моя сестра, — пояснила она Базаевой. — Ей уже двадцать один. Ей продадут. — Правда? Спасибо! — выпалила Базаева, крепко обняв Катьку. — Девчонки, спасибо Вам! — Алина, пообещай, если после приёма таблеток будет плохое самочувствие или, не дай бог, кровотечение, ты не будешь отлёживаться и выжидать, а сразу же обратишься в больницу. Только при этом условии мы достанем тебе таблетки. — Обещаю, — со всей серьёзностью заверила она. — Так! — грозный голос математички эхом прогремел в маленьком помещении туалета, так что мы все вздрогнули. — Это что за посиделки? И Базаева здесь! А ну, марш все на урок! Я два урока не могла отойти от обрушившейся на меня ужасающей новости о своих одноклассниках, которые учились со мной на протяжении многих лет. Алина Базаева — наглая, дерзкая, циничная девчонка, снисходившая до общения с другими. Какой бы она не была стервой, она всё равно не заслуживала того, что сотворили с ней эти изверги. Разбитый вид девушки не могла скрыть никакая косметика, и она, чтобы не привлекать внимания, склонив голову, покорно конспектировала комментарии учителя. Ромка Репин — хулиган, балагур, задира, пил и курил ещё со средней школы, но чтобы он сделал такое… Я не могла принять, хотя не верить Базаевой у меня не было оснований. Сдержать в себе прорывающийся сквозь испепеляющий взгляд гнёв у меня тоже не получалось. А заметив его, Репин, лишь вылупив глаза, передразнил меня, явно не подозревая о моих разрушительных мыслях и, наверняка, мысленно цитируя свою любимую пошлую загадку «Что ты смотришь на меня? Может быть, охото? Если хочешь — залезай и лежи до пота». Козлина! А Колька Трифонов — омерзительный тип, навевающий страх, липкие мурашки и стойкую антипатию всем своим видом и поведением. Второй год он портит и развращает своим редким присутствием всю школу. Словно змей-искуситель отравляет податливых подростков своим ядом, окуная по уши в пороки, из которых они самостоятельно не могут выбраться. Если ранее я остерегалась, избегала, игнорировала его сущность, то сейчас он всё крепче врастался ядовитыми корнями и в мою жизнь, которая включала в себя других людей, кого коснулась эта скверна. И теперь я всей душой его ненавидела. Сатира жизни — именно в день всех влюблённых осознать, что ты кого-то ненавидишь. И только очередная порция открыток от любовной почты отвлекла меня от тяжёлых дум. Давно уже шёл урок русского языка. Ольга Николаевна уселась за своё место, терпеливо наблюдая за процессией. Один ангелочек выкрикивал имена, а другие носились по классу, вручая цветные открытки взбудораженным школьникам. В основном, девчонки друг другу посылали валентинки, обмениваясь любезностями и радостью дружбы. Парни скучающе следили и очень удивлялись, когда и им перепадали сердечные рисунки. Вскоре и перед моим носом на столе появились яркие открытки. Аж четыре штуки, три из которых были от девчонок. От любимой Катюхи, которая заполнила всё свободное место розового сердца маленькими сердечками с признанием в чистой и светлой любви. С широкими улыбками обменявшись с ней воздушными поцелуями, я прочла следующие подписанные валентинки от соседки Лизы и от Соньки. Четвертая же открытка была в конвертике с моим именем и номером класса. Я извлекла её. На лицевой стороне среди облаков был изображён пухленький ангелочек с луком и стрелами, а на развороте ровным каллиграфическим почерком были выведены строки «Одной улыбки достаточно, чтобы осветить самый тёмный путь». Не подписана. Я несколько раз пробежалась по строкам, изучив и осмыслив послание. Моё сердце бухнуло и упало куда-то в живот. Я несмело подняла глаза и взглянула на Ольгу Николаевну, слишком увлечённо заполнявшую журнал, позволяя школьникам насладиться радостным моментом. — Ольга Николаевна, это вам от всего класса! — подскочив к столу, громко заявила староста Хворостина Юля, вручая учительнице красочную открытку. — Большое спасибо! — радушно улыбнувшись в ответ, поблагодарила она, оглядывая поднятые на мгновенье лица ребят, вскоре вернувшиеся к своим посланиям. Она остановила свои зелёные сверкающие глаза на мне, держащей безымянное письмо в руках, и поняла, что я догадалась, что это открытка от неё для меня. Наше тихое изучение друг друга закончилось кроткими полуулыбками, полными взаимопонимания и поддержки. Её продолжительный вздох и кивок наполнили меня осознанием и всепоглощающей грустью, что всё это время моё поведение и отстранённость приносили ей боль. «Одной улыбки достаточно, чтобы осветить самый тёмный путь». Разве я не одна бреду в темноте? — Все ознакомились с посланиями? Давайте продолжим урок. — Машка! — заорала в трубку Катя. — Спасай! — Что такое?! — встревожилась я голосу подруги, закрываясь в своей комнате. — Настька не верит, что я не для себя прошу купить таблетки! Грозит рассказать всё родителям! — Вот, чёрт! Давай её сюда, — судорожно приводя мысли в порядок, проговорила я. — Насть, привет! — Маша, это чё за фигня творится?! — яростный тон сестры заставил съёжиться. — Насть, подожди. Катюха правду говорит, это таблетки не для неё. И не для меня! Я тебе гарантирую, что девственно-чиста, и если у Катьки нет от меня секретов, а если есть, то я сама её прибью, то она также чиста и непорочна, как слеза младенца. — Складно заливаешь. — Серьёзно, Насть. Одна девчонка жёстко попала, и мы обещались помочь. В больницу она не пойдёт, боится огласки. Поэтому если мы ей не поможем, а ты не поможешь нам, то я даже думать не хочу о том, что она может предпринять. — Кто? — Нет. Не могу сказать. Блин, Насть, мы дали слово, что не выдадим её. Никому. — Так, Маша, во-первых, таких таблеток нет в свободной продаже, их может выдать только лечащий врач-гинеколог. Во-вторых, без наблюдения осложнений может быть выше крыши, так что потом останется ваша дама бесплодной или того хуже — летальный исход. Поэтому давайте заканчивайте свои секреты и рассказывайте всё как есть! — Это Алина Базаева, — сдалась я, понимая, что ситуация сложная, надеясь, что Настя поможет, а Базаева не будет держать на меня зла. — Сколько лет? — Семнадцать. — Какой срок? — Ну… с нового года. — Шесть недель, вряд ли таблетки помогут… Так, слушай сюда. Завтра берёшь эту Базаеву и тащишь её в Центр планирования семьи на Гоголя. По времени позже сообщу. Там моя знакомая работает акушером-гинекологом, она её примет. Анонимно. Всё понятно?! — Да. Спасибо, — автоматически ответила я. В трубке послышались шорохи, и раздался напуганный голос подруги на том конце: — Маш, ты ещё тут. — Ага. — Капец! Никогда не видела её такой злой. Думала, разорвёт. — Ага. — Так что? Завтра Базаеву туда? — Ага. — Маша! Приди в себя. Цербера уже нет на горизонте. — Надеюсь, она не будет сопротивляться, — произнесла я, соображая, как лучше преподнести информацию уязвимой однокласснице.