Лев Николаевич, простите

Звонок на урок надрывно заверещал, предвещая очередную сорокоминутку. Дверь в кабинет была заперта, потому как Людовик где-то задерживалась, вероятно, решала дела государственной важности. И толпа старшеклассников гулом роилась в коридоре, заняв все свободные места на подоконниках. — Эй, — громче других присвистнул дерзкий голос, — Калина! — Чё тебе? — нехотя отозвался Витя, обсуждающий с Ватсоном и Шерлоком релиз новой игры. — Только сегодня для тебя спецпредложение! — интригующе заявил Трифон, — давай иди сюда. — Мы же договорились… — жалобным тоном начал парень, настороженно подходя к крайнему окну, на котором с ногами восседали кредитор ТриКо и его коллега-коллектор Азат. — Да не ссы ты! Даю тебе шанс списать долг. Парни выжидающе смотрели друг на друга. Трифон залез в карман и достал нож-бабочку, который частенько крутил в руке, пока на горизонте не было учителей. И, надо сказать, получалось у него это делать филигранно. Ручки и лезвие порхали в его кисти, точно крылья бабочки, так стремительно и легко, что сие видение не столько пугало, сколь восхищало. Тем не менее, Калинин, завидев нож, рефлекторно сделал шаг назад. Коля спрыгнул с подоконника и, глядя в нахмуренные глаза напротив, усмехнулся. — Повторишь десять кругов, и мы в расчёте, — он положил левую ладонь с растопыренными пальцами на выкрашенную белой краской подоконную доску, в прошлом гладкую, а теперь протёртую и израненную множеством острых ударов настолько, что виднелись рваные волокна древесины. Порой завхоз рвала и метала, склоняя школьников на разный лад за то, что те безжалостно портят казённое имущество. Трифон быстро застучал острием лезвия между пальцев прижатой руки, каждый раз возвращаясь к основанию большого пальца. Скорость поражала, его движения были молниеносны, словно робот строчил из автомата. Видно было, что он достиг такого уровня благодаря упорным тренировкам, и несколько шрамов подтверждали, что это было болезненно. Я тоже пробовала себя в этой «игре», правда, пользовалась тупой стороной шариковой ручки, и пара синяков оберегала меня от мысли перейти на колюще-режущее оружие. — Ну? По рукам? — повернулся мастер ТриКо, крутанув в воздухе ножик. На лице Вити отобразились желание и страх; велась внутренняя борьба между опасным предложением и возможностью освободиться от гнёта местного бандита. Его взгляд прыгал от заточенной стали, сверкающей в свете ламп, к своим потным ладоням, сжимающимся в сомнении, и к одноклассникам, ища поддержки, пока не столкнулся со мной. Не надо. Не делай этого. Не соревнуйся с ним. Найди другой способ. Но остерегающий призыв в моих глазах был проигнорирован, и он рискнул. Ведь риск — дело благородное! Тем более, когда тягостным бременем висит на шее долг. — Быстрей! — кричал Трифонов над ухом взвинченного игрока, разгоняя бег клинка меж напряжённых пальцев. — Быстрей! — и сердце ускоряло ход вместе с отбивающей чечётку сталью. — Быстрей! — стук барабанной дробью разносился по рекреации, и весь класс, задержав дыхание, следил за «смертельным» трюком. …седьмой круг… держись… восьмой… давай, ещё немного… девятый круг… — Ам-м-м, — гортанный вой, и сжавшиеся плечи прервали обратный отчёт. …девятый круг… ада… как иронично. — Ха, с тебя пятихатка, — довольный Колян протянул Азату раскрытую ладонь. Огорчённый вздох, и мятая купюра легла в требовательную руку. Витя не спешил отдавать нож и, процедив сквозь зубы: — Договор был десять кругов, — дрожащей рукой продолжил отбивать последние точки, оставляющие после себя кровавые метки. Закончив счёт, Калинин с силой воткнул нож в деревянный подоконник и, уперев вторую ладонь рядом, старался дышать размеренно, превозмогая пульсирующую боль в безымянном пальце. — Да ты крут, — с усилием вырвав нож из плена, ухмыльнулся Трифон и вытер измазанное кровью лезвие о манжет светлой рубашки Вити. И, свернув «бабочку», подтвердил: — Долг закрыт. Лиза, охая, прильнула к Калинину и обмотала кровоточащую кисть носовым платком. — Все в класс, — бойкий голос разлетелся по коридору, и скрежет ключа в замочной скважине не обрадовал предстоящим уроком. Одноклассники нехотя поплелись в открытый кабинет. — Что это?! — встревоженная учительница уставилась на окровавленную ткань в руках школьника. — Он поранился, — сочувственно пояснила Лиза, держа рюкзак пострадавшего. — Чем?! — Наталья Ивановна стала оглядывать рекреацию в поисках разбитых окон. — Своей неловкостью, — фыркнул Колян, заходя в класс. — И что же вы тут стоите?! Идите в медпункт! — воскликнула она, направляя Витю с Лизой к врачу. — Надеюсь, это того стоило, — мрачно произнесла я, провожая взглядом парочку. Рядом стоявшая Катя лишь угрюмо покачала головой. — А вам что, отдельное приглашение требуется? — с вызовом на нас смотрела кучерявая дама королевских кровей. — Никак нет, — шагнув в кабинет биологии, пробурчала я, добавив шепотом, — Ваше Сиятельство. Коварный март обманчивым потеплением заставил снять с себя зимние куртки, метровые шарфы и тёплые шапки. Пару дней мы, как дети, радовались приближению солнечной звонкой весны, а после снова ударили морозы. И теперь доверчивые простывшие школьники через один шмыгали носами и, борясь с недугом, вяло исполняли долг прилежных учеников. Как и учительница, которая стойко делала свою работу, несмотря на явно плохое самочувствие. — Давайте, ребята, вы знаете правила, — устало произнесла Ольга Николаевна, указывая на коробку для телефонов. — Андрей, пройдись, пожалуйста, по классу. Лапшин лениво поднялся из-за парты и, взяв картонный ящичек с ячейками, пошёл по ряду, останавливаясь у каждого стола и ожидая, когда одноклассники сложат свои драгоценные смартфоны на время контрольного диктанта. — Отвали, я не буду ложить, — грубый ненавистный мне голос раздался с «камчатки». — Ложат в туалете, придурок! — пробормотала я. — Что там у вас? — не поднимаясь, уточнила учитель, оторвавшись от бумаг. Андрей вновь преподнёс наполовину заполненную коробку с телефонами ближе к Трифонову. — Ты чё, баран, не понял? На хера ты мне под нос суёшь? — Трифонов, не выражайся! Все сдают телефоны, — напомнила Ольга Николаевна. — Не обязан. — В школе есть требование: сдавать телефоны во время проверочных работ. И если бы ты чаще посещал школу, то прекрасно об этом знал, — она подошла к последней парте, у которой стоял Лапшин, безразлично наблюдающий за происходящим. — После урока заберёшь. — Да знаю я об этом идиотском правиле, — развалившись на стуле, бросил взгляд на учительницу, — с хера ли я своё имущество буду непонятно куда отдавать? — Это что за разговоры? — возмутилась она. — Ты где находишься? Ничего не попутал? — Хе, попутал… — мерзко ухмыльнулся он. — Телефон в коробку. И не задерживай класс. Сокращаешь время на проверку ошибок. — Да пох. Я сказал, что не сдам. — Так, пошёл вон из класса! — рассердилась женщина хамскому поведению школьника. — Сама пошла. Весь класс опешил от таких речей. Если раньше и были слышны бесцеремонные комментарии от него, брошенные между делом и игнорируемые большинством, то сейчас он прямо грубил учителю. — Покинь класс сейчас же! — сквозь зубы прошипела она, сдерживая себя, чтобы не закричать. — С превеликой радостью свалил бы и не е*ал себе мозг, но если я прогуляю ещё один урок, то придётся остаться на второй год. А это ни хера не круто. Я не собираюсь продлевать себе срок в этой злое*учей школе. Так что я буду сидеть здесь! — Что ты себе позволяешь? — Я бы то же самое спросил у вас, — он склонил голову и похабным взглядом прошёлся по ногам женщины от каблуков к икрам, коленям и бёдрам, скрытым плотной тканью прямой чёрной юбки, — давно хотел узнать, это колготки или чулки? А трусики вы носите? Вот здесь все выпали в осадок. И звук упавших челюстей был слышен отчётливо. — К директору! Быстро! — покрываясь красными пятнами, заорала учительница, хватая наглеца за шкирку. — Не трогай меня! — одёрнул он её руку и, прищурившись своими мерзкими глазками, угрожая, процедил, — а то ведь и я могу тебя потрогать! Уверен, тебе понравится… Под ошеломлённый взгляд женщины он прошёлся основанием ладони себе по промежности, недвусмысленно намекая о своих намерениях. Хватая воздух ртом, Ольга Николаевна мгновение стояла, оцепенев, а потом быстрым шагом вылетела из кабинета, погрузив класс в тишину. — Чё уставились, уё*ки, пи*дюлей захотели? Пошли все на х*й! — рыкнул Трифон, и потрясённые одноклассники, переглядываясь, отвернулись. Карандаш с хрустом переломился в моей руке, отчего моя испуганная соседка Лиза вздрогнула и пробормотала: — Она, наверно, сейчас директора приведёт. — Сууука, — прошипела я, сдерживая клокотавшую внутри злобу. Голова пухла от напряжения, а лицо горело. Как же мне хотелось встать и расквасить его ублюдочную морду, раз за разом вколачивая костяшками кулаков. Ненавижу! Сукин сын! Кусок говна, посмевший разинуть пасть и поливать дерьмом мою Ольгу Николаевну. Только посмей дотронуться до неё, и я тебя разорву, мразь. Время шло, а в кабинет так никто и не пришёл. А когда прозвенел звонок с урока, Трифон первым вразвалочку проскользил мимо меня, сидящей за первой партой. Мой тяжёлый взгляд, увы, не смог прожечь дыру в его затылке. Лучше бы ты не возвращался… Но он вернулся и ни только не угомонился, а, наоборот, распалился настолько, что на протяжении второй недели вновь и вновь переступал границу дозволенного. Ему было плевать на всех, и на него не было управы. Моё самообладание трещало по швам. Внутренний зверь рвался наружу, готовый разодрать и уничтожить это отродье. А он развлекался тем, что выводил из себя молодую красивую женщину, способную одним взглядом заставить замолчать других, но не этого выродка. — Ты мне каждый урок будешь срывать?! — А чё вы такая злая? Вас, наверно, муж не удовлетворяет? Могу помочь, вы только скажите… И чем дальше, тем прочнее я убеждалась в своих ощущениях, что Трифонов может навредить моей учительнице. Моё сердце сжималось в ужасе, когда перед глазами возникали картины встреч обречённой женщины и злобного подростка. Нельзя допустить, чтобы она одна, без присмотра, наткнулась на этого типа где-нибудь в тёмном переулке. Или того хуже — с целой компанией таких отморозков. Если на территории школы она в относительной безопасности, то за её пределами может случиться всё, что угодно. И теперь я который день надеваю старую куртку брата, натягиваю капюшон на голову, скрывая лицо, и дожидаюсь, когда Ольга Николаевна покинет школу. Если она в компании других учителей, я спокойно возвращаюсь домой, если одна, то держусь поодаль и походкой сутулого борца сопровождаю её до автобусной остановки. В таком виде меня не узнать, благо рост и объёмный пуховик внешне легко делают из меня среднестатистического мужчину. Я даже стала сигареты с собой носить, иногда дополняя свой образ пусканием дыма, зажав сигаретку между большим и указательным пальцами. Своё отсутствие по вечерам перед родителями я прикрывала гулянками, а перед Катей — усердной подготовкой к экзаменам. И этого было достаточно, чтобы с расспросами никто меня не домогался. В сегодняшний вечер Ольга Николаевна особенно долго задерживалась, так что я уже начала подмерзать, глядя на льющийся в темноту тёплый свет из окон третьего этажа. И чем позднее становилось, тем вероятность, что она пойдёт в магазин, уменьшалась, и это заставляло меня нервничать. Ведь дело обстояло так, что от школы вело два пути. Первым учительница следовала, когда заходила в магазин за покупками, и шёл он в обход жилого комплекса. Второй же был коротким и пролегал напрямик через дома, в одном из которых и проживала потенциальная угроза в виде Трифонова Коляна. Что я смогу противопоставить, ежели звёзды сойдутся в критическом своём положении и эти двое вдруг столкнутся в определённом месте в определённое время? Что моё низкоуровневое сквернословие и топанье ножкой против высотного мата и порхающей «бабочки» в руках? Не сомневаюсь, что данный весомый аргумент запросто пойдёт в ход, если наши взгляды разойдутся. Да и один он не тусуется. И если я встряну в разборки, то шайка ТриКо отмудохает меня, как пить дать. За пределами школы они вообще без тормозов. Поэтому лучше не нарываться. Хотя и на этого строптивого мальца, оказывается, есть управа. Однажды я стала невольным свидетелем какого-то малоприятного разговора между Трифоном и, судя по всему, его старшим братом, когда при обследовании маршрутов присела на скамью в образе неприветливого одинокого курильщика, уперев локти о колени. Речи я не слышала — было достаточно далеко, впрочем, сцены взаимоотношений мне хватило, чтобы понять: как бы парень не хорохорился, но он боялся мужчины, стоявшего скалой над сгорбившимся Трифоном. Тот жуткий тип что-то объяснял накосячевшему подельнику, раздражённо шевеля тонкими губами, подкрепляя свои слова резкими подзатыльниками, и щёлочки озлобленных глаз на корню угнетали порывы возразить хоть что-то в свою защиту. Жестокость, страх и повиновение витали между братьями. После порции «нравоучений» они чем-то обменялись, и старший ушёл, провожаемый униженно-обиженным взглядом в спину. Мне тоже вскоре пришлось ретироваться, чтобы не спалиться, потому как этот взгляд хоть и мельком, но остановился на моей фигуре. Я не заметила, как погасли окна, и только глухой звук захлопнувшейся двери заставил поднять глаза на спускающуюся с крыльца учительницу. Губы сами растянулись в улыбке при виде этой очаровательной женщины, сосредоточенно шагающей на каблуках по подмерзшему тротуару. Выдержав достаточное расстояние, я поднялась с холодного ограждения и неспешно отправилась следом, удручённо отмечая, что она выбрала короткий путь. Только бы он был свободен! Пожалуйста, пусть дорога будет чистой от всякой швали! Однако именно сегодня положение звёзд было критическим, и местом концентрации опасности стал сквозной проход в доме, облюбованный подростками. Ольга Николаевна вошла в рассеиваемый тусклой лампочкой полумрак арки, закольцовывая цокот по замкнутому пространству. Громкие голоса, мат и гогот на другом конце прохода стихли. Женщина поёжилась от пристального внимания молодёжи, облепившей старенькую скамейку, и противной смеси запахов сигаретного дыма и дешевого алкоголя, ударившей в нос. — Девушка, а можно с вами познакомиться? — мерзко хихикая, прозвучал пьяненький голос, обладатель которого встал на пути. — Пропусти, — напрягшись, строго проговорила она, чувствуя, как тревога начинает разгонять кровь. — Это же училка, — прыснув, призналась другим вульгарно одетая цыпа, сидящая на коленях у одного из парней. — Опа! А чё это вы так поздно тут ходите и одна? — знакомые нахальные интонации привлекли внимание учительницы. — Муж слишком занят? Так присоединяйтесь к нам. Кира, угости даму. Сидящий на корточках обросший парень достал из пакета новую банку энергетика, нехотя поднялся и открыл её, пшикнув забурлившем в напитке газом. Ольга брезгливо посмотрела на протянутую руку, державшую банку, и, вернув взгляд на пошатнувшуюся преграду, чётко произнесла: — Отойди! — Да где вас манерам учили?! А ну брысь! — Колян согнал со своих коленей надувшуюся девку в короткой юбке. — Раз бухло вас не прельщает, предлагаю крепкие мужские объятья! Под усмешки окружающих он похлопал приглашающим жестом по своим коленям. Я стояла в пятнадцати метрах, скрытая тьмой и лысыми ветками кустарников, и с болью в стиснутых кулаках беспомощно слушала разносящийся по арке вызывающий трёп шайки во главе с ненавистным одноклассником. Отвалите от неё, хмыри! Объятья?! Какого ты несёшь, дворовая шавка? — Трифонов, — скосившись на ухмыляющегося ученика, глубоко вздохнула она, — как я от тебя устала. У меня нет времени на твоё шутовство. И хватить уже морально разлагаться. Возьмись, наконец, за ум и займись делом. — Телом? — рывком поднявшись со скамьи на ноги, он обступил женщину с другой стороны и, полушутя-полуугрожая, низким голосом заявил. — С удовольствием займусь вашим телом! Ржач пьяных подростков прокатился по проходу, отражаясь гулким эхом от стен. Только дотронься, похотливое чмо, и я за себя не отвечаю! Я схватила лежащую в снегу бутылку, готовая ринуться в бой и проломить череп этому придурку, если он хоть пальцем прикоснётся к Ольге Николаевне. Но, сделав два шага, я размахнулась и остервенело бросила стеклянный пузырь в кирпичную стену цоколя, представляя, как с жалобным звоном сам Трифон разлетается на осколки. Все звуки замерли, а взгляды направились на тёмный проём арки, за углом которого пряталась я. — Да сколько можно дебоширить, шпана?! Я сейчас полицию вызову! — из окна второго этажа раздался брюзжащий старческий голос, укротив на какое-то время распоясанного хулигана, уже тянувшего свои грязные лапы к прелестям учительницы. И этих долей секунд хватило, чтобы женщина вырвалась из опасной зоны и, ускорив шаг, ушла на приличное расстояние. Слава небесам, никто догонять её не стал. Бабка! Дай Бог тебе здоровья! Блюститель порядка, ты мой родненький. — Иди, иди. Я всё равно тебя трахну, сучка, — презренно глядя в след удаляющейся фигуре, смачно сплюнул Трифон прежде, чем я ушла. Мне так хотелось верить, что сказанное лишь подростковая бравада, брошенная с целью понтануться перед своими друганами. Но я боялась, что угроза с его стороны может оказаться реальной. И эти пугающие слова набатом стучали в моей голове, разметая иные мысли. Ни новые дни, ни новые темы уроков не могли унять той тревоги, что разрасталась во мне. А этот упырь только подливал «масла в огонь», совершенно не заботясь о последствиях. — Если не прекратишь так себя вести, то вылетишь из школы! — терпение Ольги Николаевны тоже было на исходе. — Вы мне угрожаете, что ли? — веселясь, бросил Трифонов. — Я не угрожаю, а предупреждаю. Такое поведение неприемлемо и… — Тогда я тоже хочу предупредить — будьте аккуратны, — шуточным тоном говорил он несмешные слова. — На улицах небезопасно. Тем более, в тёмное время суток. Тем более, для таких сексапильных женщин. Тем более, гуляющих с маленькими дочками. Мало ли, что может случиться… Ярость закипала во мне с непреодолимой силой, затмевая разум, грозя прорваться сквозь хрупкие покровы, разрывая кожу на части. Пульс наковальней бил в груди, волнами гнева заполняя каждую клетку дрожащего тела. Напряжённые мышцы сводило от натуги, а скованные челюсти болью простреливали виски. Заткнись! Закрой свой поганый рот! Но поток смрада так и лился из уст подонка. Мгновение — и мощный двойной удар сотряс парту, разогнав по кабинету грохот, обративший на себя всё внимание присутствующих. Ребра сжатых ладоней обдало покалывающим жаром. Рюкзак. Внутренний карман. Холодная сталь в горячей ладони. Налитые свинцом ноги пружинистым шагом несут вдоль прохода к последней парте. Вздохи, тревожные шепотки: — Оружие! Маша, ты чего?! Настоящее? Что ты задумала? — вопросы, словно назойливые мухи, мешают, лезут в уши, в глаза, в нос. Правая — увесистая рукоять. Большой палец — шорох предохранителя. Левая — рывок затвора и механический лязг загнанного патрона в ствол пистолета оглушает своей резкостью. Очередной всплеск оханья. — Рехнулась?! Больная, что ли? Шаг. Разворот. Левая — угол спинки стула. Рывок. Стул и восседающий на нём ко мне лицом. Правая — цель пах. Тишина. Наконец-то, тишина. Тридцать размытых лиц смотрят на меня. Слабый голос сзади слева: — Маша, не надо… Глаза в глаза. Испуганные изумрудные. Левая ладонь — стоп. Она молчит. Внимание! Сбоку бросок. Левой — замах. Локоть — удар. Стон Азата, прижатые к губам руки: — Да ты охренела, тварь! Предупреждающий взгляд. Возврат к цели. — Чё ты тычешь своей пуколкой в меня? — развалился на стуле с нахальным видом. Снова зажужжали робкие голоса: — Брось. Попугала и хватит. Оставь его. — Ой, мне страшно, я боюсь, — ёрничает, стебётся. Вновь бросок слева. Неугомонный Сафиуллин. Правая — взмах — выстрел. Звон стекла. — Сидеть! — не мой, чужой голос рыком прогремел в классе. Побледнел. Осел. Покосившаяся рамка. Дырка в портрете Льва Толстого. Немая тишина. Теперь ни звука. Покорные. Цель — пах. — Ещё раз дёрнешься, и яйца дружка будешь по полу собирать. Азат поднял руки вверх, быстро закивал. Понял. Молодец. Стук пульса в голове уже не такой оглушающий. Медленный поворот к теперь не такому смелому, а зажато сидящему сексуально-озабоченному детине. — Ну что, Николай Трифонов, поговорим начистоту? — сквозь хриплый тон начали проступать мои привычные нотки. Круглые распахнутые глаза на этом ненавистном лице не вызывали ничего, кроме отвращения. — Ещё недавно я и не подозревала, что могу кого-то ненавидеть. Что могу всей душой желать человеку зла. Но я ошибалась. Нет, не в себе, а в тебе. Ты не человек. Ты существо, отравляющее окружающий мир своей гнилью. Ты словно рак, распространяющийся по телу, поражающий и разрушающий орган за органом. Если изначально ты был как маленькая мозоль, докучающая при ходьбе. Неприятно, но неопасно. То сейчас ты разросся до таких размеров, что игнорировать дальше невозможно. И чего я действительно не понимаю, так это почему тебе позволили это сделать? Почему никто ничего не предпринимает? Почему все молчат? Ученики, учителя, родители. Или только меня одну задевает, что у моих одноклассников и друзей, не говоря уж о младших классах, вымогают деньги? Подсаживают их на наркоту? Избивают, насилуют? Все знают, но молчат. Вся школа страдает и терпит! Словно поощряет. Почему?! — я окинула класс взглядом, тщетно надеясь найти ответы в стыдливо опущенных глазах. — Страх. Боятся. Так запугал своим сидевшим братцем, что никто не рискнул пискнуть. Ни один из пострадавших не заявил, спуская на тормозах, считая, так будет лучше, авось, в следующий раз пронесёт. Так вот, для тех счастливчиков, кто по своей глупости и неразборчивости имел неосторожность связаться с ним и теперь пожинает плоды этой «дружбы» — лучше не будет. Кто-то, может, наивно полагает, что он приходит сюда в удобное для себя время для получения знаний, самосовершенствования? Нет. Он сделал из школы свой рынок сбыта, бандитскими методами подминая нас. Можно было бы перетерпеть, осталось пара месяцев и прощай родная школа. Пусть другие разбираются, меня уже это не будет касаться. И я так бы и поступила, но… — я сверлила это ничтожество своим взглядом, желая силой накопившейся и бурлящей во мне злобы размозжить его гадкое безжизненное лицо, — но когда ты начал разевать свой поганый рот на учителя, унижая и угрожая человеку, которого должен боготворить за то, что он пытается привнести в тебя хоть что-то чистое и светлое, зажечь огонёк в твоей затхлой душонке — вот тогда ты перешёл границу. Такого спускать нельзя. Иначе, получается, мы заодно. А я не хочу быть с тобой заодно. Мне даже нахождение рядом с тобой омерзительно. Я словно в зловонной яме, по уши в дерьме. Мой брезгливый вид отразился в его образе, будто на мгновенье он сам испытал к себе презрение. Хотя на это было бы наивно рассчитывать. — Простая мораль, просьба, призыв к совести — с таким, как ты, бесполезно. Как тогда это можно исправить? Тупик… Сложная задачка… Не разрешить? Да нет… Легко. Решаемо одним движением пальца, и мир очистится от мрази, доставляющей проблемы. Даже срок в десять лет не такая уж большая плата. Уверена, многие вздохнут с облегчением, некоторые даже «спасибо» скажут, — я говорила, поднимая медленно ствол пистолета от паха к лицу судимого мной, отчётливо и сурово зачитывая смертный приговор, а глаза ребят раскрывались всё шире. Окутывающая паника и чувство самосохранения заставляли их тихо и незаметно пятиться и отстраняться, как можно дальше от угрозы, которой сейчас была я. Разряженный воздух наэлектризовался до такой степени, что казалось, он заискрится и вот-вот ударит испепеляющая мегавольтная молния. В это короткое мгновение я испытала эйфорию от могущества, распаляемого обращёнными на меня взглядами, полными животного ужаса. Невероятное чувство превосходства. Оно пьянило и манило. Неудивительно, что человек испокон веков стремится доминировать и повелевать себе подобными. Никогда в мире не будет равенства. Сущность людей не позволит этому случиться. — Как говорится в Библии: «Да воздастся каждому по делам его». Это же справедливо?! Так есть ли хоть одна причина, по которой мне не следует этого делать? — внятно и с напором озвученный шанс заставил дёргаться губы взмокшего бледного Трифонова. Наблюдая за неспособным справиться с эмоциями и выдать что-то более-менее членораздельное, я продолжила сама. — Пожалуй, одна всё-таки есть. Давай, я тебе помогу. Ты осознал всю глубину низости своих поступков, искренне раскаиваешься в содеянном и очень хочешь попросить прощения у Ольги Николаевны. Я верно понимаю? Блёклые глаза смотрели на меня. — Не слышу! — повысила я голос. — Да, — проблеял он. — Да? — прикрикнула я, требуя чёткого ответа. — Да! — сорвался на крик и он. — Ну, это другое дело, — я отошла немного назад, освобождая место для покаяния. — Вперёд, не сдерживай себя. И если это будет достаточно убедительно, то считай, сегодня твой второй день рождения. Трифон медленно приподнялся на негнущихся ногах и, сделав два шага, бросил трусливый взгляд на бледную женщину, опирающуюся о подоконник с прижатыми к губам ладонями. Шаря тревожными глазами по полу, он не мог собраться, безмолвно шевеля ртом. — Прощения просят на коленях, — толчком ботинка под колено я вновь направила грешника на путь истинный, и он брякнулся вперёд в позу покаяния. — Если ты всё же намерен, то начинай! — нервный день исчерпывал моё терпение. — Ольга… Нико… лаевна, — заикаясь, бормотал некогда жестокий и нахальный старшеклассник, державший школу в страхе, — простите меня… пожалуйста. — За что ты просишь прощения? — будто нерадивому школьнику подсказывала я. — Простите за то, что я грубо отзывался о вас… и вашей семье. — Повторяй и запоминай, — угрожающим тоном призвала я. — Я больше никогда не скажу о вас плохого слова… — Я больше никогда не скажу о вас плохого слова, — безропотно повторил он. — И больше никогда не оскверню вас своим дурным взглядом, — проговаривала я, глядя на Ольгу Николаевну, которая, кажется, была в трансе. Её остекленевшие глаза замерли на кающемся парне. — И больше никогда не оскверню вас своим дурным взглядом, — закончил он. Наступила тишина, и все подняли лица на оцепеневшую учительницу. Она некоторое время смотрела на своего обидчика, потом перевела потерянный взгляд на меня и вновь на Трифонова. — Пожалуйста, простите, — повторил он, с ужасом ожидая, что ответит та, которая решает его судьбу. Встрепенувшись от осознания, что слово за ней, Ольга Николаевна, сбиваясь, быстро проговорила: — Да-да, конечно. Я прощаю тебя, — и с надеждой на благоприятный исход подняла свои зелёные очи ко мне. На улице за окном отчётливо послышался вой полицейской сирены. Вовремя. — Уходи, — коротко бросила я парню. Замешкавшись, он оглянулся назад, на стоящую меня, и, только увидев разрешение во взгляде, рванул со всех ног из кабинета. — Уходите все, — громче добавила я, и одноклассники, озираясь, мигом покинули класс, оставив в тихом кабинете лишь нас вдвоём. Я щелчком извлекла обойму и положила её на ближайшую парту. Передёрнув затвор, вынула патрон из ствола и так, в разобранном виде, оставила части пистолета там же, на столе. Только когда мои руки освободились от веса холодной стали, я поняла, что меня колотит, а слёзы ручьём бегут по щекам. Я не вздрогнула, когда сзади меня обняли тёплые руки и крепко прижали к себе. — Вам лучше уйти, — сквозь всхлипы удалось выговорить мне. Я ощутила, как она мотает головой, а её горячее дыхание опаляет мой затылок. Женщина потянула меня за собой, подальше от лежащего на столе оружия, и усадила на подоконник, присев рядом. — Славная моя, светлая девочка. Что же ты натворила?! — поглаживая волосы и держа в своих объятьях, шептала учитель. А я сотрясалась в рыданиях. Отчего-то полиция тянула, и прошло немало времени, когда, наконец, скрипнула дверь, и в кабинет ворвалась группа спецназа в масках, броне, наперевес с автоматами. Тогда я уже успокоилась и была готова. Мои руки моментально поднялись над головой. — На пол! Лежать! — прогремело в помещении, и двое амбалов неминуемо приближалось к нам. Ольга Николаевна, тоже подняв руки, спешно заговорила: — Она безоружна! Пистолет там, — кивнув в сторону последней парты, где ранее сидел виновник событий. Не обратив внимания на слова женщины, спецназ делал свою работу. Повалили меня на пол лицом вниз, сковали руки за спиной и, пробежавшись по телу проворными пальцами, заключили: — Чисто! — Аккуратней, она же не сопротивляется! — с горечью наблюдая, как меня грубо подняли на ноги с двух сторон, воскликнула Ольга Николаевна. — Спокойно, — к ней подошёл третий из мужчин, — вы в порядке? Не ранены? Вам нужна помощь? — Что? Нет! — услышала я за спиной, видя, как четвёртый вояка изучает обойму на наличие комплекта патронов. Насколько было возможно в неудобном положении, я повернула голову к ней, с беспокойством и участием смотревшей в мои глаза, когда старший скомандовал «уводите». На прощанье я успела сказать: — То стихотворение было о вас, — почему-то в тот миг я посчитала это важным, и под топот тяжёлых ботинок меня быстро вывели из класса, в котором на протяжении семи лет моя память пополнялась приятными моментами, связанными с той, что, я надеюсь, будет обо мне горевать.