Живым не брать

      Сквозь дымку усталости Забуза слышал слабые всплески воды. Он дремал и ему впервые за последние несколько недель снился сон — будто это он вместо Хаку лежал сейчас в каюте, накачанный морфином. А рядом крутился доктор, ни слова не понимающий по-английски. «Sehr gut, — повторял тип в квадратных очках, — Und hier ist deine Kugel»[1]. Он полагал, будто все американцы, как герои из дурацких вестернов, одержимы нелепой идеей — сохранять всё то, что их чуть было ни убило. Хошигаки привёз этого доктора с собой из Германии прошлым летом, когда был в командировки. Чёрт знает, как и при каких обстоятельствах они нашли друг друга, но с тех самых пор Кисаме доверял немцу как самому себе. И утверждал, что руки у него самые лучшие. В штате Иллинойс, по крайней мере, точно. И с Хаку всё будет в порядке. Забуза скрепя сердцем доверился чужаку и позволил доктору приблизиться к мальчишке. Немец оперировал всего около часа, пока Забуза торчал на палубе и выкуривал одну сигарету за другой в холодном утомительном ожидании. Мысли превращались в кашу, наёмник перебрал абсолютно всё на свете. Но самое важное, о чём думал — это о предстоящих трудностях. О том, как ему выкрутиться в одиночку из этой грязной заварушке. Думал о том, как уберечь Хаку. И знал, что помощи ждать неоткуда. Кисаме единственный, кому можно доверять, а всё остальные для него уже мертвы, поскольку Забуза не сомневался, что Гато, этот лицемерный сукин сын, продал его даже проститутке за углом.       Когда доктор закончил и забрал свои деньги, Забуза решился спуститься в каюту сел в кресло рядом с кроватью, где спал Юки. И не заметил, как сам провалился в сон.       — Эй? Момочи почувствовал на своём плече тяжёлое прикосновение. И сонная дымка мгновенно развеялась. Реальность выдернула из усталого и бесчувственного оцепенения. Мужчина поддался импульсу и вздрогнул, нащупав за поясом пистолет, но сообразил, где находится и кто перед ним. Кисаме, впрочем, нервно поморщился и приподнял руки, охотно продемонстрировав голые ладони.       — Спокойно. Видишь? Забуза закусил нижнюю губу, не позволив некоторым словам родиться на белый свет. — Я плохо сплю в последнее время. Кисаме кивнул, но лезть с расспросами не торопился. Он перевёл взгляд на Хаку: мальчишка лежал в кровати под тонким одеялом. Всё ещё спал и был бледен. — Однако крепкий гадёныш. Хоть с виду и хлюпик. Забуза нащупал в кармане пулю, которую немец вытащил из тела Юки. И подумал, как вытянется физиономия Гато, когда он получит точно такую же сначала в грудь, а потом в голову. Ублюдок заслуживает смерти. Теперь уж точно.       — Послушай, Кисаме, — Момочи смотрел в пустоту прямо перед собой, сдвинув брови, — я впутал Хаку в грязное дело. И теперь мне нужно уберечь его. За нами охотятся. Я хочу увезти Хаку подальше. В Луизиане у меня есть знакомый, он даст мальчишки убежище. Но до тех пор, пока Хаку не оправится, пусть побудет здесь. Идёт?       — Ладно, но тачку свою отгони подальше. Мне проблемы с копами не нужны. Момочи кивнул и задержал взгляд на лице Хошигаки. Но благодарить его было лишним — Кисаме уже отмахнулся. Когда этот белозубый кретин не травил свои глупые шуточки и не ухмылялся, то вполне мог быть сносным. Настолько сносным, что Забуза был даже рад иметь с ним знакомство.       — Поднимемся? Сегодня ночью тепло, — предложил контрабандист, — доктор вколол Хаку приличную дозу морфия, проспит до утра. Забуза согласился, хотя не очень-то хотел оставлять мальчишку одного. Он предпочёл бы застать, когда тот очнётся и быть рядом в трудную минуту. Помочь выпить воды и пообещать, что всё у них будет хорошо.       Марина тонула в лёгком сумраке, окутанная липковатой городской дымкой — смеси пыли, маслинной гари и бензина. Воздух циркулировал в лёгких, грязный и тёплый. Забуза смотрел на чёрную воду и долго молчал, болтать не особо тянуло. Кисаме принёс из бара две алюминиевых бутылки холодного пива.       — На - вот. Знаю, что ты такое не пьёшь, но ничего другого у меня нет. Забуза сделал глоток, помолчал, сделал второй. — На вкус как… Контрабандист усмехнулся, втянул воздух сквозь плотно стиснутые зубы. — Повыёбывайся мне ещё тут, малыш. Как моча, я знаю. Ты мне уже говорил однажды. Момочи прислонился плечом к стене и глянул в сторону. Хошигаки тоже отвёл взгляд. Повисла хрупкая и немного неловкая тишина. Вода глухо шлепала по бортам, а в дебрях города сигналили машины и выли сирены. Забуза представил, какой переполох сейчас творится в Саут-шор. Четверо белокожих мужчин застрелены в квартале чёрных. Завтра Chicago Tribune надорвётся трындеть о расизме.       — Над мальцом всё тот же снайпер поработал? Расскажешь мне, что случилось или так и будем молчать? Забуза напрягся, мышцы в руках и в ногах стали каменными, а грязный воздух столпился в лёгких. Мужчина представил недовольную физиономию магната в тот момент, когда раскроется вся правда. Подумать только! И это после стольких то лет. Несчётное количество раз Момочи прикрывал «Гатовскую задницу». И ради чего? Ради того, чтобы получить нож в спину. Где-то в глубине души Забуза подозревал, что вот этим всё может кончиться. Но уж никак не думал, что за его ошибки платить придётся Хаку. Момочи отпрянул от стены и приложил губы к запотевшем алюминиевой банки. Выпил и подошёл к бортам. — Нет. Рука, которая кормит.       — Гато?       — Представь себе. Сукин сын испугался, что я проболтаюсь насчёт Харпера и всех остальных. А для верности и от мальчишки решил избавиться. Сегодня какие-то отморозки прижали нас прямо на заправочной станции. Опоздай я ещё на пару секунд и Хаку был бы мёртв. Кисаме потёр затылок и задумчиво уставился в пол. — Сочувствую, малыш. Рано или поздно это должно было случиться. Гато всегда был лицемерной скотиной. И тебе не стоило об этом забывать.       — Снайпера тоже он нанял. Нашел неприхотливого мексикашку с синими, как у хаски, глазами. Заплатил вперёд.       — Надо думать, ты с ним уже разделался? Забуза всмотрелся в желтоватую линию на горизонте, Чикаго просыпался, в парках уже верещали первые птицы. Момочи собрался сделать ещё один глоток холодного пива, но поморщился и отставил запотевшую банку на край бортика. — Хотел, но он предложил мне сделку.       — Когда мексиканец предлагает тебе сделку — жди беды.       — Он сказал, что работает на конкурента Гато, и смерть старого козла входит в их интересы. Предложил расправиться с ним вместе. Хошигаки тускло улыбнулся, лицо его приобрело какой-то болезненный оттенок. Контрабандист подошёл к Момочи и облокотился о борт яхты, — я напомню тебе, малыш, что в этой жизни нельзя делать две вещи. Первая — это жениться. А вторая — связываться с мексиканским наркокартелем. Увязнешь по уши — никто тебе не поможет. Слова Кисаме больно ошпарили Момочи, но виду наёмник не подал. Он знал, что в одиночку тягаться с Гато бессмысленно и таких ночей, как сегодня, будет впереди несчётное количество. Люди Гато всегда будут висеть на хвосте. Забуза знает эту схему. Нормально жить не получится. Обезопасить Хаку и гарантировать мальчишки достойное будущее — тоже. Постоянные переезды, липовые имена и махинации с банковскими счетами — так жил Момочи, но этому не место в жизни Юки.       — Знаю. Я переживаю не за себя. Хошигаки покривил губы, похлопал себя по карманам, достал пачку сигарет и прикурил. В воздухе запахло горьковатым табаком вперемешку с одеколоном и гелем после бритья. — Этот малец, Забуза, сведёт тебя в могилу. Будь уверен.       — Этот «малец» мне как сын! Кисаме зажал сигарету между зубами и замолчал. Какое-то время просто думал, а потом вздохнул и покачал головой. — Хреново иметь детей…       — То-то ты с дочкой возишься каждое воскресенье. Кисаме закусил нижнюю губу и неловко оттянул ворот рубашки. Он не любил трещать направо и налево о своём развалившемся браке. И проклинал семейную жизнь во всех её ипостасях, но в бумажнике всё равно хранил фотографии дочери. «Солнышко» — так он всегда её называл. И солнышку этим летом исполняется девять лет. Момочи усмехнулся. — Что такое? Размяк? Кисаме фыркнул. Принял капитуляцию: дети может и херово, но уж чертовски они к себе привязывают. — Хочешь рискнуть и грохнуть ублюдка? Дружба с мексиканцем — это не выход. Я бы не стал рисковать. Момочи вдохнул запах марины, ощущая привкус горького судоходного топлива и истёртых в порошок ракушек. Да, с Шадо не всё прозрачно. Он мог руководствоваться теми же правилами, что и Гато — убирать свидетелей и быть чистым, как на приёме у нарколога. Но он, похоже, хорошо осведомлён о жизни магната и представляет, с чем имеет дело. А его боссы несомненно располагают всей недостающей информацией. Шадо прошел подготовку и находится в прекрасной физической форме. Если и сотрудничать, то только с ним. Хошигаки перехватил взгляд Момочи и помотал головой. — Да перестань. Чёрт возьми! Малыш, ты серьёзно?!       — Гато всадил мне нож в спину. Тут не до шуток. Ублюдок ответит. Кисаме втоптал сигарету в белоснежный борт яхты — Упрямый дурак, да ты только угробишь себя. Весь Чикаго лижет пятки этому сукиному сыну.       — Из-за этого сукиного сына, Хаку мог умереть сегодня, — Момочи перенёсся на несколько лет назад, в кабинет Гато и увидел его глаза, — этот сукин сын обещал мне, что не станет примешивать мальчишку в наши с ним дела.       — И ты поверил? Момочи не сдержал желание сплюнуть за борт. — Я хотел верить. Хошигаки покачал головой. Криво улыбнулся и окинул сереющую марину задумчивым взглядом. — Ну… хоть знаешь где искать этого мексиканца?       — У меня остался его номер. Позвоню, договорюсь о встречи. А там видно будет. Решу, что делать дальше. Первый солнечный лучик брызнул Кисаме в глаза, и контрабандисту пришлось заслониться ладонью. Пыльная дымка всё выше поднималась над причалом. Через пару часов здесь снова станет шумно, душно и слишком оживлённо для них двоих.       — Послушай, Кисаме…       — М?       — Ты не мог бы сейчас приглядеть за Хаку? Контрабандист сложил на груди руки в приступе недовольства, подскочившем словно температура. Белки глаз сверкнули в утреннем мареве. — А я похож на сиделку что ли? — На худшую сиделку из всех, но теперь только тебе я могу доверять, — Момочи проигнорировал порыв собеседника, догадываясь о причине его возникновения, но Забуза все уже решил: он отправится к мексиканцу и переговорит с ним. — Я вернусь до полудня. Хошигаки покривил губы, перспектива оставаться один на один с Юки ему не особенно нравилась, Хаку ведь его на дух не переносит. А он ума не приложит о чём с ним говорить. — Ладно. Чёрт с тобой.       — Спасибо.       — Подожди-ка, — хозяин яхты указал на кровавые пятна, заляпавшие рукава Забузы, — я дам тебе чистую рубашку.

***

      Забуза помнил, как подобрал Хаку на улицах Чикаго. Зима в тот год стояла особенно лютая. Обледенелые тротуары и шапки грязного снега повсюду, иней на проводах и виньяк подмешанный в чай не для фарса, а просто для того, чтобы согреться. Тогда Забуза бежал от своего прошлого в Сиэтле. Надеялся залечь на дно в Чикаго, найти приличную работу. И может быть, если удача соблаговолит, начать жизнь с чистого листа. Но в кармане у него свистело всё громче, и место там всё чаще находилось только для оружия. Было, наверное, одиннадцать вечера, когда Забуза пришёл к окончательному выводу, что его прошлое поджидает его в любой точке мира и скрыться от него невозможно. Момочи миновал Морской Причал, из-за порывистого ветра кое-как закурил последнюю сигарету и завернул за угол тёплого паба. И там-то, у самой стены, в чёрных тенях увидел силуэт. Он сразу же понял, это ребёнок. Маленький человек, брошенный кем-то постарше на произвол судьбы. В двадцатиградусный мороз Хаку был без куртки в одном свитере, а на ногах лёгкие кеды на вроде тех, что детишки из благополучных семей одевают в школьных спортзалах. Забуза пришёл к выводу, что этот ребёнок не просто потерялся, такого непременно бы нашли. Только если с самими родителями ничего не случилось. Смертельно усталый, холодный и голодный ребёнок был никому не нужен. Огромный Чикаго, погрязший в своих собственных проблемах и заботах, его не замечал. Да и никогда бы не заметил, просто потому что этот семилетний мальчишка ещё не мог заявить о себе миру. Всё, что он мог — сидеть у паба и ждать когда краснощёкий уборщик с седыми усами откроет заднюю дверь и вышвырнет в мусорный контейнер объедки со столов пузатых пижонов. Кусок недоеденного хлеба и, если повезёт, цыплёнка составлял его завтрак, его обед и ужин. Что мог такой маленький человек вдобавок ко всему с обмороженными пальцами, носом и ушами? Забуза остановился и прислушался к невообразимой тишине вокруг. Чикаго вечно шумный, его ни за что на свете не спутаешь с другими городами, но в грязной подворотне, он робко замолкал. Без труда можно было услышать, как холодный снег ложиться на крыши. Шорох белой ваты, целые тонны, уныло поблёскивающие под светом фонарей. У Забузы не было лишних денег, не было дома, где бы он смог отогреть и отпоить мальчишку, у него не было ничего кроме старой машины. Но Момочи задал себе вопрос: «Почему этот мальчонка в летних кедах должен сидеть здесь и смиренно ожидать, когда замёрзнет насмерть?». Кажется, по пути в эту подворотню Забуза видел в витрине одного из недорогих магазинчиков хорошие зимние кроссовки…       Забуза заплатил таксисту за проезд и вышел в Норд-Весте рядом с небольшим отелем. С Шадо договорились встретиться в одном из номеров. Мексиканец не постеснялся с выбором. Отсюда до пляжа — рукой подать. Апартаменты недешёвые. Синеглазый бес жил в Норд-Весте последние несколько недель. И как только Момочи очутился в его тайном логове, мексиканец не раздумывая направил на гостя пистолет. Забуза ждал менее агрессивного приёма, но не уступил сопернику ни в скорости, ни в решительности. Оба держали друг друга на мушке минуту. Капли пота проступили у Шадо на лбу, и он спросил:       — Неделю назад ты послал меня на хер. Почему передумал, гринго?       — Кое-что изменилось… Опусти ствол. Поговорим. Мексиканец усмехнулся и осыпал Момочи с головы до ног недоверчивым взглядом. — Сначала ты. Забуза изогнул бровь, поражаясь приказному тону, в груди что-то яростно противилось. Но наёмник повиновался. В номере сразу же образовалась липкая, как патока, неправильная тишина. За окнами глухо гудели автомобили, а пыль тяжело оседала на пол. Мексиканец сглотнул, последовал примеру Момочи и кивнул на дверь. — Ты один? Забуза нахмурился. Шадо махнул рукой — пригласил пройти в зал.       В комнате жужжал вентилятор и беспрестанно гонял разогретый утренним солнцем воздух. На столике между кожаными креслами стояла недопитая бутылка текилы. Мексиканец наполнил гранёный шот и протянул его Момочи. Но наемник, вспомнив кислый привкус пива, отказался. И кажется, смертельно оскорбил своего собеседника. Мексиканец моргнул синими глазищами и, гордо сдвинув брови, сам выпил всё залпом. Заткнул нос тыльной стороной ладони, но даже не поморщился.       — Ты был прав, мексиканец. Гато подчищает хвосты. — Забуза стиснул зубы, разговор обещал быть напряженным, да и он сам чувствовал себя неловко, неуютно и уязвлённо, одним словом — в говённом положении. Шадо упал в кресло и предложил присесть напротив. — По крайней мере, ты понял это не слишком поздно.       — Их было четверо.       — Гато решил взять вас количеством? — на лице мексиканца мелькнула кривая ухмылка, но потом он посмурнел, — а где твой малец?       — Хаку ранили. Мексиканец покрутил пустой шот в пальцах и глянул в окно. — Так вот что тебя переубедило…       — Не только это.       — Моё предложение всё ещё в силе, знаешь? Момочи сел в кресло и прошёлся по мексиканцу оценочным взглядом. — Иначе меня бы тут не было уж поверь.       — Верю, гринго. Я знаю, шутки ты не любишь. И я, кстати, тоже. Собеседники непреклонно поглядели друг на друга. Момочи понял, что с Шадо будет трудно. Договориться с ним и остаться довольным самому, похоже, настоящее испытание.       — Гато мешает дышать как минимум половине штата. И чем скорее он прекратит отравлять жизнь другим людям, тем лучше.       — Давай на чистоту, — Момочи мазнул взглядом по загорелым рукам собеседника, заглянул в глаза, — на кого ты на самом деле работаешь, Шадо? Мексиканец сидел смирно, взирал из-под густых и черных, как сажа, ресниц. Но сейчас он смотрел не на Забузу, а как бы сквозь него. На кого-то, кого здесь не было. — Разве это важно? Какая разница, если мы оба хотим, чтобы ублюдок исчез?       — Ты из мексиканского наркокартеля? Шадо потёр затылок и устало вздохнул. — Гринго-гринго… Я такой же наёмник, как и ты. Моя работа грязная, потому что люди в белых манжетах не хотят её выполнять. Если хорошо платят — я работаю на кого угодно. И неважно кто это, мексиканский наркокартель или какой-то другой.       — Значит, деньги не пахнут? Шадо неловко улыбнулся.       — Послушай меня, Гато изворотливый старый лис, смог загнать меня в угол, сейчас я оторван от связей, любой торчок за углом может сдать меня этому подонку. Выбора у меня, как ты понимаешь, нет — либо ты, либо могила. И ты можешь строить из себя непринципиального и утверждать, что работаешь сам по себе, и хозяев у тебя нет. Только вот я тебе не верю. Поэтому уясни одну вещь, на кого бы ты там не работал в конечном итоге: мексиканцы, американцы, итальянцы — я не хочу, чтобы твои говённые боссы узнали что Хаку выжил в сегодняшней перестрелке. Мальчишка мне всё равно что сын родной и за него я рискну всем, что только есть в моей жизни. Захочешь избавиться от свидетелей — одного меня будет достаточно. Шадо подался к Момочи и то ли провоцировал, то ли нет. — Я не стреляю в детей. Уясни это. Забуза стиснул зубы и продолжил глядеть собеседнику в глаза. Почувствовал, как между ними вихрем проносится что-то необъяснимое: вдруг показалось, будто они знакомы с мексиканцем уже не один десяток лет.       — Ну так что? Мы с тобой договорились, Шадо?       — Более чем, Забуза…