Живым не брать

      Машину он вёл спокойно так, будто ему не угрожали пистолетом, и он просто возвращался домой. В потоке неяркого света от разноцветных вывесок и фонарей вдоль дорог его лицо — лицо Чикаго — не прекращало стареть: губы крепко поджаты, на лбу и вокруг глаз скопились морщины, а розоватые крылья носа непрерывно перекачивали потоки воздуха. Гато всё понимал, но не был напуган. Во всяком случае, Забуза не чувствовал испускающего чужим телом страха — того дурного запашка, какой обычно источали его жертвы. Этот тип не боялся. Возможно, Гато не исключал, что однажды такой день всё же наступит. И был готов. — Надо же, — вздохнул он, когда Забуза приставил к нему пистолет в туалете. — Ещё дышишь… Как в самых жутких кошмарах. А? И магнат даже не позвал кого-то на помощь, когда Момочи выводил его. Напротив, он примирительно кивнул медвежеподобным охранникам у входа: «Всё хорошо, парни. Этот со мной». И так же послушно он сел после в автомобиль, повернул ключи в замке зажигания и тронулся с места в неизвестном никому направлении. Забуза держал его на мушке, когда они катили по авеню. И наёмник пытался не думать о том, что чувствует. Ему хотелось сохранять рассудок, задушить малейшие признаки любых эмоций. Ему хотелось кончить этого подонка как самую простую сбесившуюся кусачую собаку. И вытряхнуть о ней все воспоминания. — Думаю, Забуза, тебе очень не терпится всадить-таки в меня пулю. Момочи представил, как большая голова магната лопается, и розовые ошметки остаются свисать кашей на лобовом стекле. Промолчал. — Ты же знаешь, это бизнес. И будь ты на моём месте — сделал бы то же самое, — Гато не пытался оправдаться, он говорил с лёгкой небрежностью и какой-то иронией, — а вообще-то ты ведь мне даже нравишься. Правда. Мозги присохнут к стеклу, начнут вонять. Машину надо сжечь. Все концы в воду. Бизнес. — Сделаешь огромную ошибку, если убьёшь меня, — Гато прищёлкнул. — Мои люди найдут тебя, где бы ты ни прятался. И Хаку тоже. Уверен, эта мысль не будет давать тебе спать по ночам. Но мы ещё можем всё уладить Момочи молчал. Гато стиснул руль так крепко, что костяшки рук у него побелели. — Чего ты хочешь, Забуза? Хочешь денег? Я дам тебе столько много, что твоим внукам хватит! Давай решим этот вопрос здесь и по-людски. Забуза не повёлся. Он знал, что любая сумма для Гато — не проблема. Но Гато из чистого принципа не станет так делать. Как и Забуза из принципа не станет оставлять его в живых после всего, что было между ними. Наёмник смежил веки и улыбнулся. — Чего ты хочешь? — магнат не унимался. — Я могу обеспечить любую отрасль. — Я просто хочу, чтобы ты заткнулся, Гато, и смотрел на дорогу.

***

      Шадо начинал нервничать. Тем более, что эта дурацкая штуковина в ухе молчала. А бестолковый гринго с уложенными волосами и начищенными до блеска ботинками запаздывал. Его вполне могли сцапать в этом «аквариуме» раньше, чем он успел открыть рот. Самонадеянные гринго. Ну что с них взять?! Шадо сунул в рот две мятные подушечки и телефон в его кармане запищал. Холодные капли пота проступили у Шадо между лопатками. Сцапали-таки ублюдка. Он нажал на кнопку, но не сказал ни слова. И легче ему не стало даже тогда, когда услышал беспристрастный и хорошо знакомый голос. — Я говорю всего один раз, поэтому слушай меня внимательно, Шадо. Ты слушаешь? Мексиканец закусил костяшки рук. Пот прошиб его ещё сильнее. Он увидел, как на улицу высыпались охранники. Пистолеты сверкнули у них в руках, они носились по забитой машинами парковке, кто-то из них уже вызывал копов. Оцепят в радиусе двух-трёх кварталов. У Шадо сперло дыхание, не хватило воздуха, чтобы выругаться как следует. — Да… Сучий сын. Слушаю… — Я сделал так, как считал нужным. Знаю, что сам захочешь взглянуть. Приезжай в Пулман. Девяносто восемь, старый склад. Он у главного поста. В машине. Увидишь… Шадо прокусил пальцы, соленая кровь попала на кончик языка. — Сучий сын — вот кто ты. Момочи никак не отреагировал. Мексиканец вскочил на ноги и бросился складывать винтовку в сумку для клюшек с двойным дном. Руки дрожали. — Сучий сын. Сучий… Ты подставляешь меня! — В Пулмане грязно, прибраться бы нужно… — сказал Забуза, и что-то в его голосе показалось мексиканцу странным, беспокойным. — И аккуратней там. — Пошёл ты. — Это ещё не всё, Шадо… Шадо толкнул плечом ржавую дверь и остановился уже на лестничной площадке. Всё его нутро перевернулось, он знал, что скажет ему Забуза. Но обнаружил, что не готов это услышать. А почему — не понятно. Чувство было такое, словно от него отрывали какой-то кусочек, который с таким большим трудом прирос к нему. — То, что случилось, устраивает нас обоих, но сделай мне одолжение. Больше не попадайся на глаза. Не переходи мне дорогу, не напоминай о себе. Если мелькнёшь где-нибудь, я убью тебя. Шадо почувствовал ломоту в левой мочке уха, как будто только что в ней образовалась нарывающая язва. И губы передёрнуло, мексиканец подумал, что это след от улыбки. И проклял её.       Он никогда не забирался так глубоко в Пулман и не знал, что в Чикаго ещё сохранились места на подобии этого: старая фабрика давным-давно закрылась, но кирпичное здание продолжало бесхозно стоять под небом без единого граффити. Воняло здесь кислой ржавчиной, пылью и застарелой мочой. Под ногами хрустели остывшие шприцы и суетились жирные крысы. Шадо периодически отпихивал их носком ботинка. Руки у него сжимали пистолет, он не исключал такой возможности, что получит пуля в затылок следом за Гато. Просто бизнес. Две пули, свидетелей нет — и руки чистые. Забуза мог перехитрить его.       Он шёл ночью практически вслепую и больно кусал губы. Пробирался сквозь ряды спрессованных старых автомобилей. Крысы под ногами попискивали всё тише. Шадо не хотелось лезть в самое пекло, но делать было нечего. Если Забуза заманил его в ловушку — конец. Но если нет, есть шанс подняться в глазах семьи. Тогда ему не придется постоянно сражаться и доказывать, что мексиканская кровь не уступает японской. Старый дон, наконец, соблаговолит хотя бы раз в жизни сказать спасибо не через Итачи и даже не через Фугаку. Спасибо он скажет лично, оторвав кислородную маску от своего прокисшего старого рта. Дон, наконец-то, увидит, чьими руками он убивает. А когда с делом Гато будет покончено, Шадо вернется на родину к сестре. И, может быть, тогда эта дурацкая жизнь начнет хоть как-то налаживаться. Он купит хороший дом на двоих, как они и мечтали. И в новом доме Шадо наконец-то положит винтовку на антресоль и начнет вести дела на бумаге. Ему бы этого очень хотелось.       В темноте под ногами пискнула большая черная крыса. Она нырнула под машину. И Шадо, осветив маленьким фонариком темноту, увидел ещё одну, затем ещё и ещё. И, наконец, скрюченное маленькое тельце на водительском сиденье. Тельце сползло так, что Гато упирался лбом в руль, а его руки безвольно болтались по швам. С губ тянулась вязкая, как кисель, кровавая слизь. Застрелен. Одним выстрелом. В грудь. Вот он — один из десяти самых влиятельных людей штатов, символ порядка и закона. Будущие Америки, как писали про него в СМИ. Знаменитый Гато, некогда хороший друг самого дона. Просто Гато… Шадо направил луч света в его лицо. Но магнат не испугался, не издал ни единого звука, не вздрогнул. Его стеклянные глаза были выкачены наружу, огромные и влажные как у рыбы. Мёртв. И в его теле уже начались необратимые процессы: переполненный мочевой пузырь вытолкнул содержимое наружу, и на дорогих лимитированных брюках виднелось мокрое пятно. Шадо накрыл покойнику глаза ладонью. Затем содрал с него окровавленный пиджак и с силой затолкал в бензобак. Постоял молча ещё пару секунд. Когда-то Гато водил дружбу с Доном. Давным-давно. У Шадо во рту стало горько. Это уже не просто бизнес. Это личные счеты. Он достал зажигалку и в тишине услышал, как сгустки крови капают на пол из мёртвого рта. Кап-кап… Для того, чтобы сообщать хорошие новости, существовал всего один номер. — Дело сделано. Я возвращаюсь домой.