Живым не брать

      Чувство удовлетворённости не пришло к Забузе даже тогда, как он окончательно убедился — мерзавец мёртв. Пуля вошла в рыхлое тело, и следом на груди Гато медленно распустился маковый цветок. Какое-то время магната ещё били судороги, и он жевал губы. Силился что-то вытолкнуть из себя и таращился на Забузу неподвижными глазами, но вместо слов наружу брызнула только вязкая кровь. Раздался громкий «хлюп», и жуткая гримаса застыла на испещрённом морщинами лице магната. Тело обмякло. Гато умер, но легче не стало. По правде сказать, Забуза и не надеялся, что почувствует хоть что-нибудь кроме сильного желания сполоснуть руки в спиртовом растворе и сплюнуть на пол. Чувство удовлетворенности не пришло к нему и после того, как Хаку забрал его с фабрики и они вместе вернулись в номер дешевого мотеля. — А что с телом? — шепотом спросил мальчишка. Он суетился и покусывал губы. Ему тоже не терпелось убраться из города как можно скорей. Но он всячески пытался держаться в присутствии Момочи. — Шадо разберётся. В номере было душно. Хаку с Забузой оказались буквально нос к носу. Не так Момочи рассчитывал провести последний день, когда бы они с Юки находились вместе. — У нас есть час, чтобы исчезнуть, — это всё, что сказал Забуза, но на самом деле ему хотелось сказать много больше. Прости, малыш, по-другому нельзя. Поймёшь со временем. Не сердись. Мне тоже не хочется разлучаться. Момочи подумал о том, как было бы здорово сейчас положить руку Юки на голову и взъерошить волосы как когда-то в детстве. Решить проблемы одним касанием и сказать, что Забуза со всем сам разберётся. Может, даже ущипнуть пацана за щеку. Но сегодня не до сантиментов. По правде сказать, для них никогда не было возможностей. Просто не время. Просто не место.       Хаку заранее уложил все вещи в две не слишком большие сумки. Третья лежала в машине на тот случай, если бы им не удалось вернуться за остальными. Он всё продумал: в сумках горячий термос и бутерброды, а ещё кредитки, таблетки и пара мобильных. Хаку не исключал возможности того, что сесть на самолёт сегодня не получится. Как и не исключал возможности того, что Забуза обманет его. Но он осознал это слишком поздно. — Забуза, где твой билет? Голос у Юки звучал тихо и глухо, будто со дна алюминиевой цистерны или откуда-то из-под земли. Момочи с трудом его слышал: в голове опять затуманилось. Когда Хаку был ребёнком, он частенько болел. И худшие дни случались тогда, когда температура поднималась до сорока, и сбить её ничем не получалось. Забуза сидел в дрянном плохо отапливаемом номере с горящим заживо ребёнком. И злился на весь мир. Но больше всего на то, что не может отвезти Хаку в больницу. Там его обязательно спросили бы: «Сэр, это ваш ребёнок?». И потом Юки бы обязательно забрали, вырвали из рук. — Забуза? Момочи перехватил взгляд Хаку, и чудовищное ощущение реальности вспороло его изнутри. Как много лет назад, когда он положил ладонь на горячий лоб ребёнка и понял, что не может позволить ему умереть. — Ты летишь один. — Нет! Наёмник схватил Юки за предплечье и дёрнул к себе. Конечно же, пацан будет спорить и сопротивляться. Захочет поступить по-своему. Взбунтуется. Ему не втолковать что это такое — сходить с ума, пока твой ребёнок находится в опасности. — Мой друг тебя встретит и отвезёт на место. Самолёт сядет в восемь утра. — Забуза пытался сохранять спокойствие, но слова вылетали из него грубыми очередями. — со временем всё утихнет, но пока тебе нужно исчезнуть. В Луизиане ты будешь в безопасности. Пойми же, наконец. Я забочусь о тебе. — Без тебя не полечу! — Хаку впервые повысил голос до хрипа. — Не поступай со мной так! — Замолчи! Момочи крепко стиснул руку. Только так и следовало поступать — сослать как можно дальше от пуль, которые мальчишке не предназначались. И пока Юки боролся с желанием выплюнуть наружу поток ругательств, наёмник впустил в себя неосторожную мысль, что, возможно, видит Хаку в последний раз. И тот будто прочёл чужие мысли. Вырвался. Смотрел в ответ чуть ли не с ненавистью. Ему хотелось кричать. В глазах стояли слёзы. Не бросай меня, мы же с тобой всегда были вместе. Не смей! — Ты не должен так жить, — сказал Момочи. Хаку сморщился, будто от боли. И губы у него дрогнули. — Но ведь ты, Забуза, — это всё, что у меня есть… Наёмник почувствовал, как у него сдавило горло. Но слов не было. И внезапно ему показалось, что вокруг слишком тихо. В висках застучало, а по телу прокрался холод. Он понял, что поступил опрометчиво — отвлёкся. И теперь прямо под их окнами стояла чёрная машина с распахнутыми дверьми. Двигатель работал. Она подъехала с выключенными фарами, иначе бы Забуза её заметил. Холодок сменился жаром и снова лютой зимой. Пробрало до самых костей, лишило воздуха. И прежде чем он успел понять, что это не люди Гато, окно разбило что-то тяжелое и круглый чёрный шарик покатилось по полу, прямо к ногам.

***

      На небе взошла полная луна, когда Шадо выехал на шоссе и почувствовал, как под его одеждой расползаются мурашки. Всё, что требовалось от него теперь — уехать из Чикаго и при первой же возможности сесть на самолёт до Токио. Итачи известил дона. Шадо ждали в резиденции с подробным отчётом не позднее, чем через неделю. Он сжал руль так, что костяшки побелели, и задержал дыхание. Дона ему доводилось видеть лишь однажды, когда Фугаку впервые привёз его грязного и босоногого из Леона и ввёл в роскошный дворец, где пахло едой и табаком. Уже тогда дон походил на иссохшую мумию — старик с болезненно-серой кожей и редкими волосами — практически не двигался в своём кресле и много курил. Буквально одну за другой, зубы у него были желтые точно такие же, как и белки неподвижных глаз. Он практически не смотрел на Шадо, но мексиканец отчётливо запомнил этот липкий и пронзающий, как тонкая иголка, редкий взгляд. Даже сейчас ему казалось, что старый дон, теперь уже прикованный к кислородному баллону, пялится на него сквозь дымные завесы. Тишина застучала в виски тяжелыми молоточками. Шадо с хрустом размял шею и глянул в зеркало заднего вида. Глупо. Откуда бы на заднем сидении кому-то взяться? Там лежала только заряженная винтовка в сумке для клюшек.       Последний раз дон покидал свою резиденцию лет семь назад. Мексиканец был уверен. Дон так стар, что кости едва носят его. И от того старик передал большую часть дел Итачи. Все в семье шептались, что Итачи скоро станет во главе. «Мало довольствоваться одним лишь умением убивать, дону нужны мозги», — вот так старик нескромно выражался за ужинами, когда ещё мог держать вилку и пожимать гостям руки. Шадо усмехнулся. Ведь всё это было не больше, чем фикция. Поскольку будущее семьи оказалось предрешено с момента появления Итачи на свет, ведь в нём текла чистейшая японская кровь. Как бултыхалась она ещё и в самом старике. Если дон и помнит Шадо, то босоногим мальчишкой с ввалившимися от голода глазами. Когда старик впервые его увидел в своём выскобленном до блеска зале, он так и назвал его «Босоногий». Босиком стоять на его мраморном полу было холодно, и дон сразу же не понравился тому ребёнку. Таких чахлых стариков у него на родине забивали насмерть дубинками, если они мешались. «Амбасадор, — затравленному ребёнку нечего было терять, он не думал о том, какую глупость совершает, раскрывая рот перед главой семьи, — Шадо Амбасадор». Старик долго молчал и смотрел на него. Желтые глаза не двигались, а веки были вспухшими и красноватыми. Наконец, дон сказал: «Тогда, мой маленький, Амбасадор, ступай немедленно на улицу и убей кого-нибудь».       Дон ошибся. Мексиканский мальчишка вышел на улицу и сделал то, о чём его попросили. Сделал за миску риса и плохо прожаренного стейка.       Шадо потёр разгорячённые уголки глаз подушечками пальцев. И сжал зубы. Это было так давно, но привкус полусырого мяса до сих пор ощущался во рту. Ему захотелось сплюнуть. Японцы не умеют готовить мясо, не то, что люди в Леоне. Он с трудом отмахнулся от воспоминаний о доме, взглянул в зеркало заднего вида и замер. За ним кто-то тащился. Ночную мглу разрывал свет чужих фар. Отсутствие проблескового маячка сначала обрадовало, но потом Шадо заметил, что номера ему знакомы. Этот автомобиль обычно забирал Итачи. Водитель мигнул пару раз и Шадо сбавил скорость. Под колёсами захрустел гравий, жар от асфальта хлынул в приоткрытое окно. Мексиканец съехал на обочину. Была у Итачи привычка, посылать своих людей с той или иной информацией: не доверял телефонам. Вечно остерегался просушки. Но когда чёрный автомобиль с тонированными окнами поравнялся с автомобилем Шадо, мексиканец неожиданно всё понял. И внутри похолодело. Оборвалось. Он увидел перед собой того босоногого мальчишку, роющегося в мусорных баках на грязных улицах Леона. Вспомнил, как однажды в Японии он впервые убил человека, проломив молотком череп садовнику дона.       Свист стоял такой кошмарный, что в ушах заложило. Два колеса спустило сразу. Шадо осыпало дождём из стекла. Стекло лезло в рот, в глаза, набивалось под воротник рубашки. Он видел кровь, но не чувствовал раны. Канонада продолжалась уже минуту, может, больше. Шадо соображал, выудил из-под сиденья пистолет. Но угол обстрела лишал его всяческих манёвров, оставалось лежать и лихорадочно думать, как выбраться. Кожаный салон превращался в пиньяту. Набивка вылезала наружу, как кишки из чужого брюха. Шадо моргнул, чувствуя пыль на ресницах. Сглотнул сухим горлом. Из его уха что-то выпало. Он подумал, что это его собственные мозги. Но мозгами оказалась чёртова улитка, которую он так и не вытащил, когда Момочи позвонил. Очередная пуля щёлкнула над самой головой, Шадо вздрогнул и закрыл глаза. На лбу выступили градины липкого пота. Затем мексиканец кинул взгляд на обочину: крутой овраг и лес. Если он выскочит сейчас, то возможно ему удастся спастись бегством. Их было всего трое. Но Шадо не сомневался, Итачи отправил тех, кто Шадо ненавидит. И уж они его точно не упустят.       Мексиканец надавил на ручку двери, пуля шлёпнула от него в пяти сантиметрах. Окружен. Окружен своими же. Сердце загрохотало в груди так, что отдавало во всём теле землетрясением. Шадо задержал дыхание. От кого угодно он ожидал удара, но только не от семьи. Не от названного брата — Итачи. Внезапно он вспомнил о своей настоящей семье. Вспомнил о сестре. И чувство страха свернулось у Шадо в горле гремучей змеёй. Если его положат здесь, Алаю никто не спасёт. Однажды к ней в дом тоже вломятся и наставят пистолет. Она едва ли успеет понять прежде, чем глухой выстрел заполнит душную комнатку в Леоне. И в той квартирке на Мануэля Добладо станет впервые так тихо, что будет слышно, как серая пыль оседает на пол. Только Шадо представил стеклянные глаза и ночную рубашку в крови как обстрелы тут же прекратились. Всё, что он слышал теперь — это звон в ушах и глухие шаги вокруг машины. Хотелось действовать немедленно. Но он приказывал себе успокоиться и ждать. Ждать пока враг подойдёт ближе. Шадо закрыл глаза и слушал. Двое спереди, один сзади. Их шаги вспарывают звенящую тишину. «Топ-топ». В Леоне по шороху Шадо точно так же вычислял когда-то жирных крыс за фанерными стенами. — Жди… — прошептал он самому себе. Когда шорохи прекратились, Шадо открыл глаза, дверца скрипнула. И мексиканец выстрелил. Первая в живот, вторая в голову. Желеобразная масса брызнула мексиканцу в лицо. Он не стёр её, выскочил из машины и выстрелил снова. Успел. Два тела лежали на разогретом асфальте. Не дёргались. Третий наёмник нырнул в укрытие. Началась перестрелка. Шадо не думал ни о чём, в ушах пищали только леонские крысы и вздыхал океан. «Я хочу есть», — говорила ему когда-то маленькая сестрёнка с грязными и спутанными волосами. Она постоянно дёргала Шадо за рукав. А он всегда просил её подождать. «У меня болит живот», — хныкала она. И снова ответом было утомительно-долгое ожидание. Два никому не нужных в этом мире ребёнка, пытающихся выжить под испепеляющим солнцем.       Крысиный писк внезапно стих, прохладный ночной ветерок лизнул Шадо по мокрой коже. Улыбка коснулась его губ, когда он понял, что у противника закончились пули. Японцы не умеют готовить мясо, они лишены этого навыка. И жрут всё сырьём. Но даже такое отвратительное мясо, пожаренное в саду на углях, выглядит в тысячу раз вкуснее, чем опалённая леонская крыса. Шадо засвистел, когда вышел из укрытия. Засвистел о той самой песне, которую не один раз слышал в детстве на улицах родного города. Наёмник прятался за изуродованной машиной, и мексиканец слышал, как тяжело тот дышит. Ранен.       Это был один из охранников Итачи, доверенное лицо. Мужчина средних лет, японец. Невысокий и коренастый. С низко посаженными глазами и вечно сдвинутыми на переносицу лохматыми бровями. Когда он увидел Шадо, то гордо запрокинул назад голову, пуля попала ему в ногу и лишила возможности двигаться. Но этот маленький человек остался здесь не потому, что не мог убежать. Он был верен своему хозяину. И плюнул Шадо под ноги только лишь за тем, чтобы рассказать ему об этом. — Твой хозяин руки умывает? — спросил Шадо, целясь наёмнику прямо в голову. Тот не двигался, а только лишь морщил губы. Сопел, яростно раздувая ноздри. Но в конце концов, во взгляде его произошла неожиданная перемена. — Дон, — выдохнул человек, и лицо его разгладилось. — Ты больше не нужен семье. Крысиный писк снова запенил уши, и мексиканец представил дона в кресле у окна с телефоном в руке. Сейчас он, наверняка, ждёт, когда Итачи ему отчитается. Ждёт, чтобы вычеркнуть имя из списка. — А моя сестра? Наёмник пожал плечами. — Ты знаешь. Она тоже. Больше Шадо ничего не спрашивал. Перед глазами у него всплыла иссушенная солнцем пыльная улица Леона и маленькая худая девочка, нерешительно оглядывающаяся назад через плечо. У неё были такие же синие, как у него, глаза. Синие, как море перед штормом. Она что-то говорила, но голоса у неё не было. Мурашки побежали у Шадо по затылку, когда он почувствовал взгляд дона. Девчонка улыбнулась. И помогла Шадо нажать на курок.       Какое-то время мексиканец не слышал ничего, не крысиного писка, ни шороха океана, ни собственного дыхания. А только чувствовал, как что-то в нём медленно угасает. Ведь всё это бизнес, конечно. Бизнес и только. Он опустил руку с пистолетом и лишь сейчас почувствовал лёгкую боль в правой ноге. Выдернул осколок от лобового стекла. Обошёл тела, забрал деньги и засунул за пояс запасной пистолет. Но когда склонился над последним телом, мобильник в его кармане запищал. Номер был не опознан. Мексиканец думал это проверка — живой или нет. Но ответил. На другом конце провода раздавались какие-то помехи или хлопки, похожие на выстрелы. Шадо успел запустить руку под пиджак мертвеца и вытащил бумажник. — Пожалуйста, помоги, — хриплый голос в мобильном показался ему смутно знакомым. Он не сразу узнал Хаку. В бумажнике лежало два фото. И Шадо долго смотрел, будто видел этих людей на снимке впервые.