Белая дорога через черный лес

*** По трупу ползали мухи. Откуда взялись эти твари в темном холодном подвале, Гай понять не мог. Однако мухи были, и чувствовали себя весьма свободно. — Кыш! Пшли вон! — Гизборн взмахнул полой плаща и тут же отошел в сторону, прикрывая лицо. — Вот же дрянь! О внезапном порыве он уже пожалел. Мухи, ползающие по мертвому лицу, были омерзительны — но мухи, кружащиеся в воздухе, лезущие в глаза и рот, были еще гаже. — Пошли вон! Прочь, мать твою! Гай склонился над телом, приблизил светильник. Дрожащий огонек бросал на стены странные, трепещущие тени. — Все на месте, сэр Гай! Давеча старуха приходила, три монеты за волосы сулила — так мы ее пинками за порог! Ни гроша не взяли! Сам поглядите — как новенький! — стражники истово пучили глаза, отчего казалось, что им сей же момент нужно до ветру, и только служебное рвение сдерживает зов природы. Гай внимательно оглядел тело. Все на месте. Сапоги. Кинжал. Меча нет — так его сразу не было. Все в целости и сохранности. Ни одна сука ничего не сперла. Гай не очень понимал, почему шериф так беспокоится о сохранности тела. Ну стянет кто-нибудь с трупа сапоги, обрежет волосы на амулеты — и что? Все равно же Локсли потом разделывать собирались. Голову туда, правую руку — сюда, левую — еще куда-нибудь. Для вразумления и смирения непокорных. Когда де Рено вдохновенно вещал о своих планах, больше всего Гаю хотелось спросить — а куда отправится задница злодея? Нет, правда. Ведь задница имеет особое воспитательное значение — это каждому с детства известно. А сапоги, стрелы — это так, ерунда. Мелочи. Стражники взволнованно сопели, по красным рожам стекал пот. С чего бы? Гай еще раз окинул взглядом труп. Пальцы все, ногти есть, волосы целы. Что ж такое? Он придавил рукой впалые холодные щеки, заставляя мертвые челюсти разжаться. Стражники хором выдохнули. — Значит, как новенький? — Милорд, мы… — Половины зубов нет, сукины вы дети! Вон отсюда! По десять плетей каждому! Я… Труп щелкнул челюстями. И открыл глаза. Гай окаменел, так и не убрав руки — просто стоял, сжимая пальцами плохо выбритые холодные щеки. А потом Локсли заорал и врезал Гаю коленкой под мышку. Охнув, Гай отмер и шарахнул мертвецу светильником в лоб. Сцепившись, как опьяненные страстью любовники, они покатились по соломе. Светильник опрокинулся, огонь лизнул сухие стебли, и трава вспыхнула, языки пламени взметнулись вверх — и вдруг погасли, рыжий свет сменился белым. Чертов мертвый Локсли долбанул лбом в переносицу, Гай разжал руки и кувыркнулся, пытаясь встать, но пол кончился. Гай падал. — Дьявол! Пальцы сомкнулись на чем-то твердом и остром, плечи рванула резкая боль. — Твою мать! Ухватившись за каменный край, Гай раскачивался над пропастью, в которой клубился густой белый туман. — Твою мать! Мать твою! ***