Белая дорога через черный лес

*** Робин узнал ее сразу. Неважно, что далеко, неважно, что не видно лица. Он бы узнал ее в пургу, и в угрозу, и в туман. И в полной темноте — по запаху. — Марион! Фигурка, прислонившаяся к дереву, вздрогнула. Рыжая коса хлестнула по спине, как лисий хвост. — Марион, это я!— Робин спрыгнул с плит в траву, вломился в кусты. — Марион! Она побежала. Быстро, не оглядываясь, ловко петляя между деревьями. — Марион! Стой! Это я! — Робин рванул за ней, перепрыгивая через полугнилые сучья, ныряя под низкие ветви. — Я не призрак, я жив, Марион! — Стой! Локсли, мать твою! Стой, придурок! Он не видел ничего, узкой спины и рыжих сполохов между ветвями. Бежал, не глядя под ноги и оступаясь, ветки хлестали его по лицу. Несколько раз Робин почти падал, чудом удерживая равновесие, кровь из рассеченной брови заливала глаза. Марион была быстрой. Очень быстрой. Она неслась вперед, легкая и бесшумная, как луч солнца, свет пламенем вспыхивал в ее волосах. — Марион! Погоди! Вернись! Марион! Робин бежал и бежал, мир заострился, сошелся острием на этой тонкой фигурке. Воздух стал горячим, он обжигал легкие, и кололо в боку, слюна выкипела, превратившись в липкую кислую слизь. — Марион! Последний раз мелькнул между ветвями рыжий сполох — и исчез. Робин остановился, завертел головой. Волосы липли к мокрому лицу, лезли в рот. — Марион! Вернись! Не бойся, Марион! Ее не было. Нигде не было. И это было правильно. Робин взвыл и врезал кулаком в дерево. Рыжая труха закружилась в воздухе, вспыхивая золотом в солнечных лучах. Дурак. Идиот. Она же приняла его за привидение. Ожившего мертвеца. Конечно, она убежала. Нужно было не бросаться к ней. Сначала заговорить. Успокоить. Может, крестное знамение сотворить или молитву прочитать. А не бросаться, будто оголодавший упырь. Где ее теперь искать? Вот где?! — Локсли! Ты взбесился, что ли? — Гизборн вывалился из кустов, взлохмаченный и потный, рожа у него была красная, как опрелая задница у младенчика. — Какого дьявола? — Куда она побежала? Ты видел? Куда? — Кто? — Марион! — Какая Марион? — серые глаза изумленно распахнулись. — Ты что, правда спятил, что ли? Сначала Робин подумал, что Гизборн его разыгрывает. А потом понял — нет. Кто угодно, но не Гизборн. Не этот тупой чурбан, у которого вместо мозгов — норманнский шлем. — Я увидел Марион. Позвал ее. Она испугалась и побежала. Удивление сползло с физиономии Гизборна, словно смытая дождем краска. Рот сжался в линию, глаза прищурились — только забрала шлема и не хватает. — Ты рехнулся. Или бредишь. Тут никого не было. — Ты просто отстал и не заметил. — Да, конечно. Я слепой. Посмотри на траву, Локсли. Похоже, что тут кто-то бегал? Нетронутая вуаль цветов лениво колыхалась, уходя во влажную полутьму леса. Робин сделал шаг, другой, зачем-то оглянулся, будто действительно нужно было сравнить. За ним тянулась протоптанная тропа. Смятые стебли, раздавленные, перемолотые в кашу белые звездочки цветов. — Здесь никого не было, Локсли. — Но я… Стой! Вот же! Смотри! — на ветвях молодого вяза что-то рыжело — слабо, едва заметно. — Там она зацепилась волосами! Гизборн хмыкнул, подошел к деревцу, подцепил рыжую прядку. — Это шерсть. Кажется, белка, но тебе лучше знать. Ты же у нас браконьер. Робин взял протянутый клочок меха, потер в пальцах. Не белка. Куница. И шерсть была вовсе не рыжей, а бурой, почти коричневой. Просто ее вызолотили лучи солнца. — Я видел ее. Правда, видел. — Ты хочешь продолжить поиски? — Гизборн выдернул у него из пальцев мех, подбросил в воздух и подул. Шерстинки закружились в воздухе, их подхватил ветер и понес в сырой, пропахший медвяной сладостью сумрак. — Нет. Может, это был призрак. Не знаю. Возвращаемся.