Монстры. Начало и конец

      Советы осторожно уложил в вещмешок несколько больших спелых плодов граната. За окном ярко светило утреннее солнце, освещая его комнату. Она была такая же, как у матери, единственное, совсем без излишеств. Только соломенный матрас на сколоченной кровати, да тумбочка. А что ему еще надо? Он сюда только для сна приходил. СССР поднял голову, щурясь от прямых солнечных лучей. Из окна было видно улицу и немного уходящую вдаль дорогу, что вела к озеру. Он завязал тесёмки, отошел, оставив вещмешок на кровати и задумчиво посмотрел в окно.       Поутру, спустя день, вернулся Югославия, нагруженный как мул. До того, Советы вспомнил, что у деда была дорогая расшитая одежда и много колец на руках. Один перстень Царская Русь с удовольствием обменял на самокрутки Тибета. Советы, справедливости ради, попросил ФНРЮ принести еще хорошего табака и топор, а то неравноценный обмен выходил. Югославия все принес, даже сверх меры. Перстень оказался совсем не дешевым, так что, с его слов, у них был неплохой финансовый фонд. «Наличку жмотились дать! — ворчал он. — Всё какую-то пластиковую ерунду втюхивали. Ох, этот современный век, совсем не поспеваю уже». На резонный вопрос СССР, почему никого не смутил воскресший из мёртвых покупатель, ответил просто: современные люди Польшу от Чехии отличить не могут, куда им упомнить, как Югославия выглядел? Советы взял с него слово, что о следующей вылазке он предупредит его. — Уже уходишь?       Матушка стояла в проёме его комнаты, в руках держа небольшой сверток. — Да, — он обернулся, улыбнувшись. — Ненадолго, как всегда.       Она подошла к нему и протянула свою ношу. СССР с интересом развернул: это оказалась простая льняная рубашка, но ворот был расшит алыми звездами. — Ниток осталось с лихвой, вот я и украсила. Нравится? — Очень, — он коснулся пальцами узора. — Но по какому поводу? — Я не могу просто порадовать сына? Да и твоя одежда… слишком обтрепалась.       Красный обнял ее, затем с удовольствием скинул фуфайку. Что ни говори, а эта ватная куртка напоминала ему о том, что не все перемены ведут к лучшей жизни. Надев рубашку, даже почувствовал себя лучше. Хотя она ему немного жала в плечах, видимо матушка шила на глаз. — Вот, хоть на человека стал похож, — Российская империя улыбнулась, разглядывая свою работу. — А то, как босяк.       «Почему как…», — с грустью подумал СССР, но ей он только улыбнулся широкой и доброй улыбкой.

***

      Советы шел сквозь туман, напевая «Позови меня тихо по имени», сердце тлело от предчувствия. Под ногами в кирзовых сапогах шуршала трава, туман мягко обволакивал местность вокруг, то тут, то там выныривали ветви небольших кустарников. СССР запустил руку в волосы, пытаясь привести их в порядок. Без ушанки было непривычно, но он уже так устал от образа военного. Сейчас чувствовал себя таким простым и человечным, что душа пела.       Коммунист вышел на поле. Он прищурился: не видать знакомого силуэта. Пожав плечами, направился к палатке, видневшийся ближе к южному берегу. Уже ни о чем не думая, просто предвкушая момент.       Советы удивленно смотрел на пустую палатку. Почесав затылок, завертел головой. В таком открытом поле - как затерялся то? Советский взгляд уцепился за темнеющие вещи среди яркой зелени. Положив вещмешок на пол палатки, подошел. Одежда, вся, вплоть до нижнего белья. СССР сильнее задумался: уж голозадого и того было бы легче обнаружить. Куда же он мог подеваться? Всплеск воды, отличимый от звука набегающих на камни волн, отвлек его. Красный обернулся на шум: вдалеке виднелась фигура, с равным интервалом опускающаяся и поднимающаяся в воде. Внезапно она замерла и скрылась под водой. Советы смотрел на водную гладь, которую теперь ничто не тревожило. Простая мысль, даже скорее импульс, ударила в его сознание. Он скинул кирзачи и стремглав бросился в воду. Союз интенсивно греб руками и работал ногами, еле успевая закрывать глаза и отплевываясь. Когда он, по своим наблюдениям, доплыл до нужного места, глубоко вобрал воздух в легкие и нырнул.       Вода была чистой, но дна было не видно. Синева резко уходила во тьму, холодные потоки обвевали тело, норовя сковать конечности судорогой. Советы завис вертикально, тщательно всматриваясь в бескрайнюю водную невесомость. Отяжелевшая одежда неприятно облепила тело, глаза болели, он никак не мог углядеть Германию. Взгляд зацепился за руку, которая почти скрылась в темноте глубины. Грудь начало нестерпимо жечь, горло сжало спазмом. Он не стал выныривать. Быстрыми и рваными движениями поплыл в ту сторону, где могло быть тело. Вложив все силы, он опустился глубже и тут же встретился лицом к лицу с Рейхом. Тот непонимающе смотрел на него, зависнув головой вниз ко дну. Советы пробулькал что-то и тут же скривился. Схватив Германию за руку, с силой потянул наверх.       Вынырнув, СССР глубоко задышал, в глазах немного помутнело, в голове поднялся шум. Он продолжал сжимать руку Рейха, который лишь кривил губы, смахивая волосы с лица. — И что это было? — с раздражением произнес нацист. — Ты… кретин, что удумал то?! — через слово, задыхаясь ответил Красный. — Я плавал. Что ты себе придумал, хороший вопрос. — Кто так плавает, тюлень доморощенный?! — СССР никак не мог сдержать свою праведную злость. — Ты… да я… черт, рубашка!       Он отпустил руку Германии. Прижав ладони к лицу, стал растирать его, словно это могло помочь унять пыл души. Или хоть чем-то занять руки, иначе бы самолично схватил Рейх за волосы и держал до победного под водой. — Из нас двоих, как кретин выглядишь только ты, — нацист оскалился в ироничной улыбке. — Лучше молчи, — прорычал Союз в ответ. — То говори, то молчи. Определился бы, мой дорогой.       СССР взглянул в его лицо. Ни капли безумства, вполне живой и ясный взгляд. Напридумала, видимо, «бабка» Германия. А он-то повелся на все эти доводы и еще себя дополнительно накрутил. Действительно, сейчас чувствовал себя тем еще кретином. Советы опустил взгляд: Рейх был абсолютно обнаженным, кожа покрылась мурашками, мокрые волосы налипли на лицо. — Русалочка хренова, — буркнул Красный, разворачиваясь к берегу.       Он дернулся и скривился. Левую ногу пронзила острая боль, мышцы стали как каменные. Германия оплыл его. Увидев, что СССР не движется, а лишь раскинул руки, чтобы удержаться на поверхности, остановился. — Что с тобой? — спросил Рейх. — Ногу свело. — Старость, она такая, — он подплыл к нему сзади, обхватив его плечи через подмышки. — Ложись, так и быть, дотащу до берега. — Мне не нравится такая близость твоих чресел к моей заднице. — Будешь, как буй тут дрейфовать? Пожалуйста, но скоро судороги начнут распространяться.       СССР нахмурился, но покорно расслабился в его руках. Рейх, придерживая его одной рукой неторопливо поплыл в сторону берега.       Советы не мог оторвать взгляда от обнаженного тела. Рейх нисколько его не стесняясь, сидел над небольшой ямой с хворостом, вертя палочку на сухой траве. — Где хворост достал? — СССР поежился.       Мокрая одежда была аккуратно разложена на траве чуть подальше. Сохнуть будет до вечера, даже при такой солнечной погоде. — Там, — Германия кивнул на северную сторону, продолжая с помощью трения добывать огонь. — Если достаточно далеко уйти, можно наткнуться на лесную чащу.       В его руках чуть задымило, он убрал палочку, тщательно дуя на источник дыма. Сухая трава покрылась искорками, потом заплясали маленькие огоньки. Рейх положил еще высушенной травы и выпрямился. Охнув, он прижал руку к пояснице, чуть прогнувшись. Советы закинул ногу на ногу. — Так, — когда языки пламени весело затрещали, Германия сел к нему. — Зачем вернулся? Ты был настроен вполне серьезно тогда.       Рейх заглянул Советам в лицо, улыбаясь во все клыки. Красный очень захотел схватить его за шею, и так укусить губы, чтобы долго без боли ухмыляться не мог. Германия опустил взгляд, бесстыдно рассматривая обнаженного собеседника. — Что-то новое увидел? — Советы протянул ладонь к нему.       Рейх отпрянул, осторожно убрав его руку от себя. Он поднялся и подошёл к небольшой охапке хвороста, сложенного за палаткой. Приподнял связку, достав три большие обструганные ветви. Их он перенёс к костру, две, которые были с ответвлением на концах, воткнул в землю и на них положил третью. На получившуюся конструкцию он развесил вещи Советов. Его взгляд замер на рубашке, он коснулся вышитых красных звёзд, на долю секунды его лицо омрачилось.       СССР не мог оторвать взгляда, в жизни бы не поверил, что можно возбудиться от одевания, чем от обратного. Рейх стоял недалеко к нему спиной, с волос бежала вода по обнажённой пояснице в ложбинку и ниже. Почти не сгибаясь, Германия сначала надел нижнее белье. Качнув бёдрами, наклонился за галифе. Стоя на одной ноге, долго возился с узкой частью штанины, выгнутая дугой спина немного дрожала. Каждая мышца и косточка его тела отчётливо выделялась под кожей, которая поблескивала от маленьких капель ещё не испарившейся влаги. Закончив с одной штаниной, он занялся второй, затем выпрямился, расправляя ткань. Застегнув галифе, брякнул ремнем и обернулся через плечо. Советы быстро отвернулся, делая вид, что все это время так жадно смотрел на костёр. Рейх ухмыльнулся, пригладив волосы пятерней. Подхватил свои сапоги и китель, вернулся к палатке. — Прикройся, — он протянул Красному верх от формы. — А то застудишь чего.       Советы закатил глаза, набросив китель на колени, заодно скрыв, как же он сейчас его хотел. — За два часа обсохнет, — Германия уселся на входе палатки, вытянув босые ноги. — И можешь уходить. — Гонишь меня? — коммунист наклонился к нему.       Тот смолчал, отводя взгляд. Советы нарочито громко вздохнул и наклонился в другую сторону за вещмешком. — Держи, — он протянул Германии гранат.       Рейх принял его, озадаченно вертя в руках. — Что это?       СССР удивлённо хмыкнул: — Ты гранат, что ли, никогда не ел? — Только на картинах его видел. — Удивительно. Я-то думал ты в Берлине только так экзотику жрал с рябчиками.       Рейх вертел фрукт в руках, молча поджав губы. Поразмыслив, он произнес: — Каша да хлеб, вот тебе и вся экзотика.       Советы потёр шею. — В Египте такого добра… — Нет. Я был в Польше, затем Белорусский фронт, а дальше… Пришлось возвращаться в Берлин.       СССР смотрел в его лицо, ища хоть намёк на ложь. Он то думал, что тот, жалкая крыса канцелярская, знай себе по порабощенной территории да концлагерям катался. А оказывается, где-то был в окопах, наравне с солдатами. Советы задумался, лицом к лицу они сражались во время операции «Багратион», потом ему самому пришлось переключиться на другой фронт и затем долгий путь до Берлина. Движимый кровавой ненавистью, он и не упомнил, видимо, всего.       Сознание снова услужливо подбросило картину из прошлого: пылающий Берлин, Рейхстаг, высшие чины жмутся в этом несчастном здании. И он, вышедший с несгибаемой спиной, в глазах горела воля и стальное желание: умереть в бою и забрать сердце врага с собой в Ад. Возможно, не ведая: что его лидер, как жалкий трус, свел счеты с жизнью, что пятьсот юнцов погибло, ведомых пропагандой, что сами немцы уже сдались. Рейх жаждал сражения один на один, он вышел, держа только свой стилет, демонстративно отшвырнув «Вальтер». Они сошлись лицом к лицу, никто не смел вмешиваться в их смертельное рандеву. Сошлись в едином порыве, зверином броске. Нацист вонзил оружие ему в бок, едва не задев почку. Штык-нож вошел в самое сердце, как в масло. Тот взгляд Советы не забудет и часто будет видеть во сне. Бесконечная усталость в гаснущем взоре умирающего. — Как это есть? — вопрос Рейха выудил его из глубоких раздумий. — Зубочисткой своей по центру раздели на четыре части и ешь. — Это благородное оружие, а не нож поварихи. — Что у тебя другого нет?       Германия покачал головой. Ворча, Советы опустил руку в вещмешок. Он достал обтесанный небольшой деревянный брусок, двумя пальцами нашёл выемку и разложил лезвие. — Давай, — коммунист протянул руку.       Рейх с интересом наблюдал, как СССР возится с фруктом: лезвие было коротким и порядком затупилось. Наконец сделав четыре надреза, разломал плод с сочным хрустом. Алый сок брызнул ему на лицо и грудь. — Едрить твою, — буркнул он, вытирая с груди капли сока.       Нацист наклонился к нему и коснулся кончиками пальцев шеи. СССР повернулся, чуть приподнял бровь, выражая лёгкую форму интереса. Рейх приблизился и коснулся губами скулы, чуть опустившись, широко лизнул щеку. Советы прикрыл глаза, ощутив, как внизу живота дёрнулось, и сладко потянуло. — На первый взгляд, — Германия взял у него из рук часть фрукта. — Довольно кисло. — Может от твоего яда кислит. Рейх съел пару ягод, покрытых сочной мякотью. — Ладно, это вкусно. — А то, — Советы улыбнулся. — А ты со мной вечно так неласков.       Германия проигнорировал его, наслаждаясь угощением. Когда перед его взором появился бумажный альбом и белая картонная коробочка, он озадаченно посмотрел на СССР. — А это ещё что? — Альбом и угольки для рисования, — он положил подарки тому на колени. — Ты же рисовал и довольно неплохо, насколько я помню.       Рейх растерянно коснулся чистой рукой простой крафтовой обложки. Он не ожидал такого и чувствовал себя максимально некомфортно. СССР глядя на него тоже смутился, отвернувшись, прижал ладонь к щеке. Видеть его таким было странно и приятно. Рейх сейчас напоминал ребёнка, которому совершенно внезапно подарили игрушку. Он попросту не знал, куда себя деть и как себя вести. Это шло вразрез с его надменным и воинственным образом. — Спасибо.       Советы обернулся. Германия посмотрел на него, кусая острыми зубами губы. Неловкость между ними была почти что осязаемая. — Не за что, — СССР ободряюще улыбнулся. — Представляешь, оказывается можно в мир обратно возвращаться… — Я знаю.       Красный раздражённо хлопнул себя по бедру. — Все в курсе, кроме меня! Да как так то! Даже ты! — Я просто почувствовал, что могу. А ты, не ощущал ничего подобного? — Нет, ничего.       Рейх пожал плечами, Советы передразнил его. В таких вещах не разберешься, да и книжки никто не пишет, чтобы разобраться.       Нацист отложил альбом и угольки, поднявшись, перевернул одежду Советов и подкинул ещё хвороста в огонь. Он замер над его рубашкой. — Матушка подарила, — Советы зевнул. — Тебе к лицу.       СССР хмыкнул и навострил слух для колкости. Он же не мог просто отвесить комплимент, как заправский джентльмен. Но Рейх молчал. Постояв немного, Германия вернулся в палатку. Взяв подаренное, встал на четвереньки, чтобы достать до задней стенки палатки. Советы смотрел на его немного впалый живот, острую линию позвонков, приподнятые бедра — понимая, что удержать свой порыв, не может. — Что?! — Рейх вздохнул, когда сильные руки обхватили его за талию.       Коммунист держал его крепко, усадив на себя, вжался губами в шею. Рейх протестующие заерзал, пытаясь оттолкнуть руки, которые сдавливали кожу до синяков. Но от этого, Советы прижимал к себе ещё крепче. Германия ахнул, когда съехав, ощутил даже сквозь ткань галифе, насколько тот возбудился. Он плотнее сжал губы, вздрогнув. СССР целовал его шею, двигая бёдрами вверх-вниз. Его руки продолжали сжимать талию, пальцы больно стискивали кожу. Нацист задергался сильнее, шипя сквозь зубы угрозы, хотя задыхался от рвущихся стонов. Советы что-то прохрипел ему в шею, с силой толкая на пол палатки. От неожиданности немец рухнул, еле успев прикрыть лицо руками. Коммунист навалился на него всем весом, ощупывая рукой его ремень. Германии было тяжело дышать, грудь сдавило от неудобной позы. Он с хрипом выругался, когда ремень был расстегнут, и галифе вместе с бельём стянуты рывками. Пытался отстраниться, вылезти из-под навалившегося коммуниста, но тот вцепился в него, как паук в добычу. Германия чуть прогнулся в пояснице, вызвав одобрительное бормотание в лопатки. Советы отстранился, обхватив его бедра покрепче. Поняв, что у него есть место для маневра, Рейх с силой лягнул того в колено.       Под очень насыщенную отборными речевыми оборотами тираду, Германия вырвался из-под него. Тяжело дыша и пытаясь прикрыться, он с тихой ненавистью произнес: — Что ты себе позволяешь?!       Советы его игнорировал, жмурясь от боли. — Вот же ты, пидорас редкостный, лучше бы по яйцам бил, — прохрипел он, обхватив колено.       Рейх хотел выйти, швырнуть одежду ему в лицо и прогнать восвояси, но видя, как тому плохо, закрыл глаза и сделал глубокий вдох. И так было видно, что свое он уже получил за дерзость. — Прям так больно? — спокойно спросил он, пересаживаясь обратно. — Старая рана, дрянь такая, болезненная, — проворчал СССР.       Он запрокинул голову, желваки на лице сильно поступали под кожей. Глубоко дышал, пытался переместить ногу поудобнее. Рейх коснулся его руки. — Давай помогу отвлечься. — По другой ноге ударишь? Откажусь, знаешь ли.       Германия, обхватил его шею рукой, приблизив его лицо к своему. Он поцеловал его, мягко и неглубоко. — Помогло? — произнёс нацист тому в губы. — Не очень, — Советы кивнул себе вниз. — А вот там если поцеловать — точно забуду все обиды. — Прям все? — Подловил, только колено.       Нацист покачал головой, ещё раз коротко поцеловав в губы. — То калечишь, то целуешь, — Советы коснулся пальцами его подбородка. — Ты тот ещё чудила. — От чудака слышу. Расскажешь, с чего вдруг решил мне такой подарок сделать? В твоём же сердце нет прощения.       «Жалко тебя», — хотел ответить СССР, но не смог. Он мог больно бить руками, но словом ранить его не мог и не хотел. — Скучно тут тебе, наверное. Вот и решил. Глядишь, более сговорчивым станешь, а не будешь ломаться, как девка.       Рейх склонил голову. — Тебе же вроде особо и разрешения не надо.       Он кивнул на свой живот, где виднелась парочка небольших синяков. — Я не насильник, — коммунист облокотился на локти, удобно улегшись. — Люблю когда ты брыкаешься, но не отбиваешься по-серьёзному. Я же чувствую разницу. А сегодня… Не сдержался, признаю. — И что же на тебя так повлияло? — нацист взял альбом в руки и выудил один уголек. — Не строй из себя дурачка. Прекрасно знаешь «что».       Германия ухмыльнулся, вертя в руках чёрный небольшой тонкий цилиндр. Он словно смотрел на другого себя: юного, неопределившегося и наивного, с усердием выводящего тончайшие линии зданий над наштрихованной водой. И почему только бросил альбом, променяв его на агитационные листовки. — Ну что, нарисуешь меня, как тех греческих мужиков? — СССР лёг на бок, приняв самый умный вид. — Конечно.       Рейх сделал несколько штрихов, быстрым чётким движением и тут же показал работу Красному. — М-мм, абстракционизм! — одобрительно хмыкнул Советы.       С белоснежного листа на него смотрел классический «палка-палка-огуречик», но изображённый в позе «натурщика». — Тут правильнее — примитивизм, — Германия развернул альбом обратно. — Одна сатана. — Ты же должен любить подобное. Революция в искусстве. — Ага, Малевич мне ту же воду в уши лил. Вот что ни говори — художник из него так себе, а вот продажник замечательный. Вообще не перевариваю этих ребят. Нисский красиво рисовал, это да. — Что рисовал, раз так тебе по нраву? Рабочих за станком?       Рейх снова сел к нему, даже немного касаясь плечом его плеча. — Не угадал. Он… Рисовал жизнь. Небо, Севастополь, поезда. Такое простое, но то ли в красках дело…       Советы рассказывал воодушевленно, в красках и деталях. С Нисского, перешёл на Куприянова, затем как-то не заметил, что пошел дальше на Крамского и Максимова. Картины словно были перед его взором. Коридоры Эрмитажа, Русского музея, Третьяковка и частная коллекция доцента — он любит искусство всем сердцем и во всех проявлениях, а с годами реже хотелось смотреть на демонстрации вооружения и сидеть на нудных съездах партии. Он был душой народа, а не заложником партийного билета. Может поэтому он так быстро сник и потерял хватку к жизни? -… Вот, тогда я сказал России, что запад западом, а наше искусство самобытно. Тем и лучше. А ты что скажешь?       Советы обернулся. Рейх спал на боку, немного поджав ноги к груди. СССР вздохнул, укладываясь рядом. Он плохо спал последнее время. Его мучило то неприятное состояние, когда и делать ничего неохота, и сна ни в одном глазу. Пусто, словно внутри тебя заполняет вата и мир вокруг становится блеклым. А сейчас было спокойно, как если после долгой дороги прилечь в родную кровать. Он смотрел в лицо Германии: напряжённое, между бровей легла тонкая морщинка. Советы повернулся к нему спиной, чтобы отвадить себя от глупых мыслей. Устроившись поудобнее, не удержался и накинул на него китель, прикрыв хоть немного. Он уже хотел по-хозяйски его приобнять, но, мысленно махнув рукой, отвернулся. Ещё подумает чего на свою безумную голову. Фыркнув, Советы потёр колено — ещё побаливало. «Ну и конь, » — с внутренним смешком подумал СССР, засыпая.