Монстры. Начало и конец

      Они смотрели на Германию, окружив непроходимым кольцом. Шепот тысяч голосов сливался в один пронзительный крик. Он хотел закрыть уши, спрятать лицо, лишь бы не видеть и не слышать. Бежать без оглядки, молить о пощаде или прогнать обратно, откуда они пришли. Но ощущал, как сердце давит, нестерпимо остро бьётся о ребра, принимая и разъедаясь в яде совести. Не мог сказать слова прощения, в голове звучал голос Советов: «Нет такого слова и поступка в мире, что могло бы это искупить.» Был проклят и проклятье сам на себя наложил.       Сон спал тяжёлым мороком, Рейх еле смог открыть глаза, жмурясь и кривясь. В голове царила ужасная, тяжёлая боль. Весь мир словно стал осязаемым и весом в тонну навалился на него. Он коснулся себя, обнаружив шерстяное одеяло, озадаченно замер с приподнятой рукой. Нацист попытался встать, но от обилия неприятных ощущений, лишь жалко вздохнул. — Очнулся, — голос Советов ударил, как молот о колокол.       Германия поморщился. — Где я? Что со мной и… Почему ты рядом? — осипшим голосом произнес он. — У меня дома, у тебя ужасное похмелье, судя по всему, а я только пришёл. Что-нибудь ещё?       У Рейха было ещё много вопросов, но силы покинули его. В желудке поднялась волна, обжигавшая и поднимавшаяся к горлу. — Меня… — произнес нацист, с силой сжав зубы. — Терпи! — Советы куда-то быстро ушёл.       Когда он решил, что уже лучше на пол, чем терпеть, Красный прибежал с деревянным ведром. Германию тошнило сильно, казалось, что он просто собрался вывернуть все свое нутро. — Добрейшего утречка! — раздался высокий и оптимистичный голос Югославии.       Рейх ответил ему звучным излиянием желчи. — Ты что, его медицинским спиртом вчера травил? — поинтересовался стоявший в стороне коммунист. — Всего-то полбутылки ракии, а воротит то как! — Разом? — Разом. — Ты иногда такой дурак, Югославия. Помрёт — ты следом отправишься.       ФНРЮ начал оправдываться, Германии было плохо слышно, и он вообще сейчас больше всего в жизни мечтал, чтобы они замолчали. — Как ты там? — почти без издевки спросил коммунист, потрепав Германию по плечу.       От этого Рейху снова поплохело, но он лишь тяжело задышал, морщась от спазмов. — Кстати, Тибет сказал, что у него нет ничего от проблемы, но добавил, что это пригодится — Югославия чем-то брякнул. — На вот. Как он только догадался? — Как, как. Тут третьего глаза иметь не надо, чтобы знать, что и как ты будешь делать. У тебя на все — одно универсальное средство. Что это вообще? Выглядит не очень, как то, что у зубастого в ведре плещется. — Тоже мне, знаток! Не тебе пить. От отравления что-нибудь. — Эй, — Советы положил руку на узкую спину. — Давай залпом, полегчает. И лучше глаза закрой.       Нацист медленно замотал головой. — Я буду петь тебе в ухо «Вставай страна огромная», пока не выпьешь это. Громко и фальшиво.       Германия приподнял голову. Взгляд у него был тяжёлый, полный испепеляющей ненависти. Союз ободряюще улыбнулся, вложив тому в руку склянку лекарства. Прислушавшись к совету, Рейх закрыл глаза и залпом осушил ее. Рот наполнился неприятным вязким вкусом, в желудке противно заурчало. Его дёрнуло пару раз, но тошнота отступила, как и тяжелая мигрень. Но он все равно чувствовал себя ослабшим: глаза болели, будто их пальцами пытались вдавить, ломило суставы, и тело в целом ощущалось чужим и враждебным. — Ложись, — СССР обхватил его плечи, мягко толкая в кровать.       Югославия стоял у изножья кровати, с любопытством посматривая на Германию. Ни капли ненависти или презрения. Рейх ощущал острый дискомфорт от этого взгляда. Он ведь ожидал другого. Славянин смотрел на него так, словно он просто пришел в гости к новому знакомому. Маловероятно, что он был не в курсе, кто перед ним. От того, Рейху было еще страннее, ощущал себя невообразимо неловко. Когда Югославия взглянул в его глаза и искренне улыбнулся, у того внутри все предательски сжалось. Отводя взгляд, нацист обнаружил, что он абсолютно нагой. Его одежда, вся без исключения, лежала неопрятной стопкой на тумбочке. — Зачем догола раздел? — обратился он к коммунисту, спешно натягивая шерстяное одеяло, прикрывая наготу. — По привычке.       Югослав хохотнул. Германия захотел как-нибудь приструнить его, напугать, дать понять, что он как-минимум должен его уважать, но ФНРЮ засобирался на выход: — Пойду я, дел полно, мы ещё стол не доделали. А ты, зубастый, не болей!       Рейх проводил его взглядом. Мысленно сравнивая нового знакомого с Союзом, понял почему те так хорошо ладили. Они были идентичны, манера речи, шутки и общее отношение к окружающим. Германия внутри содрогнулся. Одного коммуниста еще можно стерпеть, но двух: перебор для его из без того расшатанного душевного спокойствия. — Я скоро вернусь, — Союз подмигнул, собираясь следом за своим другом. — Стой.       Коммунист обернулся. Рейх приподнялся, чтобы хоть как-то достойно выглядеть, прижимаясь затылком к деревянному изголовью. — Зачем ты меня притащил сюда? — холодно спросил он, сложив руки на груди. — Ты припадочный, за тобой следить надо.       Германия помрачнел и зло оскалился. Ранка на нижней губе треснула и закровила, но он не обратил никакого внимания. — Без твоей жалости неплохо жил. — Это не жалость, — Союз сел к нему в ноги, заглянув в глаза. — Пойми… Так надо. — Может тебе и твоему «геройскому» эго? — Да брось ты скалиться! Сегодня праздник, и ты его отметишь с нами и останешься. Завтра притащу твой альбом, и считай — твой дом теперь здесь. Рядом со мной. — Кто тебе дал право решать как и где мне жить? — голос Германии клокотал от вскипающей ярости, он резко встал с кровати. — его зашатало, но совладав с собой, он выпрямился. — Я ухожу.       Еле-еле надев галифе с бельем, небрежно накинул китель, не в силах даже пытаться привести себя в божеский вид. Союз поднялся, схватив его за руку, притянул к себе: — Ты ведёшь себя глупо. — Эта твоя показная доброта — глупость. — Прекрати, я это делаю для тебя же. — С какой стати? Ты забыл кто я?       Германия выхватил из ножен стилет. СССР отступил. — Я тебе напомню. — Не дури.       Их взгляды встретились, Рейх все скалился, внутренне кипя от гнева: как он смел так на него смотреть? — Успокойся, — коммунист сделал небольшой шаг к нему. — Ты зол, но твоя злость беспочвенна.       Германия смотрел на него в упор. Этот взгляд, полный заботы, окончательно его довёл.       Взмах. Лезвие окропилось кровью.       СССР отступил, держась за лицо. Рейх бросился к нему. Он ударил коммуниста в живот ногой, повалив на пол. Набросившись сверху, занес стилет над головой. Советы смотрел на него одним глазом, не шевелясь. Тонкая линия пореза рассекала его лицо, через висок к подбородку. Германия тяжело дышал, дрожа от ярости. Одно движение и сердце будет пронзено. Союз прекрасно понимал, что рука у того не дрогнет. Почему же Рейх медлил? Почему ярость в его груди была иной, не разрушающей, а бессильной? Стук сердца бился молотом в ушах, все его нутро пульсировало и жалось. «Просто опусти чертову руку и все будет кончено!», — кричала его самоубийственная жажда. Он следил взглядом, как кровь струится по мощной шее, стекая на пол и на рубашку. Одежду, которую тому с любовью сшила заботливая матушка-императрица, бог весть сколько часов на это потратив. Дорогой подарок за который и убить не жалко озверевшего немца. Союз мог вышибить одним ударом из него всю спесь. Но лежал же, размеренно дыша, не отводя умиротворяющего взгляда. Совершенно спокойная аура коммуниста действовала отрезвляющие. Стилет со звоном упал на пол. — Ты же говорил, что не простишь меня, — нацист опустил голову, ударив с силой кулаком того по груди. — Ты все слышишь, все помнишь! Так, какого дьявола, ты так себя ведёшь?! — Да, я не простил тебя и все помню, — рука Союза осторожно перехватила его кулак. — Как помню, сколько крови пролил сам, как порой жесток был с родными детьми и своим народом. Я все помню. И живу с этим.       Рейх непонимающе смотрел на него. Шрам на груди начал жечь и пульсировать, словно вот-вот лопнет кожа и сердце вместе с кровью выльется прочь. И больше ничего не будет его тревожить. — Я сам не могу найти ответов. Но Югославия принёс тебя сюда не из жалости. Я прихожу к тебе не из жалости. Это просто по — человечески, — Советы старался подчеркнуть слова «не из жалости», чтобы достучаться до пылающего ненавистью ума. — Разве монстр заслуживает человечности?       Союз коснулся его груди. — Все заслуживают человеческого отношения. — Лжешь! — Рейх ударил его по руке. — Лицемер! Жалкий подонок, не способный держать свое слово!       Горло сжимало острыми шипами, так много слов ненависти и обиды рвалось из сердца. — Успокойся, — ласково произнес Союз, приподнимаясь. — Или еще покричи: глядишь, полегчает. — Не говори со мной таким тоном! — Германия попытался ударить его в лицо.       Красный перехватил его руку, поднимаясь торсом вверх. Взгляд ко взгляду: один полный ненависти и отчаяния, как разбушевавшееся море, второй — умиротворенная, успокаивающая гладь озера. Рейх презрительно оскалился, отворачиваясь. Ненависть жгла, бурлила в груди, но силы просто покинули его. Союз мягким тоном произнес: — Отлегло? — Пошел к черту. — Как? Если ты уже тут.       Германия взглянул на его рану: все еще кровила. А тот улыбался, словно и не замечал ее вовсе. — Руки пусти, — Рейх двинул локтями.       Союз осторожно разжал пальцы, на лице у него отразилось напряжение. Нацист достал из кармана свой платок и приложил к лицу раненого. — Мило, — мурлыкнул коммунист, еще шире улыбаясь. — Я все равно уйду. Понимаешь? — нацист попытался встать.       СССР обхватил одной рукой его спину, прижимая к себе. Он наклонил голову, пытаясь поцеловать его. — Фрау Германская империя! — раздался голос Чехословакии. — Ну, не заходите, ну что же вы! Как же вы меня не слышите-то! — Я должна его увидеть, — Германская империя, забыв о манерах, откинула полог.       И замерла. Рейх в руках Союза словно окаменел. Краска отлила от его лица, руки рассеяно пытались застегнуть нормально китель. СССР цокнул языком, лениво обернувшись: — Вас стучаться не учили?       Императрица покрылась красными пятнами. — Убери руки от него, — прошептала она, потеряв голос от шока. — Сейчас же.       Советы нахмурился, но убрал руку. Нацист на дрожащих ногах поднялся, делая шаг от него. Вид у него был, как у пионера, пойманного за курением или за разглядыванием отцовских игральных карт для взрослых. Он словно разом потерял свой привычный облик, вернувшись на несколько лет назад. Когда был юным и покладистым. У Союза язык чесался как-нибудь его поддеть, но, видя такую почти трогательную растерянность — смолчал. Рейх, опомнившись, низко поклонился своей бабушке. Германская империя смотрела на внука, не в силах что-то сказать, лишь больше кутаясь в шаль. — Прости, — из-за её спины вынырнул ЧССР. — Я пытался её остановить, но, как услышала про Рейха… Что с тобой? Тебе нужна помощь? Бог ты мой, сколько крови! — Царапина. Успокойся, — Союз улыбнулся. — Я же неуклюжий, споткнулся, оцарапался. Бывает. Пойдём.       Он ободряюще похлопал нациста по плечу. — Вам есть о чем поговорить, — Советы обернулся к императрице германской. — И надеюсь, о чем-нибудь хорошем.       В его голосе скользнули стальные нотки. Германская империя еле заметно кивнула. Придерживая платок на ране, Союз покинул свой дом.       Рейх молчал. Молчала и Германская империя. Нацист старался смотреть куда угодно, лишь бы не в её мудрые и усталые глаза. Он опустил голову, заметив что пуговицы застегнуты на совершенно разные петлицы, спешно начал переделывать, мысленно желая коммунисту где-нибудь споткнуться и приложиться своей пустой головой покрепче. Вздрогнул, когда сухие и узкие ладони легли на лицо. — Растрепан, неряха, — сказала она, приглаживая его волосы. — Твои волосы всегда были сплошное наказание. — Прошу прощения, ба… Ваша светлость.       Германская империя достала из складок платья деревянный гребень, Рейх еле сдержался, чтобы не отпрянуть. В детстве он ненавидел этот предмет, зубцы всегда цеплялись за жёсткие пряди, больно деря кожу. Но сейчас он взрослый и мог сказать ей, что уже не маленький, попросить убрать в конце-концов. Вместо этого смирно чуть наклонил голову, позволяя привести причёску в порядок. — Вот так лучше, — Германская империя пригладила пару прядей на затылке. — Не идеально, но хоть опрятно.       Он кивнул. Было уже не так больно, даже приятно. — Твой китель выглядит ужасно. Помятый, в траве, грязи… Пойдём, мой мальчик, у меня есть одежда получше. Я знала, что Союз тебя сюда затащит и подготовилась.       Рейх удивлённо взглянул на неё, в груди болезненно защемило. Она говорила тоном, не требующим отлагательств, чопорным и ворчливым. Но «мой мальчик» словно маленьким тёплым лучом коснулось его внутри. — Идём же, праздник скоро. Ты не можешь появиться в таком виде! Отведу тебя к реке, умоешься… — Я не могу, мне нужно уходить.       Она обернулась. — Что за вздор? Никуда ты не пойдёшь. Хватит тебе дичать там у озера, ты — сын немецкой аристократии. — Нет. Я — Третий Рейх. Убийца и диктатор.       Германская империя вздохнула, сбросив шаль. Её руки были покрыты ожогами, через аккуратный вырез платья на груди к шее шёл один уродливый кривой шрам. — Ты — наше дитя, — она взяла его руки в свои. — Что бы ты ни сделал, мы не отречемся от тебя. Мы неделимы.       Рейх помнил каждый, даже самый маленький, участок её рук, опаленных порохом войны, тонких и слабых от голода. Но такие мягкие в минуты, когда она позволяла себе снять острый венец власти и ответственности. Императрица германская и сейчас позволила себе нежно сжать его ладони, казавшиеся такими большими в сравнении с её. — Тем более этот красный здоровяк расстроится, — добавила она. — Расстроенный, он пьёт больше, а пьяный — совсем невыносим. — Охотно верю, — нацист хмыкнул. — У тебя кровь, — она нахмурилась, приблизившись. — Бог ты мой, тебя что крокодил целовал?       Рейх стыдливо отвернулся, прижимая пальцы к ране. Германская империя отпустила его, подняв шаль, кивнула на выход: — Пойдем же. Полно тебе упрямиться.       Он кивнул. Можно и потом уйти, не привлекая нежелательного внимания. Тем более, чувствует себя он неважно, да и правда: китель весь измарался. И ему еще есть, что сказать Советам.       Чехословакия всю дорогу искоса посматривал на своего друга. Вид у Советов был смурной, да и «царапина» лицо не красила. — Может к Тибету зайдём? — осторожно спросил чехословак. — Да заживёт, как на собаке, — отмахнулся СССР.       Его спутник вздохнул и обеспокоенно добавил. — А она… Не усугубит? — Не думаю. Может Германская империя та ещё сварливая кочерга, но она его любит. Это чувствуется, знаешь.       Союз глубоко вздохнул и выдохнул, мысленно сотрясаясь. Чёртов стилет, надо сломать его, а то действительно до беды недалеко. «В руках дурака и палка оружие. А в руках безумного и опытного воина нож вообще стопроцентная гарантия лишиться жизни», — подумал он, отнимая от лица платок с подсохшей кровью. Смотря на расшитый инициалами уголок, не удержался от улыбки. Было в этом какое-то очарование. Как танцевать вальс на минном поле. Да и он уже подумывал о том, как и в каких позициях нацист будет вымаливать прощение. Советы зловеще засмеялся, отчего ЧССР вздрогнул. — Ебенко техника! — донеслось до них.       На небольшом свободном участке у приземистого дома, Югославия сокрушался над горой досок. — Милый мой, действуй Вы по инструкции, — Австро-Венгрия слегка ударил тыльной стороной ладони по бумажному листу. — Уложились бы за час. — На болту вертел я твои инструкции, — не унимался югослав, — Свой гребаный конструктор можешь шведам в зад запихать! — Успокойтесь, друг мой. Покурите, а затем цивилизованно обсудим наши разногласия.       ФНРЮ заворчал что-то себе под нос, поднимая крупный древесный брус. Австро-Венгрия как всегда был образцом манер и воспитания, достойного правящих господ. Даже императрица российская в сравнении с ним казалась базарной тёткой. За что был в немилости у простого югослава. «Он даже срет в реверансе!», — часто можно было услышать такую характеристику от ФНРЮ. Естественно, конфликты у них были постоянные, хоть и односторонние. Чехословакия устало вздохнул: — И почему Югославия… — начал он. — Такой Югославия? — не дал ему закончить Союз, хмыкнув. — Это его естественное состояние души. — Гоо, какие люди! — югослав обернулся и тут же присвистнул. — Эээ, как тебя мегера твоя приложила, брат! — Вам нужна помощь? — осведомился Австро-Венгрия, обходя взбалмошного славянина. — Да я споткнулся просто, — Союз улыбнулся пошире и тут же пожалел об этом. — Пизди краше! — Югославия захохотал. — Ты на одной руке можешь подтягиваться, второй держать сигарету, крутануть «солнце» и приземлиться, как лучшая гимнастка.       СССР глянул на него фирменным тяжёлым взглядом, который должен был приструнить болтуна. Но тому, как об стенку горох. — Ты бы осторожнее, брат! — Югославия бросил работу, подойдя к Советам. — А то отвлечешься, зубастый тебе, как самка богомола бошку то и оттяпает!       Он снова засмеялся. Красный лёгким жестом дал ему ощутимую затрещину. — И только скажи, что не за дело, — произнес строгим тоном Союз, глядя сверху-вниз на охающего югослава. — За дело, — обиженно протянул ФНРЮ.       Чехословакия жалостливо потрепал ему плечо, улыбнувшись. — Чем заняты? — осведомился коммунист. — Пытаемся собрать стол, — Двоецарствие развёл руками. — Сейчас по ГОСТу быстро соберём, — Красный стал закатывать рукава. — Вы может сначала с раной разберётесь? — Австро-Венгрия опустил взгляд на его одежду. — Да и ваша рубашка. — А, все равно испачкаюсь, — Союз махнул рукой. — Перед празднованием в порядок себя приведу нормально. А так, как говорится: делу время — потехе час. Давай свою инструкцию.       Югославия взглянул на него, как на самого большого предателя в мире. Чехословакия рассмеялся в голос, очень уж комичное лицо тот состроил. Советы тоже начал хохотать, и ФНРЮ естественно не удержался. «Славяне», — устало подумал Австро-Венгрия.       Союз фыркал и тихо ругался, пока пытался оттереть кровь с лица. Рана жгла, как лист крапивы приложили. Югославия с Чехословакией и Австро-Венгрией уже вышли из реки и обсыхали на травянистом берегу. Все упарились, работа оказалась тяжелее, чем планировалось. Но потрудились на славу. — А это — снайпера «поцелуй», — хвастался своими шрамами аристократу югослав. — Больно, наверное, — учтиво ответил тот. — Не, неприятно и все. Вон Союз не даст соврать: да, приятель?       Последнюю часть ФНРЮ прокричал. Красный, тряся головой, чтобы вытряхнуть воду из ушей, направился к берегу. Когда он целиком показался из воды, трое на берегу синхронно отвели взгляд кто куда, лишь бы не смотреть на него ниже живота. — Бросьте, дамы, не для вас моя роза цвела, — хохотнув, бросил Советы, подхватывая свои галифе.       Он остался с обнажённым торсом, мокрая рубашка сохла на камнях. Кровь худо-бедно смог отстирать, хотя пятна останутся все равно. «Ох, он у меня за это неделю сесть нормально не сможет, да даже стоять будет с болью», — подумал Красный, осторожно складывая вещь на руку. Так же он коснулся отстиранного и уже высохшего платка. Но аккуратно сложил, и убрал в карман галифе. — Пошли? — обратился он к остальным, уже одетым. — Пора бы, — Чехословакия всмотрелся в небо, пытаясь определить который час. — Вечереет, скоро все соберутся, — помог ему Двоецарстве.       Югославия первее всех пошёл, весело насвистывая и трепля мокрые пряди. — Куда так ломанулся? — крикнул ему Красный. — Мне ещё до погреба своего дойти нужно! — Давай… — Я вино вишнёвое притащу, как раз срок уже. — Только без настоек! — крикнули ему уже все трое разом.       Переглянувшись, они засмеялись, даже Австро-Венгрия, прикрывая рот рукой.       Союз резко остановился, отчего чехословак больно стукнулся о его спину. Глаз коммуниста удивлённо округлился. — На что уставился? — фыркнул Рейх.       Он был одет в однотонную белую рубашку и простые льняные брюки, но почему-то оттого и выглядел по особенному. Может дело в том, что Союз привык видеть его либо в форме, либо полностью голым? А сейчас как будто и не он был вовсе. Пока рот не открыл. — Бабуля одела? — весело и невинно поддел его СССР.       Германия лишь отвернулся, переступая с ноги на ногу. Ему явно было некомфортно, и он чувствовал себя не в своей тарелке. Он стоял перед домом Советов совсем один. — Тебе рубашку дать? — спросил Красного Чехословакия. — Попробуем, не думаю что она на мне застегнется, — коммунист повёл здоровыми плечами. — Как говорят современные — она оверсайз. Досталась от прадеда. — Тащи, с меня табак. — Добре.       Кивнув Германии и одарив его улыбкой, чехословак направился к дому напротив. Рейх попытался выдавить улыбку в ответ, но сконфузившись, спешно отвернулся, сжимая губы в тонкую линию. — Что ты, как девственник перед старой проституткой? — Союз легко толкнул его плечом. — О своём первом сексуальном опыте поговорить решил?       СССР фыркнул, он еле сдерживался, чтобы не растрепать аккуратно зачесанные волосы. Германия посмотрел в его лицо: пораненный глаз все еще был закрыт. Нацист хмыкнул, чуть отвернувшись. Он не выражал ни капли раскаяния. — Не стыдно? — прошептал Союз, обхватив его чуть ниже талии одной рукой. — Конечно, стыдно, — Рейх коснулся кончиками пальцев его ладони. — Такой посредственный удар, даже зрения тебя не лишил. — Вот, как? — СССР прижал его к себе. — И за рубашку не стыдно? — Нет. — Я бы сказал «на нет и суда нет», — его пальцы требовательно сжали бедро, обтянутое льняной тканью. — Но, приятель, ты у меня отработаешь по полной. — С чего бы? Да и времени у нас нет. — Найдём, — коммунист наклонился к нему. — А как же… Чехословакия или как там его? — Мы применяем древнее пионерской предупреждение, в виде галстука на ручке двери. — У тебя нет ни галстука, ни двери. — Сымпровизируем. А теперь, готовь свою задницу, как в сорок пятом…       Рейх хотел огрызнуться, но тот уже вцепился требовательным поцелуем. Крепко обхватив жёсткие ягодицы, он хотел поднять нациста и унести в логово для расплаты, но его желанию не суждено было сбыться… — Ах, ты, паразит! — его крепко приложили полотенцем по шее. — Ты что тут устроил посреди улицы!       Ещё удар, Императорская Россия была в праведной ярости. Её лицо пылало, она не скупилась, хлеща сына полотенцем. — Матушка! — Союз прикрылся руками. — Да ну что Вы, право слово! — Я тебе сейчас такое слово покажу, содомит несчастный! Знала я, что эти твои детские шалости с вазелином и шпагами неспроста! — О, какие интересные подробности, — проворковал Рейх.       Императрица российская подняла на него полный пылающей ненависти взгляд. Нацист дрогнул, выглядела она устрашающе. — Прошу прощения за дерзость, — Германия, сделав шаг назад, чуть согнул левую ногу, грациозно поклонился ей.       Она чуть подобрела: — Хоть кто-то знает нормы этикета из молодёжи! Брал бы пример!       Российская империя снова шлепнула сына полотенцем. — Матушка! Вы как будто вчера родились, — проворчал Советы.       Он повернулся к ней лицом. Императрицы ахнула, тут же забыв про воспитательные меры, кинулась к нему, обхватив щеки руками. — Бог ты мой! — воскликнула она.       И резко обернулась к Рейху. Тот понял, что сейчас он точно получит по полной и далеко не полотенцем. — Матушка, — спокойным голосом отвлек её коммунист. — Я споткнулся и упал. Всего-то. — Пизди краше, — рыкнула она и тут же прижала ладони к губам.       Союз шокированное взглянул на неё и удивленно-насмешливо произнес: — А Вы, оказывается, бранные слова знаете, матушка! — Да с тобой и не такое выучишь, — императрица Российская вновь сфокусировалась на Германии. — Матушка, — ласково протянул коммунист, приобнял её. — Я сам виноват. Не стоит Вам серчать на Рейха, Вы же меня и мой язык прекрасно знаете.       Императрица все ещё зло смотрела на нациста, но движений в его сторону не делала. Рейх её прекрасно понимал, оттого постарался придать себе вид полного раскаяния. — Специально искала, чтобы полотенцем отхлестать? — поинтересовался Союз. — Нет, искала тебя, чтобы помог до праздничного стола левашники донести. А то больно расстаралась. — Пара минут и я в Вашем распоряжении, — коммунист шуточно отдал честь. — Никаких «пары минут»! — Российская империя хмуро глянула на него. — И знать не хочу, на что ты эту пару минут потратить собираешься! — Чехословакия мне рубашку обещал. Не могу же я в таком виде разгуливать.       Императрица взглянула на его согнутую руку, неодобрительно цокнув языком. — Так и быть, — она забрала у него испачканную одежду. — Пара минут! Гляди у меня, не посмотрю ни на что и высеку, понял? — Понял-понял! — Союз примирительно поднял руки. — И сходи к Тибету! — бросила она напоследок, уходя в сторону своего дома. — Потом ко мне живо! И друга своего прихвати, лишним не будет.       Слово «друг» она особенно выделила. Когда она достаточно далеко ушла, Германия фыркнул, надменно взглянув на коммуниста: — Маменькин сынок. — Бабушкин внучок, — парировал тот.       Они синхронно усмехнулись. — Так: у нас есть минута, — Союз игриво приподнял брови и двинул тазом. — Дружище! — из дома вышел Чехословакия.       Красный тяжело вздохнул, Рейх развёл руки, мол: судьба-злодейка. — Позже ты у меня мой гимн наизусть знать и петь будешь, — зловеще прошептал коммунист, нагнувшись к лицу Рейха.       Тот лишь иронично ухмыльнулся. Проводив взглядом широкую спину, смотрел, как по-дружески он переговаривался с Чехословакией. Германия вдруг ощутил себя очень одиноким. У него были друзья, те же Италия и Япония. Но они и знать его не хотели с того момента, как он проиграл. С Японии и требовать ничего не стоит, он чтит свой кодекс и живёт своей философией. У них с самого начала были, хоть и теплые, но исключительно деловые отношения. Италия… его-то он действительно считал своим другом. Рейх обхватил острые локти руками, презрительно скривив губу.       Когда Союз облачился в расшитую белоснежную рубашку, Чехословакия одобрительно закивал. В рукавах она ему была коротковата и в длине, но в целом выглядело приемлемо. Пожав руку коммунисту, ЧСР направился в другую сторону, держа еще в руках кадку с чем-то аппетитно дымящимся. СССР обернулся к Германии, тот в свою очередь очень сильно напрягся, сдерживая восхищение. Он был хорош в белой национальной чешской рубашке, выглядел празднично и красиво. К своему неудовольствию, Рейх тоже привык видеть его больше военным, от чего его сердце приятно вздрогнуло. — Пошли? — Союз кивнул в сторону дальнего дома прямо по улице, где жила его матушка. — Мне обязательно с тобой идти? — Конечно! — он наклонился, заговорщически произнеся. — Там полным-полно банок от варенья осталось, самая вкуснота… — Тебе лет-то сколько? — Германия, не заметил, как начал двигаться, направляясь за ним. — Достаточно, — он подмигнул. — Кто последний, тот тухлое яйцо! — Я в твои детские игры не играю! — крикнул убегающему Союзу в спину нацист.       Пройдя немного пешком, побежал следом. Ещё чего не хватало: проиграть в детской игре великовозрастному дурню! Тем более так было приятно бежать по каменистой дороге, дыша ароматами угощений и слыша других жителей. Как будто снова, в Мюнхене, где-то у рынка ждёт его бабушка-империя, готовясь отчитать его за растрепанный вид. Германия не заметил, как улыбнулся нормальной, человеческой улыбкой.