Монстры. Начало и конец

— Хорошо, — Великобритания хмыкнула, как будто выбор немца был неожиданностью, — Т-аа-аак, с вашего позволения, Австро-Венгрия…       Англичанка обвела взглядом славян, демонстративно размышляя. Выбор она уже сделала загодя: — Вы, дорогуша, — она показала на Чехословакию изящным пальцем. — Нанесли непоправимый ущерб моей репутации благочестивой леди, придётся… Компенсировать.       Чехословакия смущённо что-то зароптал под нос. — Везу-у-учий, — расстроенно протянул Югославия. — Югославия весь Ваш, — обратилась королева к Двоецарствию. — А… — аристократ мягко улыбнулся. — Пожелаю ему уйти, я толком не играл — так справедливее будет.       Славянин радостно хлопнул друзей-заложников по плечам, пропев: — Сочувствую, ребят! Ну, что поделать, да и чем бы он мог меня озадачить? Сонеты разучивать? Ха-ха!       Венгерская корона сменился в лице. Привычно умилительная ласковость и кротость сменились тщательно глушащимся гневом. «Ой, дурак…» — почти в унисон подумали Чехословакия и СССР. — А я передумал, — у аристократа даже голос стал ниже и суровее, — Ты мой, дружок.       У троих славян холодок между лопаток прошел, Югославия оробел: — А как же первое желание? — Сутки — я могу отменять и предъявлять одно желание за другим, — глаза Двоецарствия блеснули, их оттенок даже стал темнее.       Славянин, возможно не в первый раз, проклял свой чересчур длинный язык. — Я думаю, всем неплохо бы освежиться, — Британия, сделав ладонь козырьком, взглянула на небо. — Жарища и мы довольно интенсивно играли… Дорогой Чехословакия, жду Вас через час у своего дома.       Она подмигнула ему, направляясь в другую сторону — негласно девушки купались в источнике, который был намного южнее озера и, по сравнению с рекой, дальше от города. Зато вода там была всегда теплая, сверкающая хрустальной чистотой и рядом цвели и благоухали плотной стеной кустарники. ЧССР закивал, очень надеясь, что её игривые нотки ему лишь кажутся. Да, британка была прекрасной, оттого ему было ещё более неловко, и не так его воспитывали в конце-концов. Так задумался, что не заметил, как его друзья и «аристократы» двинулись по дороге к реке. Вздохнув, засеменил за ними. — Э, зубастый! — Югославия незаметно подошёл к нацисту, ополаскивающемуся чуть подальше ото всех. — Чего тебе? — раздражённо бросил Рейх, проведя мокрыми ладонями по растрепавшимся волосам. — Всё спросить хотел, что у тебя за отметины на заднице? У Союза такие же на руках и плече, вот прям любопытство берет!       Немец свёл тонкие брови к переносице, вспоминая вообще откуда у него вдруг ранения на мягких тканях. Вспомнив, еле-еле подавляя сковывающее смущение, уверено произнес: — Пёс. Здоровый такой и беспородный. — Да ты что, — ФНРЮ не смутило, что у собак не такая форма зубов и отметины обычно другие, он искренне поверил в этот ответ. — Да мои это отметины, — хохотнув, разрушил легенду Союз, поднырнув к ним. — Когда «вредничал» — цапнул его для порядку.       Югославия часто заморгал и удивлённо произнес: — Так это выходит, ты больше вредничаешь?       Вопрос был произнесен с непосредственной невинностью, но все равно это заставило Австро-Венгрию расхохотаться, за ним начал нервно пофыркивать Чехословакия. Даже Рейх коротко рассмеялся, силясь сдерживаться. СССР закатил глаза, улыбнувшись краем губ: что с Югославии то взять? Такая наивность в некоторых сферах жизни и отношений — зависть только берет. — О, Тибет! — резко переключился ФНРЮ, оборачиваясь в сторону подножья пригорка, ведущего к реке.       Независимый шел тихой поступью, держа что-то в руках. — Что это с ним? — Чехословакия прищурился, пытаясь рассмотреть.       Юноша подошёл к воде, опустившись на одно колено, спустил непонятный предмет на воду. Это оказался цветок, похожий на лотос, только из бумаги. Буддист тихо хлопнул в ладоши, прижав их ко лбу. Все, кто находились на реке, безошибочно почувствовали, что этот обряд — траурный. — Доброго вам времени, — Тибет обратил на них внимание спустя пару мгновений. — Чудно вас увидеть всех вместе, наверное, знак судьбы. — Что случилось? — СССР не мог отвести взгляд от цветка, медленно скользившего по воде в неведомую даль.       Буддист мягко улыбнулся им, чуть прикрыв глаза: — Сикким ушёл от нас.       В возникшей тишине даже звук легкого касания воды прибрежного песка казался непростительно громким. Каждый ощутил, как внутри что-то отступило, оставив пустоту после себя. Даже Рейх невольно поднял руку, взглянув на браслет — бескорыстный подарок добродушного старичка. — Не стоит печалиться, — буддист смотрел на почти потерявшуюся вдали белую точку. — Ему это было бы неприятно и грустно от мысли, что вы горюете. Здесь он обрел то, что заслужил по праву при жизни. Почтение, любовь и внимание. Но путешествие души не окончено, Сикким понял, что его время пришло… когда надо двигаться дальше. Мы должны помнить светлое о нём, но не скорбеть.       Тибет обернулся к ним, лучезарно улыбнувшись: — Нам ли не знать, что у жизни нет конца?       «Да, но куда ведет дальнейшая дорога?», — почти одинаково подумали все. Расставания всегда даются тяжко, особенно с теми, кем дорожишь.       Югославия бросил напоследок жалобный взгляд Советам, уныло шагая за Австро-Венгрией к его дому. Тот лишь сочувственно покачал головой, думая, что аристократ скорее всего решил просто проучить болтуна, чем серьезно над ним глумиться. Хотя такие резкие перемены в личности настораживали — больно подозрительный контраст. Но ему особо не дали порассуждать на эту тему: — Отвертеться вздумал?       Союз обернулся, Рейх смотрел на него холодным взглядом, но на лице застыла острая ухмылка. В задумчивости, коммунист шёл по инерции к дому. — А разве… не ко мне? — Вот еще, — фыркнул нацист.       СССР осталось лишь покорно следовать за ним, уповая на волю небес, что немец просто решил поиздеваться. «В крайнем случае, — отчаянно, даже с нотками паники, успокаивал себя Союз. — Всегда можно потерпеть… наверное, это как на приеме у проктолога, только дольше». — А! Ебаный в рот, больно! Больно, говорю! — вскрикивал Советы, вжимаясь лбом в пол палатки. — Терпи, казак, — с садистским удовлетворением прошипел Рейх. — Мы так не договаривались! Какое «стоп-слово»?! — Помолчи и дыши. Давай, мой дорогой, глубокий вдооох… — Я не гото… — СССР взвыл, кусая костяшки кулака. — Уй, сука… — Уже немного осталось. Еще глубокий вдох… — Нет! Нет! Стой! Ай, черт! Такой мелкий, тщедушный, а силы то! — Вдох, — одна рука нациста легла ему на затылок, сжав взмокшие пряди волос.       Коммунист зажмурился, смаргивая слезы. Мышцы на широкой спине забугрились, руками он пытался за что-нибудь схватиться, но лишь скользил пальцами по гладкой поверхности. Нацист еле слышно, с придыханием стонал, навалившись на него всем весом. По его обнаженной груди катились градинки пота, руки дрожали, коленки еще сильнее уперлись в пол. Громкий вздох, с силой вжался в тело Союза. Тот коротко выругался, стиснув зубы до скрежета. Тонкие пальцы одной руки обхватили его бок, вторая рука легла на спину в районе крестца. Рейх прогнулся дугой, зашипев сквозь зубы, морщась: — Вот и все. Тоже мне… хваленая русская стойкость. — Это было ужасно, — прохрипел Союз. — Я к такому не был готов.       Мучитель облизал губы, нагнувшись, прошептал ему в ухо: — Твои вопли — лучшее, что случилось после моей смерти. — Я рад за тебя, а теперь слезь с моей задницы!       Нацист фыркнул, соскользнув с него, поправил штаны, съехавшие с бёдер. Красный, морщась, перевернулся на спину, стирая набежавшие слезинки. Затем резко сел, взглянув строго в глаза застегивающему рубашку Рейху: — Садист! — А ты походи, походи.       Коммунист нахмурился и, поднявшись, вынырнул из палатки, разогнулся во весь рост, ошарашенно потоптался на месте: — Э… нога, — он с почти детским восторгом начал ощупывать свое колено. — Ощущается как… нога! Здоровая, нормальная, черт побери, да я с восьмидесятых такого не испытывал! — А вопил то, — Германия хмыкнул. — Так… хруст такой стоял, я думал, ты мне сейчас позвоночник к едрене-фене сломаешь.       От переизбытка чувств, Союз не находил сил и желания подбирать более литературные слова и выражения. Когда Рейх велел ему спустить штаны, снять рубашку и лечь «мордой в пол» — он по-настоящему струсил. Хуже, чем когда маленький Казахстан решил, что старый сторожевой алабай Семён станет отличной ездовой лошадью. Хотя в тот раз страхи вполне оправдались, правда в сторону несчастного Семёна, который чуть не помер, загнанный разбойником в хвост и гриву.       Но нацист просто от души поиздевался, подавив на психику. Демонстративно долго стоял над ним, затем нежно огладил от затылка к самому сжавшемуся месту. Когда острые зубы коснулись плеча, а руки обхватили бока: Союз от шока онемел и одеревенел. «Вот так бы всегда», — лизнув его остро проступившую скулу, прошипел немец, опускаясь ниже. Руки перешли на спину, легли одна на другую, Рейх прижался пахом к его обнаженному заду. Со страху Советы даже не обратил внимания, что тот в штанах. «Вдох» — прозвучало как выстрел, а потом резкая и пронзающая боль. Союз проклял всех его родственников до пятого колена страшным сексуальным проклятьем. Коммунист действительно внутренне прошел пару кругов ада, простившись со своей честью. Потом его смутило, что боль и манипуляции проходили явно не в том месте. Спустя мгновения до него дошло, что Рейх просто напугал его до полусмерти, чтобы лежал и не двигался, пока он производит манипуляции со спиной. В общем-то и правильно сделал, Союз ненавидел массаж до зубовного скрежета. Ему казалось, что терпеть чужие прикосновения к таким уязвимым местам, как спина и шея — верный способ подставиться и продемонстрировать свою слабость. Советы устыдился и постарался расслабиться. Пару раз чуть не сорвался, в военном рефлексе, чтоб перехватить тонкое горло или отшвырнуть немца куда подальше от себя. Но терпел, сдерживался, перенаправив все силы на глотку, ощущая как это важно: поддаться бывшему врагу. Доверить самое уязвимое. — Честно говоря, — СССР обернулся к немцу, с нарочито скучающим видом сидевшему у самого входа в палатку. — Я всерьез думал, что ты… — Много чести, — фыркнув, тут же ответил тот. — Да и брезгую я, в твои… «кущи» нырять. — Даже не знаю, обидеться или возрадоваться. «Укротить», знаешь ли, звучало именно в том посыле. — С учётом того, как ты отнекивался от лечения — очень подходящее слово.       Коммунисту осталось лишь выдохнуть сквозь улыбку. Он вернулся в палатку за рубашкой, еле-еле задев плечом немца. Тот, все это время смотревший мимо него, резко обернулся, впившись проницательным взглядом в красное и мокрое лицо: — Зачем поддался? — О чём ты? — Союз низко опустил голову, делая вид, что у него плохо застегиваются пуговицы. — Я видел, ты мог поймать мяч. Но специально опустил руку ниже, позволив ему попасть в зону гола.       Рейх глубоко вздохнул и со сталью в голосе спросил: — Зачем?       СССР оправил немного помявшийся ворот, пригладил волосы и осторожно наклонился к нему: — Мне показалось, что тебе действительно важно победить.       Взгляд немца смягчился, но всего на долю секунды: — Ты подставил своих друзей. Идет вразрез с твой «братственной» идеологией.       Союз хмыкнул, примирительно разведя руки в стороны: — Думаю, Чехословакия в абсолютном шоколаде, а Югославия… он действительно много болтает. Думаю, Австро-Венгрии давно было пора приструнить его. Самостоятельно.       Германия покачал головой, приняв просто все как есть. Они сидели в тишине. День вдруг омрачился, небо заполонили тяжелыми брюхами свинцовые облака, с горизонта подступала тьма. Вдалеке громыхнуло, загудело. Приближалась гроза, в воздухе ощущалась тревожная атмосфера насторожившейся природы. Ветер коснулся волос нациста, тот блаженно прикрыл глаза. Союз залюбовался, ощутив поднявшееся в груди тепло. Немного поразмыслив, решительно заговорил: — Откуда такому научился? — Я учился, — без запинки тут же ответил Рейх. — При клинике Елизаветы Херцберге. Туда один раз приехал врач с лекцией и предложением новой терапии… его подняли на смех, а мне показались методы занятными. Не для лечения, так для пыток.       Коммунист нервно хмыкнул, тут же кашлянув и погладив свою шею: — Врач? А… у меня нет образования, кроме дворцового.       Германия чуть заинтересованнее посмотрел на него. СССР не походил на неуча. — До войны — не до того было, — продолжил Союз. — Да и после тоже. Так и хватал — где в книжке прочту, где сам при наставнике опробую. Так по чуть-чуть всего и ничего. — По тебе не скажешь, — Рейх погладил свои ноги под тканью галифе. — Языком работаешь, как академик. — Тут главное верить в то, о чем говоришь.       Советы почувствовал тонкую нить, по которой можно было перевести диалог в более волнующего его сердце тему: — Но некоторые вещи нельзя изучить, — он придвинулся чуть ближе к Рейху. — Почему жизнь идет так или иначе, какое дело правое, какое нет… почему ты так повел себя по отношению ко мне.       Нацист вздрогнул, словно ему прямо между ребер приложили оголенный провод. Его лицо ожесточилось, глаза похолодели: — Я поступил как правильно, а вот ты забылся, мой дорогой. — О чем же я забылся? — О том, — Германия развернулся к нему. — Что то, что между нами — это животная страсть. Нам было хорошо друг с другом в физическом плане…       Он глубоко вздохнул и жестко, как отрывая корку от раны, произнес: — Но мне это надоело.       Внутри Союза свернулся нехороший ком, все его существо напряглось, словно сжавшись до одной точки. Внутри вместо пламени поднялась вьюга. Холодная, опустошающая. Разряд молнии осветил его лицо, но даже самый яркий свет померк в расширившихся зрачках. — Я ухожу. Маджар или Помпеи, я не решил. Но далеко. Подальше от тебя.       Рейх обернулся к нему лицом, глаза в глаза. Только вместо острого стилета у него были слова, разрезавшие не плоть, а душу: — Все кончено. И так должно быть.       Раскат грома звучал, словно из-за глухой непробиваемой стены. Советы смотрел в его зрачки, не смея сказать ни слова. Сердце словно тонуло, растворялось в их отстраненной черноте. Глаза никогда не врут, он это слишком хорошо знал. — Я всегда был таким и таким останусь, — нацист оскалился. — Только то, что нужно мне. То, что приносит удовольствие мне. Ты сам идиот, что начал приписывать мне свойства твоей сердобольной душонки.       Пала пелена: аристократическое лицо приобрело знакомую звериность. Цвета мира вокруг поблекли, белоснежные бутоны ветрениц посерели и гладь чистейшего озера потускнела. Лицо Рейха выделялось ярким пятном, как тогда, в дыму и каскаде взрывов и рокота орудий. Взгляд, ронявший тебя с небес на землю, пророчивший лишь боль. — Тогда скажи, — глухо произнес СССР, его лицо расслабилось, глаза потеряли блеск, на губах появилась отстраненная улыбка. — Что? — Что желаешь больше меня не видеть и чтобы я оставил тебя в покое. Я не посмею нарушить слово. Только пожелай искренне.       Немец даже не вздохнул, без секунды на раздумья, словно избавляясь от повинности заговорил: — Я искренне желаю, чтобы ты… — Брат! Братец! — не дал ему закончить голос, вонзившийся в их сжавшийся друг на друге мир.       А следом за голосом выскочил ФНРЮ, тщательно жмурясь. — Я… — он пыхтел и дрожал, видимо бежал со всех ног, затем широко раскрыл глаза, отчаянно проталкивая воздух из лёгких. — Ох, славно, вы одетые и раздельно! — Что случилось? —  жёстко перебил его Рейх. — Осман примчался к нам весь в мыле и… — Югославия резко жестикулировал руками, отчаянно подбирая слова, — Матушка твоя, Союз, пропала!       Советы вскочил. Пустота в груди в мгновение ока заполнилась едким ужасом: — Когда? — Осман ждал её в гости, а она… не пришла и я… черт, не знаю! Искать надо и срочно.       Паника и страх овладели СССР. Как же так, мало ему боли? Судьба видимо решила сполна отыграться за его прегрешения за жизнь. Расслабился, одурел. «Какой я идиот… Кретин», — Советы с силой прикусил зубами внутреннюю сторону губы. Вкус собственной крови немного отрезвил его разум. Бегая, как курица с отрезанной головой, ничего полезного не сделаешь. Дышать, ровно и глубоко. Он с силой сжал пальцы, впиваясь ногтями в кожу ладони, сердцебиение немного пришло в норму. Главное успокоиться и не усугублять: — Кто-нибудь знает, какой дорогой она пошла? — Верхней, она одна ведет в сторону Османа, — Югославия вздрогнул, гром словно совсем рядом, за плечом, прозвучал. — Надо попросить всех помочь, — Советы обернулся на Рейха.       Тот безучастно, со скукой смотрел на них. — Пошли, — СССР обратился к ФНРЮ. — Времени терять не будем, скоро польет, как из ведра. — А… — югослав обернулся к нацисту. — Он нам не помощник, — Союз быстро шёл в сторону города.       Югославия удивленно взглянул на спину друга и перевёл взгляд на немца: — Я думал, что ошибаюсь, — славянин в сердцах махнул рукой и с горечью добавил. — А ты…       Проводив взглядом бегущего вслед за другом славянина, Рейх неторопливо поднялся. Набросив китель на плечи, пошел в другую сторону, подальше от чужого для него мира и его страстей.

***

      Дождь хлестал и колотил. Молнии прорезали сверкающими лезвиями небеса, грохотало, словно артиллерия забытых лет поднялась из пепла прошлого. Союз пробирался сквозь поле льна, щурясь и сжав до кровавого привкуса зубы. Югославия, Великобритания и Чехословакия проверяли окрестности у источника, Австро-Венгрия с Османом обыскивали рощу вокруг дороги, ведущей к жилищу турецкого государства, Германская империя с Тибетом остались в городе на случай её возвращения. Советы же в одиночку решил проверить поле, ведомый мыслью «мало ли». Лишь бы не сидеть на месте, лишь бы хоть куда-то идти. Он разводил руками отяжелевшие стебли, тщетно всматриваясь вокруг. Воспоминания из детства сами собой мелькали перед глазами.       Гроза всегда внушала ему звериный страх. Еще эти библейские легенды, который так любила рассказывать матушка перед сном. Бог, карающий за оплошность смертельным потопом, а до этого прогнав родных детей. Разве существо бесконечной любви и заботы может так поступать? Или это правильно в мире взрослых? А вдруг, когда-нибудь и он так набедокурит, что матушка утопит его? Нет, конечно нет. Матушка лучше Бога, она все ему простит. Особенно то, что в такой поздний час, шлёпая босыми ногами, чуть пригнувшись, он бежит по пустым коридорам дворца. На улице громыхнуло так, что зазвенел хрустальный сервиз в чайной комнате. Пугающая тьма под потолками озарилась вспышкой молнии, ангелы с осуждением смотрели на вздорного ребёнка. «Я мужчина! — сжимая губы и глотая горючие слёзы, думал он. — Мужчины не плачут… и не боятся! И я не боюсь! Я иду к матушке, чтобы её защитить». Вбегает в её спальню — пусто. Пропала. Он опоздал, злой Бог забрал её… — Сынок, ты чего?       Оборачивается. Немного растрепанная, в теплом халате, выглядит так, словно совсем не боится непогоды за окном. Он не отвечает, лишь старательно стирает набежавшие слезы. Матушка приседает к нему, еще же совсем ребёнок, с трудом верится, что подростком перегонит её в росте: — Ну-ну, мой гусар, — обнимает крепко и хитро так шепчет. — Все спят, но думаю София простит нам, если мы одолжим с кухни немного молока. — Матушка! — невольно срывается на крик Советы.       Его голос утонул в рокоте. Он стёр воду с лица, еще раз зовя её: — Матушка!       Снова, как будто небо издевается над ним. — Мама… — Сынок!       Коммунист замирает. Молния осветила пространство вокруг. Среди косых капель дождя, волн льна, наконец виднеется силуэт. Он движется совершенно с другой стороны, из-за полумрака вокруг и стены дождя, кажется каким-то диким и неправильным. СССР с силой протер лицо и глаза.       Рейх старался осторожно ступать, придерживая насквозь мокрую Российскую империю. Ему явно было неудобно нести её на руках, да и силы у него не так много. Спотыкаясь, но крепко держа ее за плечи и под коленями, стоически сжимая челюсти и высоко подняв голову. Советы помчался к ним со всех ног. *** -… Ох, право, мне так стыдно, — Российская империя вымученно улыбнулась. — Всех переполошила.       Она лежала в собственной кровати, с высоко поднятой и зафиксированной на нескольких подушках ногой. Тибет еще колдовал над поврежденной конечностью, делая лубок из липовой коры. В комнате было довольно тесно, все серьезно перепугались за российскую императрицу, особенно Османская империя, не желавший отходить от неё и державший за руку у изголовья. Советы стоял так же рядом, пытаясь отойти от цепляющегося за позвонки страха: живая же. — Можешь нам объяснить, какой черт тебя понес туда?! — отбросив манеры речи, возмущенно роптал Порта. — Ох, понимаете… — она сконфуженно поджала губу. — Как-то в гости с пустыми руками ходить не принято, а в той стороне я давно приметила вишневые деревья, которых более в округе не видала. — Ваши манеры — вас в могилу загонят! — не удержался от комментария Югославия.       Рейх стоявший ближе к нему, чем к Союзу, дернул того за рукав, пристыдив одним лишь взглядом. — Возможно, — империя мягко улыбнулась ему. — И вот я шла туда, жара ужасная, вот оттого видимо не углядела и провалилась… в яму? Нет, больно глубокая. — Земляной погреб, — вставил свое слово Австро-Венгрия. — Я думаю, вы упали в земляной погреб Югославии, которым он не пользуется.       ФНРЮ повернул к нему голову: во взгляде проскользнула угроза и осуждение. Аристократ побледнел, губа дрогнула, до него дошёл весь ужас сказанных им слов. Он сделал это не со зла, просто произнес очевидный факт, прояснивший ситуацию. Но нутром явственно ощутил — подставил славянина. — Не тот ли это погреб… — голос СССР стал ниже и обрел угрожающие ноты. — Который я просил тебя несколько недель назад закрыть досками от греха подальше?       Югославия растерянно взглянул на него, поникнув и словно став меньше ростом. За окном не унималась погода, но в комнате повисло гнетущее безмолвие. — Я… — попытался оправдаться он. — Ты хоть понимаешь, что могло произойти?! — Советы схватил его за плечи, с силой встряхнув. — Ты, пустоголовый кус…       Кто знает, что мог бы наговорить и натворить СССР, если бы аккуратные пальцы не обхватили его плечи: — Успокойся.       Голос Рейха был отрезвляюще спокойным, но не для пламенеющего и сгорающего от собственного гнева Союза: — Пошёл прочь, сучий потрох! — выплюнул он прямо в лицо немцу, отпустив югослава. — Сын! — Российская империя попыталась встать, но ее жестко в четыре руки остановили Осман и Тибет.       Нацист не пошевелился, лишь таким же тоном продолжил: — Послушай себя, — он приблизился, не разрывая зрительного контакта. — Разве это ты? Нет, это какой-то вспыльчивый мальчишка.       Союз буравил его взглядом, тяжело дыша. — Она могла себе шею свернуть! Не она, так любой другой из нас! Это, чёрт его бери, не милая провинность и… — Он и так осознал свою ошибку, — нацист старался не давать ему совершить непоправимое. — А ты готов сейчас совершить то, что исправить потом будет невозможно. — Хочешь сказать, я не прав?! — Не прав.       Советы тихо рыкнул, с силой оттолкнув Рейха в сторону и уходя прочь. Югославия потеряно стоял, смотря ему вслед. Как в общем-то и все в комнате, кроме Тибета, который был занят более важным делом, и немца. — Он сказал это в сердцах, — вдруг обратился к ФНРЮ нацист. — Он зол и напуган. Дай ему время и он извинится перед тобой. — Ему… то за что, — славянин низко опустил голову.       Стыд давил на него хуже штанги весом в тонну. Ему было совестно перед другом, перед остальными… только не перед вшивым аристократом, ему он свое слово ещё скажет. — Мы все, — Рейх обвел рукой собравшихся, — Так или иначе свершали ошибки и хуже. А теперь с вашего позволения… пойду за ним.       Германия кивнул славянам, чуть поклонился остальным присутствующим. Направившись следом за коммунистом, обернувшись, бросил напоследок: — Как непогода закончится, дорогой Югославия, уложите эти чертовы доски, я тоже чуть себе шею не свернул.       Нацист тихо прикрыл дверь за собой. — Помирились хоть? — со вздохом спросила Российская империя. — А чёрт их разберет! — ответили ей вразнобой несколько голосов.       Советы пытался закурить, но у него ничего не выходило. Руки предательски дрожали от невысказанного и не сброшенной проснувшейся агрессии. Выходка Югославии просто стала последней каплей в переполненной чаше его терпения. При других обстоятельствах, в другой день, другой жизни, махнул бы рукой, пожурив для вида. Но не сейчас. Он отбросил спичку со стертой до деревянного основания серой, прижавшись затылком к стене дома. Гроза медленно сходила на нет, рокот утих, лишь эхо доносилось, как упрек издалека. Союз достал еще спичку, сжав зубами основание самокрутки и оскалившись. Когда чужие руки ловко перехватили у него коробок и несчастный предмет, ощутил, как затихавшая волна раздражения и гнева поднялась вновь. Рейх легко чиркнул спичкой, поднося огонь к самокрутке. Но Советы ударил его по руке, резким движением обхватив его за плечи и ударив о стенку. Нацист зашипел: приложился спиной хорошо, еле уберег затылок. Коробок упал на землю, спички посыпались по траве. Красный наклонился к нему, до синяка сжимая острое плечо одной рукой. — Не угомонился? — Рейх взглянул на него сверху-вниз, скрестив руки на груди.       Удар рядом с головой был оглушающе неожиданным. Германия чуть скосил взгляд: костяшки советской руки тут же окрасились разводами алого и местами посинели. — Раньше бы удар пришелся непосредственно в мое лицо, — он перевёл взгляд на СССР. — Понимаешь? Вот что неправильно. — Тебе что ли в кайф, когда я избиваю тебя? — лицо Советов было пугающим, сумерки разбушевавшихся небес придавил его облику совершенно жуткие черты.       Но нацист его не боялся. — Нет, но это вносило определенные разграничения и не допускало того, что сейчас происходит. Ты, мой дорогой, слишком открыт сердцем. Это тебя и погубило. Так ты подпустил слишком близко США и твои дети… — Не смей, — снова удар рядом, уже слабее, чувствовал что никакой угрозы в этом нет. — Приплетать моих детей. — Не обманывай себя. Ты просто не видел, в какой момент из добрых детишек они превратились во взрослых с большими планами на жизнь. В которых не было места для тебя. — Пускай так, — Советы начал остывать, разум очистился и заработал, как должен. — Они все равно достойные преемники. Я не мог жить вечно. — Может они и хорошие, но я никогда не буду хорошим. Пойми уже это.       Рейх чуть отвернулся от него, но Союз грубо схватил его за подбородок, разворачивая к себе. Он приблизился настолько, что ощущал ровное и спокойное дыхание, так близко, что глаза заболели. Но не отодвинется, ни за что на свете. Будет ловить каждый отблеск, каждое самое незначительное движение в чарующей темной глубине. Ощущал, чуял что близок к правде, что то, что произошло в палатке было грязной игрой. Ради какой-то цели, которую просто не понимал. Но явственно, на грани с мистическим прозрением, чувствовал — лгал, змеюка, лгал, как тюзовский актер. Его желание было совсем не искреннее. — Ты слишком веришь в чужую душу, — немец обхватил его запястье, ощутимо царапнув. — Меряя всех по себе. — Как так вышло, что твоя тощая задница оказалась аккурат в нужном месте? — Союз даже не моргал, казалось он мог упустить микросекунду правды. — Захотелось срезать путь через тропинку, — у него был такой тон, словно ребёнку объяснял очевидные вещи, даже скучающе начал рассматривать лунки ногтей. — Протоптали её аккурат с этой проклятой вишней. Чуть шею себе не свернул, угодив в этот земляной окоп для вина. Там и нашёл её. — И самоотверженно поднял её и потащился обратно?       Ничего не сходилось. Мысли начали выстраиваться в четкую цепь, ведущую к тому, от чего сердце приятно потянуло, снова забилось в теплом пульсе жизни. — Почему нет? — Рейх фыркнул. — Одно дело жестокость на войне, а здесь? Да и нецелесообразно отказывать в помощи королевским особам. — Ты так и не загадал желание, — вдруг улыбнувшись, произнёс СССР.       Германия нахмурился, удивленно приподнял брови, покривил губы. Он явно не понимал, к чему сейчас это. Но с другой стороны, ему не дали закончить тогда: — Тебе действительно так важно это услышать? — Да. — Хорошо, — нацист закатил глаза, — Я желаю, чтобы ты, Советский Союз, никог-мфп!       Советы оборвал его, закрыв чужой рот губами и рукой подтянув к себе поближе. — Хм, не расслышал, — коммунист чуть отстранился, разорвав короткий поцелуй. — Так оно не сработает. Попробуй еще раз. — Я желаю… — начал, явно злясь, Рейх.       Поцелуй, неглубокий, но чувственный. Такой, в котором голос тонул и блек, смешиваясь с жаром чужих уст. Союз опустил руку, нежно перехватив его поясницу. Насквозь мокрая рубашка была задрана и он прижал горячую ладонь к прохладной спине. Немец зарычал: — Я, черт тебя дери, жела-хмф!       СССР снова перебил его уже чередой коротких поцелуев, прихватывая кривившиеся губы, яро лаская их. — Что-то не получается, попробуй еще, — хитро прошептал он внутрь, чуть куснув. — Ты издеваешься? — Рейх ощетинился, глаза нехорошо сузились. — Думаешь, твоя детская игра сработает? Нет! Черт бы тебя побрал, я хочу…       Красный перехватил его губы, с глубоким чмокающим звуком затянув в поцелуй. Нацист замахнулся для удара, но тот легко перехватил руку. Аккуратно держа запястье, целовал нежно, чуть покачивая головой то углубляя, то почти невесомо касаясь чужих губ. Германия тихо ахнул ему, расслабившись в руках. Союз открыл глаза, до этого жмурясь в блаженстве: вот она, вот чертинка, блестевшая драгоценным камнем во тьме. Ни одна хитрость и выдержка не способна спрятать то, что действительно хранится в душе: — Не могу позволить тебе, — коммунист наклонился, потеревшись носом о его щеку. — Так бесстыдно врать. Это не то, чего ты хочешь. — С чего такая уверенность? — нацист наклонил голову. — Ты — амбидекстр, мой дорогой, — с легкой зловредностью подметил Союз. — Заряди ты мне с левой, удар бы я не остановил.       СССР снова поцеловал уже не сопротивляющегося партнера, немного прошел языком по клыкам, оглаживая нагревшуюся кожу. — Да и, в твоих показаниях есть нестыковки, — проворковал он в губы Рейха. — Как объяснишь возвращение в город? Не похоже это на тебя. — Италию навестил, — Германия раздраженно увернулся от губ. — А потом? — Советы иронично улыбнулся. — С чего вдруг с Великобританией сыграть решил, да еще в месте, куда мы часто с Югославией и Чехословакией ходим?       Рейх закрыл глаза, глубокая морщинка легла между бровей. СССР еле сдержался чтобы не поцеловать его аккурат туда, очень уж его умиляла эта черта жесткого и холодного лица. — Идиота кусок, — зашептал немец, сжимая кулаки. — Дурак, балбес. — Это всё? — коммунист артистично вытянул уголки губ вниз. — Столько со мной живешь, а ничего позаковыристее не выучил. — Я пытаюсь донести… сделать, — он рыкнул, притопнув ногой. — Ты говори, — Союз отпустил его руку, обхватив уже двумя руками талию. — Я мысли твои читать не умею. Придём к консенсусу. — Не придём, — он устало запрокинул голову, положив ладони поверх его предплечий. — Если я скажу, ты ещё хуже прилипнешь ко мне. Потому что идиот. Идиот с самым идиотским сердцем в мире. — Кроме оскорблений у нас сегодня в меню что-нибудь будет?       Рейх выпрямился, утомленно заключив: — Ты меня в покое не оставишь? — Нет. Теперь ни за что.       Конечно, Союз еще был обижен, что он вообще мог так с ним поступить. Но ничего, оно того стоило. В душе наконец-то наступили, хоть на время, мир и покой. Вот он, в его руках и больше никуда не денется. Если, конечно, нациста не посетит шальная блажь в ближайшее время. — Ты так хотел поступить из-за того, что я Италию избил? — произнес СССР. — Нет, не из-за него, — нацист затем жестко добавил. — Но хотя это тоже достойный повод.       Рейх задрожал: он продрог до костей. Вся одежда была насквозь мокрая, даже китель тяжелым грузом облегал плечи. Он не разрывая раздраженного взгляда прижался поплотнее к противному коммунисту: тот всегда был горячий, словно безустанная котельная. Союз заулыбался еще шире, видимо по своему истолковав этот жест: — Я перед ним извинился, — со вздохом произнес Советы. — Неужели? — Сходишь да узнаешь у него, — коммунист чуть тише раздраженно добавил. — Если эта кудрявая задница врать не будет… хотя Тибет ему не даст. — Он бы и не стал, — Германия чуть улыбнулся. — Он мой друг. — С такими друзьями и врагов не надо…       Немец обхватил пальцами его подбородок, заставив чуть наклонить к себе голову: — Ты умеришь свою ревность? — Не буду, не буду. Я тебе доверяю. Хоть голые в кровати обжимайтесь и слова не скажу. — Учту на будущее, — мило мурлыкнул Рейх, внутри немного подтаяв.       Звучало приятно: «Я тебе доверяю». — Может объяснишь все же, что шарахаешься от меня? — Союз положил ладонь на его руку, все еще сжимавшую челюсть.       Дождь сошёл на нет, темно-свинцовые облака медленно рассеивались, обнажая роскошный алый бархат заката. Коммунист вздрогнул: одежда была насквозь мокрая, рубашка так вообще словно второй кожей стала. Так и заболеть можно. Ничего, до дома бы только эту вредную задницу дотащить. Всем известно, что нет лучшей профилактики от простуды и гриппа, как хороший «прогрев». — Шарахаюсь? — нацист поднял брови «домиком». — Я про то… когда пытаюсь быть нежным, ты сразу дичишься.       Нацист фыркнул, нахмурившись, и с нескрываемым презрением произнес: — Меня тошнит от нежностей. Я тебе не барышня и не девственница, чтобы так со мной себя вести. Это унижает меня.       «А, вот оно что», — подумал СССР, сжимая его бока. — Понял — никаких нежностей. По рукам? — Так просто? — Рейх прищурился. — Ты просто так спустишь мне все? — Я думаю, — Советы поднял руки выше, немного сминая жесткую и холодную кожу. — Свое я позже получу. Сполна. Да и в конце-концов моя нога… — Ты просто утомил меня своим постоянным скулежом с ней, — сквозь зубы бросил нацист. — Как старая развалина. — Ага, развалина значит…       СССР подхватил его на руки, чуть подбросив и сквозь смех бросил: — Это ты мне говоришь? — и добавил. — Ты чуть позвоночник в трусы не вытряс, пока матушку нёс! А она меньше тебя весит. — Тебе привиделось, старость и на глазах сказывается.       Коммунист засмеялся, обхватив его покрепче, прижался щекой к мокрому лбу: — Я скучал по твоей язвительности. — Слишком нежно, — проворчал Рейх. — Действительно!       СССР ловко перекинул его, свесив через плечо: — Так лучше? — Предположим, — нацист уперся локтем в его спину, уложив подбородок на раскрытую ладонь. — Так и потащишь? — Конечно, — сжал рукой ягодицу. — Ракурс — отличный! — Ты невыносим.       Союз пожал плечами, направляясь к дому. Он посчитал, что матушка простит, если они на обратном пути не зайдут, тем более народу полон дом. Да и хватит с них двоих на сегодня впечатлений. Придерживая одной рукой дорогую ношу, расстроенно пошарил рукой в кармане, поняв, что потерял последний коробок спичек. Это его натолкнуло на мысль: правда виноват перед Югославией. Да, он легкомысленен, но и друг, в конце-концов. А ни один друг в мире не заслуживает таких грубых слов. «Надо обязательно завтра извиниться», — с досадой подумал коммунист. Что-то неделя откровенно не в его пользу выдалась. — Ты мне объяснишь, — вдруг заговорил немец. — Что ты тогда забыл у озера?       СССР задумчиво покусал нижнюю губу. — Хотел пойти мириться с букетом ветрениц.       Рейх чуть приподнялся на его плече: — Букет? Ветрениц? Мне?       И вдруг начал хохотать. Союз даже замер ненадолго. Потом тоже засмеялся: — Вот! Я же знал, что ты оценишь. — Ну и балбес ты, — сквозь смех произнес нацист, пытаясь отдышаться.       Италия чуть морщился, касаясь лица без повязок: лучше, чем ожидалось. Ссадины и синяки еще, конечно, продержатся недельку, но благо хоть нос такой же благородно ровный. Все-таки тот еще кудесник этот очаровательный азиат, хоть и пренебрежительно холодный с ним. Он стоял у окна жилища Тибета, вдыхая воздух после дождя: лучше самого дорогого вина. Пьянит, ласково касается струн души, бередя прекрасное в ней. Стоял, зажмурившись и глубоко дыша, но когда услышал знакомый смех, резко отстранился от окна, выглянув из тени:       Коммунист нес его доброго друга на плече и выглядели они… — Ах, какая жалость, — с тоскливой улыбкой произнес монарх. — Судьбу не обманешь.       Буддист появился с другой стороны, прикуривая одну из своих самокруток. Он посмотрел на пару, в его лице одновременно отразилось облегчение и легкая досада. Глубоко затянувшись дурманящим сладким дымом, выдохнул сизый шлейф на улицу. — Шли бы вы уже, — обратился он к Италии. — В такую погоду, хороший хозяин даже пса на улицу не прогонит, — лукаво улыбаясь, парировал тот. — Вот именно, — Независимый сделал еще затяжку, облизав верхнюю губу. — А вы — на выход. — Гав?       Тибет засмеялся, было что-то в этом хитром проныре и отталкивающее и притягивающее. — Хорошо, я сделаю вид, что вам это правда нужно.       Италия засиял, как начищенный пятак. Но чуть поник, когда юноша добавил: — Спите на своем матрасе. И, честное слово, лучше вам даже не пытаться ко мне подкрадываться. ***       Союз звучно чихнул, шмыгнув носом. — Смотри не помри, — бросил нацист, кутаясь в его фуфайку.       Они шли по дороге в сторону жилища Тибета. Рейх решил снова навестить друга, а Союз искал Югославию и нужно было повидать матушку. Вчера, только развесив одежду, оба завалились в кровать, не сговариваясь, прижавшись к друг другу, так и уснули. Союз фыркнул, опустив взгляд на чуть державшегося в стороне Рейха. «А ведь, закончи он тогда ту фразу…» — СССР покачал головой, лучше о таком не думать. Хотя вопросов к нацисту у него явно прибавилось. Он снова чуть более внимательнее взглянул на того: Германия просто забрал единственную теплую вещь в доме и хоть ворчал на «безвкусность и бомжеватость», явно с большим удовольствием грелся в ней. — Вымокли мы оба, — СССР недовольно буркнул. — А тебе хоть бы хны… правду говорят про заразу.       Он остановился. ФНРЮ уныло шёл по дороге с Чехословакией, держа под мышкой пару досок. Они остановились, увидев Союза и Рейха. Стояли нерешительно в паре метров друг от друга, СССР просто собирался с силами. Если с Италией было сложно, потому что того всем сердцем ненавидел, то тут был друг. А если не простит? Еще и напугал его. Немец толкнул его локтем в плечо, мол: давай, накосячил — изволь исправлять. Югославия ещё ниже опустил голову, ЧССР, ласково улыбнувшись, хлопнул его по плечу. — Ты это… брат, — Союз виновато потер затылок. — Прости, а? Вспылил я, совершенно незаслуженно на тебя накричал.       Славянин не поднимая головы, осторожно уложил доски на землю и подошёл к нему. Затем, издав что-то смежное из своего коронного междометия и слова «брат», крепко обнял друга. И не надо было слов, чтобы понять, что ФНРЮ даже не сердился. Союз расслабленно улыбнулся, похлопав друга по спине и не смея разрывать контакт. — Хорошо смотритесь, — не удержался от колкости нацист. — Как папик с любовником.       СССР бросил на него ироничный взгляд: чья бы корова мычала. Сам то ему до подбородка еле достает и худой, как подросток. Уж в сравнении с мускулистым и широкоплечим Югославией, «юный любовник на попечении» — статус, больше соответствующий зубастому. — Я как ты не могу гимны петь, — тут же на удивление едко парировал Югославия.       Рейх изогнул бровь. Славянин прокашлялся и почти идеально похожим голосом немца простонал: — С… Со-о-о-юз н-е-е-ру-уу-шимый респу-ублик, ааа-аа-х!       Советы захохотал, чуть поперхнувшись воздухом: — Во даешь! Почти один в один! — и строго, еле сдерживая новую порцию хохота добавил. — Ты смотри, не повторяй ночью главное, а то еще попутаю. И, на «ууу» выше, выше бери!       Они со славянином захохотали в два голоса, Чехословакия лишь смущенно пофыркивал в ладонь. Германия, покрывшись пятнами, еле-еле пытался сдержать надменное выражение лица, проклиная каменные дома и хорошую акустику по улице. — Раз у вас тут «славянская» мировая, — наконец произнес он, — Я пойду. — Иди, иди, — СССР фыркнул.       В то же время из дома Тибета вышел Италия. Увидев друга, засветился, чуть ли не со второго этажа спрыгнул к нему, ринувшись навстречу. Союз следил со стороны, но, пожав плечами вернулся к друзьям. — Помирились? — ненавязчиво поинтересовался ЧССР. — Можно так сказать, — коммунист снова пожал плечами и тут же с юношеским интересом спросил. — Что? Как с королевой то?       Чехословакия смущенно отвел взгляд, перебирая пальцами: — Ну я ей полочку повесил… — А дальше? — Югославия толкнул того локтем в бок. — Колись! — Чаю попили… — И? — в один голос спросили друзья.       Чехословак закашлял, постучав указательными пальцами. — Мужик, — довольно протянул югослав, пожав другу руку.       Более скромный славянин смущенно поднял высоко плечи, покрываясь пятнами и старательно пряча глаза. — А ты, — вспомнил Советы. — С Австро-Венгрией сильно пособачился?       ФНРЮ поник, помрачнел и злобно бросил: — Ничего я с ним не собачился. Но и дел с ним иметь больше не желаю. — Брось… он же не со зла, ум у него такой, — решил защитить своего, как-никак родственника Чехословакия. — Дело не только в том, — балагур пнул камешек ногой. — Там и до того… не важно, не хочу об этом говорить.       ЧССР и Союз переглянулись: видимо что-то действительно серьезное случилось, что даже отходчивый и добросердечный Югославия глубокую обиду затаил. — Что ни делается — то к лучшему, — сказал Чехословакия и кивнул куда-то в сторону.       На дорожке, ведущей к небольшому перелеску, показались Османская империя и Российская империя. Тот шёл осторожно, в одной руке держа корзину со льном, другой придерживая спутницу под локоть, пока она что-то задорно рассказывала, активно жестикулируя, при этом опираясь на костыль. — Вот неймется ей, — восхищенно-раздраженно произнес Советы. — Нет бы, дома лежать под присмотром. — Смирился, что матушка с Али-Бабой так сблизилась? — взбодрившись, с дружеской издевкой спросил Югославия. — Да, я ему когда малой был, крови и так попортил, — хохотнув, ответил СССР.       Он обратил взгляд обратно к дуэту Италии и Рейха. Те видимо обсудили что могли и нацист возвращался обратно. Взгляды монарха и коммуниста пересеклись, когда первый бодро развернулся к своему дому. Союз состроил грозное лицо и сделал жест, похожий на готовность к атакующему броску. Италия вздрогнул, запнулся и еле-еле удержал равновесие. СССР засмеялся, как и его друзья, наблюдавшие эту уморительную сцену. Рейх осуждающе сощурился. Совет развел руки: мол, что с меня, балбеса, взять. — Ох! — вдруг спохватился ЧССР. — У меня для тебя наипрекраснейшие новости, Союз! Тебе не до того все это время было, но мне тут Великобритания рассказала. — Да? — Твой сын, Россия и дочка Грузия едут на саммит и… — Я наконец-то увижу детей.       Советы лучезарно улыбнулся: а жизнь то, как бы абсурдно не звучало, налаживалась.