***
Рейх мычал себе под нос спокойную размеренную мелодию, покачиваясь в такт. Италия хмыкнул, смотря на него, чуть прикрыв глаза и облокотившись о дверной проём. — Как тебе? — немец оправил ворот пальто, не став застегивать его на все пуговицы. Подарок Союза пришёлся ему к лицу: черное приталенное короткое пальто идеально легло на острые плечи и хорошо сочеталось с военными ботинками и галифе. — Как лучшее, что я видел за свою жизнь. И пальто тоже ничего. Нацист закатил глаза, сложив руки на груди. — Италия. — Не хватает одной детали, — монарх достал из кармана сложенный в несколько раз красный кашемировый шарф. Рейх позволил ему сделать изящный узел и подоткнуть концы под пальто. Королевство Савойской династии положил ладонь на его щеку: — Не делай глупостей, сокровище, — произнес он, улыбнувшись. — Я и не собираюсь, — немец коротко подмигнул ему. — Ты хороший друг, Италия. Монарх проводил его долгим взглядом, почему-то внутри щемило, так хотелось схватить его за локоть и никогда не отпускать. — Го… какой твой красивый идёт, — вполне искренне подметил Югославия. Советы обернулся. Рейх неспешно поднимался к ним по дороге вверх. СССР улыбнулся — не поспоришь. Критично осмотрев себя, впервые пожалел, что к его «шкуре» просто не идёт изящное и утонченное. — Во, завертелся-то! — ФРНЮ похлопал его по плечу, подмигнув. — Отлично выглядишь, не переживай. Дополняете друг друга. — Спасибо, брат, — Союз вдохнул и похлопал себя по карманам куртки, нервно переступая с ноги на ногу. — Хах, прям… как, не знаю. Волнительно что-то. — Вроде… — славянин повертел рукой. — Первого свидания? СССР фыркнул, чуть покраснев и тут же постарался принять серьезный вид: — При нём такое не ляпни. А то пошлёт в долгое и счастливое… — Куда? — Рейх склонил голову. Советы разве что не подпрыгнул. Тот неожиданно быстро преодолел хоть короткое, но крутое на подъем расстояние. Как-то по- своему мило оскалившись, нацист обернулся к Югославии: — Надеюсь, не с нами пойдешь? — Больно мне надо, — югослав ответил чистосердечной улыбкой. — Тем более мы недавно с Венгрией ходили на баскетбольный матч, это было что-то… Он что-то ещё начал пересказывать Советам, но нацист немного задумался над его обращением «Венгрия». Что-то копошилось на подкорке памяти, но никак не мог понять что. Сбросив все на манеры друга Союза, Рейх взял коммуниста под локоть: — Пошли, — и добавил уже Югославии. — До встречи. Тот кивнул, поправив кепку, пожелал им хорошей прогулки. Лишь спускаясь вниз по дороге, его как дёрнуло и он обернулся. Но пара уже растворилась в дымке дня. Югославия потер подбородок, не понимая почему у него в печенках мелкими лапками скреблись зверьки беспокойства, как тогда, когда стоял под развалинами домов и в итоге не увидел больше рассвета над Косово.***
Советы запрокинул голову, глубоко вобрав в грудь морозный воздух. Рейх медленно водил головой из стороны в сторону, крепче цепляясь за него. — Все в порядке? — коммунист положил ладонь поверх его руки на сгибе своего локтя. — Голова не кружится? — Нет, я в порядке — нацист закрыл глаза, тоже наслаждаясь морозным воздухом. Площадь Мариенплац чуть припорошило, особенно крыши ратуши и церкви, что сверкали, как глазурь на пряничных домиках. Вокруг памятника Марии ровными красивыми рядами расположились лавочки Рождественской ярмарки, ветер покачивал выключенные гирлянды. Было довольно пустынно, лишь небольшие группы туристов внимательно-устало слушали экскурсовода. Рейх приподнял плечи, невольно одной рукой подтянув шарф повыше, чтобы скрыть половину лица. Когда-то здесь гремели голоса двух диктаторов, развевались знамёна над ровными черными рядами голодных до боя солдат. Умиротворяющая картина, как с открытки, вводила его в смятение. — Что, — Советы наклонил к нему голову. — Куда пойдем для начала? Нацист прикусил губу, задумавшись. — Пинакотека, — он поднял, словно спрашивающий разрешения, взгляд. — Понятия не имею что это, — СССР подмигнул ему. — Но вот и узнаю! Сначала они дошли до Старой Пинакотеки, но Рейха заинтересовало здание напротив. Прочитав на табличке «Пинакотека современности», не раздумывая потянул Союза туда. Как оказалось — это была галерея современного искусства. Начиная от своеобразных, но адекватных инсталляций, заканчивая картинами и фотографиями современных деятелей искусств со всей Европы. Нацист серьезно, вдумчиво рассматривал экспонаты, когда Красный в упор не понимал, что такого особенного в скоплении кругов и палочек. Его заинтересовал только стенд с подвешенными машинами и мотоциклами, и то, потому что эта была вполне рабочая техника. Шаги гулко отскакивали от белоснежных стен, равномерный, отдающий медицинскими учреждениями, свет детально подсвечивал безлюдные залы. Старушка-гардеробщица на входе сказала: «Можно считать, Пинакотека открыта только для вас». — Не понимаю, — произнёс Советы. Поднявшись через просторный круглый холл по лестнице мимо столба геометрической цветастой мешанины, они остановились напротив небольшого ряда картин на стене. Холсты были почти одинаковыми, менялись только наклоны мазков и цвет. Рейх действительно что-то усмотрел в них, отчего упорно не хотел идти дальше. — Иногда, для выражения чувств не подходят чёткие образы, — немец задумчиво подбирал слова, чтобы донести свою мысль. — Кажется, будто твоё сокровенное будет оскорбленно, придай ты ему вид груши или цветка… тогда ты отпускаешь разумного себя, ведешь по импульсу, желанию, бессловесному и дикому. СССР медленно кивнул, прижав большой палец к губам, и сощурился. Сделав пару шагов назад — наклонил голову, потом вернулся обратно и присел. Рейх сдавленно хихикнул: очень уж уморительное зрелище. — Думаю, я понял… — Советы встал, сложив руки перед собой. — Художника мучал запор… Нацист фыркнул громче, быстро прижав ладонь к губам. — С чего такие выводы? — Обилие коричневого и красного, как сигнализаторы потаенной боли навели меня на мысль… Рейх начал заметно дрожать от пробирающего хохота. — Балбес! — сдавленно прошептал он, еле сдерживаясь. Советы виновато улыбнулся, разведя руки: — Я пытался понять, но ничего не понял. Рейх подошёл, обхватив руку, положил голову ему на плечо: — Иногда искусство надо созерцать, а не понимать. — А можно мы посозерцаем что-то более приятное глазу? Я там видел симпатичную коллекцию чайников, кажется, символизирующих чайники. Но я не до конца уверен. Немец не выдержал и засмеялся в голос. *** Шаги отдавали легким похрустыванием, с неба плавно опускались редкие снежинки. В парке было на редкость пустынно, что позволяло целиком дышать образом снежной красоты. Вдалеке виднелась большая каменная беседка, стоявшая на возвышенности, к ней и двигалась пара. Рейх то и дело сжимался, как пружина, стоило редким посетителям парка пройти очень близко от них. Советы хмыкнул, мягким движением стряхнув с его волос искристые капли подтаявших снежинок. Тот с лёгким укором посмотрел на него. Когда они вошли под каменный свод беседки, ненадолго замерли, смотря вдаль, на виднеющиеся здания сквозь тонкие ветви деревьев. — Как же прекрасно, — нацист склонил голову, улыбнувшись. — Что всё вернули. Как было до бомбежки. Союз прислонился к одной из колон, одобрительно кивнув и с ноткой сожаления добавив: — Всё-таки то решение было слишком… жестоким. — Глаз за глаз, — Рейх глубоко вздохнул. — Древнее и неизменное правило. Они взглянули друг на друга. Резкий порыв ветра прошёлся меж колон, Нацистская Германия зажмурился. В груди Союза заныло, заворочалось — немец выглядел по иному. И это одновременно воодушевляло и что-то ломало в душе коммуниста, он никак не мог взять в толк почему. Изящным жестом, придерживая волосы, чтобы не падали на глаза, немец повернулся к нему. — Вот отсюда один из лучших видов на город! — донёсся очень молодой голос. — Германия, не для журналистов будет сказано, это пятое «лучшее место» за сегодня, давай уже выберем одно и закончим с этим. Советы без труда узнал второй грубоватый голос — Россия. Он не успел ничего сказать, как немец поднырнул к нему, разворачивая спиной к прибывшим. Германия первый замер — парочка туристов, слившихся в поцелуе на фоне снежного Мюнхена, выглядела красиво, хоть и лиц было не видно. Он поправил очки в тонкой модной оправе, обернувшись к России и репортеру-фотографу, у которого была задача запечатлеть дружескую прогулку двух государственных воплощений. — Фу, — РФ демонстративно поморщился, отводя взгляд. — Ого, не знал, что у тебя с этим проблемы! — Германия хитро сощурился, увлекая его прочь от беседки. — Это ужасно, Россия, надо быть терпимее. — Не в терпимости дело, — тот достал сигарету и закурил. — У меня детская, ладно, юношеская травма, нашёл как-то у бати среди кассет одну… Он обернулся к журналисту: — Сфоткал сладкую парочку голубков? — Нет, — юноша быстро спрятал камеру под куртку. РФ покачал головой — фотографы. Главное, чтобы не в одну статью с ним и Германией попало. А так, ему и дела нет. Россия взглянул ещё раз на парочку, оставшуюся позади: было что-то неуловимо знакомое в широкоплечем здоровяке в модной куртке. Встряхнув гривой волос с проседью, подумал, что уже порядком устал за сегодня и мерещится всякое. Хотя голоса уже потерялись вдалеке, Союз и Рейх не сразу разорвали поцелуй. СССР медленно вбирал холодные губы, обогревая и нежно терзая. Кашемировый шарф щекотал его подбородок, руки трепетно сжимали узкую спину, сминая плотную теплую ткань пальто. Немец чувственно отвечал ему, закрыв глаза, иногда запуская пальцы в его волосы. Советы напоследок чмокнул его в уголок губы, все-таки отстранившись. Но ровно настолько, чтобы видеть его глаза. Рейх, как ото сна, медленно разомкнул веки, глубоко вздохнув. Затем, коварно улыбнувшись, произнёс: — Кассета, значит… вот секрет твоего мастерства? СССР покачал головой, проведя ладонью по его щеке и снова коротко и мягко поцеловав в губы. Немец подался вперед, возвращая его. Советы довольно замычал, опустив руку, обхватил его ладонь. — Да ты замёрз! — резко оторвавшись, произнёс он. — У меня всегда руки холодные, — проворчал нацист, недовольный тем, что его нежную инициативу оборвали. — Не настолько, — Союз совершенно бесцеремонно прижал ладонь к его носу. — Да и нос ледяной. — Прекрати быть таким, — Рейх сквозь вздох произнёс. — Союзом. — Что плохого в обыкновенной заботе? Немец закрыл глаза, и, немного подумав, прижался к нему, обвив руками его спину: — Ничего, совершенно ничего плохого. Просто мне это совершенно непривычно. — Но Италия… — Друг, — Нацистская Германия поднял на него печальный взгляд. — Несмотря ни на что, он был мне другом. А у нас… все по-другому. СССР непонимающе склонил голову, хотя это звучало из вечно капризно сжатых уст очень приятно. Рейх вздохнул, проведя ладонями по его груди, прежде, чем отстраниться: — У нас изначально было всё не так. И мне жаль. — Жаль? Сердце коммуниста тревожно трепетало, как канарейка в шахте. Чувство чего-то неотвратимого жгло, ему казалось стоит хоть ненадолго упустить из вида темные, печальные глаза —и всё пропало. — Пойдем, — нацист взял его руку в свою. — Правда, замёрз. Советы крепко сжал аккуратные пальцы, всеми фибрами души моля, чтобы он наконец-то просто сказал, что задумал. Из окна светлой кофейни открывался уютный вид на тихую улицу. Красивыми хлопьями падал снег, в окнах и на улице загорались первые огни вечера. Они с Рейхом сели как можно дальше, на большой диван спинами ко входу. Молодая официантка старалась их лишний раз не беспокоить, время от времени посылая паре милые улыбки из-за стойки. Парень-бариста проявлял нулевой интерес, больше уделяя внимания смартфону в своей руке. В заведении помимо них сидела семейная пара с дочкой да мужчина, явно турист, целиком занятый своей зеркальной камерой, ноутбуком и смартфоном. Им не было никакого дела до пары. Хотя жена, поглядывая, шепнула мужу, что никак не может привыкнуть к «раскрепощенности» Европы. Тот лишь недовольно скривил губу, не смея даже пытаться прошептать своё мнение: здоровый кудрявый мужчина выглядел устрашающе, да и от тощего сквозило угрозой. Нацист медленно пил американо из большой кружки, пока Союз не отказал себе в удовольствии поесть первоклассного шницеля под глинтвейн. — Не знал, что ты любишь кофе, — произнёс СССР, откинувшись на мягкую спинку. — Мне не хватало этого вкуса, — Рейх прикрыл глаза, вдыхая кофейный аромат. Советы хмыкнул, осторожно положив ладонь на его колено. — Сколько же мы друг о друге не знаем. Банально: даже какой любимый цвет. Нацистская Германия посмотрел на почти растаявшую плёнку кремов на поверхности кофе. СССР прихлебнул свой, пахнущий вином и гвоздикой, напиток. — Красный, — вдруг произнёс Рейх, повернувшись к нему. — Мой любимый цвет — красный, ближе к терракотовому. Советы посмотрел на его шарф, аккуратно сложенный на подлокотнике — как раз такой оттенок. Его это немного кольнуло, но, посветлев, он произнёс: — А мне нравится синий, не знаю как правильно зовётся оттенок, но как ночное небо летом. Нацист придвинулся к нему ближе, устроившись головой на широком плече. Чуть подумав, водя большими пальцами по кайме кружки, спросил: — А с чего всё началось? — «Всё», это что? — Интерес твой ко мне, — он поднял на него взгляд. — Навряд ли, сидя тогда у озера, ты внезапно решил, что тебе… прям оно настолько нужно. В жизни не поверю, ты не настолько поверхностный. — Как мило, — Союз провёл рукой по его плечу. — Сочту за комплимент! Он остановился взглядом где-то на воображаемой точке, мысленно собирая обрывки минувшей жизни, складывая их в единую картинку в голове. — Думаю… все же с фотокарточки. Обмен личными делами, мне принесли эту папку с твоим именем. Открыл, и как кольнуло. Рейх хмыкнул, отпив кофе. Уголки губ на мгновение поползли вверх — да, на фотографиях он всегда выглядел восхитительно. — А твой? — СССР прищурился. — Мне тоже любопытно! Немец фыркнул, проведя рукой по его ладони на своем колене. — С душевой. Союз нахмурился, тщательно перебирая фотокарточки памяти, не в силах вспомнить, когда и где они… — Это был ты? — коммунист даже сел, прямо, удивленно взглянув на него сверху-вниз. — А я себе… ха, хотя сходится. Голос же! — Детям мармелад понравился? — Рейх улыбнулся ему, тут же скрывая лукавую деталь мимики за кружкой. Советы засмеялся, легко хлопнув его по плечу: — Только за ушами трещало! Отсмеявшись, он вдруг серьезно добавил: — Мое прибытие было под строгим грифом секретно, даже мужики были не до конца уверены, что я — это я. Как? — Как-как, — Германия пожал плечами. — Были свои информаторы всё-таки. Рейх в голове словно пролистывал уже немного поблекшие картинки воспоминаний. Рейхстаг стоял на ушах, когда поступила весть по секретному каналу, что сам Советский Союз с группой механиков посетил Берлин. Фюрер хотел отдать приказ подловить нахала и убрать где-нибудь в переулке. Кто знает, как бы пошла война, не отговори его Рейх от этой затеи. — Но следить было за тобой сложно, — нацист мотнул головой, тихо и аккуратно отхлебнув сильно остывший кофе. — Особенно, когда ты пропал, хотя знали что ты в здании… все этажи обыскали, где ты прятался? СССР прикусил губу, пряча взгляд. На этот раз немец нахмурился, что-то высчитывая в голове. Его лицо вспыхнуло: — Ах, ты сволочь, — он стукнул его по груди. — Серьезно?! — А куда мне ещё деваться было! — Советы покрылся пятнами смущения и стыда. — Я не специально, это была первая попавшаяся дверь от комнаты с картами и планами! И я не смотрел, ну, пытался не смотреть… да и не мог же я выйти из-за шторы с фразой: «Мир вашему дому — пойду к другому» и как ни в чем не бывало уйти в ночь! Нацист хмуро смотрел на него, тоже покраснев до кончиков ушей. — Фотокарточка, да? — Ну то, что я тогда видел, только укрепило… Рейх фыркнул, закрыв глаза ладонью, начал тихо смеяться. Союз позволил себе немного расслабиться, смотря на него. Такой красивый, смешливый и ласково прижимался к нему. «Может, если я скажу… что люблю его, что бы он ни удумал — тут же откажется от этой мысли?», — подумал СССР, приподняв его подбородок и, воровато оглянувшись, поцеловал. Нужно только подгадать правильный момент и быть настойчивым. Кофе, на удивление, прекрасно сочетался с пряным подогретым вином. *** Их путь вновь пролегал через парк. На улице заметно потемнело, свет фонарей мягко ложился на снежный ковер, деревья в белых шубах сверкали, как украшенные свечами новогодние ёлки. Посетителей прибавилось, в основном, романтичные парочки разных возрастов и национальностей. Рейх и Союз шли молча, лишь держась за руки. «Я хочу в одно место… не спрашивай, это секрет», — сказал немец, постучав указательным пальцем по носу, прежде чем они двинулись от кафе. Чем дальше они шли, тем волнительные становилось на сердце коммуниста. Он даже был готов обратиться к Богу, лишь бы его затея сработала. Советы повернул голову к Рейху: тот что-то мычал себе под нос, далекое и знакомое. Только коммунист не мог взять в толк что это. Но, при взгляде на него, на то, как мягкий золотистый свет ложится на точеное лицо, фата из крупных хлопьев снега ореолом окутывает его фигуру — рот просто не открывался, это казалось кощунством. Он сжимал крепче узкую ладонь, грея теплом своей руки. — Удивительно пустынно здесь, — Союз обернулся. Он сделал шаг назад: они поднялись на террасу дворцового здания. Открывался прекрасный вид на площадь и центральную часть города, вокруг не было ни души. Строение красиво подсветили прожекторами, но окна были плотно подёрнуты мраком. Мягко падал снег, зажгли дорожки гирлянд над закрывающимися лавочками. Пара подошла к каменным перилам, любуясь красотой города. Рейх начал уже насвистывать мелодию, чуть покачиваясь в такт. Союз внимательно слушал, но любопытство взяло верх: — Что ты насвистываешь? СССР смотрел на ночной Мюнхен, не в силах отвести взгляд от красоты развернувшегося города. — Шуберт, — Рейх пожал плечами. — Ночная серенада. Тебе ли не знать? — Не слышал или не помню. Тебе под стать гимн или марш. А не это. Советы повернулся полностью к нему. В Рейхе что-то сломалось, разрушилось как неустойчивый фундамент. И росло что-то новое. Или тихо умирало. Он не мог взять в толк, но чувствовал: либо сейчас, либо никогда: — Рейх, я хочу сказать… Немец обернулся, чуть склонив голову. Союз глубоко вдохнул, взяв его руку в свою. — Понимаешь, с самого начала… как бы… — он прокашлялся, сердце жалось в груди, как напуганное. — Я не испытывал ненависти к тебе. Скорее… обиду. Что ты такой умный, статный, и харизма твоя аж через фото за душу брала, но в итоге оказался тем, кого необходимо было убить. Просто не мог понять, что сподвигло тебя стать убийцей и поднять кровавое знамя за тем мерзавцем. Рейх сделал шаг ближе, теперь он вновь почти прижимался к нему. — А потом понял, когда взглянул на себя со стороны и обида прошла. Память осталась, но чем больше мы были вместе, каждое утро с тобой в одной кровати и я просто понял, что л… Нацист прервал его резко, но ласково заткнув поцелуем. — Да почему ты не даешь мне это сказать?! — вскипел коммунист, схватив его лицо в ладони и прокричал. — Что такого в этом чёртовом слове?! Люблю я тебя, л-ю-б-л-ю! Понял?! Советы замер: сказал. Точнее прокричал, но смог. С души словно камень свалился. Теперь осталось дождаться ответного «люблю» и жизнь не просто обретёт краски, а заискрится, как бриллиант под солнечным лучом. — Где твои манеры? — Рейх фыркнул. — Кричать людям в лицо — некрасиво. — Да ты издеваешься… Немец чуть приподнялся, чтобы прижаться лбом к его лбу: — Зачем кричать о том, что я и так знаю. Он расстегнул своё пальто и рубашку. Не слушая возмущения, про то что холодно и он заболеет, взял ладонь коммуниста и прижал к груди, ровно по центру. — Надеюсь, мне кричать не надо, чтобы ты понял? СССР задумчиво взглянул в его глаза. Он вслушивался к ощущениям под рукой, ему казалось что там было глухо, как в пустой комнате. Но чуть сдвинув ладонь вправо, ощутил: билось. С силой, часто, не так мощно, как его, но по-другому. В обычной жизни так сердца не стучат, только когда кровь вскипает в присутствии другого. — Хех, мой трюк своровал? — Советы убрал руку, быстро застегивая его одежду. — Почему не можешь просто сказать? Рейх пожал плечами, чуть приподняв голову, когда большие руки неаккуратно и не так красиво завязали шарф. Но с любовью и заботой. — Вечно тебе нужны ребусы да загадки, — ворчал коммунист, обнимая его. — Вот эта черта твоего характера мне совсем не по душе. — А остальное? — Остальное — милая придурь. — Милая придурь — это описание тебя целиком. — Змеюка. — Балбес. Союз умиротворенно прижался щекой к его щеке. Пускай не сказал, пускай иногда остается холодным и зажатым по отношению к нему — это все мелочи. Пыль. У них ещё много закатов и рассветов впереди чтобы сказать и больше, и теплее, и искренне. СССР обхватил его талию, прикрыв глаза. Нацист погладил его затылок, чуть склонив голову к нему. Рейху было хорошо в его объятиях. Невыносимо хорошо. — Пойдем… день скоро закончится, — он кивнул на башню с часами. Время близилось к полуночи. Скоро по площади разнесётся басистый звук колоколов, отбивающих двенадцать часов. Советы кивнул, крепче сжимая его руку. Чувство беспокойства почти улетучилось, лишь крупицы все ещё тлели в глубине сердца.***
Рейх и Советы вошли в Вавилон, до них донеслись звуки музыки. Небо заволокло цветами нежной пастели, вдалеке, как легкая волна, поднималась синева ночи. Совершенно безветренно, умиротворяющая атмосфера природы ощущалась в каждой травинке и листочке. Когда пара вышла на площадь к фонтану, перед ними развернулась чудесная уютная картина: Югославия бойко играл на скрипке, немного пританцовывая на месте, пока ФРГ пела весёлую, немного похабную немецкую песню «То, что ты мой любимый». ГДР и Германская империя подпевали ей на куплете, звонко посмеиваясь. В такт мелодии притоптывала Великобритания, держась за локоть Чехословакии, который выглядел, как самый счастливый, но обескураженный парень на деревне. Австро-Венгрия радостно, но сдержанно двигал плечами в такт, сидя между Тибетом и Италией, которые восседали на бортиках фонтана скромно, даже как-то отстранено. Российская империя легко прихлопывала и пританцовывала, иногда чуть толкая локтем Османскую империю, который задумчиво, тихо улыбаясь, покуривал трубку. — О, смотрю у вас тут весело! — радостно произнёс Советы, одарив улыбкой каждого. — Брат! — Югославия лихо двинул смычком, дерзко и звонко закончив. — Вот вас для полноты картины и не хватало! — Все парочки в городе собрались, — добавила Западная Германия, как невзначай пропев. — А главных голубков то и нет… Славянин одобрительно прыснул в тыльную сторону ладони, скосив взгляд и увидев неодобрительный прищур Двоецарствия, скромно кашлянул и выпрямился. — Голубки в голубятне, — СССР фыркнул. — А мы — дуэт. — Как верно подмечено, — не удержался Италия, заметно приободрившийся при виде Рейха. — Комедийный только. Один тащит, другой сбежать никак не может… — Ох, Италия, — Рейх цокнул языком. — Помолчи уже, весь вечер испортишь. Монарх фыркнул, сложив руки на груди, демонстративно резко отвернулся, но не рассчитал ширину бортика, соскользнул и рухнул спиной в фонтан. — Ох, боже! — тут же встрепенулся Двоецарствие. — Вы в порядке? — Живой? — подоспевший немец и буддист одинаково обеспокоенно-нейтрально заглянули к нему через бортик. Тибет и Рейх обратили взгляд друг на друга через ноги Италии, всё ещё лежавшие на бортике. Между ними возник какой-то мыслительный мост, и немец одобрительно улыбнулся. Только лицо буддиста в ответ запылало, а глаза нехорошо сузились. — Если вам интересно, — Королевство Савойской династии лежал, всё так же сложив руки на груди и слегка морщась от боли в затылке. — Живой. — А что твоей пустой голове будет, — бросил Рейх, протягивая руку. — Тем более учитывая ваш рост — не такое великое падение, — добавил Тибет, тоже протянув ладонь. Монарх проворчал что-то про разновидность ядов и про «игрок игрока увидит в поле», принимая помощь от Независимого. Тем временем Союз успел пожать руку Османской империи, позволить матушке расспросить его от «а» до «я», как прошла прогулка, к обсуждению успела присоединиться Германская империя: — Хоть довольны? — мягко спросила она. ГДР заинтересованно выглядывала из-за её спины, внимая голосам более старших. — Я, — Советы скосил взгляд, наблюдая как Рейх и ФРГ обменивались явно «любезными» репликами. — Счастлив. Российская империя умиленно вздохнула, заломив руки. Порта одобрительно кивнул, с ленивой восточной хитрецой протянув: — Тогда я просто обязан как-нибудь ночью в самый интимный час заявиться к вам и проорать, что кони из конюшни сбежали, и пожар во дворце. Императрица российская толкнула его локтем в грудь, недовольно сощурившись. Турок лишь виновато улыбнулся. — Хех, — Союз смущенно потёр шею. — Я так и не извинился… — За что? — Османская империя выпустил витиеватый табачный дымок изо рта. — Справедливости ради, смотреть как ваша матушка в одном исподнем мчится решать, кажется, даже дела со всадниками Апокалипсиса, великолепное зрелище… РИ закрыла лицо руками: — Вы меня в могилу загоните! Оба! Германская империя тихо посмеиваясь, по-дружески приобняла её, наигранно пригрозив пальцем двум мужчинам в летах, ведущих себя, как мальчишки. Восточная Германия обернулась к подошедшему Югославии: — А ещё что-нибудь сыграете? — она посмотрела на него так, как смотрят котята на связку сосисок, которую не достать. — Го, я бы и рад, — он почесал макушку тыльной стороной руки, в которой сжимал смычок. — Только уже и не знаю чего. — Может, вальс? — Осман подмигнул Российской империи. — Раз такой вечер располагающий… — Я бы не отказалась! — Великобритания кокетливо провела пальцами по пуговицам рубашки вмиг вспыхнувшего ЧССР. — Вы же умеете танцевать вальс, дорогуша? — Что вы, я… не умею, честно, — чехословак оттянул ворот рубашки, приподняв голову и поводив челюстью, словно ему стало трудно дышать. — Да и медведь мне на горло, ой, то есть, на ухо наступил! — Поправимо! — британка посмеялась, легко щёлкнув его по носу. — Осчастливите нас, Югославия? — Э… дэ… я вальсов то и не знаю, — ФНРЮ сконфуженно пощипал пальцами струну скрипки. — Как-то не в ходу они у нас были. О! Он обернулся к Австро-Венгрии, который восторженно, даже приоткрыв рот, слушал рассказ Рейха о Пинакотеке. — Австрия! — югославин охотно подскочил к нему, протягивая инструмент. — Ты же всякие кадрили-мазурки знаешь! Сыграй, а! Тот осмотрел присутствующих, смущенно сцепив руки и постукивая указательными пальцами. — Да ладно тебе! — славянин потрепал его плечо. — Мне сыграл и при всех сыграешь! Это же не штаны спустить и как начать он… — Хорошо-хорошо! — покраснев до кончиков ушей, прервал его аристократ. — Я сыграю «Венский вальс». Рейх хмыкнул, готовясь сесть рядом с Италией и внимать красоте классической музыки, но взглянув на лицо Союза, который деликатно отошёл от пар, что-то принял у себя в уме. Сняв пальто и шарф, осторожно уложил на бортик фонтана и тряхнув волосами, направился к нему. «Нет, если я приглашу его… — думал тем временем коммунист, глядя, как ГДР и ФРГ мило, по-сестрински хихикая, взялись за руки, чтобы тоже повальсировать. — Он разозлится. Не могу испортить этот чудесный вечер…». — Сними куртку, — нацист вырвал его из рассуждений. — Танцевать неудобно будет. — Э? — Э! — передразнил его Рейх и дерзко добавил. — Просто помолчи и станцуй со мной. СССР дважды уговаривать не надо было: сбросив куртку туда же, куда положил вещи немец, оправил одежду, прическу и галантно протянул руку. Нацист закатил глаза, позволяя сжать ладонь и обхватить талию. Австро-Венгрия играл изумительно. В его руках смычок словно парил над струнами, еле-еле касаясь их. Он чуть прикрыл глаза, отдаваясь мелодии целиком и в каждом его жесте сквозила утонченная энергия. Пары вальсировали легко, хотя Чехословакия больше напряженно топтался, слушая голос королевы. Османская империя кружил императрицу российскую, что-то шепча ей в ухо, от чего она то сдержанно мило смеялась, то грозно смотрела из-под низко сведенных бровей. Германская империя не отказала в танце Югославии, который жизнерадостно и со всей присущей славянской широте души отдачей готов был учиться и польстить ей танцем. Он даже произнёс ей пару комплиментов без своих шуток, отчего в душе немки расцвело забытое чувство женской гордости. Порой, среди пар, что обрели друг друга в жизни или после неё, она в монастыре своего сердца просто забыла, что тоже может радоваться вниманию. Для новой любви, конечно, она закрыта добровольно, но от того, что немного пококетничает с этим милым и немного дурашливым молодым человеком ни у кого не убудет. Особенно у Австро-Венгрии, который бросил ей понимающий взгляд и милую улыбку. Тибет чуть качал головой в такт музыке, покуривая самокрутку и не сводя взгляда с Союза и Рейха. Те хоть и держались самого края площадки для танца, все равно нет-нет, да привлекали внимание всех: они словно светились рядом друг с другом. Советы не прекращал сквозь прищур улыбаться и говорить что-то свое, «союзовское», может глупое и бесконечно милое, а может и вполне серьезное и теплое. Германия отвечал ему мягко, не скалясь, в темных глазах краски вечера становились яркими штрихами и сам он стал словно сотканным из успокаивающей атмосферы уходящего дня. — Если вам неприятно, — Италия осторожно придвинулся. — Можем уйти. — Нет, это грубо и глупо, — буддист моргнул, чуть наклонив голову вниз, обратил мудрый взгляд итальянцу. — Тем более вы неправильно поняли. Я… просто чувствую. Он сделал ещё одну затяжку, язык чуть закололо от горечи, от самокрутки шёл легкий сладковатый аромат. — Я тоже, — признался монарх, покачивая ногой. — Но они выглядят наконец-то… счастливыми. Дурно мне от этой мысли, но видимо правда: они созданы друг для друга. — Монстры, сбросившие клыки и хитин, — Независимый чуть запрокинул голову, выдыхая плотный белый дым. — И ставшие людьми в объятиях друг друга. Королевство Италия нервно фыркнул, вновь посмотрев в сторону пары. СССР чуть приподнял Рейха, слегка закружив его. Тот неодобрительно хлопнул его ладонью по груди, тщательно пряча улыбку. Монарх ощущал, что был готов выть волком. Но вместо этого лишь положил ладонь на руку буддиста. Ожидая пощечины или удара, устало закрыл глаза. Но Тибет лишь придвинулся ближе, чуть скрыв легкими тканями переплетенные пальцы. — Изумительный вечер, — прошептал Советы, медленно ведя Рейха по завершающим шагам. — Правда? — немец склонил голову, шагнув поближе к нему. — А ты… так не считаешь? Австро-Венгрия заиграл громче, скоро мелодия должна была затихнуть, улечься, как уставший мотылек. — Я думаю, — немец прижался к нему, сжав ладонями его плечи. — Что счастлив. СССР вздохнул, убирая пряди с его лица и тихо-тихо, с укором произнес: — Вот так же можно было сразу. — Тогда этот момент не был бы таким изумительным, — Рейх заглянул прямо в светлые глаза возлюбленного. — И не был бы таким особенным. — Твоя правда, — Союз устало улыбнулся. — Но крови ты мне попил знатно. И буквально тоже. Последний аккорд, смычок долго протянул утихающую мелодию. Пары зааплодировали ему. Нацистская Германия замер в руках СССР, прижавшись к нему сильно и нежно. — Всё хорошо? — Советы осторожно приподнял пальцами его подбородок. В глазах что-то мелькнуло, не чертинка, не блеск радости сердца. Другое, тёмное и печальное. В сердце почти угасшие огни беспокойства запылали, хоть и не так остро и колко. — Да, — Рейх закрыл глаза и выдохнул. — Просто устал. Советы лишь покачал головой: день выдался длинным. СССР спал крепко, закинув руку на острое плечо и немного вздрагивая во сне. Рейх смотрел на него: ставни были открыты, позволяя слабому утреннему свету озарять его черты. Немец еле-еле, как крыла бабочки, коснулся курчавой прядки над высоким лбом. В глазах дрожали искры пылающего сердца. Он не соврал — этот день был самым счастливым для него за все жизни. Немец не хотел, не мог, вся душа выла от боли. Его сжигала эгоистичная жажда день ото дня слушать его голос, ощущать нежные губы, дыхание над ухом, руки на талии и видеть самую добрую улыбку. Рейх не мог надышаться любовью. Ощущал себя ребёнком, своровавшим шоколадку с полки и ждущим наказания по совести. Но вместо справедливого суда, ему дали торт и погладили по голове. Только чувство вселенской несправедливости разъедало, разум отчаянно искал аргументы и доводы не поступать так. Он знал — сон был посланием от Бога, Дьявола, Вселенной или мифической сущности, державшей нити их судеб, не смевшей трогать их, но могущей направлять нерадивых детей. Рейх был виновен в ужасах войны, когда мирное небо над головой было расколото, люди умирали в амбарах и оврагах, горели деревни и ребёнок в лесу звал мать, разорванную осколками бомбы. Это не было игрой в шахматы, у деревянных фигур нет жизни и сердец, жаждущих спасти дорогое. И победа не стоила ровным счётом ничего. Ему дали шанс, шанс страшный. Не обещали искупления, прощения всех грехов. Простое — пепел станет частью зарождения нового. Не так было страшно немцу обратиться в пыль, как осознание, что он оставит Союза. «… — Италия, — Рейх смотрел на гладь озера. — Мне страшно. Итальянец замер, напряженно готовясь слушать того. Он застал потерянного немца, спешно бегущего к стене тумана и проследовал за ним. Монарх видел, легко читал его эмоции, но не мог понять их истоки. — Мадонна, он любит тебя! — Королевство Италия раздраженно добавил. — И ты… его любишь. К чему эти игры, Рейх?! — Любовь нас делает заложниками, — отстранено произнёс он. — Я… ненавижу чувствовать себя повязанным. Собственностью. Королевство Савойской династии задвигал руками с присущей южной живостью: — Ты ведешь себя глупо! Вот сейчас не он балбес, а ты! Союз просто хочет любить тебя. И ты хочешь любить его. — Я на грани, — Рейх обхватил одной рукой свою шею. — Я чувствую… что скоро мне придётся платить по счетам. И тогда… ему будет больно. Невыносимо больно. А так может уляжется, забудет. — Глупости, какие же глупости ты несешь, сокровище! — Италия затряс руками. — Какие счета? Это всё твоя совесть! Никто ничего с тебя уже не требует — ты мёртв! Смерть со всех снимает долги. Нацистская Германия обхватил свои плечи, смотря куда-то на грудь Италии. Взглядом он был в бункере, где в свете тусклой лампы было видно тело и разводы крови. Когда он понял — он уйдёт следом. — Слишком много боли, — Рейх ощутил, как подступил ком к горлу. — Понимаешь? Я не хочу больше никого ранить. Ни себя, ни тебя… и его. Особенно его. Монарх лишь устало вздохнул, готовясь ободряюще обнять, когда из ниоткуда на него налетели, опрокидывая в воду.» Рейх ощущал, как сердце покрывается инеем в груди, тело наполняется свинцовой тяжестью. Можно отказаться — пока не поздно. Ещё есть шанс отогнать карающую длань и остаться. С ним. С любовью, с друзьями старыми и новыми, с бескрайней свободой от оков. Встречать рассветы и закаты в тихом счастье. «Нет», — боль в сердце улеглась, в душе поднялось тепло. Тогда он был бы всё тем же монстром, просто спрятавшим клыки. Незаслуженно греющимся в тепле человеческой любви. Но час настал — пора уходить во тьму, где ему и место. Немец улыбнулся, прижимаясь к широкой теплой груди и слушая размеренное сердцебиение. «Мой дорогой, — Рейх закрыл глаза. — Моя любовь». Союз что-то пробормотал во сне, довольно хмыкнув. Его рука покоилась на опустевшем месте, у груди алел плетеный браслет. Сердце все ещё ощущало тепло и билось радостно, предвкушая новый день и ласковую утреннюю улыбку сквозь клыки.