"Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая или кимвал звучащий." (Первое послание св. Ап. Павла к Коринфянам)
(30 seconds to mars — stay) — Думаешь, они не облажаются? Хосок улыбается «тактичному» вопросу Кима Тэ. — Думаю, будет как всегда, — пожимая плечами хмыкает он. Зеленая трава отражается на ярком солнце. Белизна декора слепит глаза. Немногочисленные, но абсолютно всем знакомые люди достойно одеты в вечерние костюмы и пиджаки. В этой толпе Юнги и Чонгук, разумеется, не-в-белом: идеально выглаженные черные смокинги со светлыми рубашками. — Выглядите, как гости на свадьбе, — хихикая, оповещает их Хосок, пока Тэхен едва ли не по траве катается вместе с маленьким, но очень активным Чону. Юнги недовольно сощуривается, скукоживая постную мину. — Очень смешно, лавандовый мальчик, — бурчит он, и тут начинает ржать уже Тэхен. Хосок и правда сегодня ловэнда-бой: нежно-лавандовый костюм с укороченными чуть зауженными брюками и белой, с голубоватым отливом, рубашкой, чуть задранные в присущей ему манере хулиганства рукава сорочки и пиджака, эстетичная бабочка в тон основному оттенку костюма. — Кто бы там мычал, — парирует он, смотря на Тэхена, который одет точно так же, как он. Сука, абсолютно. Вот вообще. — Обидно, когда любовники закупаются в одном магазине, правда? — отвлекшийся от разговора с очередными гостями Чонгук вставляет свои пять копеек в прекрасную перепалку и, подойдя ближе, привычно опускает руку на талию Мина, наблюдая за «играми дикой кэт» Тэхена и Чону, — зато они подходят под декор, тебе так не кажется? — шоколадные глаза касаются усмехнувшегося Юнги. — Если бы выбирал я, не напихал бы в каждый угол вашу гребанную лаванду. — Не переживай, — улыбается чуть шире Чонгук, — в спальне ее нет, — и тут же получает тычок в ребра и сверкнувший идеально-черный цвет волос на затылке уходящего Мина. — Он, кажется, немного нервничает, да? — почесывая за ухом, спрашивает Хосок и склоняет голову вбок, теперь тоже смотря вслед Юнги. — Конечно, — хмыкает, пожимая плечами, Чонгук, — а ты бы не нервничал на собственной свадьбе? Хорс задумывается, воткнувшись глазами в очередную мраморно-белую вазу с высокими густыми «колосками» лаванды в ней. — Да, верно, — соглашается он, только когда подошедший Тэхен с ребенком на руках спрашивает о том, не хотят ли они спиртного успокоительного. — А тебе все еще можно, да? — усмехаясь, задает вопрос Чон. — Мы не такие дурные, как вы, чтобы случайно сделать ребенка без плана, — встав в позу великопризнанной королевы, фыркает Тэхен и передергивает плечами, поворачиваясь к Чону. — Зайчик, твой папа очень-очень непунктуальный человек, — сюськается с ним, как со своим собственным, а мелкий любит так называемого дядю едва ли не больше, чем саму свою семью. — Па… — малыш пытается понять, что имел в виду «дядя Тэ», не особенно въезжая в понятие пунктуальности в свои весьма небольшие годы, — плохой? — … да-а-а, — протупив несколько секунд, тут же расплывается в нахальной улыбке Тэхен и, смотря на ребенка, высовывает язык и склоняет голову вбок, отчего Чону начинает заливисто смеяться и болтать ногами на руках старшего, — папа плохой, — уже посмеиваясь, повторяет ему Тэхен. — Плохой! Плохой! — у Чону, как бывает каждый раз при взгляде на, о господи, дядю Тэ: срабатывает безотказный синдром волнистого попугайчика, пока у отца семейства в лице Чон Чонгука закатываются глаза, и окончательно заканчивается терпение. — Господи, Хорс, угомони их обоих, — махнув рукой на двух детей (при том, что тот, что постарше, по его скромному мнению — дебил), Чонгук разворачивается и живо вливается в толпу в поисках Юнги. — Ты можешь вести себя прилично хоть раз? — вздыхает, оборачиваясь к любовнику, ЧонХо, пока Ким, разрешив Чону ухватиться за свои пальцы и встать маленькими ножками на его, блять-господи-боже, лакированные ботинки, делал маленькие шажки, а детеныш бодро командовал, какой ногой и в какую сторону «его робот» должен сделать очередной шаг, дергая за пальцы Кима. — Как будто я не вижу, что ты в восторге, — усмехается Ви, не отвлекаясь от важного занятия, — ты от меня просто без ума. И, увы, Хосок не может ему возразить. Юнги обнаруживается в отдалении от всеобщей радости — ему сейчас кислее всех. Не хочется ни алкоголя, ни сигарет, ни поцелуев — нервное состояние доводит его до ручки, а, внезапно, трепетные попытки Чонгука успокоить раз за разом терпят оглушительное фиаско. — Успокойся и возьми себя в руки, — просит Чонгук, присаживаясь на корточки перед Юнги, оккупировавшим самый крайний, украшенный, как и все, белым и лавандовым, стул. — Это же легче, чем меня хоронить, так чего ты?.. — вместе со своими херовыми попытками подбодрить он заглядывает почти мужу в глаза, улыбается, обозначая границы шутки, но получает лишь недовольное лицо и такой взгляд, от которого в былые времена леденели кости. — Еще одно такое сравнение, и я поженю тебя на твоей собственной левой, — желчно цедит Юнги, поднимая на молодого мужчину убийственно-черные глаза, — или правой, смотря кто из них тебе больше помогал в жизни. И, вопреки всеобщему мнению о дрянных характерах и катаклизмах, Чонгук не может сдержать улыбки, потому что именно этот недовольный треп и означает, что младший пытается взять себя в руки и собраться с силами. Брюнет вздыхает и цепляет руку Юнги, лежащую на остром колене, сжимает худую ладонь, прикладывается к внешней стороне губами не слишком, но манерно, ощущая истинные попытки Истинного пересилить волнение и — от нее же — тошноту. — Я уже говорил, что люблю тебя? — Черт, Чонгу, дай мне собраться, — и вот теперь во взгляде Юнги нет никакого недовольства, лишь красными буквами жесткое и жестокое «помоги или отъебись», а дальше бегущей строкой: «но, так как помочь ты не можешь, просто отъебись, и я сам все сделаю». И тут Чонгук уже бессилен. Альфа кивает и оставляет жениха в стороне, понимая, что действительно ничем не поможет. Максимум — предложит «для храбрости» добротный коньяк. Что угодно, чтобы через четверть часа они все уже были хотя бы «более-менее, ну, чуть-чуть», иначе церемония полетит в ебени матери, и Гук знает, что главные мадамы этого дома в лице Юнги и Тэхена за это его потом сожрут. Юнги окидывает робким взглядом спину уходящего почти мужа. Едва ли не рвет пиджак — плечи за последний год раздались в ширину. И неважно, что костюмы отшиты всего месяц назад — Юн видит эти натянувшиеся складочки между лопаток. Плевать. Через каких-то жалких пятнадцать минут ему будет плевать и на это. Перед глазами скоропалительно бегут моменты прошлого: его первый визит в дом Чон, когда оба, казалось, возненавидели друг друга, многочисленные скандалы, доходящие почти что до драки, недопонимания и споры в виде полномасштабных катастроф. Течки… облизывая губы, Юнги закрывает глаза и опускает голову, потирая по краю воротничка отглаженной рубахи. Нет, у него чистая шея. Но собственная внутренняя горячка не отпускает ни на миг. Они оба знают, что новый отсчет начнется с этого дня. Чонгук не подает вида, но на самом деле чувствует едва уловимые перемены запаха за литром духов и химозными блокаторами. Оба знают, что с этого дня, как только получится закрыть церемонию и остаться вдвоем, они действительно начнут принадлежать друг другу. И теперь уже — навсегда. Юнги думал об этом неоднократно: когда они вместе ездили отдыхать, видел почти незаметный, хорошо заживший шрам на шее Тэхена, прекрасно зная, как должны выглядеть метки. Тогда же он заметил нечто подобное, но куда более яркое на реберных дугах Хосока: слева, прямо на боку. «Кощунство», — Чонгук только пожал плечами, не отвлекаясь от попытки как следует загореть в чертовой Испании. Юнги поймался на том, что не так уж и много знал о метках омег — их как-то особо не жаловали, да и проходили они куда быстрее, не оставляя даже запаха по истечении пары лет, в отличие от тех, что оставляли сами альфы. В его голове не было знаний о том, как это должно выглядеть, как это будет и что будет, если подобное окажется на теле Чонгука, но однажды — раз и навсегда — Юнги уже решил: они оба будут меченными. Чтобы каждый из них был доволен и остался прав. — Ты готов? — Чонгук спрашивает по истечении нескольких удушливо-долгих минут. Юнги вздыхает и смотрит прямо в глаза так отчаянно, что сомнений не остается. Разумеется, нет. Альфа только усмехается, опустив голову вниз. Не готов, как и всегда, но придется выкручиваться. Вся их совместная жизнь строится на отсутствии готовности и внезапных решениях, событиях, признаниях. Должно быть, по-другому произойти просто не могло. — Не упади в обморок, — шепчет тихо и ему на ухо, сжимая ледяные светлые пальцы в своих чересчур горячих руках, вдыхая совсем аккуратно запах чужих волос и ощущая с первой секунды постепенное ослабевание блокаторов или нарастание чужого предтечного состояния, — ты очень бледный, — аккуратно трется по виску младшего, не замечая, как замершие Хосок и Тэхен с ребенком на руках наблюдают за теряющейся в обилии гостей картиной. — Я от природы бледный, очень смешно, — желчно парирует Юнги, но и сам подмечает кипяточные руки альфы — понимает, что тому страшно абсолютно так же. И он напуган так, как не был напуган ни перед одной перестрелкой. Потому что сегодня вверяет себя без выстрелов и ультиматумов одному единственному человеку и — навсегда. И по доброй воле. Еще бы глава мафиозного клана не чувствовал страх. — Не хотелось бы отвлекать, — басит подошедший Тэхен, оправляющий чуть встрепанные после игр с Чону волосы, — но через пару минут ваш выход, ребятки, — он улыбается едва заметно, — или хотите даже на свадьбу опоздать?***
(pentatonix — hallelujah) Они стоят лицом к раскрытой книге перед которой — пара колец. Книга открыта на «Аве Мария». Книга — Библия всех католиков. — Отче наш, — негромко начинает Юнги. — В руки Твои мы вверяем нашу совместную жизнь, — подхватывает Чонгук, продолжая в унисон с омегой, — пребудь с нами в наших скорбях и радостях, благослови наш труд и усталость, благослови наш отдых… Они читают единственно-верную для них молитву на два голоса, смотря строго перед собой, смотря в окружающее их летнее безоблачное небо, положив руки на края листов открытой книги, соприкасаясь плечами. Все смотрит на них. — Помоги нам добросовестно исполнять обязательства, которые мы взяли на себя, — с хрипотцой волнения почти шепчет Юнги. — Научи нас истинной верности, глубокому смирению по отношению друг к другу и любви, лишённой эгоизма, — таким же трепетным шепотом произносит следом Чонгук, поворачивая голову к избраннику. — Даруй нам терпение и мудрость в воспитании наших детей, — Юнги облизывает губы и сглатывает вязкую слюну, чувствуя, как бледнеет еще сильнее от собственного волнения. — Пусть наша семейная жизнь будет наполнена любовью, которая других людей привлечёт к Тебе, — Чонгук говорит это, смотря на чуть опущенную голову Юнги. Юнги чувствует, как старший смотрит на него. И подхватывает, снова читая на два голоса: — … а каждый миг нашей совместной жизни дай прожить во славу Твою, — решив повернуться, Ги не ожидает наткнуться на взгляд пронзительных американово-черных глаз и выдохнуть в одночасье с женихом завершающее связанное «Аминь». Хосок с Тэхеном маячат на заднем плане абсолютно молча, смотрят на нечто повисшее в воздухе — заставляющее всех, даже Чону, замолчать. — Аминь, — повторяет Юнги, чувствуя, как на палец возвращается снятое только для церемонии сегодня утром кольцо. — Аминь, — вторит с едва заметной улыбкой Чонгук, ощущая холод светлого металла на безымянном. — Черт, да целуйтесь уже… — бурчит очень тихо Тэхен, чем вызывает коллективный смешок — не удерживаются даже сами виновники торжества. Юн закрывает глаза, когда скулы касаются как огонь горячие пальцы; Чонгук — когда ощущает дыхание на искусанных от нервов губах. Где-то со стороны слышится тихое тэхеново «наконец-то», когда прикосновение губ становится очевидным и очевидно-удушливым. Они оба не прочь и задохнуться вот так. И никто из этих двоих не чувствовал себя более счастливым, чем сейчас. — Я люблю тебя, — столкнувшись лбом ко лбу и смотря в глаза, тихо шепчет Чонгук, удерживая только что — мужа — за скулы руками. — И я… я… — Юнги пытается сказать, но не может, не отводя глаз, чувствуя, как большие пальцы снова только что — мужа — стирают, не в пример температуре кожи, его горячие слезы. Чонгук только кивает, приоткрывая губы, пытаясь сдерживать собственные крайние эмоции. — И ты, — кивает темноволосый мужчина — поцелуй приходится прямо на след скатившейся слезы, и руки Юнги сжимаются на тонкой чонгуковой талии, вцепляясь в него намертво от кипящего в венах счастья, пока Чонгук повторяет, — и ты…***
— Ещё мартини? Тэхен улыбается блядско-кокетливо и покручивает полупустой высокий бокал в пальцах, не сводя глаз с Чон Хосока. — Только если лично в твоей аудиенции. ЧонХо подавляет самодовольно усмешку и не перестаёт оглаживать чужое бедро под скатертью праздничного стола. Он прекрасно понял, что Ким Тэхен имеет в виду. И, кажется, уснут они только под утро. Юнги хмыкает, делая вид, что не заметил чужих игривых взглядов. В конце концов, они все тут уже взрослые, и Юн понимает, что друзья не просто засыпают в обнимку и целуют друг друга в щёчку на «привет» и «пока». Они трахаются. Притом, так, что позавидует даже он со своим Чон Чонгуком. Каждый желает чего-то своего: кто-то взаимопонимания, кто-то — мира и денег (хотя Юнги с трудом понимает, как в одно пожелание для мафиозной семьи уместились эти понятия). Хосок желает побольше приятных моментов, и чтобы Чону хорошо спал по ночам. Тэхен желает (очевидно, себе самому) побольше времени проводить с ребёнком. Скорее, наставляет. Хотя куда ему уж теперь. Они сидят за столом вплоть до сумерек, пока не зажигается внешний свет, озаряя стол и гостей сотнями жёлто-белых фонариков. МинГи почти не вслушивается в музыку. Чонгук поворачивает голову к бывшему любовнику и нынешнему супругу, улыбается едва уловимо. — Разрешишь тебя пригласить? — короткий поцелуй в висок оседает на тонкой коже. Юнги кивает. — Разрешу. Чувствуя руку Чонгука на собственной талии, младший на краткий миг отпускает себя, позволяя закрыть глаза — он знает, что Чонгук не позволит ему упасть, если что, подхватит и будет остаток вечера носить на руках. — Ты горячий, — тихо произносит Юнги, сжимая пальцы брюнета. Чонгук улыбается, переводя слова в шутку. — Как и всегда. Они оба знают причину — у старшего скоро гон. Возможно, почти сейчас, но ради Истинного он оттянет подкатывающее к горлу рычание ещё на несколько часов — ещё немного, чтобы побыть абсолютно спокойными и абсолютно счастливыми.***
Они остаются одни только глубокой ночью. Гости расходятся по своим автомобилям и покидают их дом. Усталость бьёт под колени — никто не ожидал, что празднество затянется на десять часов. — Устал? — Чонгук осторожно касается лба омеги губами, сразу замечая горячность светлой кожи. Мин только кивает измученно и прижимается виском к грудине мужчины. Тэхен появляется будто из-под земли. — Ну, мелкого мы забираем, — с хитрющей улыбкой начинает темноволосый, — думаю, нам всем пора отдохнуть, к тому же, кажется, у кого-то очень ароматные духи, — улыбка перерастает в оскал, — не хочу быть свидетелем примирения под звездами, — и уходит, посмеиваясь, пока Юнги молча пялится парню в след. — Так заметно? — спрашивает у Чонгука чуть погодя, оставшись в одиночестве посреди заднего двора. — Я спасаюсь только выпущенной длинной рубашкой, — хмыкает негромко Чонгук, — у меня уже часа два стоит. — Истинность, — вздыхает МинГи, облизывая сохнущие губы, — остальные почувствовали бы только сейчас. — Хочешь, чтобы я сходил с ума от ревности? — улыбаясь, спрашивает Чонгук, — не думал, что ты будешь настолько жесток со мной. — Думаю, что меня не к кому ревновать, — Юн смотрит в обе стороны, делая вид, что ищет конкурентов, пока тяжёлая рука прижимает его за талию ближе к альфе в костюме. — Разве что к твоим фантазиям, — брюнет ухмыляется, опуская голову и поражаясь наглости теперь узаконено своего мужчины, — скажешь, что ни о чем не фантазировал последние два часа? — голос Гука становится патокой, — если расскажешь, могу и исполнить, — губы медленно прижимается к аккуратному уху омеги, — или ты предлагаешь мне угадать? И Юнги со всей своей выдержкой, лицом и маркой уже не сможет ему отказать.***
В спальне едва-едва горит приглушенный свет. В спальне — двое. Сильные пальцы развязывают галстук-бабочку, медленно расстегивают пуговицы рубахи, когда Юнги поднимает голову. Он никогда не чувствовал себя бОльшим мальчишкой. Чонгук улыбается, продолжая совершенно медленно и даже официально его раздевать. — Боишься? — голос супруга звучит тише, чем всегда в этой комнате. — Много чести, — фыркает, но все же с улыбкой, омега, — не думал, что даже после замужества придётся тебя бояться, — рубашка летит на пол, и теперь приходит очередь Юнги возиться с бесконечной россыпью пуговиц, пока Чонгук молча, почти смиренно, ждёт. — Ты… Уже скоро, ведь так? — задаёт прозрачный вопрос брюнет усмехающемуся альфе. — Это ты так спрашиваешь, когда у меня гон? Юнги не сдерживает смешка, стягивая со старшего верхнюю одежду и уже собираясь приняться за ремень брюк, как вдруг Чонгук, опережая его желания, опускается на колени, в пару лёгких движений освобождая омегу от остатков одежды. Юнги замирает, впервые в жизни боясь двинуться и сделать лишний, неуместный теперь шаг. (halsey — not afraid anymore) Чонгук медленно приникает и опускается губами высоко на чужое бедро. Закрывает глаза, скользя пальцами по бедрам и коленным сгибам сзади, погружая младшего в густой плотный вакуум с ароматом лаванды и их собственными запахами. У Юнги захватывает дыхание — это все будто… Будто в первый раз. Будто он снова чёртов зелёный девственник. — Чонгук… — у темноволосого омеги перехватывает дыхание, а запах стоящего на коленях альфы начинает казаться вязким и тягучим. Он так взволнован и совершенно не понимает, что делает Чонгук, — зачем… на колени? — еле выговаривает, пораженный и потрясенный, успевая только считать секунды затяжно-медленных прикосновений губ к бедрам, покрывающимся мурашками от контакта с чужими теплыми губами. Чонгук не открывает глаз — прижимается носом к мягкой коже и медленно мерно дышит, раскрывая губы, чтобы сказать хриплым шепотом то, что должен был произнести еще очень давно, но постоянно чего-то ждал: — В твоем лице я обрел нового Бога… У обоих заканчивается воздух и свет — это больше, чем мог вынести Мин Юнги. — Только Боги достойны Богов, — отвечает совсем тихо, пока темноволосый мужчина поднимается с колен, чувствуя дрожь. Они оба дрожат. Четко совпадающие циклы выбивают из-под ног последнюю землю. Уложив ладони на гладкие скулы супруга, Чонгук целует его в лоб, словно боится сорваться через один жалкий миг. — Тогда мы оба — новое вместилище всех богов, — пальцы скользят дальше и застревают в жестких миновых волосах, — старых и новых — любых, — слова Чона теперь звучат так, будто он продолжает давать алтарные обеты, — потому что для меня не существует другого Бога. А дальше Юнги не помнит себя. Запахи мешаются в одну большую комбинацию, которая может говорить только об одном: они — Истинные. И Юнги любит и ненавидит истинность разом, потому что она связала их крепко и — за горло. Никому теперь не сбежать. — Тебя трясет… — шепчет часто дышащий Чонгук, оказываясь сверху — над Юнги. — А у тебя дрожат колени, как в первый раз, — парирует сам Юнги, даже не замечая, как под давлением альфы у него расходятся ноги. Чонгук усмехается, но ничего не произносит в ответ. Касается под ухом влажными от слюны губами, скользит ладонью по напряженному бедру. — Уверен, что хочешь? — спрашивает во второй и последний за всю их совместную жизнь раз. — А ты уверен, что хочешь заняться со мной любовью? — Юнги фыркает и почти что шипит, чувствуя, как от нетерпения кровь закипает в жилах. Пальцы рук дрожат от предвкушения, пока грудную клетку рвет очередная попытка вздохнуть. Чонгук смеется почти ему в губы и накрывает их своими, медленно заводя запястья парня куда-то на подушки — наверх. Кажется, что они целую вечность не были вместе. На коже играют тепло-песочные тени, запахи можжевельника, жасмина, апельсина и сандала забиваются в легкие и оседают там нерастворимыми соединениями имя которым — Жизнь. Новая Жизнь. Потому что другой больше не будет. Юнги сцепляет ноги за чужой спиной, обхватывая ими талию Чонгука, хватает за волосы, разрывая поцелуй насильно, и смотрит прямо в глаза, исходящий на «нет» от запаха истинного рядом. — Что? — хрипит едва соображающий Чонгук. МинГи глотает слюну и вздыхает, набирая в легкие побольше воздуха, давит пятками на поясницу, заставляя прижаться к себе, чтобы никто из них больше не смог перевести желание в игру. — Просто возьми меня, — его слова звучат как новая и единственная мантра, которая им сейчас нужна. Чонгук задыхается запахом младшего, слюна вязнет и обволакивает язык и десны ровно также, как чужая смазка обволакивает пальцы где-то там, внизу. — Да я готов!.. Черт… — ругается Юнги, ударяя раскрытой ладонью в плечо альфы, который слишком медлит, который хочет быть грубым и нежным за раз. — Злишься? — едва-едва улыбается Чон Чонгук, перехватывая скользяще-влажными пальцами лодыжки супруга и закидывая их себе на плечи, пока Юнги ладонями упирается в изголовье кровати. — Ненавижу, — усмехается Мин, закрывая глаза и кожей чувствуя улыбку супруга. Чонгук действительно улыбается. — И я тебя люблю.***
Попытки сдерживать стоны оказались глупыми практически сразу. Через пару минут оба забыли, что в доме они не одни. Через десяток — забыли собственное имя. Взмокший, с прилипшими кончиками волос Юнги хватается за такие же влажные плечи Чонгука, ища опору хоть где-нибудь, толкаясь бедрами навстречу и сцепляя зубы, чтобы не закричать. Словно он никогда не делал этого раньше — словно им никогда не было так хорошо. Руки скользят по коже, мышцы пресса и ног немеют и горят синим пламенем, но никто уже не способен остановиться. Чонгук сошел с ума, как только за ними захлопнулась спальная дверь. Всего лишь умеет до определенного момента скрывать собственное безумие. И собственный так вовремя начавшийся гон. И Юнги был прав: сейчас или никогда. И Юнги прекрасно знал, что хочет быть не просто супругом — частью выбранного им альфы. И не на время — навеки. Сухие от бесконечных вздохов губы касаются взмокшей сильной шеи брюнета — Юнги собирает прозрачные солёные капли со смуглой кожи, закрыв глаза. Он находит правильное для себя место практически сразу — там, где легко бьётся под кожей. Урчит хрипло и трется по коже носом, чувствуя, как пальцами начинает все сильнее сжимать волосы Гука на затылке. Будто пытается зафиксировать голову любовника. — Юни… — альфа сбавляет темп, поднимая глаза на младшего, как-то слишком странно урчащего, — что ты хоч… — Перевернись на спину, — перебивает его МинГи и чувствует, как ноги спускаются на кровать, как Чонгук хватает его за задницу и переворачивается на лопатки, позволяя омеге быть сверху. Он улыбается, тяжело дыша. — Что ты задумал? Юн ухмыляется. — Узнаешь. Он начинает двигать бёдрами в том же темпе, в котором до смены позиций двигался сам Чонгук, кусая губы, напрягаясь стройными телом. Он наклоняется к Гуку, не переставая практически прыгать на нем. Альфа пахнет болезненно остро, горячий, как раскаленная сталь — забываясь, Чонгук откидывает голову и стонет пронзительно, сжимая пальцами ягодицы омеги. Юнги в упор смотрит на бегающую кровь под жилами чужой шеи. И не может больше ждать. Зажав волосы Чона в руке, он целует напряженную шею, касается влажной соли языком, как всегда делают альфы — будто уводит от себя подозрения. И впивается в ткани зубами, прокусывая верхние слои кожи. — Юнги! — Чонгук, не ожидая, вскрикивает, выгибается, но уже не может уйти от прошивших кожу зубов. Ощутимая боль мешается с удовольствием: он слышит, как Юнги урчит, чувствует, как больно вспороли зубы и стонет от того, как собственный член глубже погружается внутрь любовника. Юнги, внезапно, знает, что делает, не останавливает движений ни на секунду, сглаживая одно ощущение другим, и оставляет на вечно свободном и свободолюбивом Чон Чонгуке пока ещё не зажившую метку, которая означает только одно: Чон Чонгук теперь — занят. Он — Его. — Доволен? — еле слышно усмехаясь, шепчет Чонгук, пока Юнги чуть осоловело, но удовлетворённо кивает, аккуратно целуя прокушенную рану и тихо урча, — теперь… — Чон ухмыляется, напрягая пресс и тут же — обратно переворачивая Юнги на спину, — моя очередь? — глаза горят, пока он вновь закидывает ноги любовника себе на плечи, зная, что подобную позу молча его избранник не перенесёт. Слишком глубоко, чтобы молчаливо принимать фрикции. И Юнги тоже это знает. И Юнги обожает Чонгука за то, что ему известно абсолютно все.***
— Еще… еще н-немного… — со стороны покажется, что Мин Юнги бредит, что мир замыкается где-то вот здесь: где-то, где рождается истинная связь. Стоны Чонгука едва ли не перекрывают низко-бархатный голос Юнги. Шлепки кожи о кожу накладываются ритмичной композицией на существующие сливающиеся сейчас голоса. Они пропускают момент, когда обоим в головы ударяет оргазм — Чонгук не осознает, как, кончив, продолжает толкаться на слабеющих обожженных мышцах, как внутри тяжелеет и распирает узел, как целующие шею губы резко сменяются зубами и как хрипит от навалившейся силы чувств и эмоций его Юнги. Мин стонет и дергается в сторону по инерции, зацепляя следом за собственным стоном очередной оргазм от связавшего их узла. Скулит и ощущает, как в уголках глаз выступают слезы; раскрывает рот и пытается не задохнуться густым запахом жасмина и можжевельника, плачет и просит вцепиться зубами крепче, пока собственные мышцы живота ходят ходуном, пока мышцы бедер расслабляются и снова приходят в тонус, по законам природы подгоняя альфу, заставляя его кончать досуха; Чонгук чувствует привкус крови на губах и рычит плотно-контурно, вжимаясь в чужую промежность крепкими бедрами без малейшего расстояния между: узел тянет его дальше — вглубь, пусть глубже он уже и не может; у Юнги пульсирует внутри, доводя до крайностей их обоих, заставляя омегу дергаться на кровати и сжимать волосы на затылке насквозь мокрого Гука, чтобы тот никогда, ни за что не расцеплял острых зубов. Чон отпускает только спустя час, когда слабеет и расходится сцепка. Только успев выйти, он падает на кровать рядом без сил, пока Юнги, разложенный на смятых простынях, не может сдвинуть впервые за несколько часов расслабленные ноги. Он чувствует, как печет сбоку на шее, чувствует, как болит. И совершенно не ожидает ощутить прикосновений чужого языка к глубокому укусу. — Чонгу… — выдыхает и закрывает глаза, полностью обессилевший. Он что… зализывает собственную метку? Совершенно тупая и счастливая улыбка прорезается на губах. Температура тела мнимо переваливает за сорок. Юнги проваливается в полудрему на несколько минут, чтобы вновь вернуть себе трезвое мышление. Чонгук, едва удерживая собственный вес на руках, урчит, словно большая кошка, и зализывает метку, которую только что оставил сам. Потому что он знает: никакие кольца не свяжут их крепче, чем это. Никакие обещания не сравнятся с тем, что останется с Юнги навсегда. Потому что они любят друг друга. Даже пройдя через Ад. Чонгук никогда не мог назвать себя счастливым, но может — сейчас. Потому что каждый из нас, даже отринувший Бога, способен обрести его вновь. Достаточно лишь пройти этот путь. Пройти путь через тернии — к звездам.***
(pharaoh — caramel) Тэхен вываливается из комнаты только в первом часу дня, весь измятый и сонный. Сзади за талию обнимает Хосок, мягко целует в загривок и прикусывает за чуть оттопыренное ухо. — Чону? — зевая, спрашивает КимТэ, еле запахивая расходящийся без пояса халат. — Спит, — они выглядят так, будто дрались полночи. От них за километр прет розой и специями с чем-то хвойным. Измазанные друг в друге. Фактически — в прямом смысле. — И кто из нас молодожёны? — растрепанный с утра Мин Юнги появляется в гостиной через минуту. Ким Тэхен давится смешком и прижимает ладонь к губам. — Мы просто немного расслабились, — разводит руками младший, пока Хосок уходит на кухню, варить кофе, — а вот вы… — КимТэ показушно облизывает губы и кивает на глубокий укус, посиневший вокруг тёмным контуром, — крутое ощущение, да? — и ухмыляется. Юнги изгибает бровь, запуская руку в жесткие спутанные волосы. — О чем ты? — Ну, ты ведь тоже оставил метку, я прав? — улыбка становится скользкой, — согласись, властвовать над кем-то — просто охуенно. Чонгук проходит мимо с огромным синяком на шее, делая вид, что не понял, о чем говорят омеги. — Как ты вообще выжил? — тихо спрашивает он у Хосока на кухне, — я даже голову повернуть не могу в сторону. — Советую не дёргаться и ждать, — пожимает плечами ЧонХо, снимая турку с плиты, — это пройдёт через пару недель. К тому же, у меня он на ребрах, а у тебя… — Хосок усмехается, — почувствуй себя омегой, глава клана Чон — Чон Чонгук. И, смеётся, когда Гук недовольно кривит губы. Это уже потом он поймёт, насколько круто иметь метку, потому что изменения в рубцованной коже как-то сломают реальность: почему-то, чувствительные ткани, почему-то усиленная реакция на истинного, почему-то — охуеннее каждый раз. Тэхен, в общем-то, был прав, когда сказал Юнги, что обоюдные метки — это заебись. С недавних пор он, в общем-то, согласен.***
В дверь стучат настойчиво и громко. Юнги просит открыть. Чонгук, слушаясь, оставляет мелкого на диване и быстро подходит к входной, раскрывая и даже не удивляясь появлению Тэхена с Хосоком. — Юнги, нужно поговорить. — КимТэ с серьёзным лицом хватает омегу почти что за шкирку и тащит в сторону ванной комнаты, захлопывая за обоими дверь. Хосок остаётся в гостиной, провожает омег взглядом. Чонгук находит решение любой проблемы сразу. С улыбкой поворачивается к Хорсу и гостеприимно предлагает: — Коньяк?***
— Что ты сказал? — неверяще повторяет в третий раз Юнги, а Тэхен расхаживает по большой ванной взад-вперед, стреляя злым взглядом в сторону старшего. — Ты слышал! — в голосе явно намечается истерика. Юнги опускает голову вниз, смотря на двухнедельный электронный тест в своих руках. — То есть, ты хочешь сказать, что… — Да-да, что две недели назад мы трахнулись на вашей свадьбе! — размахивая руками, истерически начинает Тэхен, — Юнги, скажи, что это неправда и бред! — он разворачивается к усмехающемуся омеге, — я ведь даже не был течным… мы ведь просто… — У истинных такое, вроде, бывает, — робко произносит Юнги. Тэхен опускается на пол, возле стены, и прижимается спиной к кафельной плитке. Пальцы вплетаются в волосы, пока юноша прикрывает глаза. — Пиздец… — тихо выдыхает он. Кажется, они с Хосоком попали.***
— Может, коньяка? — на автомате предлагает Чонгук, только завидев омег, выходящих из ванной. — Тэхену нельзя, — Юн усмехается, замечая, как у Кима ссутулились плечи, — тебя обрадовать, Хосок? (kansas — dust in the wind) На самом деле все были, вообще-то, рады. Тэхен дулся и строил из себя обиженную императрицу из рубрики «трагедия» не более часа, Юнги и Чонгук просто поулыбались и пожелали удачи, потому что дети — это действительно сложно, а Хосок выглядел мрачнее и серьёзнее всех, но уже по пути в сеульскую квартиру Тэхена заявил, что они покупают здесь дом, что избавиться от ребенка он ему не позволит и, если КимТэ начнет параноить, хоть на девятом месяце позовет его замуж, чтобы все остались довольны. Соврал Чон Хосок только в одном — он сделал Тэхену предложение не через девять месяцев, а через неделю. Правда, отмечали скромное " — Согласен? — Да» соком: Тэхен — из-за беременности, Хосок — из чувства солидарности, но оба были довольны. Через пару месяцев они переехали в Сеул — Юнги был безумно счастлив (нет), а Чонгук действительно порадовался переезду брата. Больше всех был счастлив Тэхен, который выклянчил у своего альфы собаку и возился с ней сутками, пока не начал жаловаться на боли в спине. Хосок шутил, что скоро у них будет два ребенка: их родной и собака, за которой теперь ухаживал он. Тэхен во время всей беременности был дико капризным, но Хосок то ли терпел, то ли и правда был рад носить шатена на руках в ванную, частенько стоять у плиты и выполнять странные поручения парня. Он никогда не думал, что сможет еще раз стать счастливым. И в этот раз, похоже, действительно навсегда.