admiring the shadows

В комнате практически постоянно темно, через всегда задернутые плотные шторы редко когда пробивается тусклый свет — самая угловая и самая мрачная комната досталась, иронично, именно Наоки. Кан старается не появляться здесь без особой надобности, да и чаще всего они все собираются в просторных залах библиотеки, шумят большой компанией в столовой или курительной. Здесь слишком спертый воздух, а стены давят сверху, спрессовывая черепную коробку и вызывая приступы паники. И как он тут ещё не скатился в депрессию? — Эй, Наоки? Завтракать будешь? — позвал Кан, аккуратно постучав в дверь, но ему не ответили. Разве что, кажется, раздалось шевеление изнутри, по ту сторону. — Будешь голодным ходить до обеда. Открывай уже. — Откуда ты знаешь, что я здесь? — послышался недовольный голос Наоки из-за двери. — Потому что я знаю тебя лучше других. Открой дверь. Скрипнули несмазанные петли, и дверь медленно приоткрылась, явив Кану бледное лицо с отпечатком скуки и усталости и всклокоченные волосы. — Я зайду. — Я не разрешал! — Это не вопрос, отойди. Фыркнув себе под нос и явно послав в сторону Кана парочку непечатных выражений, Наоки подчинился и впустил его в заваленную бутылками, скомканной бумагой и каким-то мусором комнату. Презрительно хмыкнувший Кан вручил Наоки поднос с завтраком и закатил рукава. — Ну и свинарник. — Ваша критика очень важна, оставайтесь с нами. Кикучи решительно распахнул шторы и открыл окно настежь, разгоняя застоявшийся сырой воздух, и порыв ветра взметнул пыль с подоконника. — Когда в последний раз вещи стирал? — Ммм… вчера. — Ясно, давно. Наоки обиженно цыкнул и поджал губы, словно надувшийся воробушек. — Я не просил тебя убираться у меня. — Меня не надо просить. Садись завтракать. Пришлось подчиниться, и, расположившись за низким столиком, Сандзюго любопытно наблюдал за тем, с каким остервенением Кан убирает мусор вокруг в большой пакет. Вот с таким же лицом он располосывает Искаженцев во время очищения, Наоки своими собственными глазами наблюдал. Больше не хотелось. Слишком уж уверенным и сосредоточенным выглядит Кан, будто и не человек вовсе, а машина какая-то. — Это что? — О. Ммм, фоторамка? Кан смотрит на него как на идиота, держа в руках фотографию в, действительно, фоторамке — она отыскалась в каком-то из заваленных вещами углов. — Это я вижу, — говорит Кикучи с нажимом и тщательно вытирает запылившееся стекло рукавом рубашки. — О… — Что там, что там? Хироши, покажи и мне! — Это же твоя фотография. — Ну я не обязан помнить обо всех вещах в моей комнате! Покажи. Наоки получает рамку в руки и замирает. На старой черно-белой фотографии они втроём с Каном и Акутагавой, ещё живые и счастливые. У Рюноске чуть более взволнованный из-за болезни взгляд, Кан улыбается более искренне… а сам Наоки выглядит вдохновленным. Вдохновленным писать, созидать новое. Через пару лет Акутагава умрет, совершив суицид от отчаяния и безнадежности, следом, через семь лет, умрет и Наоки. Кан останется один, потеряв двух близких друзей, но продолжит быть сильным и жить за всех троих. Ещё и почтит их память, основав премии… — А, эта… забыл, что она здесь, — бормочет Наоки неуверенно и прячет фотографию под столик. Аппетита уже и в помине нет. — Скучаешь по жизни? — О чем ты, Хироши? — Наоки давит хитрую улыбку, но получается жалко. Почему именно он, проживший долгую жизнь, спрашивает об этом?! — Я и сейчас жив, хехе! Вот, видишь! Руки-ноги на месте. — Ты специально вернулся за ней домой? Кан с беспокойством смотрит на то, каким растерянным становится лицо Сандзюго, как его взгляд, потерявший блеск, воровато убегает в сторону. — Там… там осталось несколько дорогих мне вещей. Я хотел забрать их, — наконец признаётся Наоки. — И вдохновение, да? Там осталось то, что помогало тебе писать. — … ты съездишь со мной ещё раз? С удивлением смотря на смущенного собственной идеей Наоки, Кикучи просто не может отказаться сейчас. Если поездка за тем, что до сих пор важно для Наоки, позволит ему вернуть вдохновение и перестать торчать в мрачной комнате… … значит, все будет не зря.