admiring the shadows

Сакутаро не умел, мягко говоря, ничего. Вероятно, без помощи Сайсэя и тех, кто был достаточно добр, чтобы помочь ему подняться, повязать пояс и причесаться, Хагивара был бы совершенно бесполезен и в бою, и в жизни. Его не просили помочь на кухне. Его не просили помочь с уборкой. Его не просили сходить за покупками. Однако у него были другие замечательные качества, за которые Хагивару ценили и любили в библиотеке. Он умел слушать и делал это искренне, даже если ничего не мог сказать собеседнику (или скорее докладчику) в ответ. Часто он слишком стеснялся сказать что-либо в ответ, однако никто не умел играть на струнных так, как Сакутаро, и это действительно могло успокоить даже самую беспокойную душу. Сайсэй помнил, как треснула его новая мандолина, которую Хагивара долго и удивительно придирчиво выбирал в лавке, куда его пригласил Танидзаки: он приобрел там изящный сямисэн и остался очень доволен качеством. Если честно, Сайсэй уже и не смог бы припомнить последний раз, когда он видел друга таким серьезным и сосредоточенным — и это Хагивара, у которого все из рук валится! Нахмурив брови, он постукивал по деке и подкручивал колки, пока Сайсэй, раскрыв рот, недоуменно косился в сторону других инструментов. Однако он редко когда видел Хагивару настолько счастливым, как в тот день, когда они втроем шли обратно в библиотеку, и он прижимал к груди новенькую лакированную мандолину. А потом она треснула, очень обидно и непредвиденно: Хагивара споткнулся об уголок ковра на лестнице и растянулся на ступеньках. Он плакал так горько, что Сайсэю пришлось пообещать на ближайшие праздники вновь вернуться в ту лавку за новым инструментом. Только тогда ему удалось остановить поток слез и вытереть их уже насквозь мокрым платком.

***

Одним осенним вечером после ужина осталось несколько пирожных, которые Сига не разрешил съесть остальным: они предназначались Хагиваре, и Сайсэя попросили угостить его. Кто ведь, как не он, знает, где прячется друг вечером, не желая участвовать во всеобщем веселье? Он и правда выглядел немного грустным в тот день (даже если он так выглядит всегда, значит, в тот день было особенно заметно). Сакутаро обнаружился в глубинах читального зала, да и то лишь потому, что проходивший мимо Сайсэй услышал тихий звон струн. Что-то остановило его, не позволив сразу себя обнаружить, и он замер, слушая мелодичные переливы. «В ночном поезде потушены фонари, затхлый воздух пропитан уныньем, в глубокий сон погружены пассажиры. Я встаю один, окно открываю — овевает лицо ночная прохлада. Там, во мраке, над черной равниной летят, все летят куда-то огненные мошки — беспросветную мглу пронизывают в долгом полете. Но куда же куда мчится мой поезд под негромкий перестук колес поздней ночью?» Звон струн, как и негромкий голос Хагивары, прекратился, вместо них послышалось тихое бормотание, и Сайсэй, опасаясь, что испугает его, негромко подал голос: — Саку? — А? Сай, это ты? — в голосе Хагивары будто прозвучала нежная радость, и он отложил гитару в сторону. — В-все в порядке? — Сига-сан испек пирожных на всех желающих, попросил отнести парочку тебе, потому что ему показалось, будто сегодня ты был грустнее, чем обычно… Сайсэй вышел из-за книжных полок и с облегчением выдохнул: Хагивара лишь немного смущенно улыбался. — Да? Мне приятно, что за меня волнуются… Все хорошо, правда. Я просто… хотел попробовать… — Написать песню на собственные стихи, да? — Сайсэй рассмеялся и протянул тарелку с пирожными. — И как успехи? — Хочешь послушать? — Хагивара, кажется, воодушевился. Он держал пирожное обеими руками за бисквит, чтобы не запачкаться, но все равно на кончике его носа уже появился крем. — Разумеется. Я… немного подслушал, извини. Не мог удержаться. По-моему, было здорово, только я бы попробовал взять на тон ниже. Улыбнувшись в ответ, Хагивара вытер руки о хаори и вновь взялся за гитару. Теперь, когда рядом был лучший друг, возлюбленный и родственная душа, ему было одновременно и тревожно, и спокойно, как бы странно ни звучало со стороны. И теперь у него был слушатель, который при этом и сам умел играть. Надо было постараться. Немного нервно потрогав натянутые струны, Хагивара запел подрагивающим голосом, набирая уверенность с каждой новой строкой и смотря на собственные пальцы на грифе, что было даже к лучшему, потому что иначе восхищенный взгляд Сайсэя точно бы смутил его. «Здесь на берегу трава не растет. Какой же печальный берег! Когда смотришь на волны, кажется, что одна накрывает другую. Белая вечерняя луна словно плывет меж волнами. Я смотрю на сосны в безлюдных дюнах, смотрю на птиц в небе, на корабли в море…» Хагивара внезапно замолчал, и Сайсэй не сразу понял, что он просто не может продолжать. По его щекам медленно катились слезы, а кончик носа, на котором еще виднелись следы крема, покраснел. — Саку! Что случилось? — Ничего, просто… я так рад, что ты со мной здесь. Что ты слушаешь меня, кормишь сладким, одеваешь и… — Да? — …и все еще любишь меня, — Хагивара так жалобно всхлипнул и принялся тереть глаза кулаками, что у Сайсэя сердце сжалось, и он подсел ближе, чтобы обнять его за плечи, — у тебя столько терпения… — Ну-ну. Помнишь, Саку? «Мы две души, сплетенные в одну». Конечно, я тебя люблю, иначе и не будет. Оставленная на время гитара одиноко смотрела в высокий темный потолок бездонным глазом розетки.