Рандеву с Жизнью

      Я открываю глаза.       Передо мной мутными серыми пятнами скачет мир. Как ни вглядывайся в него, как ни пытайся понять замысловатых образов — едва ли удастся узнать в них хоть что-то. А ещё нестерпимо болит голова, но боль эта странная. Вроде, как и нет её, нечему там болеть. Но она есть, как сверло в мозгу.       //Калибровка…       //Предупреждение: неизвестная ошибка!       //Оповещение: принудительная отмена калибровки систем!       Я чувствовала аккуратные поглаживания по моей голове. Кто-то мягко водил ладонью, залезая в стыки брони (опять почти не имеющийся), едва ли не дотягиваясь до процессора. Под этими руками хотелось умереть.       Нет, не так.       Под этими руками хотелось жить. Наконец-то не существовать, а дышать полной грудью.       Но… Я, кажется, опять что-то забыла. Воспоминания мельтешили передо мной. Глубинные файлы (файлы?) появлялись перед моим внутренним «я», проматываясь. Вот тут меня сбивает машина, там я встречаю автоботов… Далеко, слишком далеко! Было что-то ещё, что-то близкое. Здесь другой мир, здесь «Светлая» тьма, смена тела на корпус, корпус на тела, тела на корпус, корпус на тела…       Последний файл, который регистрировал мой мозг — это пистолет в моей руке и команда нажать на курок. Быстрая команда, почти не зарегистрированная. Решение точно было сиюминутным, необдуманным.       Что привело меня к этому?       Было ли что-то после этого?       — Моя Искра, — голос сверху разрезал тьму моих мыслей. Голос казался знакомым и был моим спасением. Мне лишь стоило сфокусировать взгляд, и я бы смогла увидеть того, кто говорил. Но желания не было. Волны блаженства разливались по моему телу (корпусу), и я не могла бороться с ними. — Ева.       Поглаживания остановились. Голос не изменил свой тон: кто-то говорил всё так же притягательно и знакомо.       Я пошевелилась, понимая, в каком странном положении нахожусь. Моя голова точно покоилась на чьих-то коленях, торс был в воздухе, как будто кто-то сидел, а ноги (сервоприводы) лежали на холодном полу.       Я молчала. Выключила (моргнула), а после несмело открыла окуляры (включила глаза?).       Оптимус сидел на троне в главном зале Арка, а я полусидела полулежала на его коленных шарнирах.       Я склонила шлем (голову) набок, с интересом всматриваясь в знакомые алые линзы.       — Что… — голос звучал слабо, — что случилось, Оптимус?       //Анализ…       //Предупреждение: неизвестная ошибка!       Оптимус ничего не отвечает: лишь тянет меня к себе на колени полностью. Я неловко обхватываю его манипуляторами, возвращая себе хоть какую-то опору.       — Это сложно, — тянет Оптимус, и я чувствую, как его ЭМ-поле окутывает меня. Давит на меня, подчиняет себе, и я смиренно принимаю его. Хочу этого.       Хочу, и не задаю лишних вопросов. Знаю лишь то, что что-то не так, но это «что-то» мало интересно мне сейчас. Разве имеет что-то значение, когда я сижу вот так, здесь, с Оптимусом?       — Я… — и всё же, я помню, кажется, я опять сменила свой корпус на человеческое тело? Я бегло осматриваю себя. Нет. Наверное, нет, потому что я сейчас всё ещё нахожусь в своём кибертронском корпусе. Это был сон? — Я запуталась, — жалобно тяну я, хватая Оптимуса за манипулятор. Чувство неопределённости некомфортно для меня.       Но Оптимус лишь снисходительно смотрит на меня.       //Предупреждение: ^%##@%*(*%*       Я хмурюсь, пытаюсь отстраниться от Оптимуса, но тот не даёт мне сделать этого. Прижимает к себе сильнее. Я чувствую температуру его корпуса, слышу звуки размеренно работающих механизмов.       Мой корпус отвечает едва заметными вспышками удовольствия на поглаживания Оптимуса. Вновь нестерпимо хочется закрыть глаза и уснуть. Возможно, спать так несколько десятков или даже миллионов лет. Что-то похожее на принудительное введение в стазис.       — Ева, — вновь меня зовут, и я с трудом заставляю себя посмотреть Оптимусу прямо в алую оптику, — моя Искра, всё закончилось.       Я склоняю голову набок, нерешительно хмурюсь. Я не знаю, как относиться к словам Оптимуса. Что закончилось? Что-то должно было закончиться? Моя память меня подводит: файлы пусты, я не понимаю, к чему ведёт мех.       Тогда Оптимус берёт меня за подбородок и отворачивает мой фейсплейт в сторону, туда, где виднеются иллюминаторы.       За ними пустота. Едва ли сам космос может выглядеть так чёрно, так невозможно пустынно. Там нет ни звёзд, ни планет. Там нет ничего, а Арк будто висит в бесконечном чёрном полотне.       Это «ничего» меня пугает.       — Где все? — спрашиваю я, сама не знаю, кого именно ищу. Всегда нас было двое: я и Оптимус. Всё…       И тут я замечаю то, чего раньше не замечала: колбы. Те самые колбы, которые, кажется, были в ином измерении. Только теперь наполнение у этих импровизированных стендов совсем иное.       Нет, не так.       Всё то же. Просто лица там иные.       Я с лёгкостью узнаю знакомые корпуса и тела: какие-то остались почти в первозданном виде, а что-то было настолько изменено, что смотрелось просто-напросто гротескно.       Все мертвы? И их убил…       //Предупреждение: отмена анализа!       Оптимус успокаивающе гладит меня большим пальцем по щеке, и я отбрасываю странные, богомерзкие мысли. Всё становится вмиг неважным и невозможным, когда мы сидим вот так, вместе.       — Я подумал, что ты хочешь их видеть, моя Искра.       В какой-то момент Оптимус тянет меня ближе к себе, а в следующий миг я чувствую его губы на своих губах.       Сопротивляться не хочется.       И пусть в каких-то старых, полустёртых кодах мне что-то вопит начать вырываться, я игнорирую эти подозрительные сигналы. Зачем убегать, если мне сейчас так хорошо?       Теперь все эти бесконечные попытки уйти мне казались смешными: очевидно, что самой судьбой нас с Оптимусом было предначертано быть вместе, если даже смерть и перерождение не смогли нас разорвать. И всё же, была в том и польза. Я бы никогда не стала ценить мои отношения с Оптимусом, если бы не тот путь, что прошла.       — Я хочу быть с тобой, — я разрываю поцелуй, слыша недовольный рык Оптимуса. Сперва его ЭМ-поле вспыхивает недовольством, но как только он слышит и понимает мои слова, оно меняется на удовлетворение.       — Ты уже, — Прайм хмыкает и звучит так, словно я произнесла самую очевидную на свете вещь. Возможно, так оно и было. Может, так оно и звучало.       Но Оптимус больше не разменивается на обычный разговор: он вновь тянет меня к себе, ближе, глубже, словно точно хочет растворить меня в себе. Я знаю, что будь у него такая возможность, то он бы не медлил ни секунды. Также я знаю, что уже вряд ли не хочу этого.       Я охотно отвечаю на все действия меха, и где-то глубоко внутри своего разума удивляюсь решительным, будто бы не своим действиям. Подступающее удовольствие лишает меня последних шансов на анализ происходящего. В конце концов, что не случилось раньше — меня это привело сюда, а здесь я чувствую себя хорошо.       //Предупреждение: неизвестная ошибка!       Сквозь поцелуй я чувствую, что Оптимус улыбается. Его ЭМ-поле продолжает открыто выражать радость, удовлетворение, обожание, страсть и что-то очень тёмное, голодное: несдержанные эмоции обрушиваются на меня, и я начинаю примерять их на себя.       А что, если я позволю себе полюбить Оптимуса так же, как и он меня? Плевать, кто руководит им: он сам, Дефект, тёмный Прайм — это не важно. Если я, наконец, перестану бороться, то, возможно, получу то, чего так давно хочу?       Это был один из тех выходов, которые я всегда от себя отталкивала. Но почему? Из-за гордости? Страха?       Я ощущаю нетерпение: оно струится по нейроцепям, толчками эмоций выплёскиваясь в моём ЭМ-поле. Я хочу, но чего — не знаю. Точнее, не могу признаться себе в этом. Стыд прошлой жизни (отчего вдруг ставшей прошлой?) мешает мне отдаться наслаждению. Возможно, моё желание низменно и вызвано этим возбуждением, которое прямо сейчас возникает под действиями моего Прайма?       Опять ко мне тянутся чужие штекеры, но в этот раз совершенно с другой целью: они больше не передают мне переработанный энергон, а заставляют извиваться от приятных импульсов, образовавшихся в месте стыковки. Но хочется большего.       Я неудовлетворённо ёрзаю на коленных шарнирах Оптимуса, стараясь привлечь его внимание к моей проблеме. Мне почти что больно, и эта боль хорошо согласовывается с удовольствием. Хочется получить импульс, разрядку, после которой меня, наконец, отпустит.       Я точно наркоман во время ломки. Но мой наркотик прямо здесь: я крепко держусь за Оптимуса и чувствую, как под моими руками (манипуляторами) прогибается чужой металл и слезает краска.       Оптимус едва ли жалуется на это, скорее, наоборот.       Я чувствую отголоски веселья от всеобъемлющего ЭМ-поля Оптимуса: ему смешно от моего нетерпения, и мех, будто наказывая меня за всё, что было до (кажется, в наказание мне обещали что-то другое), медлит.       — Чего ты хочешь, Ева? — Оптимус спрашивает тихо, но каждое его слово тяжёлым камнем обрушивается мне в аудиосенсор. Трудно сфокусировать свои мысли на осмысление этого вопроса, но я стараюсь ухватиться хоть за что-то.       — Я… быть с тобой хочу, — слабо отвечаю я и вновь тянусь к губам Оптимуса, но тот отворачивает от меня голову. Ухмыляется.       — Действительно? — я чувствую манипуляторы Прайма на моей паховой пластине (где моя одежда?), и пытаюсь прислониться к нему ещё ближе, хотя это уже и невозможно, — и как же?       Я недовольно хныкаю. Оптимус играется со мной, а я в нетерпении и мне уже очень сложно говорить. Глосса (язык) заплетается, будто я пьяна.       — Как хочешь этого… ты, — наконец, отвечаю я и в награждение получаю разряд тока в стыки брони внизу.       Меня дёргает от яркой вспышки удовольствия, но этого всё ещё недостаточно для того, чтобы получить так нужную мне перезагрузку.       — Откройся.       Я не успеваю обработать приказ Оптимуса: мой корпус (тело) сам выполняет команду. Тихий щелчок прерывает тишину тронного зала Арка, и я ощущаю, как Прайм входит в меня пальцами.       //Предупреждение: #$&^$@^       Я пытаюсь отключить надоедливые оповещения, настолько неуместные в этот момент, но ничего поделать с ними не могу. Где-то перед внутренним взором до сих пор мельтешат ярко-красные ярлыки, оповещающие о сбоях.       Я слышу ещё один щелчок и бросаю взгляд ниже, туда, где вскоре должны быть соединены наши с Оптимусом корпуса. На секунду мне становится стыдно, но лишь на миг. Неприятная эмоция забывается в ту секунду, когда Прайм чуть приподнимает над собой.       Пытаюсь сделать глубокий вдох, но вместо этого запускается вентиляция внутренних систем.       //Предупреждение: внутреннее повреждение порта!       Боль приходит резко и перебивает удовольствие. Инстинктивно хочется встать, но сильные манипуляторы не позволяют мне подняться. Слышу ещё несколько щелчков и вижу, как штекеры Оптимуса выходят из стыков его брони.       Один из них — особенно крупный, заходит мне за спину, и я чувствую, как около моей шеи проходят разряды статического тока. Ещё миг, и Оптимус подключается ко мне где-то в области головы.       //Оповещение: соединение установлено!       //Предупреждение: принудительное отключение болевых протоколов.       //Предупреждение: невозможность фиксирования болевых ощущений, опасность отсутствия самосохранения!       Оптимус начинает двигаться, и вместо вспышки острой боли я теперь ощущаю лишь удовольствие. И всё же, мой взгляд фиксирует подтёки энергона подо мной. «Это плохо», — понимаю я, продолжая фиксировать всё поступающие и поступающие предупреждения о повреждениях. Оптимуса едва ли заботит физическое состояние этого тела: металл прогибается там, где держит меня Прайм. Наши системы соединены, а мои разъёмы повреждены.       Теперь удовольствие не отрывочное, вовсе нет. Оно нарастает с каждым мигом, и я стараюсь забыться в нём. Наверное, это и есть моё правильное положение в жизни. Я здесь, с ним, вот так.       Кажется, когда-то Оптимус говорил о том, что Бондмейтами не становятся, если одна сторона не хочет этого.       Но я — хочу. Уверенность эта странная, будто искусственно выращенная, но она есть. Растёт с каждой секундой, неумолимо.       Оптимус толкается в меня глубже; штекеры присоединяются ко всем возможным разъёмам, но теперь передают не энергон, а информацию. Я теряюсь в чужих эмоциях, принимая их за свои. Физическое и ментальное удовольствие становится единым.       Мне недостаточно. Мне хочется большего, больше, чем я могу здесь и сейчас взять, но точно меньше, чем то, что может дать он.       //Предупреждение: @$^&^#@#^       Мой корпус в какой-то момент совсем перестаёт подчиняться мне: процессор даёт чёткую команду обнажить камеру с Искрой, и я бестелесным призраком наблюдаю за этим со стороны.       В грудном отсеке у меня действительно Искра. Настоящая. Нежно-голубого оттенка. Но это правда. Это реальная Искра, моя душа в физическом обличии. Откуда?       Эта мысль — последняя осознанная. Дальше всё моё существо теряется в чужой воле.       Сквозь бесконечные потоки информации я чувствую отголоски недовольства Оптимуса. Я не до конца понимаю, что в такой момент могло его расстроить, поэтому стараюсь его успокоить.       Ну же, Оптимус. Это я, всё хорошо.       Щемящая нежность (отчего она появилась во мне?) переполняет меня.       Очень яркий свет.       Мои окуляры едва ли его регистрируют: это почти то же самое, что смотреть через телескоп на Солнце. Но мне, к удивлению, не больно.       Свет этот вовсе не греет, а обжигает: в какой-то момент мой процессор заполняют ошибки о боли, не имеющей очага. Я не чувствую её, но точно знаю, что она есть. Бесконечные предупреждения, горящие ярко-алым (или это чужие окуляры?), выскакивают то тут, то там.       Но в один миг всё прекращается. Когда и моё удовольствие, и свет наших с Оптимусом Искр достигают максимальной точки, я всё понимаю.       Мне вдруг становится всё очень просто и понятно, и вмиг все тайны пропадают. Ломаются под гигабайтами информации, попадающей мне прямиком в файлы процессора, хранящие память. Чужие файлы. Мою память.       Нашу общую память.       Общую жизнь.       Мне хочется орать. Орать от боли (боль теперь вполне реальная: всесторонние ограничения и вирусы сняты по приказу того, кто их в меня намеренно вкачал), от понимания беды, в которую попала, но я знаю: поздно. Настолько поздно, что даже повторный выстрел себе же в голову ничего не изменит. Как не сможет изменить даже сам Бог.       Впрочем, мой Бог не захочет ничего менять.       Теперь я знаю, что за иллюминатором никого нет. Вообще нет. В целой Вселенной. Знаю, что меня сводили с ума. Медленно, планомерно. Специально.       Я не смотрю в сторону Оптимуса, но знаю, что он улыбается. Он счастлив. Чертовски, блять, счастлив.       Я слышу чужие мысли. Безумные, почти физически ржавые мысли. Мне не нужно ЭМ-поле, чтобы понять, что думает Прайм, о чём беспокоится. Впрочем, он и не беспокоится.       — Ева, — раздаётся отовсюду, и я отключаю окуляры. Чтобы не видеть его. Чтобы не чувствовать эти прикосновения. Чтобы не ощущать где-то глубоко внутри, в мельчайших микросхемах, в нейроцепях процессора, в самой Искре, его. — Моя Искра.       Теперь — буквально.

***

      Год.       Два.       Три.       Сто.       Тысяча.       Сто тысяч.       Миллион.       …       …       …       — Оптимус, — я склоняю шлем набок, подобием кошки (знакомое название… чего-то), ласкаясь к… — моя Искра.       В награду я ощущаю аккуратные поглаживания в области грудного отсека.