(Слово/ОТП)-челлендж

Хэнк отстранённо поигрывает пистолетом и вздыхает с едва заметной усталостью в голосе. Равнодушный блеск металла в свете тусклого фонаря кажется таким успокаивающим, что лейтенант не знает, плакать ему или смеяться. Да сил в любом случае нет ни на то, ни на другое. Хлопья снега посыпают голову пеплом, и за их тихим шуршанием почти не слышно чужих шагов. Шаги лёгкие, размеренные, и эта механическая поступь заставляет Андерсона покрываться мурашками. Хэнк раздражённо сжимает в руке оружие, с такой силой, что белеют костяшки пальцев, и отводит взгляд. А Коннор смотрит щенячьими глазками, улыбается так по-человечьи сочувственно — и не поймёшь поначалу, что губы его — синтетика, кровь — бирюзовый тириум, а кости — из белого пластика. Лейтенант хотел бы побыть наконец один. Коннор хотел бы позадавать личные вопросы, добраться до тёмных уколов подсознания, куда не осмеливается заглянуть даже сам Хэнк, забраться напарнику в самую душу, будто и так он там мало места занимает. Для Андерсона каждый такой вопрос — что удар раскаленным ножом меж ребер. Черная сталь почти как живая трепещет в руке, и Хэнку отчего-то становится смешно; подумать только, пистолет на ладони и «человек» напротив сделаны из одних и тех же шестеренок. Какая ирония: один из них может Хэнка убить, другой же — стать, наконец, его спасением. Понять бы ещё, кто есть кто. Коннор с таким отчаянием пытается вывести лейтенанта на разговор по душам, что тот наконец сдаётся. Да, хотел убить себя. Почему? Да потому, что жизнь — дерьмо, и алкоголь уже давно не помогает. Потому что ты, глупая железяка, никогда не поймёшь, каково это — просыпаться по утрам с дикой злостью на весь мир, а в первую очередь — на себя самого, ненавидеть каждую клеточку своего существа и, не находя сил взвести курок и приставить к виску, убивать себя медленно и методично, отравляя кровь сигаретным дымом и литрами спирта. Ты, черт возьми, не поймёшь, каково смотреть на кого-то с безумной жаждой во взгляде и чувствовать, как внутри каждый орган сводит болезненной судорогой; знать, что жажда эта никогда не будет утолена, и все равно продолжать на что-то слепо надеяться, бить кулаками в стены, пока те не почернеют от крови, без конца ломиться в запертые двери, а после — агонизировать на холодном кафеле в припадке отвращения к каждой прожитой секунде жизни; в конце концов, как это невыносимо — отчаянно верить, что бездушная машина однажды научится любить. Жизнь — дерьмо, и с этим ничего не поделаешь. Интересно, ответь он так на самом деле, понял бы его Коннор? Конечно же, нет. Струпья снега сыплются вниз бесконечным ленивым потоком, и Хэнку просто хочется раствориться в нем без остатка. Коннор начинает рассуждать о глупости девиации — всего лишь очередной программной ошибки; Андерсон слушает с нехорошей ухмылкой на лице, а потом направляет ствол туда, где вместо живого сердца — набор серебристых винтиков. На лице андроида не вздрагивает ни один мускул, и это приводит лейтенанта в ярость. — Ну а ты сам-то что, Коннор? Боишься смерти? — Вы же знаете, лейтенант, — произносит машина с тенью виноватой улыбки, — я не могу умереть. Киберлайф заменит меня, вот и все. Хотя… мой ремонт в случае чего влетит Вам в копеечку. Андерсон ждет еще несколько бесконечных мгновений. Может, хотя бы отступит на шаг назад? Нервно дернется при щелчке предохранителя? Отведет взгляд и несмело, одними губами прошепчет о том, как хочется еще хоть немного пожить? Лейтенант отчаянно ищет на лице андроида хоть что-нибудь: ужас, предвестие бури или покорность судьбе, жажду по единственному глотку воздуха. В стеклянных зрачках отражается только пустое зимнее небо и блики от фонаря, и лишь дежурная ухмылка привычно блуждает по губам. Пистолет в руке наконец перестает дрожать. Грохот выстрела разрывает тишину снежной завесы, и по рубашке RK-800 невыносимо медленно расползается лазурно-синее пятно. Коннор смотрит на Хэнка ничего не выражающим взглядом, а потом устало, будто разом лишившись всех сил, оседает на землю. Капли тириума на снегу похожи на распустившиеся васильки, и Хэнк отрешенно думает о том, как красиво умирает машина. Машина. Андроид. Сложная система из тысяч гаечек и шурупчиков, с микросхемами вместо мозга, с насосами вместо лёгких. И, увы, с куском пластика вместо сердца. Хэнк присаживается на корточки рядом со сломанным роботом и пристально разглядывает его. Тонкие пальцы, родинка на коже, волосы колышутся при порыве ветра — выглядит почти как прилегший отдохнуть человек. Жаль, что только почти. Андерсон больше ничего не чувствует: эта смерть у Коннора уже вторая. Тогда было больно так сильно, что хоть душу из грудной клетки голыми руками вырывай. Сейчас — не больнее, чем от поломки мобильного телефона. Всё равно мастера из Киберлайф подштопают, и будет как новенький. Лейтенант садится на скамейку и жалеет, что не взял с собой бутылку чего-нибудь крепкого. Жажда ядом растекается по венам, жажда не по глотку виски, а по чужой улыбке, по касанию чьей-то тёплой ладони и слову, полному ласки. Хэнк грустно смеётся и думает, что уж лучше бы он в самом деле влюбился в тостер. В пистолете остаётся ещё один патрон, и Андерсон точно знает, в кого пустить последнюю пулю. Белое поле, усыпанное васильками и алыми маками, белая вечность, оседающая на седине волос. Коннору легко, он-то уже умирал. Зато вот для Хэнка это впервые. И он все ещё не знает, что же его убило — свинцовая пуля в голову или бездушие мёртвой машины.