Не через меня

Метки: нехронологическое повествование, духовность, мистика, ОЖП. Фамилия у доктора была простонародная - Буланже; видно, выучился на медные деньги. - Простите, месье Фошлеван, мы не можем вам помочь. Госпиталь переполнен, врачи на ногах вторые сутки, тяжелораненые умирают, так и не дождавшись операции. С кем-то другим я вовсе не стал бы объясняться, но вы неоднократно делали госпиталю крупные пожертвования… Что правда, то правда. Во время недавней эпидемии холеры Вальжан оплатил лечение нескольких неимущих больных, пожертвовал изрядную сумму на лекарства, слишком дорогие для того, чтобы госпиталь мог их приобрести. Поэтому он был обескуражен категорическим отказом принять Жавера. Не имело значения даже то, что больной – офицер полиции, пострадавший во время беспорядков. - Что с ним, сотрясение мозга и лихорадка? А у нас тяжелораненые умирают от шока и диффузного кровотечения. Огнестрельные раны, рубленые раны, колотые штыковые раны, вывалившиеся кишки, оторванные конечности. Национальные гвардейцы, мирные жители, которые просто шли по своим делам и получили по голове кирасирским палашом. Я уж не говорю о гранатах. Поймите, - осунувшееся, землистое от усталости лицо врача стало умоляющим, - дело не в том, что мы неблагодарные свиньи, а в том, что врачебный долг обязывает нас в первую очередь оказывать медицинскую помощь тем, кто иначе умрет в ближайшие полчаса. Койка в коридоре – все, на что может рассчитывать пациент с травмами средней тяжести, причем осмотра и перевязки он будет ждать до второго пришествия. Сиделки тоже заняты. О!.. – красные, как у кролика, глаза доктора прояснились. – Кое-что я все же могу для вас сделать. Тетушка Пернель!.. Пернель – Петронилла. Редкое имя, подумал Вальжан. Кажется, аквитанское. Особа, откликнувшаяся на это имя, судя по смуглому продолговатому лицу и острым резким чертам, вполне могла быть уроженкой Тулузы или Каркассона. Она была стара - из тех железных старух, которые доживают до девяноста лет в здравом уме и твердой памяти и последние лет двадцать почти не меняются, словно хранятся в рассоле. Выше среднего роста, худая, костлявая, носатая, чернобровая, хоть и совершенно седая. - Тетушка Пернель, ступайте с этим господином, ему требуется сиделка для больного. Месье, это одна из опытнейших наших сиделок, у нее, бывало, и безнадежные выздоравливали. Но в ее годы ходить за полной палатой раненых солдат уже тяжело, а с одним пациентом она справится. Бабка оценивающе глянула на Вальжана – темные глаза блеснули остро и неуступчиво, ни тени готовности отвести или опустить взгляд, вроде бы естественной для ветхого существа. Вальжан невольно задался вопросом, чем руководствуется врач: желанием хоть как-то услужить благотворителю, трогательной заботой о старческих немощах сиделки - или желанием отдохнуть от норовистой помощницы? - Идемте, мадам, - почтительно, как он обращался ко всякой женщине, сказал Вальжан и, коротко поклонившись доктору, направился к двери. Старуха зашагала следом. Именно зашагала, а не засеменила: походка у нее была солдатская. *** В квартире на улице Вооруженного Человека их встретила взволнованная служанка. - О, м-месье, наконец-то! Я так б-боюсь! Ваш п-полицейский то стонет, то кричит, и ни слова не разберешь – в него, наверное, б-бесы вселились! - Так уж и бесы, - бледно улыбнулся Вальжан, виновато покосившись на спутницу – не хватало еще, чтобы она сочла его жилище богадельней для умалишенных. – Ложитесь спать, Туссен, скоро уже рассветет. И простите, что доставил вам столько беспокойства. Завтра – то есть уже сегодня – отдыхайте, за больным присмотрит сиделка, мадам Петронилла. Мадам, это наша горничная, мадмуазель Туссен. Туссен боязливо кивнула гостье, чье лицо даже с натяжкой сложно было назвать приветливым, и юркнула в свою комнату. - Просто Петронилла, если угодно, - сухо уточнила сиделка и, не дожидаясь приглашения, направилась в спальню хозяина, из которой доносился скрип кровати и невнятное бормотание. Жавер был по-прежнему без сознания и метался в лихорадочном бреду с риском свалиться на пол, если бы не ремни, которыми он был привязан к кровати. - Как долго он связан? – спросила сиделка. - Три четверти часа, - взглянув на карманные часы, ответил Вальжан и занялся ремнями. – Иначе Туссен бы с ним не осталась, она боится чужих. Вальжан не добавил, что дело было не только в служанке: Жавер – кто знает? – мог очнуться так же внезапно, как впал в беспамятство, и довести свой богопротивный умысел до конца. ...Жавер выбрал этот момент, чтобы резко сесть в постели и, дико уставившись в пространство, вскрикнуть то ли испуганно, то ли, наоборот, угрожающе. - Тихо, лежи спокойно! – Вальжан как мог осторожно уложил его обратно. Он был готов извиниться перед служанкой за свой скепсис, уж очень жутким был этот невидящий взгляд. Старуха невозмутимо потрошила свою объемистую сумку, доставая какие-то мешочки, склянки и пухлую растрепанную тетрадь. - Зажгите-ка больше свечей, сударь, - велела, именно велела, она. – Надо его охладить, нужна водка – есть? - Найдется, - немного растерянно ответил Вальжан, державший в доме это зелье исключительно в медицинских целях – как-никак ему перевалило за шестьдесят, поясница порой давала себя знать. - Несите. И какую-нибудь ветошь. Вальжан, чувствуя себя гораздо бодрее оттого, что распоряжаться взялся кто-то другой, отправился на кухню. Помимо перечисленного, он захватил бинты и мазь, купленную для Туссен, страдавшей малокровием, отчего кожа ее была пергаментно-сухой и часто лопалась, а кровоточащие ранки подолгу не заживали. Он рассудил, что Жаверу эта мазь тоже пригодится – для обожженных веревками запястий и шеи. Полчаса спустя в маленькой спальне можно было вешать топор. От бесчувственного, слабо стонущего Жавера, от Петрониллы, от рук, одежды и почему-то волос самого Вальжана нестерпимо разило водкой. М-да, камин лучше не зажигать. По крайней мере это лучше, чем запах дерьма, вздохнул Вальжан. И запоздало сообразил, что инспектор в придачу к лихорадке теперь мертвецки пьян, поскольку спирт проникает сквозь поры кожи. - Аааа… пчхии!! – попытавшись поделиться этой мыслью с Петрониллой, он оглушительно чихнул и принялся тереть рукавом слезящиеся глаза. Жавер вдруг подскочил, схватил подушку и запулил ею в стену – как гранатой в атакующего противника. - Ему что-то мерещится? - Чертей гоняет, - преспокойно откликнулась Петронилла. – Что же еще самоубийце будет мерещиться? - Откуда вы… - Вальжан мог поклясться, что не упомянул об этом ни словом. - Вижу, - пожала плечами сиделка. Вальжан присел на край постели и стал осторожно втирать в ссадины и ожоги от веревок прохладную мазь. - Вот, возьмите, это для синяков, - старуха протянула ему склянку темного стекла. – Только сразу же тщательно вымойте руки. Это аконит. Вальжан не успел взять пузырек, потому что глаза Жавера на миг прояснились, в них отразилось узнавание и почему-то облегчение, и в следующую секунду Вальжан оказался в объятиях. Слегка ошалев, он подумал, что перед Козеттой извиниться тоже не помешало бы. Он посмеивался над романами, которыми она зачитывалась: там у прекрасных героинь вечно что-то разом пылало и леденело - то ли лоб пылал, руки леденели, то ли наоборот. Детка, так не бывает, говорил он, одно из двух. Оказалось, бывает. Обхватившие его руки были холодны как лед, а лоб, уткнувшийся в плечо, обжигал даже сквозь полотно рубашки. Вальжан, собравшись с духом, обнял его в ответ. Это было немножко страшно – как погладить злющего цепного кобеля, способного запросто отгрызть руку, протянутую с лаской. Возле уха клацнуло. «Откусит ухо», - мелькнула дикая мысль. Мгновение спустя Вальжан осознал, что Жавер все же не до такой степени не в себе, чтобы кусаться, - его просто-напросто сотрясает жестокий озноб. Такой, что зубы стучат. Вальжан обнял его крепче, пытаясь поделиться теплом. Тот быстро и настойчиво проговорил несколько слов – это была явно не французская речь, - глубоко вздохнул и умолк. - Не пойму, на каком языке он бредит, - обеспокоенно пробормотал Вальжан. - Это язык его матери. Она была цыганка, - неожиданно ответила Петронилла. Вальжан замер, пораженный внезапной догадкой - Вы… его мать? Старуха усмехнулась. - Нет, я подруга его матери… покойной. Мы с ней много лет были неразлучны, как Руфь и Ноэминь. - Что он сказал? - Про какую-то кукушку. Мол, запамятовал, а теперь вспомнил. А вы не знали, что он наполовину цыган? - Нет, - покачал головой Вальжан. – Только то, что он родился в тюрьме. - Нет, я не могу, - вдруг проговорил Жавер, для разнообразия внятно и по-французски. После чего закрыл глаза и обмяк. - Чего ты там не можешь? - вздохнул Вальжан, высвобождаясь из ослабевшей хватки и укрывая его пледом поверх одеяла. Петронилла подошла, пощупала ладонью лоб больного, приложила два пальца к шее, слушая пульс, насупилась, отчего вид у нее сделался грозный. Потом повернулась к Вальжану: - Стефания была гадалкой. Ее осудили за ворожбу и мошенничество - муж клиентки обратился в полицию, обнаружив пропажу жениных украшений. Детство и юность Вальжан провел в деревне, как обычный крестьянский мальчишка, поэтому, даже сделавшись образованным горожанином, относился к некоторым вещам без спеси, присущей ученым-вольтерьянцам. Деревенские ребята делились друг с другом секретными способами разоблачить оборотня, шептались о том, что рябой Колен, которого накануне Михайлова дня понесла и убила лошадь, ходит к своей подружке – то-то здоровенная, кровь с молоком, девка стала чахнуть на глазах, - и надо бы Колена отвадить, могилу, что ли, присыпать сольцой… В детстве Жан лазал с приятелями ночью на чердак фаверольского трактира – замирая от страха, слушать шаги, раздающиеся в полночь в угловой заколоченной комнате, где некогда повесился постоялец. И теперь, по прошествии стольких лет, - не то чтобы верил во все это, конечно, но – допускал. …Тем более что Колена так и не упокоили, и исхудавшая до неузнаваемости Матюрина через год умерла. - Она была… ведьма? - Нет. Просто знала: кровь остановить, глаза отвести, погадать. Вот ты в огне не горишь и в воде не тонешь - ведьмак? «Откуда вам сие известно?» - хотел было спросить Вальжан, однако спросил не об этом и даже не о том, когда это они пили на брудершафт: - Он выживет?.. – помимо прочего, Вальжан имел в виду – не пора ли звать священника для «глухой» исповеди? - Ну, если до рассвета доживет, то выживет. Здесь есть какая-нибудь еда? У меня маковой росинки не было во рту с тех пор, как привезли первых раненых. Не жрамши-то и поп помрет! - Должна быть. – Вальжан вновь отправился на кухню, где обнаружил кусок пирога и накрытую полотенцем миску с холодным мясом. В буфете отыскались хлеб и сыр. Приготовив чай, он принес все это в спальню и поставил на тумбочку, подстелив вчерашний «Монитор». - А?.. – Петронилла выразительно щелкнула себя по горлу с лихостью, которая сделала бы честь драгунскому капитану. - Коньяк пьете? – чувствуя себя идиотом, спросил Вальжан. Чего-чего, а спаивать дам он не умел – в юности охмурять девиц было недосуг, а в зрелом возрасте как-то не складывалось. - А какого рожна с ним еще делать, по-твоему? – невозможная особа прыснула и рассмеялась – так жизнерадостно и молодо, что Вальжан невольно оглянулся в поисках источника этого звонкого веселого смеха. Зубы, кстати, у нее были на удивление крепкие и ровные и с хрустом вгрызлись в поджаристую корочку пирога, который Вальжан, естественно, уступил даме. Вальжану доводилось беседовать наедине с очень немногими женщинами, и все они, кроме Фантины, были монахинями. Поэтому он чувствовал себя глупо и не мог придумать, о чем говорить. - Вы давно в Париже? - Умм?.. Да вот, как холера началась, так и пришла – по обету, за хворыми Христа ради ходить, - охотно ответила сиделка. - Как же вы не боялись? – Вальжан представил себе, каково, запершись в холерном бараке, досматривать умирающих, не ведая, выйдешь ли отсюда или тебя вынесут, накрыв холстиной, - и его передернуло. Он вовсе не считал себя трусом, но шагнуть добровольно в очаг заразы было пострашнее, чем на обреченную баррикаду или в горящий дом. - Да чего мне, в мои годы, бояться-то? – усмехнулась Петронилла и, с сомнением поглядев на изрядно покусанный ломоть говядины - догрызть, что ли? - добавила: - Не липнет ко мне. …Неподалеку от Фавероля некий дворянин готовил фундамент для нового дома и откопал невиданное диво – древнюю могилу женщины-воина. Женский скелет, изъеденное ржавчиной оружие и остовы коней – запряжка боевой колесницы. Дворянин был не чужд просвещения, выписал ученых из Парижской Академии, и те признали в останках знатную кельтскую воительницу еще доримских времен. Может быть, даже королеву. Фаверольским мальчишкам, конечно, до всего было дело, и таинственная амазонка долго будоражила ребячьи умы. Десятилетнему Жану, самому впечатлительному из компании, она однажды даже приснилась. Глядя на Петрониллу, легко было представить, как такая, как она, только моложе лет этак на сорок пять, с копьем в руке гонит колесницу на врага, подбадривая скакунов яростным криком. А вот представить ее матерью семейства в окружении полудюжины детишек - не получалось. - А как же вы встретились с… - Вальжан запнулся, - с матерью моего товарища? - Какой он тебе товарищ? – хмыкнула бабка и не спросясь щедрой рукой плеснула коньяку ему в чай. – Он тебе… не знаю, поймешь ли ты. Вот как мы со Стефанией были – я француженка, добрая католичка, честная вдова… Ремесло мое, сам понимаешь, знахарское – травница я… А она – некрещеная, ворожейка, да и другим заработком не брезговала… В тюрьме сидела, дитё там без мужа родила – хотела, да не сумела вытравить, нужной травки достать негде было. Вроде для меня она и не человек вовсе, а натуральный живой черт в юбке, да? А мы с ней как сестры были, ближе сестер. Вот и у вас двоих души вместе… души ведь бывают связаны не только у друзей. У врагов тоже. Или когда думаешь о ком-то, вспоминаешь – не имеет значения, плохо или хорошо, главное, что этот человек чем-то для тебя важен. А как встретились… Она в мою деревню пришла, зимой дело было, снегопад ее в дороге застал, тут бы добраться хоть до какого жилья. А ребятишки юбки ее пестрые увидали и ну дразниться: известное дело, смешно дураку, что ухо на боку! Я вышла на шум, разогнала этих бесенят, увела ее к себе – мороз, не на улице же оставлять. А вечером заявляются ко мне отцы тех ребятишек. Так, мол, и так, ты, тетка Пернель, травница усердная, мы к тебе со всем уважением, а только чтобы этой нечистой силы завтра же и духу не было. Не то гляди, красного петуха пустим. - И что же вы? – спросил Вальжан, уже зная ответ. - Собрались да и ушли затемно, вдвоем. Так до самой смерти Стефании вдвоем и скитались. Вальжан невольно улыбнулся. Эта причудливая особа сделалась ему симпатична, но в выражении симпатии словами он был неуклюж. Подумав, он сказал в качестве утешения: - Не сердитесь на своих земляков. Они не со зла. - Конечно, не со зла – со страху. Только страх, сударь, сам по себе большое зло. Вальжану вдруг пришло в голову, что его гостья наверняка не только не ела, но и не спала с самого начала беспорядков. Как и он сам. Но одно дело - он, крепкий мужчина, и притом лет на десять моложе, и совсем другое – старая женщина. - Позвольте, я вам в гостиной на диване постелю. Отдохните до утра, я уж присмотрю. - Не теперь, - покачала головой Петронилла. – Вон, сереет уже – самое плохое время, в этот час больше всего смертей. Ты, сударь, лучше сам поспи часок-другой, у тебя же глаза закрываются. Веки его и правда отяжелели, как и голова. Вальжан приписал это действию коньяка, подлитого в его чай. О том, как он провел последние двадцать четыре часа, он по простоте душевной не подумал. - Н-нет… Я в порядке… Работа у вас тяжелая. И грязная. Больные, бывает, ведут себя пошло, а то и вовсе гадко, как злые дети. Как же вы справляетесь? - Если трудиться как для Господа, то ничего. А ты, сударь, мне зубы не заговаривай – я, коли меня рассердить, делаюсь нехороша, - с угрожающей лаской в голосе ответила Петронилла. – Сам такой, должен понимать. - Я здесь, в кресле, подремлю, - капитулировал Вальжан, чувствуя, что его срубает. Так срубило мальчишек на баррикаде – в ожидании новой атаки они уснули вповалку, у грозного Анжольраса даже рот приоткрылся, как у малого дитяти, и из него тянулась струйка слюны… Он снял жилет, развязал галстук и завернулся поверх брюк и рубахи в шлафрок. И устроился в кресле, намотав четки на кисть руки – не привык отходить ко сну, не исполнив молитвенного правила. Старуха бесшумно выскользнула в дверь и вернулась с пледом, лежавшим на диване в гостиной. Развернула его и укрыла Вальжана, который засыпал, но смутно осознавал происходящее. Он еще подумал, что выглядит презабавно – как гигантский спеленутый младенец, разве что без кружевного чепчика. Затем она наклонилась к нему, сложив ладони ковшиком возле губ, резко дунула и стала что-то шептать, но вдруг осеклась и тронула его за плечо. - А?.. Что это вы делаете? - Беду отвожу, - спокойно пояснила она. – Ты мне скажи, сударь: ты что же, до сей поры в ангельском образе пребываешь? Девственник?.. «Не ваше дело», - хотел он возмутиться, но грубость ему претила. К тому же вопрос был задан без всякой насмешки, единственно с целью установить истину. - Это имеет значение? - Имеет, раз спрашиваю. Когда непорочного заговариваешь, нужно вначале особую молитву Пресвятой Деве - «Непорочная» - читать. - Читайте. – В заговорах Вальжан большой беды не видел. Сестра Жанна водила старшую дочку к знахарке - лечить от испуга после того, как ее укусила злая собака, - и девочка перестала заходиться в плаче, а бесы в нее, вопреки угрозам фаверольского кюре, не вселились. – Какую беду, сударыня?.. С… моей дочерью что-нибудь? - Черта ли сделается этой дуре, - с непонятной злостью отрубила вдруг бабка, и Вальжан снова хотел рассердиться, но не было сил проснуться как следует. Он пребывал в том состоянии, когда человека можно запросто придушить подушкой – он будет осознавать смысл происходящего, но сопротивляться не сможет. – Вижу – здоровехонька, замужем, как сыр в масле катается. А тебя вижу в гробу. - Ну, значит, так Бог велел. - Успокоившись насчет Козетты, Вальжан потерял интерес к старухиным видениям и мгновенно заснул. Приснился ему грустный Гаврош, почему-то с медалью Почетного Легиона на пробитой пулей груди. - Дядь, а дядь!.. Ты бы забрал нас с сеструхой из мертвецкой да похоронил по-человечески, не разоришься поди, - жалобно попросил мальчик. – И того… поминай меня в церкви, а то Понину хоть Мариус будет поминать, а за меня никто не молится. И фараону своему скажи, что цацка евонная мне без надобности, пусть лучше дурь из башки выкинет! - Глупый мальчишка, - непутем разозлившись от нахлынувшей горечи, ответил Вальжан. – И куда тебя черти понесли, дурак? А мы-то куда смотрели?.. Сжав в руке низку стеклянных бус, Вальжан мысленно попросил у Господа милости для дерзкого гамена, принимавшего смертоубийство за увлекательную игру, и для девушки, которой, как некогда Фантине, любовь принесла смерть вместо счастья. Он открыл глаза и увидел сквозь пелену слез силуэт старухи – она сидела в изножье постели и смотрела на Жавера, погруженного в забытьё, с отрешенно-снисходительным выражением, точно он был ребенком не старше Гавроша. Золотистые отсветы горящих свечей бродили по ее лицу, ложились на тяжелые веки и глубокие складки у рта, превращая ее в таинственное древнее существо, подобное языческой богине судьбы. Вальжан знал две породы женщин: такие, как сестра Симплиция и насельницы Малого Пикпюса – возвышенные, помышляющие лишь о спасении души – и такие, как его собственная сестра Жанна: простые, ограниченные, не занятые ничем, помимо мужа, детей и домашнего очага. Петронилла была из другого теста. В ней было что-то царственное. И вновь он вспомнил ту древнюю воительницу, чьи останки потревожил перестраивавший усадьбу землевладелец. Каким был бы мир, если бы женщины сражались и правили, как в былые времена?.. Хотел бы он жить в таком мире?.. Как человек, много лет ежедневно читавший Священное Писание – от начала до конца и снова к началу, - Вальжан хорошо помнил, что ни одна из учениц Спасителя не отреклась от Него, ни одна не испугалась римских солдат, не склонных церемониться с дочерьми покоренного народа. Струсили апостолы, сильные мужчины. Вдруг ему пришло в голову, что единственными жителями Монрейля-Приморского, не отступившимися от него после разоблачения, были две женщины – старушка привратница и сестра Симплиция. Тотчас он одумался, и стыд за это кощунственное сравнение ожег его, как кипятком. Усталость, однако, взяла свое: вскоре Вальжан снова задремал и провалился уже как следует, без сновидений. Проснулся он оттого, что старуха бесцеремонно трясла его за плечо. Сквозь закрытые шторы пробивался солнечный свет. - Что?.. – вскинулся он, отчего-то решив, что Жавер умирает. - Ну что же, сударь, пора мне уходить, - спокойно ответила Петронилла. В руках она держала свою суму. – А то этот дурошлеп со своей наукой (Вальжан не сразу сообразил, что так почтительно она именует доктора) полпалаты уморит. Малый-то честный, старательный, да нет у него чуйки. Уж хоть бы старших слушал, да куда там – ни-вер-си-те-е-ет!.. - Вы уходите? А я думал… - он огорчился и, стыдно сказать, растерялся: присутствие этой причудливой особы вселяло в него уверенность, впервые за много лет рядом был кто-то столь же сильный и даже более опытный, чем он сам. - Ты теперь и без меня справишься, - улыбнулась сиделка. – Крестник твой спит – просто спит, жара нет, теперь сутки проспит, а проснется слабый, как слепой щенок, но в здравом рассудке. Договоритесь уж как-нибудь. А я пойду. - Постойте, сударыня! – выпутавшись наконец из одеяла, которым его заботливо спеленали, Вальжан полез было за деньгами. – Я вам так благодар… - Спрячь, - отрубила старуха. – У нас, родовых*, неписаный закон: кто чужое дитя своим назвал, с того не брать никакой платы. Прощай, сударь. Молись, не горюй, не унывай, Господь все управит. Часы в гостиной показывали одиннадцатый час, на кухне стучала ножом, нарезая что-то, служанка; Козетта, просыпавшаяся рано, как птичка, тоже наверняка давно встала и читала или вышивала у себя в комнате. Никто из них не выглянул, пока Вальжан провожал гостью в прихожую, и если бы выяснилось, что Туссен не видала никакой старухи – его бы это не удивило. У самой двери Петронилла пристально поглядела ему в глаза и вдруг с неженской силой сжала его руку, словно втискивая в нее что-то. - На, сударь, возьми!.. – проговорила она. - Ты уж найдешь, как это с пользой употребить, а нет – так хоть худого ни себе, ни людям не сделаешь. Вальжана словно сотряс гальванический разряд. Он понял, что произошло. Какой же деревенский житель не знает, кто такие родовые и почему такому человеку нельзя давать прикасаться к себе и нельзя ничего у него брать из рук в руки, даже соль за столом: как раз назначит своим наследником без нотариусов и завещаний. *** Прошло два дня, заполненных печальными хлопотами о погребении Эпонины и Гавроша, чьи тела Вальжан едва успел забрать из мертвецкой – их в тот же день должны были схоронить в общей могиле на казенный счет, - заботой о Жавере и попытками образумить Козетту, которая рвалась переселиться в особняк Жильнормана и ходить за Мариусом, не будучи даже помолвлена с ним, а в ответ на просьбы дождаться, когда тот очнется и подтвердит серьезность своих намерений, принималась рыдать без остановки. К тому же настало время закупать продукты для бесплатной столовой для бедных, организованной бенедиктинцами (Вальжан это делал ежемесячно, примерно полсотни человек благодаря его пожертвованиям ели горячий суп каждый день). Только на третий день к вечеру он добрался до госпиталя и встретился с доктором Буланже, который выглядел уже не таким измотанным. - Тетушка Пернель?.. А она у нас больше не служит, - со странной смесью сожаления и облегчения ответил врач. – За двое суток безнадежные поумирали, а кто жив – можно определенно сказать, что выживет. Тогда она и ушла, а вам записку оставила. Да вот же она, - молодой человек порылся в бумажнике и вытащил смятый листок, на котором округлым ученическим, как у самого Вальжана, почерком (так пишут люди, выучившиеся чтению и письму уже взрослыми) было написано: Прости, сударь. Тебя-то грех лишним бременем утеснять, да как же быть, если людей полно, а человека нету? Молись, не унывай, помни: тело тленно, а дух свободен. В миру Петронилла, а в тайном постриге – сестра Маргарита. Вальжан невольно задумался, чем же знаменита святая Маргарита, в честь которой постригли его норовистую знакомицу? И едва не засмеялся, вспомнив: великомученица Марина-Маргарита Антиохийская, ну конечно же! Бесстрашная отроковица, которой явился сатана, и она оглоушила его молотком!.. Было очень легко вообразить себе Петрониллу, отбивающуюся от беса-искусителя тем, что под руку подвернется, будь то увесистая ваза, скалка или табурет. Расспросив доктора, Вальжан выяснил, что среди выздоравливающих есть бессемейные, за которыми после выписки некому ухаживать. Он оставил врачу денег на покупку для них лекарств, чтобы покидающие госпиталь получили их с собой и могли отлежаться несколько дней дома, не собираясь с силами для экспедиции в аптеку. *** О том, чем наделила его странная бабка, Вальжан до поры старался не думать. Впрочем, оно тоже словно затаилось и никак не проявляло себя. На следующее после визита в госпиталь утро он поехал на кладбище, чтобы договориться с служителями – когда земля на могильных холмиках осядет, поправить их. Шагая между рядами надгробий, он вдруг заметил могильную плиту, надпись на которой заставила его остолбенеть. Сестра Маргарита. Милосердие, верность и мужество. Преставилась ко Господу на своем посту в больнице Святого Лазаря во время эпидемии холеры. Тело тленно, а дух свободен. *родовые - люди, унаследовавшие от родителей необычные способности.