Вы серьёзно?

Как же членам команды удаётся идти в ногу с таким человеком как Луффи? Сумасшедшая, бьющая ключом чистая жизненная энергия! Когда я раньше наблюдала за ним со стороны, нередко посещала мысль о шиле в заднице, но теперь любое его действие не может вызвать и толики негодования или возмущения. Слишком естественно он себя ведёт, непринуждённо. А решимость и безрассудство переплетаются с, казалось бы, несовместимыми чертами: упрямством и удивительной сговорчивостью в некоторых вещах, абсолютной неприхотливостью и избирательностью. Можно решить, я мыслю только хвалебными одами Мугиваре. Жуть. Однако поговорить с ним бывает… приятно? — Луффи, а ты видишь сны? — Ага. В одном из них был тако-о-ой кусок мяса… — наши с капитаном разговоры, как правило, ни о чём существенном, но стоит отвлечься, и Мугивара наклоняется близко-близко к моему лицу, заглядывая в глаза. Как сейчас. Одна из отросших прядей моих волос падает на глаза, но проворные пальцы паренька быстро заправляют её за ухо. И уже не так уж и хочется продолжать подстригать волосы коротко… У Мугивары вообще существует некоторая склонность общаться на близком расстоянии, словно он хочет прочесть мысли собеседника, постоянно сохраняя зрительный контакт или дотрагиваясь до говорящего. Это выглядит странно. В последний раз на острове шепчущих скал, где каждое дуновение ветра, отражаясь от камней, создаёт иллюзию многих и многих тихо разговаривающих людей, Луффи во время беседы наклонился и приложил ухо к моей груди. «Чтобы знать, что это точно говоришь ты», — с таким аргументом и не поспоришь. В высокогорной деревушке на этом острове и впрямь можно сойти с ума, не понимая, слышишь ли ты жителей, или это перешёптываются многовековые скалы. В остальное же время капитан чудит ничуть не меньше, а то и больше: несколько раз он оставлял в моей каюте записки в самых неожиданных местах (под постельным бельём, на самой верхней книжной полке, в стопке футболок в шкафу), состоящие обычно из пары символов или строк и порой несущие абсолютно неясный смысл. Но я всё равно храню их между страниц одной из книг. Мне и в голову не приходило отвечать на записки капитана, и вскоре они перестали появляться. Боясь окончательно обидеть Луффи и поддавшись порыву, я написала только одну, которую он впоследствии сбережёт прикреплённой ко внутренней стороне шляпы: «Rubrum solem», что значит красное солнце. Тогда это был самый тёплый вечер на Гранд Лайн. Мы бросили якорь в мысе одного из летних островов. Нами приказала Луффи сторожить корабль, а мне — приглядывать за капитаном. Но сидеть на корабле, когда вода за бортом как парное молоко, а остывающий песок так и манит по нему пробежаться, оказалось выше наших сил. Абсолютно обессилевшие после купания на мелководье мы тогда плюхнулись на берег и просто смеялись от нахлынувшей лёгкости, наблюдая, как огненно-красный закат окрашивает наши тела и волосы в алый цвет. Так и не дождавшись членов команды, Луффи уснул, привалившись к моему плечу и надев на меня соломенную шляпу. В этих воспоминаниях мы так близко, что трудно дышать. И, кажется, можем читать мысли, просто пристально глядя в глаза или дотрагиваясь до говорящего.