Мы, люди

Папа твердил Джисону, с самого детства и вплоть до выпуска, что когда тот встретит ту самую омегу, нужно будет посвятить ему всю жизнь. Никогда не покидать возлюбленного и терпеть, несмотря ни на что, прощать любые проступки, даже измены (которые называл «обыкновенным интересом»). Стараться стать самым лучшим везде, самым сильным и смелым, если уж не повезло с внешностью, как говорили родственники. Любовь «просто так», ни за что - не настоящая, такой не бывает. С ним, во всяком случае, точно не случится, нечего надеяться. Не засыпающего без света Джисона не посчитают достойным, ведь настоящие альфы не цепляются за руку и не ревут, оставшись одни. А ещё не спрашивают, куда делся отец и почему он не приходит домой. Они не смеют обвинять родителя в том, что семья распалась. Джисон не был и вполовину так хорош, как Хёнджин – или как бета Минхо, уже прослывший «будущим армии». Он это знал, но изменить не мог. Острый ум не приблизил к цели – лишь сделал пропасть шире, потому что не слишком ценился будущими солдатами. Как и бесконечные награды и победы в конкурсах роботехники. Джисон решил, что если окружающие не считают его старания достойными, то и ему незачем так делать. Другим альфам нравилась физическая сила, спортивные фестивали - всё это культивировалось до какого-то нелепого обожания, места слабым там не было. Об этом они постоянно кричали со спортивных полей, где Джисон все занятия просиживал на скамейках. Минхо говорил, что все альфы тупицы, даже Хёнджин. Хёнджин, влезая в очередную драку, с ним всегда искренне соглашался. Чанбин появился неожиданно, словно выхваченный прожектором среди множества плывущих и неприметных лиц. Тихий, всегда немного в стороне, он свободно общался со всеми механиками, которые к нему проявляли интерес, никого не выделял. Пахнущий тёмно-серой грозой и травой лета, высокой и мягкой, он был приветлив, довольно оживлён. Задавал много вопросов, «вводил в курс дела». Неожиданно хвалил Джисона за такой большой список научных наград и за то, что смог попасть в корпус по рекомендации. Он был рядом дольше, чем с другими. Джисон подумал, что это судьба. Чанбин ему казался совсем не годным для шума и жара мастерских, для армии вообще, даже несмотря на свои способности. Среди высоких альф и бет он был почти незаметным, так что Бан Чану на перекличке приходилось переспрашивать несколько раз, потому что из-за гула толпы не было слышно. Блуждая от машины к машине, как маленький огонёк, Чанбин всегда выглядел так, словно что-то серьёзно обдумывал, погрузился в собственные мысли, но стоило окликнуть, как мягкая улыбка появлялась на лице. Джисон решил, что должен за ним присматривать. За такой слабой, почти беспомощной омегой, которая изо всех сил старается казаться самостоятельной. Которая втайне ждёт, чтобы кто-нибудь облегчил её жизнь, взял всё в свои руки и избавил от малейших забот. Тогда он поймёт, насколько хорошо Джисон справляется с долгом альфы, и обязательно полюбит - ведь любить можно только за что-то. Взгляд снисходительно выхватывал моменты, когда Чанбин действительно не справлялся – с трудом перетаскивал, волоча по полу, запчасти для биороботов, не дотягивался до верхних полок или просил Чана закончить пораньше, потому что плохо себя чувствовал. Но многое просто выпадало из поля зрения - особенно то, что опека этой омеге даром не сдалась. Чем сильнее протестовал Чанбин, тем больше Джисон настаивал. Минхо никак не мог завести биоробота, Хёнджин отправлялся в первый полёт. Уджин мягко, но всё же предупреждающе сказал, что нужно оставить омегу в покое - уже все заметили, что что-то происходит. Внутри маленькая, но чересчур важная пружинка скручивалась всё сильнее, обида, непонимание, страх, что-то вроде глупого упрямства, заставляющего давить ещё сильнее. И именно в этот момент, совсем чудесным образом, Чанбин вдруг предложил прогуляться. Ненадолго, пока не было никаких дел. Он улыбался, впервые за последние дни, смотрел в глаза и пах долгожданной, освежающей грозой. Джисон правда думал, что умрёт, хотя точно знал, что ни у кого ещё сердце не разорвалось от обилия чувств. Всё закончилось плохо. Чанбин бросил в лицо «я думал, тебя отпустит». Джисон просто не хотел, чтобы он уходил. Схватил сильнее, чем планировал, но это же судьба – от неё не уйти, если нашёл особенную омегу, можно потом забыть об этом недоразумении, как о чём-то незначительном. Они же выбрали друг друга. Джисон правда не хотел быть грубым. Ему даже не приходило в голову, что на такое может быть способен. Разве он не делал всё так, как учили. Разве не всегда был рядом, не помогал даже в мелочах, не оставлял одного? Почему тогда Чанбин не может хоть немного полюбить его – почему так сложно понять, что они теперь «раз и навсегда»? А потом появился Чонин. Он был именно такой омегой, какой Джисон хотел видеть Чанбина. Бесстыдно выставляющий напоказ свою беззащитность, позволяющий заботиться, ласковый, отзывчивый на любые комплименты – он покорил абсолютно всех. Без преувеличений. Даже Чанбин шутил, что «Нини» украл его сердце. Он пах сладко-сладко, не стесняясь ни запаха, ни того, как он на других влиял. Но, несмотря на то, что мог выбрать кого угодно, почему-то привязался к Чану, который ничего чувствовать не мог из-за того, что был бетой, и к Уджину – вероятно, по похожей причине. Повлиять феромонами совсем не получалось, альфа их просто игнорировал. Живой, ярко светящий в полутьме ангара, Чонин ненадолго отвлёк внимание Джисона. И всё же, он ускальзывал от понимания. Разрозненных деталей было много, но в цельную картинку ничего не собиралось; все знали, что он с трудом засыпает, если рядом никого нет, но никто понятия не имел, какая у него семья. Или Чонин всё же говорил, что есть братья, но по именам их никогда не называл. На это постепенно перестали обращать внимания, сосредоточились на известном. Например, на том, что Чонин любил сладкое так сильно, что даже выскальзывал с территории корпуса (что, вообще-то, запрещено), пока однажды не попался. Уджин после этого запретил оставаться одному, даже по мастерской ходить можно было только под чьим-то присмотром. Чонин в ответ начал подбивать на побег других механиков. Но они слишком боялись ослушаться Уджина, и, если честно, Джисон тоже не стал бы рисковать. Он потом несколько раз слышал, как Чонин добивал Чана, у которого был свободный пропуск, и уловка его была настолько же простой, насколько и гениальной. «Ты спросил Уджина?» «Он сказал «нет»» «Тогда почему спрашиваешь у меня?» «Потому что он тебе не босс только из-за того, что альфа» Бан Чан попадался на невинный взгляд и совсем скоро покидал корпус. А Джисон, как только оставался наедине с собой, так часто вглядывался в небо, что разболелась шея. Хёнджин был где-то там, поступали жалкие обрывки информации, и всё было плохо. Уджин даже предупредил, что через несколько дней, когда легионеры вернутся, нужно будто быть готовым ко всему. Ко всему – от экстренной починки до насильственной утилизации, вместе с пилотом, если биоробот окажется слишком повреждённым или сойдёт с ума. Джисон перестал спать, всё прося кого-то, чтобы Хёнджин вернулся живым, чтобы Минхо насовсем ушёл из армии, а ещё - чтобы Сынмин покалечился во время приёмки биороботов. Потому что он с Чанбином всё время смеялся, когда пил кофе. Даже несмотря на то, что пытался ухаживать за Чонином. Если бы можно было, Джисон бы его разорвал на части. А потом Хёнджин вернулся – правда, не весь. Джисон не смог заставить себя сходить в палату, потому что пришлось бы смотреть. На то, что его почти брат теперь калека, на то, что его защитить невозможно, как бы ни старался. На то, что вообще никого не получится уберечь, что это и не нужно – а значит, и Джисон такой никому не нужен тоже. Ничего не защитил, никого не спас. Джисон брал ночные смены и дополнительные работы, лишь бы было оправдание. А потом Минхо пришёл и сказал, что всё нормально. Что понимает и не винит. Если он и увидел трусость, то ничем не показал этого. Джисон не мог дышать, слушая. А потом «Орфей», пылившийся десятки лет, проклятый «Орфей», которого собирался свезти в другой, заброшенный ангар, вдруг завёлся и осветил всё собой так ярко, будто что-то разорвалось. Минхо вывалился в кабины без сознания, такой бледный, будто вся кровь из тела исчезла. Уже через полчаса в ангаре были капитаны и омега Пак Чанёля, осматривавшая место недоверчиво. Возможно, только показалось, что он задержал взгляд на толпе людей, а может, это было на самом деле. Джисон был слишком занят, пытаясь не расплакаться.

---

Разумеется, все были испуганы. «Орфей» шевельнулся, пока его пилот находился без сознания. Джисону не разрешили уйти вместе с другими механиками, оставили для допроса, и Бан Чан, следуя протоколу, с ним остался - хотя вряд ли бы бросил, будь возможность. Джисон настаивал, что был на месте один; Чонин из-за собственного любопытства оказался не в том месте и не в то время, всем из-за него могло перепасть. Сейчас, сидя в кабинете подполковника и отвечая на дурацкие вопросы вроде «ты что-нибудь подкрутил» или «может, Ли Минхо принёс с собой какой-нибудь предмет», хотелось как можно скорее уйти. Сбежать от пристальных взглядов и этого ультимативного, почему-то унижающего тона, так не свойственного корпусу робомеханики. От самого ощущения, что пытаются вывернуть наизнанку уже который час. - Я думаю, он правда ничего не знает, сэр. Бён Бэкхён говорит негромко, совершенно бесцветно. Джисон пытается сосредоточиться, чтобы не спутать детали, но его запах, пьяняще-цветочный, неуловимый, щекочет нервы; капитан Пак пахнет собой – смертью и перезревшей кислотой, отчётливо и угрожающе, как и всегда, а от подполковника несёт алкоголем. - Тебе никто не разрешал открывать рот, - мужчина в возрасте фыркает, подставляя руку под тяжёлую голову. – Эх, ты всё неправильно делаешь, Чанёль, омег так не воспитывают. Конечно, поэтому он у тебя дикий. Слишком много воли им вредит, они всё равно не станут такими, как мы, природой так не задумано. Омег не мешает время от времени бить, как говаривал мой отец - чтобы знали место. А оно у ног. Так они покладистей и преданней становятся, как собачки. Иначе, глядишь, и в верхи армии проберутся, и в правительство – и что мы будем делать, а? Джисон застывает, не веря тому, что слышит. Бён Бэкхён ни на секунду не изменился в лице. - Даа, если бы не ты, Чанёль, мы бы показали, как на Земле растят настоящих солдат. Как нужно… - Сэр, я тоже думаю, что этот механик ничего не знает. Голос капитана - серый. Обычный. Как если бы подобное не раз уже случалось. Никаких лишних реакций. Даже в запахах ни малейших колебаний. Джисон думает, что от него самого жутко несёт страхом - всех видов и причин, не понимает, как можно так держать себя в руках. Повернув к альфе голову, подполковник смотрит уже захмелевшим, но ещё способным к рассуждению взглядом, окидывает высокую фигуру капитана восхищённо-завистливо. - Ну, раз ты так говоришь... В конце концов, главное то, что теперь у нас есть ещё один воин. Чем их больше, тем ближе конец Марса. Мы должны вернуть свою власть и спалить революционеров до последнего ублюдка. Никого не оставим, чтобы сорняки снова не выросли. Планируй новый вылет, Чанёль, будем нападать. А ты свободен, солдат. Джисон встаёт, но не ощущает ног; отдаёт честь, идёт на автомате, как-то выходит из кабинета. Тенью скользнувший Чан успевает подхватить, пока не упал – он по-прежнему молчит, но не так, как когда думает или встревожен. Лицо почти перекошено от криво расходящейся ярости, пальцы держат так крепко, что будут синяки. Это не тот Бан Чан, которого Джисон знает – ну, кого успел узнать хоть чуть-чуть. Он проводит до корпуса, а затем, передав в руки встревоженно мнущемуся Чанбину, ждущему у входа в общежитие, куда-то стремительно уходит. - Всё в порядке? – рука Чанбина мягко гладит по голове, но Джисон не может это понять. Он сейчас вообще ни на что не способен, даже решить детскую задачку за вычитание. – Иди отдохни, Минхо уже в лазарете. Беспокоиться не о чём, всё будет в порядке. Джисон сильно сомневается. Потому что есть люди, которые правда верят, что можно бить других и посылать на смерть детей. Потому что война вдруг – не патриотические лозунги и заманчивые идеи, которые солдаты каждое утро выкрикивают на построении, а разгоревшиеся желания людей, у которых есть власть их исполнить. Это просчёты и опасения, гнусные надежды, что кто-то – враг – умрёт раньше тебя, и радость захвата того, что тебе не принадлежит. Это то, что позволяет говорить, что жизнь одного не так ценна, как жизнь другого – что, да, все равны, но всё же есть кто-то равнее. И что омега, которую не били, недостаточно «воспитана». Джисон, конечно, догадывался – но предполагать и знать совсем разные вещи. Пока Чанбин не обхватывает его лицо, заставляя повернуться, пока не вытирает с кожи что-то горячее, кажется, что это просто дурной сон. А потом за спиной омеги, будто в замедленной съёмке, обретают границы огромные биороботы, механики, снующие из стороны в стороны, далёкие пустынные поля для тренировок. Всем приказали покинуть ангар, чтобы Уджин и другие старшие механики осмотрели «Орфея», так что работа поднялась на поверхность. Джисон правда живёт в мире, где любой может Чанбину сделать больно. Просто потому, что хочется. Где любой может убить его, посчитав "недостаточно своим". Где человеческая жизнь стоит не больше, чем брошенная на земле запчасть.