Чонин знал, что найдёт Бэкхёна.
Живым. Мёртвым. Изуродованным. Больным. Покинутой тенью на безымянном кладбище или заложником здесь, в гарнизоне врага - найдёт и обязательно расскажет, как невыносимо было жить без него. Жить вообще. Чонин верил, что, пока сам дышит, Бэкхён тоже умереть не сможет, и вера эта, необоснованная, по-детски глупая и даже наивная, напоминала колдовские сказки, о которых пели по ночам земные беженцы. Рассказывали про алые нити, связывающие судьбы, и о том, что у каждого есть кто-то – что по-настоящему одни люди не бывают. Что связь, кровью застреленного Ву Ифаня и этой чёртовой войной протянутая через космос, уже никогда не разорвётся.
Чонин нашёл Бэкхёна, но не поверил своим глазам.
Выдать себя было нельзя, как и помочь – прижаться, закрыть собой от жестокости мира, в котором пришлось выживать. Покрыть глаза ладонью, чтобы смягчить пустоту, из них сочащуюся. Это исхудавшее, но всё ещё держащееся тело вдавить в себя, чтобы никогда больше его не покинуть. Чонин почти смирился с тем, что есть что-то важнее тебя самого, всех чувств и страданий, и страхов, но чёртова философия и "ради общего блага", если честно, живёт ровно до этого. До момента, когда видишь, как твой герой провожает
мужа уничтожать собственный народ – мужа, в одну пулю занявшего чужое место. Как он позволяет целовать себя и обнимать, как если бы между ними ничего не случалось. Ничего из того, что Чонин и Бэкхён, и Сехун пережили вместе, одновременно.
Чонин не мог винить Бэкхёна за то, что видел на проводах легионеров.
И ненавидеть тоже не мог.
Только себя.
И альф.
Чонин готов был – и сейчас тоже - любого из них уничтожить. Разрывать, душить до ломающихся пальцев, разбивать головы о стены, чтобы вся гниль выплёскивалась наружу вместе с кровью. Мстить за ребёнка, чья невинность и чистота умерли в тот день нападения, за не заживающее месиво чувств и мыслей, оставленное после потери брата. За жизни сотен людей, выбрасываемых горстями, просто так, будто обёртки от съеденных конфет.
Чонин слишком многое пережил, чтобы хоть кому-то довериться.
Много такого, о чём Бэкхён никогда не должен узнать.
На Марсе и его ближайших базах омеги – разменная валюта, особенно для пограничных зон, за городскими пределами. Скитальцы, беглые, военные преступники – все они выстраивают трущобы прямо под бесконечно высокими стенами городов, там, где ещё хоть как-то можно дышать. Там не жизнь – выживание, а ещё процветают чёрные рынки. Купить можно всё и всех, выброшенных омег всегда предостаточно. Ненужных, утративших способность рожать или появившихся уже вне стен, ещё чаще – политически неугодных. «Революционеров». Старые, молодые, совсем ещё дети, образованные, глупые, красивые и не слишком. Омеги, лишённые возможности контролировать свои течки, бесконечно плодящие только грязь и нищету. Омеги, которые продаются за еду и кров, пока владельцы до черноты грязных кварталов спорят с прикрывающими лица покупателями о цене.
В день нападения спасательный корабль, который Бэкхён отдал принцам, был подбит. Он упал в пограничные земли, слишком далёкие от столицы Марса, чтобы кто-то попытался спасти. Да и не до этого было. Именно Чонина вытащили из обломков оплавившегося металла. Не Сехуна, которого, наверное, посчитали мёртвым, а потому бесполезным. Ребёнок – сокровище, лучший товар из возможных, да ещё и омега. Чонина сочли отличной добычей и доставили в Подземный город – только тогда он вообще узнал о существовании этого места. Светлая кожа и манеры совсем не как у бродяг, движения, в которых сквозила ещё угловатая, но отчётливо проявляющаяся царственность. Поставленная речь и красивый голос, тонко рассеивавшийся в спёртом воздухе бесконечных ходов подземелья.
Чонин стал АйЭном и долгие годы выживал вместе с такой же фальшивой, как и новое имя, историей, которую вбивали в голову кулаками. Детство догорело с тем самым спасательным кораблём, вместе с братом, который, говорят, как-то выжил. Взрослеть пришлось слишком быстро, некому больше было защитить. Никто так и не узнал, что мальчик, впоследствии вырезавший весь свой «дом утешения» и сбежавший, нахальный и капризный, безусловный любимец даже владелицы, был тем самым потерянным принцем, о котором трепались на каждом углу. Об этом же не хотели думать и военные верхи, проскальзывая в лучшую комнату «дома» в скрывающих одеждах.
Чонин почти забыл, как его зовут по-настоящему.
Пока не услышал о том, что Бён Бэкхён, кажется, находится на Земле.
И вот он здесь.
Стоит среди носящихся из стороны в сторону механиков, в искрах от оплавляемых деталей, весь пропахший маслом, потом и собственной сладостью. Смотрит, как Бан Чан и Уджин, подозрительно естественно влившиеся в его жизнь, спорят о том, как лучше соединить провода и стальные нити у раздробленного бедра «Орфея», беспомощно распластавшего на полу ангара. Смотрит на Минхо, бледного и молчаливого, такого красивого в своей нахмуренности, почти застывшего рядом. Мочка его уха наспех зашита, багровые следы ярко выделяются на коже.
Минхо – бета, но не такой, как другие.
Чонин отчаянно давит растущее желание довериться.
---
Когда правительство решает устроить «парад чести», Чонин долго сомневается. Ему вообще нет смысла тащиться вслед за марширующими небесными легионерами, смотреть, как никогда не видевшие войн горожане восхваляют эти едва движущиеся, перетянутые тугой формой тела. Как ревущий отзвук труб пытается расшевелить хоть что-нибудь человеческое, что осталось у них внутри, но не получается, как ни старайся. Как кричат, сами не понимая, зачем, и забрасывают цветами маленькие дети, смотрящие со слепым восхищением. Как их поднимают выше, позволяя видеть получше.
Захват базы Фобоса – первая победа землян, долгожданная и сладкая. Возможно, тот самый переломный момент, после которого «всё станет лучше». Нет, конечно. Если даже Чонину удастся сдержать отвращение и подкатывающую тошноту, ненависть всё равно не спрячешь - тем более, что поведёт парад сам капитан.
Тот самый капитан.
Приказ приходит на всех.
Шумное оживление других корпусов кажется неуместным, особенно если сравнить с неожиданно гнетущей атмосферой среди механиков. Чонин понимает, почему сам напряжён, но понятия не имеет о причинах, заставляющих Чана, например, недовольно хмуриться, в который раз перечитывая пропечатанный на твёрдой, дорогой бумаге приказ. Или для чего Уджин уже несколько минут моет руки под ледяной водой, не поднимая головы. Джисон искренне ничерта не понимает, но даже он нервно мнётся, не рискуя спрашивать старших.
Чонин пьёт подавители и надеется, что всё кончится быстро.
---
День по-летнему жаркий, с душным, пропахшим раскалённым асфальтом и травой воздухом. Искристое солнце, ослепляя, играет на коже прохожих ярким золотом, высвечивает всполохи широко раскрытых глаз. Оглушительный рёв труб и эхо барабанов, прокатывающиеся по сторонам от военных машин, сдавливают Чонина, сжимают до какой-то крохотно-беспомощной точки. Он не должен быть здесь, это не его место – если такое вообще существует, конечно. Это парад убийц и покалеченных извергов, праздничность пурпурной формы не придаёт лицам жизни. Медали на груди такие же фальшивые, как и улыбки – правда, на них хватает немногих. И всё же, жители города радостно кричат.
От Пак Чанёля не пахнет смертью.
Вообще ничем, будто бы умер.
Чонину стыдно и страшно быть здесь, в одном кузове с выжившими небесными легионерами, но Чан настоял. Потому что никто из них не понимает, что происходит на самом деле – или нет, возможно, понимает Минхо, поддерживаемый высоким темноволосым альфой. Понимает омега, неловко пытающаяся держать его за вялую, ни на что не отвечающую руку. О, Чонин это видит – видит и чувствует, как растёт что-то колючее и неприятное внутри. У Минхо пустые глаза. В глазах Чонина всего слишком много. Может, поэтому, когда их взгляды встречаются, никто не может отвернуться.
А потом слышится звук удара.
По волосам Минхо, гладко приглаженным, стекает что-то красное и комковатое, вязко падает на плечо, пропитывая идеально чистую форму. Музыка грохочет, не прерываясь, белоснежные цветы продолжают сыпаться за невысокие ограждения, отделяющие солдат от толпы. Ещё несколько гнилых, остро пахнущих помидоров врезаются в затылок, в щёку соседа-альфы. Чонин пытается понять, что вообще происходит, едва различает из толпы крики «революция», «смерть» и «убийства». Горожане, будто потревоженные муравьи, приходят в движение, растерянно оглядываются, а капитан ни на секунду не меняет своей сгорбленной позы.
Очередной помидор ударяет Чонина прямо в затылок.
От визгливого «предатель» перед глазами всё становится тёмным.
