Мы, люди

Мир в четыре утра белый и пустой, ничем не пахнет. Сколько ни смотри, а время не движется, нет его, как и всего вокруг – потому что ничего нет настоящего. - За горой, за горой, за рекой, за рекой, за горой и рекой, за океаном и дальше… В едва отсвечивающем окне, в которое Феликс уже слишком давно смотрит, медленно зарождается рассвет. Блёклая линия на краю горизонта, ширясь, совсем выцветает в синеву. Больничные койки давно чувствуются большим домом, чем собственная комната, в которой уже не был сколько – неделю, целую жизнь? Постель тёплая, бельё грубовато скользит по сухой коже. Феликс говорит о горах и реках, сам не понимая, зачем – ведь ему при самом лучшем раскладе светит лишь душная теснота городов и спиртовые настойки больничных палат. А ещё никто не услышит. - Откуда ты…? Голос с кровати напротив прерывается сиплыми хрипами, будто не Бэ Джухён пытается вдохнуть, а кто-то другой, в её маленькое тело насильно вселившийся. Феликс до хруста резко поворачивает шею. Она не приходила в себя с тех пор, как попала в палату. Длинные гладкие волосы рассыпались по плечам, нависают на лицо, мертвенно-бледное, с россыпью желтоватых пятен у губ и щеки, а опухшие глаза слишком горят чем-то таким, от чего становится жутко. Бэ Джухён переводит взгляд на свою бессильно лежащую руку и тонкие провода, от неё ведущие к полупустой капельнице. Феликс, путаясь в одеяле, босиком выбегает наружу. Доктор Кан приказала сразу же сообщить, если старшая медсестра очнётся. Уже в коридоре слова девушки ударяют в голову, Феликс непроизвольно останавливается. Откуда он что. Знает эту песню? Взялся в одной с ней палате? Это ему, по-хорошему, нужно спросить, откуда её принесли такую посиневшую, почему кровь не останавливалась и почему доктор Кан, пропахшая сгоревшим сахаром, а не обычной конфетной сладостью, ночевала на полу несколько дней подряд, не отходя от её кровати. Почему доктор Че сам менял капельницы и делал уколы, запретив посещать палату, почему было слышно, как за дверью кто-то всхлипывал, но так же внезапно затем исчезал. Феликс постепенно пришёл в себя, нашёл силы и даже съездил на парад, а сегодня-завтра должен уйти из лазарета, но откуда, откуда это прострелившее ощущение внутри, будто его самого так избили. Кто вообще смог сделать такое с Бэ Джухён. Феликсу вряд ли расскажут. В глазах Кан Сыльги впервые за последние дни появляется что-то живое. Выпуская из рук протез чьей-то недоделанной кисти, она даже не обращает внимания, как он, звонко ударяясь о пол, рассыпается десятком крошечных деталей. В кабинете доктора Че, спящего прямо за столом, уже синевато-светло, пахнет кофе и усталостью, но запах мгновенно расцветает привкусом розово-синей жвачки, стоит Феликсу выдавить «очнулась».

---

Уже спустя несколько часов в палате появляется Бён Бэкхён. Он пахнет так, что может вывернуть наизнанку, белой размазанной гнилью, влажно налипающей на лицо и глаза, на пальцы. Выглядит так же плохо. Феликс видит то, что не должен, не то, что ему – и кому-либо вообще, наверное, - положено. И всё же, сквозь безжизненность чужого лица пробивается надежда – капитан Бён нерешительно застывает в дверях, глядя на уже полусидящую Джухён, которую доктор Кан кормит с ложки. Не может войти, будто бы ждёт одобрения Сыльги, которая его не собирается давать. Поджав губы, она делает вид, что никого здесь нет. Хочется вжаться в угол кровати и сделаться незаметным. Это всё Феликс знать не должен. - Всё в порядке. Джухён по-прежнему хрипит, но хотя бы пытается улыбнуться. - Ничего не в порядке. Доктор Кан насильно впихивает ложку с едой в чужой рот. - Ты можешь… оставить нас? – Бэкхён выдерживает прямой взгляд, яростный и полный ненависти, но всё равно едва заметно вздрагивает, стоит Сыльги к нему развернуться. - Чтобы ещё с ней что-нибудь сделать? Или чтобы твой урод её совсем добил? Джухён сжимает руку девушки, вдруг заходясь кашлем. - Пожалуйста. – Она всё же выдавливает это, с трудом шевеля высохшими губами. Тишина в палате густеет настолько, что можно разорвать руками – но среди всего этого напряжённого ожидания Феликс вдруг улавливает какой-то тонкий, совсем слабый цветочный аромат. Будто и не было, показалось, растворился в липкой сладости детских конфет и влажном белом гниении. Но Бэ Джухён ведь бета. Она пахнет лекарствами и стерильностью. Пахла. Всегда. - Не делай так, это нечестно, - стон Сыльги, почему-то опустившей голову, беспомощный. – Джухён, не надо. Он этого не заслуживает. Никто из них. Всё вокруг тонет в неприятном напряжении, оно, ширясь и набирая горечи, проникает в самое горло, мешает дышать. Смотреть тоже трудно, даже в окно, и слушать тишину. Феликс неловко сползает со своей кровати, потому что что бы здесь ни происходило, его это не касается. Пора выбираться из лазарета и перестать быть постоянно лишним. В этом замкнутом круге чужой привязанности и боли ему нет места. Проходя мимо Бэкхёна, неслышно скользнувшего внутрь палаты, Феликс чувствует ничего. Вырезанное, пустое, замёрзшее в горе ничего.

---

То, что Минхо слышит сквозь пропагандистские эфиры, не может быть правдой просто потому, что обещали не допускать подобного в будущем. Эхо заверений властей, хлопавших по плечу возле сожжённого города, лживо утешающих и твердящих, что больше никогда и ни за что, ещё стоит в ушах. Легионеры перебрасываются пустыми взглядами, пока капитан Пак увеличивает громкость приёмника. Воздух будто сереет от напряжения, выталкивает безмятежность раннего летнего утра из окон, и, возможно, становится стылым от запахов застывших альф, Минхо ведь не может чувствовать. То, что он сам ощущает – безнадёжность. Бесчувственность. Бесполезность. Правительство Земли объявляет о войне. Священной войне за свои же колонии. Речь диктора сбивается на новый круг, и капитан Пак выкручивает громкость до нуля. Нового они больше не услышат. В большом кабинете, простом и покрытом пылью, где легионеры встали у стен, нечем дышать, хоть окна открыты настежь. Минхо смотрит на Хёнджина, а в голове пусто. Говорить нечего. Он верил, пусть и наивно, совсем как ребёнок, что никогда этих слов не услышит. Не увидит тысячи солнц, разрывающих воздух, не услышит крики безвинных людей, сгорающих в огне резвящихся солдат. Как и каждый здесь, наверное. Пусть они все тоже окажутся предателями государства. Пусть втайне будут против войны. Минхо не справится, если останется против всех в одиночку.