Мы, люди

Когда деревья были большими, мы были маленькими. До стен вокруг не достать руками. Жизнь была бесконечной – ужасной или счастливой, - и никто никогда бы не смог умереть. Деревьев нет больше. Минхо бежит, потому что нельзя стоять. Стреляет, потому что нельзя не стрелять. Он молчит, потому что сказать нечего, только внутри всё колотится очень сильно, кровавое эхо сердцебиения бьёт по ушам. Ноги не чувствуют опоры, ничего вообще, кроме болезненной невесомости. Укрывшись от обстрела за обломками барака, Минхо бросает оружие в скомкавшийся красный песок и крепко стискивает голову. Качается вперёд-назад, не издавая ни звука. Здесь нельзя оставаться. Нужно бежать. Минхо тошнит, и горячая рвота выплёскивается резкими толчками. Хёнджин. Где Хёнджин. - Нужно бежать. – Минхо говорит сам себе, отплёвываясь от желчи. – Бежать. – Солдату нужно собраться. Он не может быть слабым, не имеет права. Подбирая брошенное оружие, Минхо прижимает его к себе и пытается удержать, но руки дрожат так сильно, что можно случайно выстрелить в себя. Всюду лабиринты из разрушенных домов, они смогут уйти. Осталась ещё одна граната. – Нужно бежать. Нужно бежать, чтобы выжить. - Феликс. Без него нельзя. - Он уже мёртв. Мы не можем вернуться. Это неправда. Голос Хёнджина пугает. Всё это время он был рядом. Но разве это Хёнджин? Этого человека – существо – Минхо не знает, даже если смотрит прямо в лицо. Никого не узнаёт, ничего, ни собственные пальцы, больно вцепившиеся в горячий металл, ни пурпурную форму с пятнами крови. Здесь что-то другое. Не настоящее. Они все были другими сколько, минут пять, десять назад. Три часа. Неделю. Год. Всё же было иначе. Эти почерневшие глаза, в которых зрачков не видно, Минхо видит впервые. Широко раскрытые. Неподвижные. И тело, от которого исходит нечто – невидимое, но ощутимое давление, невыразимый ужас. Кто вообще перед ним, если говорит такое. Что он знает. Откуда. Новый приступ рвоты сжимает тело как пружину. - Феликс умер. Нет. - Нам нужно идти. Жестокость. Жестокость. Тот, кто притворяется Хёнджином, резко хватает за ворот почти сгоревшей униформы, дёргает вверх. Человеческое тело не может быть таким сильным. Минхо задыхается от беззвучных рыданий, от спазмов, не дающих вдохнуть, только открывает и закрывает рот. Всё это слишком жестоко для человека. Граната с коротким щелчком отцепляется от пояса, но почему-то становится лишь тяжелее. Выстрелов пока не слышно. А снова смотреть в чужие глаза невозможно – всюду мерещится кровь и лицо, лицо, глаза, маленькая алая точка на лбу, деревья, шелестящие на весеннем ветру, и светлые мягкие волосы, будто полевая трава, и пересохшие губы, и кровь, и смех, и кровь опять, и выстрелы, и Хёнджин выдёргивает чеку и бросает гранату. Его вопль ярким взрывом распаляет обезумевшую боль.

---

Терпкий и сильный аромат скошенной травы. Поблёкшие жёлтые линии вдоль невозможно зелёного, живого и мягкого. Небо на юге лилово-розовое, густое, растворяется в воздухе, птицы быстро и шумно летают над головой. Тополи едва шелестят глянцевитой листвой. Бэкхён знает о них, потому что раньше, в его детстве, много где у дорог возвышались эти вспухшие, вечно изъеденные мшистыми бороздами стволы. Дышать невозможно, как если бы вместе с запахом лета заглатывал иглы. Сожаление. Жалость. Ещё больше боли. Опустевшие здания военного городка окрашиваются пронзительно-розовым, тени от них такие короткие, будто бросили рисовать на полпути. Внутри всё опять так сильно сжимается, превращается в твёрдую и бесконечно тяжёлую точку, что хочется кричать. Сколько времени потерялось. Сколько Бэкхёну ползти по этому дну, где ни надежды, ни жизни, даже жалкого подобия. Сколько себя ненавидеть, потому что простить некому. Все умерли, кто мог сказать «ты делал то, что нужно, и ты не виноват». Никого не осталось. У Бэкхёна поседевшие волосы и взгляд, о котором шепчутся слишком много дней, чтобы считать. Ушедший, пустой. Ненастоящий. Неблагодарный. Взгляд врага, для которого за спиной всегда нужно держать камень. Взгляд самоубийцы, ищущего момент. И всё же, он жив. Жив в уютной тюрьме с мягкой мебелью и всюду расставленными вазами, но цветы никогда не пахнут. Обречены умирать среди всё подавляющего запаха Чанёля. Жив в скрытом от мира военном городке, со всех сторон огороженном ненавистью и страхом, где пытается с собой закончить, но не получается, потому что тогда они точно победят. Он в собственном измученном теле жив, никак до конца не сломается. Бэкхён идёт в единственное место, о котором может думать. Да, он может довериться не тому человеку и заплатить за это очень дорого, ну и что. Всё равно ведь умрёт. Только уже не сам. Лучше так, хоть что-то сделав, попытавшись что-то изменить. Серый песок под ногами вдруг шумит совсем как море, и на секунду кажется, что сильный солёный воздух ударяет в лицо. Бэкхён спотыкается и замирает, закрывает глаза. Запах свободный и тёплый от воды, ярко вспыхнувшей под полуденным зноем, стеклянно-карамельный от всюду звенящего смеха. Громко шипящая, пузырящаяся, пахнущая персиками газировка, проливающаяся по рукам и одежде. Воспоминания, которые давным-давно должны были исчезнуть, которые почти никогда не существовали. Бэкхён когда-то был таким человеком. Таким. Когда-то. Очень давно. Когда он всё же раскрывает двери мастерской механиков, то по въевшейся привычке гордо, высокомерно идёт под удивлёнными взглядами мгновенно притихших солдат. В голове на самом деле – пустота. Оглушительная. В мастерской пахнет солью и потом, уже совсем иначе, несёт альфами, омегами, людьми. То воспоминание не вернётся больше. Бэкхён почему-то это знает. Обшарпанная коричневая дверь с выцветшей табличкой «Бан Чан» легко поддаётся руке, открывается с протяжным скрипом. Светловолосая голова нервно отрывается от разбросанных по столу документов; с облегчением, но затем вдруг вспыхнувшей тревогой смотрят похожие на угли глаза. - Капитан Бён? Насколько я помню, приказов с Вашим участием не посту… - Давай уничтожим это место и ничего после себя не оставим. Тишина переливается золотистой пылью. - Мы должны это прекратить. «Мы». Обезличенные трофеи военного времени, игрушки, ножи, вазы и деньги, одежда, привезённые с Марса на огромных кораблях, под прицелом металлического дула. Ненавидящие, бессильные, не способные пополнить ряды «достойных» люди, подчинившиеся, чтобы больше не было больно. Бэкхён знает, что Бан Чан – такой же, как и он, всегда знал, и не важны их заслуги перед отечеством, преступления перед врагом, или то, что это омега и бета, или то, что один для развлечения, а другой – для работы. Люди говорят, что всегда есть что-то, что важнее тебя самого, но, на самом деле, ничего важнее тебя не существует. Бэкхён это понял, вдохнув запах моря, которое наверняка уже высохло. Никто не спасёт и никто не поможет. Ответа не будет. Ты – свой ответ. Неровный свет сквозь грязное окно делит комнату на части. Бан Чан медленно встаёт из-за стола и выдыхает. - Я ждал этого так долго, мой капитан.