vanquish

Юнги сует за пояс пушку, достает смятую пачку сигарет и в поисках зажигалки хлопает себя по карманам ладонями с засохшей на них чужой кровью. Его движения плавные, снаружи он весь уверенность и спокойствие. Изнутри Юнги закипает, злость и отчаяние ядовитым коктейлем бурлят в крови, сжигают внутренности и расплавляют вены, но он давит в себе эмоции, сдерживает их внутри, не выпуская наружу. Информации нет. Юнги только что разговаривал с одной из мелких сошек Квансу, но так ничего и не добился. Точнее, он вышиб ему мозги, но этого мало, ведь он ни слова о местонахождении главного ублюдка не получил. Он жаждет мести. Эта беспомощность травит, загоняет в отчаяние, но вариантов нет — только продолжать копать в надежде, что рано или поздно они получат шанс отомстить. Они обязаны. Юнги щелчком отбрасывает недокуренную сигарету, позволив только в этом нервном жесте проявиться своим эмоциям, и лезет в карман за ключами. Вылизанный Астон Мартин Ванквиш, цветом чернее, чем беззвездное небо, послушно разблокировывает двери и заводится с кнопки, готовый в любую секунду сорваться с места по велению хозяина. Юнги прыгает в салон и обхватывает пальцами скрипучую кожу руля. Педаль газа под ногой послушно прогибается, заставляя движок рычать диким зверем. Эта малышка разве что не единственное, что может успокоить его, ведь ветер, путающийся в волосах, ласкающее слух рычание двигателя и несколько сотен лошадиных сил под задницей — это то, что заставляет его кровь кипеть. То, что заставляет чувствовать себя живым, когда сам он и есть смерть. Юнги выжимает педаль газа, опускает ручник, и Астон Мартин с визгом шин об асфальт срывается с места. Он сильнее сжимает руль, оставляя позади себя пыль, черные полосы от резины и разъедающие мысли. Сейчас есть только он и дорога. Окна опущены до предела, ветер врывается в салон, ерошит волосы и наполняет легкие предрассветной свежестью. Еще нет и семи утра, на улицах ни души, и это их время. Время Юнги, его малышки и запредельной скорости. Слившись с пустынной дорогой и отбросив любые мысли, Юнги почти не замечает, как добирается до дома. На деле дом — это лишь название для квартиры, в которой он живет вот уже пару недель. Сам он не помнит, когда в последний раз на самом деле испытывал это чувство — чувство, что он дома. Явно до того, как, едва достигнув шестнадцати, сбежал от родителей, переехал в Сеул и по случайному стечению обстоятельств влился в банду Намджуна. Не то чтобы годы его становления были сладкими, конечно, приходилось мараться. На руках Юнги столько крови, что до конца жизни не отмыться, и ни одной бессонной ночи ему не хватит, чтобы припомнить все свои грешки. Ему всего двадцать четыре, а за душой у него уже столько боли и грязи, что даже при желании их из себя не вытравить. И все же такая жизнь лучше, чем то, что было в родном Тэгу. Черт с ним, Юнги не любит вспоминать об этом. Он сделал свой выбор и не собирается от него отказываться. Не то чтобы его дом был элитным жилым комплексом с вооруженной до зубов охраной и личным бассейном, Юнги не нужны эти бесполезные понты. И все же выложить за эту квартиру пришлось немаленькую сумму. Будь его воля, он бы снял себе небольшую однушку на окраине, предельно тихую и обособленную, но Намджун не позволил, сказал, по статусу не положено жить непонятно где, и подсунул этот вариант. Юнги особо не сопротивлялся. Он оставляет машину на подземной парковке, предварительно тщательно осмотрев ее на наличие мельчайших царапин и коцок от неизбежно летящих из-под колес камней, и прямо с цоколя вызывает лифт на девятый этаж. Юнги устало сверлит свое отражение в зеркале лифта, пока приятный электронный женский голос не объявляет о нужном этаже. Выходя, он почти нос к носу сталкивается с кем-то, не глядя влетающим в раскрывающиеся двери. — Простите, — мямлит черноволосый мальчишка, непонятно чем больше напуганный — столкновением или холодным взглядом, полученным в свой адрес. — Доброго дня, — быстро кланяется он. Прежде, чем двери успевают закрыться, он забегает в лифт и принимается остервенело нажимать на кнопку в надежде как можно скорее скрыться от этих холодных черных глаз, которые сверлят его, будто в самую душу вглядываются. Этот взгляд тяжелый, но вместе с тем до пугающего пустой. Он не прекращается, словно гипнотизирует, продолжает сковывать льдом внутренности до тех пор, пока двери лифта наконец не закрываются. Волна раздражения, утопленная в скорости и реве мотора, накатывает на Юнги по новой. Он тихо шипит себе под нос, отпирает дверь и проходит внутрь своей пустой, извечно темной и холодной квартиры.

☬☬☬

Очередной субботний вечер Юнги проводит в компании парней. Клуб полон разгоряченных тел, вливающих в себя алкоголь за барной стойкой или трущихся друг о друга на танцполе, музыка грохочет, отражаясь о стены клуба и бокалы на столах, а разноцветные огни рассеиваются в мутных глазах толпы. Юнги клубы претят, но в вип-ложе на втором этаже куда тише и спокойнее, и ему терпимо. Он здесь, только чтобы обсудить дела и, возможно, немного расслабиться. Пока их собралось только двое: сам Юнги и Намджун — их негласный лидер, до крайности опасный человек, привыкший решать дела хитростью и острым умом, несмотря на профессиональное владение оружием и хорошую физическую форму. Намджун пододвигает к Юнги стакан, наполненный янтарным ромом Коиба, и тот с охотой принимает его, сразу делая несколько небольших глотков. — Я выяснил кое-что, — сразу приступает к делу Намджун, не желающий дождаться остальных. — Мы нашли одного парнишку из банды Квансу. Он мелкая сошка, его даже не было на передаче груза, но парням удалось выбить из него кое-что любопытное. Юнги напрягается, облокачивается локтями о колени и крепче сжимает стакан с ромом. Любая зацепка бесценна, а судя по блестящим глазам Намджуна, они узнали нечто стоящее. — Он рассказал, что один из их парней тоже погиб в тот день, — продолжает тот, морщась так, будто эта информация доставляет ему дискомфорт. Он привычным жестом зачесывает назад выбеленные волосы и впивается в друга внимательным взглядом. — И что? Он что угодно скажет, чтобы поддержать легенду, — хмурится Юнги, делая еще один глоток рома, который сразу разносится по крови и горячит внутренности. Расслабиться это все равно помогает мало. — А то, что, по его словам, на передаче подстрелили не кого иного, как верную сучку Квансу — Юко, — выгибает бровь Намджун. Он ожидает реакции от друга, но лицо того, как обычно, остается непроницаемым. — И это не наши ребята, Юнги. Говорит, его подстрелили копы. Юнги снова хмурится, пытаясь переварить информацию. Он неспешно вертит в руках стакан и наблюдает за тем, как янтарная жидкость лениво омывает стеклянные стенки, в то время как мысли в его голове проносятся с бешеной скоростью. — Допустим, мы слышали о смерти Юко, пусть и не знали при каких обстоятельствах, — с легкой задумчивостью в голосе перебирает вслух свои догадки Юнги. — Но с чего бы копам стрелять в людей Квансу, если они и дали им наводку? — Не разобрались в суматохе, где свои, а где чужие? — обновляет опустевший стакан Намджун и выжидающе смотрит на друга. — Сомнительно. Квансу привел копов и начал сваливать, наши сразу открыли огонь. В кого на месте копов ты начнешь отстреливаться? — не понимает Юнги, но ответом ему служит только тяжелый вздох. Он хмыкает и, сделав глоток, откидывается на спинку дивана, перекатывает на языке ром, а в уме — неясные мысли. — Все, что у нас есть — это только предположения, — устало прикрывает глаза Намджун, проводя ладонью по лицу. — Все ясно, как день, — подается вперед Юнги. — Квансу нас подставил. Притащил копов и убил сразу двух зайцев — ослабил нас и подмазался к ним. Заодно и подозрения от себя отвел, ведь почти все, кроме нас, считают, что это была случайность, и продолжают с ним работать. Но там неоткуда было взяться копам, Намджун, и ты это знаешь. — Мы не знаем наверняка, как все было, Юнги. Из наших никто не выжил, — сухой голос Намджуна разрезает пространство, но Юнги чувствует, будто он его по коже полосует. Он прикрывает глаза. Никто не выжил. Эти слова все еще ранят сильнее любой пули или острого ножа соперника. Среди этих "никто" числится и имя Хосока. — В любом случае, мы должны найти этих ублюдков и отомстить, а пока давай просто немного расслабимся. Сейчас мы мало что можем. Юнги не отвечает, молча опустошает стакан и поддается тяжелым мыслям. Вряд ли ему сегодня удастся хоть немного расслабиться. Намджун продолжает изучать друга тяжелым задумчивым взглядом, маленькими глотками потягивая янтарный ром. Эта ситуация сильно выбила их из колеи, они потеряли слишком много людей и ресурсов на этой сделке. Квансу их подставил, и Намджун бы собственными руками вырвал ему глотку, но пока возможности нет. Они слишком слабы, чтобы воевать, к тому же чертов ублюдок залег на дно, и несколько месяцев поисков пока не приносят никаких результатов. Скорее всего, тот просто свалил за границу и будет отсиживаться там до тех пор, пока все не уляжется. Но Намджун сохраняет терпение, он уверен — рано или поздно Квансу даст о себе знать, и тогда их месть будет сочной и очень кровавой. Проблема заключается в Юнги. Намджун знает его слишком давно, еще с тех пор, как его несколько лет назад привел Хосок. Они сами еще были сопляками, не представляли из себя ровным счетом ничего, но упорно держались вместе, выгрызали себе дорогу наверх зубами и жаждой стать хоть кем-то. Юнги быстро сумел стать частью семьи. Именно Намджун нацепил на него это сладкое Шуга за его холодную бледность. Люди с легкостью ведутся на его мнимую безобидность и внешнее спокойствие, не подозревая, что на самом деле он чертовски опасен. Смерть Хосока сильно его подкосила. Ему все труднее себя контролировать, он жаждет мести, живет ей. Юнги потерялся, захлебнулся в своей боли и разъедающей жажде возмездия, и Намджуну все сложнее его сдерживать. Он уже не пускает его на дела, связанные с поисками Квансу, но тот все равно ухитряется ввязываться, и тогда все, что остается после — это кровь и выжженная земля. Юнги не хватает терпения на разборки и выбивание информации — ему кровь и жажда мести глаза застилают, и тогда тем, кто попался ему на пути, остается только молить своих богов о скорой смерти. — Эй, чего хмурый? — словно сквозь толщу воды проникает в сознание мягкий голос. Намджун выныривает из своих мыслей и натыкается взглядом на знакомое лицо. Он и не заметил, как подтянулись остальные, и сейчас Чимин склоняется над ним, мягко улыбаясь и потягивая из бутылки светлое пиво. Ему просто невозможно не улыбнуться в ответ. — Ты его когда вообще веселым видел? — усмехается только подошедший Джин, который по очереди здоровается со всеми за руку. Он сразу тянется за бутылкой и наполняет стакан доверху, прежде чем подвинуть Юнги и усесться к нему на диван. — Я заказал еще несколько бутылок рома, потому что не знаю, как вы, а я сегодня собираюсь накидаться, как пират, — оповещает присутствующих вальяжно развалившийся в кресле Тэхен и чиркает зажигалкой, подкуривая сигарету. — Да кто же против, — пожимает плечами Намджун. Он снова переводит взгляд на Чимина и жадно впитывает в себя еще одну мягкую улыбку, которая, он надеется, адресована только ему.

☬☬☬

Юнги видит его. Он почти каждый день видит его во снах. Хосок либо несется на своем ГТ-Р, ветер развевает выкрашенные в кроваво-бордовый волосы, а его звонкий смех наполняет салон, либо сидит на их светлой кухне и улыбается, попивая кофе, как было сотню тысяч раз до. Каждый сон кончается тем, что Хосок оборачивается и с печальной улыбкой говорит о том, что на его месте должен был быть Юнги. Не то чтобы он в поту подрывался с постели от этих снов или страдал бессонницей сильнее, чем обычно, сильнее, чем бывало раньше. Нет. Но неприятный осадок в грудине это все же оставляет, и каждый раз Юнги все равно встает, чтобы выкурить пару сигарет и успокоить чуть сбившееся сердцебиение. Этой ночью он снова видит его, и ни алкоголь, ни один на двоих выкуренный с Тэхеном косяк не помогают спать достаточно крепко, чтобы не видеть снов. Юнги предполагает, что алкоголь только больше провоцирует подобные сны, обнажает чувства и вытягивает на поверхность мысли, которые в трезвом состоянии проще подавить внутри себя. Только отказаться от алкоголя все равно не получается, да он и не хочет. Один черт Хосок не оставляет его и продолжает навещать во снах. А так, изредка набравшись до невменяемого состояния, можно пережить маленькую смерть, после которой, пусть и с трудом, но наутро все же оживешь. Самоубийство для трусов. На часах почти четыре утра, но Юнги все равно зачем-то натягивает спортивные штаны, когда выходит на лестничную клетку. Он чиркает зажигалкой, прикуривает смятую сигарету и прижимается спиной к двери. Железо неприятно обжигает кожу холодом, но это помогает немного взбодриться, оклематься от разъедающих картинок в голове, оставшихся после сна, и Юнги не спешит отходить, ощущая, как тепло тела передается металлу и постепенно его нагревает. Он, как и всегда, полностью уходит в мысли, докуривая уже вторую сигарету, когда дверь по соседству тихо приоткрывается и прерывает внутренний голос на полуслове. Он лениво поворачивает голову на шум и замечает уже знакомую черную макушку, нерешительно высовывающуюся из-за чуть приоткрытой двери. Следом в щель протискивается и тщедушное тело, которое не замечает ничего вокруг, слишком увлеченное тем, чтобы выскользнуть как можно тише. Не тот ли это мальчишка, что пару дней назад чуть не снес его в дверях лифта? Раздражение проносится по телу, распаляет, но Юнги давит его в себе, старается вернуться к своему привычному состоянию — безразличию. Чонгук удачно справляется с дверью и уже стоит в ожидании лифта, нервно переминаясь с ноги на ногу, но так и не замечает присутствия еще одного человека на площадке. Он слишком напряжен, слишком погружен в собственные мысли, поэтому его плечи судорожно вздрагивают, когда за спиной раздается громкий хлопок тяжелой железной двери, разрывающий тишину. Чонгук в страхе оборачивается, окидывает полным ужаса взглядом лестничную клетку, но та уже пуста, и только не до конца затушенный бычок, дымящийся в железной банке-пепельнице, напоминает о том, что здесь только что был кто-то еще. Он переводит сбившееся дыхание и вновь отворачивается к лифту, который с негромким звоном подъезжает на этаж и раскрывает двери. Сначала ему нужно доехать до шестнадцатого. На этом этаже еще идет стройка, и кроме голых несущих стен, затянутых в пленку окон и строительных материалов там нет ничего — ни квартир, ни дверей, ни тем более людей. Рядом с лифтом есть пожарная лестница и выход на крышу, куда он и направляется. Тяжелая железная дверь с трудом поддается, и легко одетое тело приятно обдает прохладным воздухом. Чонгук поглубже вдыхает любимый ночной запах и проскальзывает в узкое пространство. Уже начинает светать, сегодня вырваться пораньше не удалось, но его это мало расстраивает — предрассветный Сеул даже спокойнее, тише. Чонгук неспеша приближается к краю крыши и взбирается на парапет. Когда-то залезать сюда было страшно. Сначала он даже не вставал в полный рост, прилеплялся к холодному бетону задницей и крепко цеплялся за кромку парапета. Чуть позже начал приседать на корточки, все еще придерживаясь руками, а после, в безветренную погоду, стал заставлять себя ненадолго разгибаться в полный рост. Правда, первое время после нескольких секунд в страхе плюхался обратно на задницу. Сейчас не страшно совсем — Чонгук уверенно стоит на самом краю и разглядывает ночные огни вывесок, окон и фар машин, которыми пока еще переливается город. Он уже давно обуздал свой страх, покорил его себе, а теперь решительно закрывает глаза и расправляет руки в стороны. Свежий воздух наполняет его легкие, освобождает душу от эмоций и чувств, опустошает голову от беспокойных мыслей. Чонгук отрывает одну ногу от земли и заносит ее над краем. Беспокойный стук сердца не отвлекает, скорее наоборот, позволяет острее прочувствовать мысль, что под ним десятки метров пропасти, что одно неверное движение, один неверный шаг, и его жизнь оборвется, толком и не начавшись. Кто-то боится смерти, кого-то она притягивает. Чонгук с ней играется. Спустя несколько минут он распахивает глаза и опускает ногу обратно на бетонную поверхность. Еще раз глубоко вздохнув, он разворачивается, спрыгивает с парапета и возвращается обратно к железной двери, поверхности которой уже начинают касаться первые лучи восходящего солнца. Чонгук не оборачивается. Сегодня он снова выиграл.

☬☬☬

Чонгук сидит в отцовском Рейндж Ровере, оставленный дожидаться его возвращения на парковке, и нервно барабанит пальцами по обтянутой кожей торпедо. Его напряженный взгляд скользит по припаркованным машинам, практически не замечая их, а нервы тревожат сердце, подгоняют его биться чаще. Жарко, ему невыносимо жарко, влажная футболка липнет к спине, заставляет нервничать еще сильнее. Чонгук ерзает на кожаном сидении, пробирается пальцами в волосы и ерошит их, чуть подсушивая вспотевший затылок, опускает окно, но на парковке неоткуда взяться ветру. Раздраженный, он нерешительно тянется к кнопке центрального замка, его пальцы на секунду замирают в сомнении, но все же давят на кнопку, и в салоне раздается тихий щелчок. Чонгук распахивает дверь, спрыгивает со своего места и разминает затекшую шею, бездумно оглядываясь по сторонам. Восхищенный вздох сам по себе вырывается изо рта, когда на глаза попадается припаркованный рядом с их автомобилем Астон Мартин. Эта машина не может не приковывать взгляд — черная, словно ночь, полностью вылизанная и отполированная, вся состоящая из противоречивых плавных линий и агрессивных деталей. Чонгук готов поспорить, что под капотом у нее намного больше, чем было заложено при производстве. Из таких машин нужно выжимать всю мощь, для этого они и созданы, в этом их предназначение, иначе какой смысл? Чонгук тянется к капоту рукой, намереваясь погладить, словно эта машина живая. Она и есть живая — наверняка, это самая дикая сучка, живущая своей собственной жизнью и покорно повинующаяся разве что только сумевшему ее приручить хозяину. — Я бы не советовал, — разрезает тишину спокойный голос, и все пространство огромной парковки на сотню машин будто покрывается льдом. Чонгук одергивает руку и резко оборачивается. Он не решается поднять глаза, потому что кожей чувствует уже знакомый холод, исходящий от фигуры напротив. Ну конечно же это его машина. Недовольно хмурясь, мужчина стремительно надвигается на него и останавливается лишь в нескольких сантиметрах. Чонгук сжимается едва заметно, но с места не двигается, продолжает неподвижно стоять, правда, взгляд с носков чужих тяжелых ботинок поднять не может. Он пытается унять нервно колотящееся в груди сердце, пытается заставить себя взглянуть в глаза тому, чье дыхание почти чувствует на своем лице, но, черт возьми, просто не может пошевелиться. Мужчина ничего не говорит и не делает. Он просто стоит и смотрит, слишком близко и слишком тихо. Чонгуку кажется, будто мысли в его голове превратились в кашу, он никак не может понять, почему все еще стоит здесь, рассыпаясь под чужим взглядом, почему еще не рванул с места и не заперся в стоящем позади отцовском Рейндж Ровере. Он правда не понимает, откуда в нем берутся силы на то, чтобы, наконец, поднять глаза и посмотреть в чужое лицо. И вот он, этот взгляд — такой, каким можно резать металл и замораживать пустыни. Мужчина смотрит пристально, чуть щурится, хмурит густые брови, и взгляд его прошивает насквозь. — Не советую еще когда-либо касаться моей машины, — ровным голосом произносит он, все еще стоящий слишком близко. Плечи мужчины напряжены, но лицо гладкое и спокойное, не считая складки между нахмуренными бровями. Он не выглядит злым или рассерженным, он выглядит пустым и безразличным. От него веет холодом, в нем будто ничего нет, ни единой эмоции, и это пугает. — Ты понял? Чонгук в ответ возмущенно выдыхает, он с вызовом вскидывает голову и сжимает ладони в кулаки, впиваясь ногтями в тонкую кожу. — Я не… — Я сказал тебе ждать в машине, — разрывает напряжение чужой резкий голос. Это действует как топор, опущенный на высоковольтные провода — все обрывается, коротит, а воздух вокруг разве что не искрит. Мальчишка переводит взгляд за спину Юнги, его глаза расширяются, и на мгновение кажется, что в них загорается страх, но уже через секунду они пустеют, словно гаснут. Мальчишка сбрасывает с себя оцепенение и наконец делает шаг назад. — Да, отец, — кидает он на Юнги мимолетный взгляд, а затем разворачивается и быстрыми шагами направляется к внедорожнику на соседнем парковочном месте. — Извините, если он побеспокоил вас, — обращается к Юнги мужчина с сухой улыбкой. Он неглубоко кланяется, а затем, не дожидаясь ответа, отворачивается к машине и занимает водительское сиденье. После слишком нервного и громкого хлопка дверью Рейндж Ровер мгновенно срывается с места, оставляя на асфальте лишь следы шин. Юнги еще пару секунд смотрит ему вслед, зачем-то нащупывает в кармане ключи от Астон Мартина, но затем одергивает себя и наконец идет к лифту.

☬☬☬

На часах только одиннадцать вечера, и Юнги нервно давит на клаксон, уведомляя участников движения о своем раздражении. Стрелка спидометра на его Астон Мартине не должна опускаться ниже двухсот, и эти жалкие шестьдесят километров в час в плотном потоке Юнги разве что хребет не ломают. Слишком медленно. Сегодня ему было необходимо явиться на склад. Это не было связано с делами по поиску Квансу, просто обычная встреча — отдать товар, получить деньги и отвезти их в офис. Все прошло гладко, они даже пропустили с Намджуном по паре стаканов виски, но от предложения продолжить вечер Юнги отказался. Сегодня у него просто нет сил на то, чтобы смотреть на улыбающиеся лица друзей и не видеть среди них еще одного. Юнги тяжело вздыхает и выруливает на пустой переулок, ведущий к дому, наконец разгоняясь до желаемой сотки. Он устал. Устал от этих разъедающих душу мыслей, устал от чувства вины, которое плотно придавливает его к земле и не дает вздохнуть. На месте Хосока должен был быть он, но он, черт возьми, жив и даже не может отомстить, чтобы упокоить душу друга. После похорон Юнги еще ни разу не был на его могиле и не явится туда, пока не отомстит. Черный Астон Мартин с визгом шин тормозит на своем привычном месте. Юнги усмехается, вспоминая вечерний инцидент с соседским мальчишкой, но быстро отгоняет от себя неуместные мысли и глушит мотор. Квартира встречает привычной темнотой и полупустыми стенами. Переодевшись в домашние штаны и футболку, Юнги первым делом идет на кухню и открывает окно, впуская в квартиру прохладный вечерний воздух, но ему все равно не достает кислорода. Его грудь будто стальные обручи сдавливают, заставляют легкие сжаться, и сколько ни дыши, полноценного вздоха все равно не сделаешь. Юнги и не пытается. Он включает кофемашину и, дождавшись, пока кружка наполнится горячим ароматным напитком, лениво бредет в гостиную, грея пальцы о теплую керамику. Отставляет кружку на стеклянный столик, укладывается на диван и прикрывает глаза, размышляя о том, что давно он не бывал дома так рано вечером, и перспектива эта немного напрягает. Он даже допускает мимолетную мысль встать, одеться и поехать к остальным, лишь бы не тонуть в собственных размышлениях, но не успевает как следует обдумать ее, потому что проваливается в неглубокую дрему, навалившуюся, словно снежный ком. У него не сразу получается сообразить, что именно заставляет его вынырнуть обратно в реальность. Сонно, слегка растерянно оглядев комнату, Юнги отмечает так и нетронутую кружку с остывшим кофе и погасшие огни за окном, оповещающие о том, что он проспал как минимум пару часов, когда тишину разрывает тихий стук в дверь. Юнги резко принимает сидячее положение и напрягается, прислушиваясь. Кто-то стучит в дверь, и это кто-то чужой, потому что свои никогда бы не стали так нерешительно скрестись, а просто позвонили бы. Внезапно за стеной раздается приглушенный шум, в котором отчетливо можно различить тяжелые шаги и низкие голоса. Юнги вскидывает брови и усмехается. Сонный мозг соображает медленно, но ему такие сцены хорошо знакомы. В соседней квартире явно происходят какие-то разборки, но сейчас это уж точно не его дело. Разве что это вызывает легкое раздражение, потому что чужой плач, нарастающие крики и звуки ударов мешают спокойно подремать. Юнги недовольно выдыхает, откидывается обратно на подушки и прикрывает глаза. — Пожалуйста, впустите меня, — добавляются к неуверенному стуку тихие мольбы из-за двери. Сердце Юнги внезапно пропускает удар, но он ни шагу к двери не делает, продолжает игнорировать происходящее. Его не касается. — Прошу вас… — эта квартира стоит неоправданно больших денег, раз эти чертовы тонкие стены слишком хорошо пропускают звуки. Юнги чересчур отчетливо слышит выстрелы и крики из квартиры по соседству, тихое поскребывание в дверь и жалобный шепот соседского мальчишки, умоляющего впустить. — Пожалуйста, откройте мне, я знаю, что вы дома… — его бормотание приглушают незатихающие звуки стрельбы, надрывные крики, топот тяжелых ботинок. Мальчишка давит истеричные нотки в голосе, чтобы, не дай бог, не привлечь к себе внимание, но секунды утекают сквозь пальцы, уменьшая шансы спастись, скрывшись за дверью соседа. Этот мужчина пугает Чонгука. Своими извечно черными одеждами, своим холодным взглядом, будто под кожу пробирающимся, своим безразличным молчанием в ответ на вежливое привествие, робко выдавленное при случайной встрече на лестничной площадке ранним утром, когда один спешит в школу, а другой только возвращается домой. Черт знает, чем этот мужчина занимается, черт даже знает, как его зовут, он просто пугает на подсознательном уровне. Все в нем будто кричит “не приближайся ко мне, даже не смотри в мою сторону, иначе пожалеешь”. Чонгук дышать рядом с ним боится, не то что ломиться в чужую квартиру, но в данный момент в его собственной происходит нечто более пугающее, и люди там находятся куда более страшные. — Пожалуйста, я прошу вас! — голос за дверью срывается, выстрелы за стеной становятся только чаще, громче. Мальчишка больше не сдерживается, плачет, и это тоже Юнги слышит слишком отчетливо. Раздражает. Какого черта он ноет у него под дверью, на что он надеется? Юнги подрывается с дивана, намереваясь прогнать этого ребенка куда подальше. Это не его проблемы. Его тяжелые шаги отражаются о стены полупустой квартиры в такт выстрелам и отчаянным всхлипам. Шаг. Выстрел. Всхлип. Шаг. Выстрел. Всхлип. Внезапно все прекращается. Юнги останавливается в коридоре и замирает под дверью, из-за которой только что его молили о спасении. Затихают все звуки, не слышно ни стрельбы, ни криков, ни всхлипов мальчишки. В одно мгновение тишина поглощает все вокруг, весь мир будто оказывается в вакууме. Юнги не слышит собственного дыхания, своего внезапно начавшего ускоренно биться сердца, даже собственных мыслей. — Пожалуйста, — нарушает тишину голос под дверью. Можно подумать, что он звучит ровно и спокойно, но на самом деле так звучит отчаяние. Такое, когда уже не остается ни единой эмоции — ни страха, ни истерики. Только мольба о последнем шансе. Юнги хорошо знаком с этим чувством. — Я прошу вас, откройте, — совсем тихо, еле слышно, шепотом. — Иначе они убьют меня. Топот ног за стенкой возобновляется, звук шагов усиливается, они приближаются. Рука Юнги нерешительно тянется к дверной ручке. Еще один громкий выстрел сотрясает воздух. Юнги резко распахивает дверь и на долю секунды замирает с ручкой, зажатой в холодных пальцах. Из-за двери на него смотрят огромные, полные страха и отчаяния глаза, из уголков которых непрерывным потоком катятся слезы, оставляющие влажные дорожки на чуть пухлых детских щеках. Он не знает, почему именно в этот момент в его сознании проносится громкая, почему-то бьющая по голове мысль о том, что этот мальчишка напротив совсем еще ребенок. Возможно, потому что в этих секунду назад еще пустых глазах вдруг вспыхивает такой силы и масштабов надежда, что она буквально сносит с ног. Юнги открывает рот, чтобы что-то сказать, чтобы сделать то, что собирался — выгнать мальчишку, потому что это не его проблемы, но вместо этого его рука тянется вперед, хватая того за воротник толстовки, и одним рывком втягивает в квартиру. Юнги резким движением толкает мальчишку к стене и захлопывает дверь. — Молчи, — шипит он в чужое лицо. Мальчишка стискивает зубы и чуть заметно кивает. Слезы все еще катятся из уголков его глаз, обжигая щеки и раздирая горло, но он запрещает себе даже дышать и как можно сильнее вжимается спиной в стену. Все еще стискивая чужой воротник, Юнги придвигается к двери и выглядывает в глазок. На площадке никого, но удаляющийся топот чужих ботинок, раздающийся со стороны двери на лестницу, все еще слышен. Он смотрит в глазок до тех пор, пока шум полностью не стихает. Спустя еще несколько мгновений Юнги медленно отходит от двери и оборачивается к мальчишке. Тот уже не плачет, не издает ни единого звука, лишь сверлит пустым взглядом стену напротив. — Они убили их, — выдыхает мальчишка еле слышно. Под рукой Юнги ощущает его тяжело вздымающуюся грудь, поэтому медленно расслабляет пальцы и выпускает мягкую ткань чужой толстовки. — Они убили всех. Маму, папу, брата, — резко поднимает взгляд мальчишка, и Юнги чувствует, как его к земле придавливает болью, что скапливается в глазах напротив. — Они убили их… и убили бы меня. Эта боль обжигает. Юнги делает шаг назад, опасаясь, что его заденет, что его погребет под этой лавиной боли, которая с каждой секундой все больше разрастается в маленькой груди напротив. — Как тебя зовут? — тихо выдавливает он из себя чуть дрогнувшим голосом и отворачивается, потому что понятия не имеет, что еще должен сказать. Он не может объяснить себе, почему спас этого ребенка вместо того, чтобы выставить. Почему вмешался, если его не касается. Почему сейчас покрывается мурашками и задает глупые вопросы, теряясь в словах, которые не может подобрать. Почему ему внезапно стало не все равно. — Чонгук, — откидывается тот затылком на холодную стену и громко сглатывает слюну. Горло все еще дерет, а голова наполняется тяжестью. — Меня зовут Чонгук. Юнги еле успевает подхватить чужое бессознательное тело, медленно сползающее по стене.