☬☬☬
Юнги глушит мотор Астон Мартина и оборачивается в сторону пассажирского сиденья: Чонгук задремал в дороге, вымотанный событиями последних суток, и теперь сопит, прижавшись виском к окну. — Приехали, — Чонгук разлепляет глаза, сонно оглядываясь, и на то, чтобы сфокусировать взгляд и осознать реальность, у него уходит несколько долгих секунд. Он все еще немного сонно вываливается из машины вслед за Юнги и оглядывает место, в которое его привезли. Прямо перед ним небольшой дом, построенный в современном стиле — он весь состоит из простых прямых линий с большим количеством окон и деревянных панелей. Этот дом не выглядит слишком безопасным, он вряд ли используется как убежище, скорее, служит местом уединенного отдыха. Вокруг только лес, плотно обступающий со всех сторон, и в свете луны и тусклых уличных фонарей кажется, что дом утопает во тьме. Чонгук не успевает как следует осмотреться, как его уже подталкивают в спину, заставляя сдвинуться с места. Он взбирается по ступеням, ожидая, пока Юнги разберется с замком и отопрет дверь. Щелкает выключатель, и Чонгук на секунду даже замирает. Он ожидал, что изнутри дом будет похож на квартиру старшего — пустой и безжизненный, обставленный только минимально необходимой мебелью. На деле же он выглядит довольно уютным. Дом все такой же минималистичный, но местами в гостиной расставлены всякие безделушки и даже милые вещицы, вроде неприхотливых цветов в глиняных горшках и абстрактных статуэток, не несущих в себе никаких полезных функций, кроме создания уюта. — Это точно твой дом? — не удерживается Чонгук от комментария. — Хотя, лучше не отвечай. Если мы вломились в чужой дом, я предпочту об этом не знать. Юнги скашивает хмурый взгляд в его сторону, но ничего не говорит, молча проходя вглубь помещения. — Ты можешь остаться в спальне, — кивает он в сторону запертой двери. — А ты? — вскидывает брови Чонгук, уже успевший заметить, что кроме этой двери и узкого коридорчика, ведущего, судя по всему, в ванную и на кухню, в доме больше помещений нет. — На диване, — сухо отвечает Юнги, опуская сумку на низкий деревянный столик. — Белье в шкафу. Постарайся ничего не трогать, — чуть строже добавляет он, и Чонгук хмурится, не уверенный, как реагировать. Ему неловко, что ему выделили спальню, в то время как хозяин дома будет ютиться на диване. Чонгук несколько секунд растерянно топчется на месте, но все же кивает и скрывается за дверью отведенной ему комнаты. Юнги расстилает диван и переодевается, сменяя черные джинсы и водолазку в тон на обычные спортивные штаны и футболку. Он знает, что, несмотря на усталость и эмоциональную вымотанность, быстро уснуть не получится — слишком много мыслей и воспоминаний этот дом навевает — поэтому выуживает из кармана пальто смятую пачку и выходит на крыльцо, неплотно прикрывая за собой дверь. Юнги чуть ежится из-за прохладного весеннего ветра, пускающего по оголенной коже легкий озноб, и прикуривает, наблюдая за тем, как сизый дым струится от зажженного конца сигареты, поднимаясь вверх и растворяясь в ночном воздухе. В эту ночь луна сияет ярко, не скрытая плотными тучами. Ее свет отражается в металле припаркованной у дома машины и мягко переливается серебром в кронах шелестящих листвой деревьев. Здесь спокойно. Юнги всей душой любит это место, но за последние полгода это первый раз, когда он сюда приезжает. Если бы не обстоятельства, вряд ли бы он вообще вернулся, но оказаться здесь внезапно приятно. Докурив, Юнги тушит сигарету о крыльцо и щелчком откидывает бычок в сторону. Он еще пару минут медлит, бездумно вглядываясь в темноту леса, а после скрывается за дверью. Безмолвная тишина лесной опушки заметно контрастирует с внезапным шумом, которым встречает Юнги дом. Шум доносится с кухни, и он неспешным шагом направляется туда. — Что именно во фразе “ничего не трогай” тебе непонятно? Чонгук резко оборачивается, чуть не роняя стакан, зажатый в руках. — Я захотел пить, но не могу найти ни фильтра, ни бутылок с водой, — оправдывается он, неосторожно громко захлопывая дверцу очередной полки. — На кране стоит фильтр-насадка, можно пить так, — хмуро выгибает бровь Юнги, наблюдая за тем, как Чонгук, на секунду растерявшись, отмирает и нерешительно тянется к крану. — Не шуми. Я чутко сплю. Юнги разворачивается и выходит обратно в гостиную. Немного помешкав, он раздевается до белья и укладывается на диван, упираясь в потолок уставшим взглядом. Минуту спустя Чонгук разве что не на цыпочках проскальзывает мимо, думая, наверное, что его не слышно. Юнги может различить каждый его шаг и каждый вздох и только усмехается этой слоновьей осторожности. Он еще некоторое время лежит, прислушиваясь к быстро затихающим шорохам за стенкой, и не замечает, как сам проваливается в сон. В эту ночь Хосок к нему не приходит.☬☬☬
Намджун меряет шагами кабинет, расхаживая из угла в угол и безмолвно кивая, будто на том конце трубки его могут увидеть. — Да. Хорошо, — коротко отвечает он, прижимая телефон к уху. — Я понял. Нет, не волнуйся, — мягко улыбается он голосу в трубке. — Я рад твоему звонку, мама. Я тоже. Пока. — Продолжает втайне названивать тебе? — кинув быстрый взгляд на друга, ухмыляется Чимин, заполняющий низкие стаканы терпким односолодовым виски. Намджун в ответ криво улыбается и кивает, пряча телефон в карман. — Мне кажется, твой отец догадывается, но молчит, — Чимин протягивает Намджуну стакан и усаживается на узкий кожаный диванчик, закидывая ногу на ногу. Изящество сквозит в каждом его движении, в каждом жесте — Намджун не может не восхититься. Чимин бывший танцор, он крепко сложен и хорош в рукопашных боях — то, как он владеет своим телом, можно без лукавства назвать искусством. — Если бы он узнал, звонки матери сразу прекратились бы, — мрачно хмыкает Намджун, которому эта тема не слишком приятна. У отца Намджуна своя аудиторская фирма, сын должен был последовать стопам отца и в будущем перенять управление, но ему не захотелось жить скучной нервной жизнью, как и отец, поседев к сорока и тайно мечтая пустить себе пулю в лоб. Намджун отказался, отец взбесился и отрекся от сына, запретил даже порог дома переступать, лишил наследства и разве что не голым выставил за дверь. Намджун не отступил — стиснул зубы и спустя несколько лет уже встал во главе собственной, довольно успешной IT-компании, производящей накопители и сервера для ЦОДов. Почти классическая схема, если не считать того, что деятельностью фирмы Намджун прикрывает куда более прибыльную, пусть и “грязную” торговлю оружием и наркотиками. Стресса, может, и больше, зато совсем не скучно, да и пули Намджун всаживает только в головы несговорчивых конкурентов и нечистых на руку партнеров. Намджун делает небольшой глоток виски и отставляет стакан, поднимая на друга вопросительный взгляд. — Так зачем ты пожаловал? — Да так, — Чимин пожимает плечами, устраиваясь на диване поудобнее. — Проезжал мимо, заметил свет в офисе. Решил узнать, чем таким ты занят в… — он отодвигает рукав, кидая взгляд на циферблат часов, — в половину второго ночи. — Хорошо, что заглянул. У нас есть небольшие подвижки, — устало отвечает Намджун, поднимая на друга глаза. — Возможно, нам удалось выйти на след Квансу. Чимин вмиг серьезнеет и подается вперед, отодвигая стакан в сторону. — Выкладывай. — Люди Квансу, которые, как мы выяснили, живут в доме Юнги… — Намджун замолкает на секунду, задумываясь, — вчера ночью их всех перестреляли. Там оказалась семья, и Юнги помог их мальчишке спрятаться. В его квартире он нашел вот это, — приподнимает Намджун черное лезвие, протягивая его другу. Чимин сразу же вскакивает на ноги и выхватывая предмет, принимаясь вертеть его в руках и внимательно разглядывать. — Твою мать, — усмехается он. — Походу, они были куда более значимыми фигурами, чем мы предполагали, раз Квансу вылез из своего логова и даже оставил это, — качает головой Чимин, небрежно откидывая лезвие обратно на стол. — Видать, они его нихуево подставили, раз он так психанул. — Я тоже так решил, — кивает Намджун. — Поэтому посоветовал Юнги спрятать мальчишку до тех пор, пока мы не подготовимся к встрече с Квансу. Он точно станет его искать, так что теперь у нас есть хорошая приманка. — Ты, должно быть, шутишь, — неверяще выдыхает Чимин. — Хочешь сказать, Юнги пошел на это? Намджун в ответ только смеется, пожимая плечами. — Ну, не то чтобы он был очень рад. — Я просто, блять, не могу в это поверить, — вскидывает брови Чимин, выхватывая чужой стакан и опустошая его одним разом. — Юнги же прикончит бедного ребенка через день… — Не знаю, — разводит руками Намджун. — Я не успел с ним пообщаться, возможно, он просто ангел, — усмехается он. — Но сам факт того, что Юнги его спас… — Да брось, — хмурится Чимин, внезапно с раздражением глядя на старшего. — Это же Юнги. Он любит, блять, спасать. — Можно сказать, Хосоку с ним повезло, — кивает Намджун в подтверждение слов младшего, сразу улавливая, о чем тот говорит. Он устало откидывается на спинку кресла и расстегивает верхнюю пуговицу рубашки, принимаясь закатывать чуть мятые рукава. — Юнги винит себя в случившемся, но, сам знаешь, если бы не он, Хосок не протянул бы и столько. Рано или поздно этим бы все и кончилось. Чимин кивает, снова наполняя стакан наполовину. Его взгляд заметно грустнеет, но он отмахивается от печальных мыслей и заставляет себя улыбнуться. Смерть ходит за каждым из них по пятам — в их скоротечных, полных хаоса и пьяной свободы жизнях не место грусти о покинувших их. Их жизни — мгновения, длящиеся с момента спуска курка до попадания пули в цель. Их смерти — это то, что заслуживает улыбки и бутылки хорошего виски, распитой в память об ушедшем. — Светлая память тебе, Хо, — поднимает Чимин взгляд к небу, салютуя стаканом. — Ты был тем еще психом, но мы по тебе пиздец как скучаем, — усмехается он и опрокидывает в себя виски, обжигающий горло и немного опаляющий развороченную вязким, почти с головой поглощающим взглядом чужих черных глаз душу. Чимин отставляет стакан и легонько откашливается, пытаясь хоть чем-то заполнить повисшую в кабинете тишину. Он почти физически ощущает, как чужой взгляд скользит вверх вдоль его шеи, по которой стекает упущенная капелька медового, в тон его коже, виски, как он задерживается на только что облизанных, влажных от слюны губах и поднимается выше — к глазам, горящим пламенем не меньшим, чем в тех, что напротив. Чимин смотрит в ответ прямо и открыто, не пытаясь прятать рвущихся наружу демонов или уворачиваться от вонзающихся в его кожу иголок. Он знает, чего хочет, и не собирается врать сам себе. Только вот мгновение, и взгляд напротив отводят в сторону, топя его в пустом стакане, вместо того, чтобы самому тонуть в кипящем океане чужих глаз. — Ладно, мне пора, — усмехается Чимин, отворачиваясь, и кидает через плечо уже на пороге, — дай знать, как что-нибудь появится. Только со звуком захлопнувшейся двери Намджун решается поднять глаза обратно и еще несколько секунд сверлит потемневшим взглядом место, где только что стоял Чимин — его друг и товарищ, прошедший с ним не одну битву, исправно делящий напополам все его улыбки, утраты и испытания. Его друг и товарищ, который сам словно испытание, одним своим присутствием заставляющий кровь кипеть в жилах, а тело плавиться под натиском жара истлевающей души. Намджун встряхивает головой, отгоняя от себя нежеланные мысли, и откидывается на кресло, выпуская тяжелый вздох и устало прикрывая глаза. Это неправильно.☬☬☬
Первые секунды после пробуждения всегда самые приятные. Сознание пока чистое, опустошенное после сна, проблемы и переживания еще не успевают навалиться стотонной глыбой и прижать своей тяжестью к кровати, на короткое мгновение позволяя понежиться в блаженной беззаботности. Но реальность всегда возвращается, сколько от нее ни бегай. Секунда, другая, и вот ты уже лежишь, размазанный по простыням событиями прошлого дня или всей своей разочаровывающей жизни. Чонгук плотнее кутается в одеяло в попытке как можно дальше оттянуть нежеланный момент окончательного пробуждения, словно оно своей тонкой материей способно оградить его от мыслей о том, в какой реальности он через секунду откроет глаза. Только вот не способно, и Чонгук тяжело вздыхает, откидывая одеяло с головы и упираясь стеклянным взглядом в высокое окно. Свет полуденного солнца скользит по поверхности сочной весенней листвы, в которой утопает дом. Проскальзывая сквозь редкие прорехи в густых кронах деревьев, солнечные лучи скромно заглядывают в комнату Чонгука, мягко касаются юного лица и ласкают кожу. На душе паршиво, но Чонгук не может не улыбнуться — он протягивает руку и пропускает теплый солнечный свет сквозь пальцы, словно пытается коснуться его в ответ и согреть замерзшие ладони. Он лежит так еще немного, чуть печально улыбаясь и играясь с лучами, но все же заставляет себя вставать. Наспех натягивает чистые шмотки, захваченные из квартиры, некогда бывшей его домом, и нерешительно высовывается из комнаты. В дневном свете дом выглядит немного иначе. Если ночью, освещаемый только луной и парой тусклых ночников, он казался хоть и уютным, но все же немного темным и даже душным, то сейчас Чонгук оглядывает оказавшимися бежево-серыми стены, простую гладкую мебель и бесконечные окна, и удивляется тому, насколько светлым и приветливым этот дом на самом деле выглядит. В голову в который раз закрадывается мысль, что такой дом не может принадлежать человеку вроде Юнги, но Чонгук раздраженно отмахивается от нее. Какая ему, к черту, разница, чей он? То, что Юнги нет, становится понятно не сразу, тот и присутствуя издает не так много шума — у него почти по-кошачьи беззвучная походка и плавные, без лишних дерганий движения. Чонгуку несколько раз казалось, что тот даже не дышит — настолько он тихий, невидимый, словно его и нет. Даже мысленно он, кажется, все время находится где-то не здесь. С таким же успехом Юнги мог бы оказаться где-нибудь на кухне, сидящим и тихо попивающим свой наверняка очень крепкий кофе, поэтому в том, что старшего нет, Чонгук убеждается только выглянув в окно и обнаружив, что во дворе нет Астон Мартина. Чонгук бродит по пустым комнатам и не знает, чем себя занять. Слова Юнги вчера были предельно ясны — трогать младшему ничего нельзя. Он мог бы, конечно, наплевать и стянуть хотя бы книгу с одной из многочисленных полок, только вот уверен, что старший это заметит и будет недоволен. Чонгук не боится за свою жизнь — последние годы он только и делал, что подвергал ее опасности, расхаживая по краю крыши и намеренно играясь со смертью — но этот пустой, холодный взгляд старшего вызывает в нем нечто такое… Он не пугает, скорее, вытягивает из груди все живое, засасывает в свою пустоту словно в черную дыру, и это намного хуже страха, это словно небытие. Чонгук хмыкает — так ли много этого живого в его груди осталось — но все же подсознательно пытается оградиться. Побродив по дому и окончательно осознав, что на душе просто невыносимо паршиво, Чонгук заваливается на диван в намерении весь день лежать и разлагаться, подъедаемый размышлениями о погибших близких и затапливаемый ненавистью к оборвавшим их жизнь ублюдкам. Только все мысли из головы вылетают разом, когда он, забравшись рукой под подушку, обжигает пальцы о ледяной металл. Заранее догадываясь о том, что именно он нащупал, Чонгук осторожно вытягивает предмет на свет и чувствует, как сдавливает его легкие, как выбивает из них весь воздух. В его руках пистолет. Самый настоящий, мать его, пистолет. Тяжелый холодный металл словно обжигает кожу, но Чонгук только крепче сжимает его, испуганно разглядывая. Он не знает, сколько сидит так, стискивая в ладони рукоятку, путаясь в собственных мыслях. Задыхаясь. Перед остекленевшими глазами всплывают картинки страшной ночи, от которых Чонгук насильно изолировал себя последние сутки. Только тщетно. Вот оно все, валится на него, погребает под собой словно снежная лавина, потревоженная громким вскриком. Чонгук слышит полный отчаянной боли возглас отца, умоляющие всхлипы матери, шорох, низкие голоса, стук тяжелых ботинок, выстрелы. Выстрелы, выстрелы, выстрелы. Пустое лицо матери с зияющей дырой во лбу, ее окровавленные пальцы, зажимающие раны на теле брата — ему было семь. Холодное тело отца на залитом кровью полу спальни. Что же ты наделал? Что же ты наделал, папа? Словно не в себе, Чонгук вскакивает с места и несется к двери, благо, та оказывается незапертой. Он задыхается, горло словно тисками сдавливает, не позволяя сделать вздох, влажная из-за выступившего пота челка липнет ко лбу, лезет в глаза, мешая обзору. Очутившись снаружи, он жадно втягивает в легкие воздух, цепляясь за стену, потому что колени угрожают подкоситься и не удержать ослабевшее тело. Немного отдышавшись, Чонгук отрывает себя от места и на слабых ногах спускается с крыльца. Все еще не осознавая, что делает, он движется вглубь леса, его пальцы остервенело сжимают рукоять пистолета, а сердце выстукивает неровный ритм, опережая шаги и рваные выдохи. Ветки деревьев царапают лицо, когда Чонгук движется мимо них, раздвигая ослабевшими руками, но он почти не чувствует боли, сконцентрированный на том, чтобы успокоиться и унять хаос в груди. Свежий воздух, наполненный ароматом хны, совсем еще юных, только-только распустившихся листьев и едва пробивающейся из-под недавно оттаявшей земли травы, немного помогает — привыкшему к городскому смогу Чонгуку он слегка кружит голову, но в легкие этого воздуха как будто вмещается больше. Получается начать дышать ровнее и глубже. Он отходит от дома всего метров на двадцать, но деревья, которые должны были бы только сгущаться по мере углубления в лес, расступаются, представляя взору небольшое озеро с заросшим травой и низкими кустарниками узким берегом. Со всех сторон окруженное мягко шелестящим листвой лесом, словно пытающимся ревниво оградить его от внешнего мира, озеро кажется миражом, видением, точно кадр, вырванный из какого-то красивого фильма и помещенный в реальность. Голубая поверхность кристально чистой, почти прозрачной воды игриво бликует, отражая солнечный свет. По ней то и дело проходит легкая рябь, посылаемая дуновениями ветерка и заставляющая брызги лениво разбиваться о сваи пристани. Здесь царит какой-то непоколебимый покой, и Чонгук замирает разве что не с открытым ртом, оглядывая местность. Атмосфера этого места затягивает. Она словно обволакивает, вызывая желание раствориться в ней, и Чонгук поддается — проходит вперед и усаживается прямо на прохладную землю, скрещивая ноги и укладывая пистолет перед собой. Он закрывает глаза. Его перехваченное дыхание почти выровнялось, рассудок начинает постепенно возвращаться — Чонгук чувствует, как замедляется хаотичное биение сердца, а цепкая хватка на горле постепенно ослабевает, позволяя начать хоть немного адекватно мыслить. Он хочет сбежать. Ему нужно сбежать. Чонгук будто заново пережил позапрошлую ночь, и воспоминания оглушили его, вытеснили из головы любые мысли, оставив только одно — боль. Он хочет забыть, он хочет убежать от этого как можно дальше, спрятаться на другом конце света и никогда больше не вспоминать о смерти родителей, никогда больше не видеть холодного блеска оружия и не слышать оглушающих выстрелов, обрывающих жизни близких людей. Злость и отчаяние накатывают новой волной, заставляя Чонгука подняться на ноги. Ему хочется метаться из стороны в сторону и кричать из-за той мешанины чувств, что, постепенно вроде бы осевшая на дне души, сейчас резко столбом взметнулась вверх, опаляя внутренности. Чонгук должен сбежать. Это будет сложно сделать в лесу, не имея машины, денег и хоть какого-то ориентира, но у него есть пушка, и это должно хоть как-то помочь. Плевать, что он не умеет стрелять. Чонгук поднимает с земли пистолет и крепко сжимает в пальцах его рукоять. Он знает примерный принцип работы оружия, но это ни черта не помогает, когда пальцы дрожат, а сердце заходится бешеным стуком, мешая сконцентрироваться. Он делает глубокий вдох и выставляет руки перед собой, целясь в близстоящее дерево. — Этого делать я бы тоже не советовал, — раздается позади низкий, чуть хрипловатый голос. Чонгук вздрагивает и резко оборачивается, направляя дуло пистолета прямо в лоб Юнги. Тот стоит всего в нескольких метрах, и ни один мускул на его лице даже не дергается. Оно точно гипсовая маска — бледное и непроницаемое. — Опусти его на землю, — спокойно усмехается Юнги, словно это не в него сейчас целится нестабильный подросток, зло сверкающий темными глазами. Чонгук не шевелится. Каждый его мускул, каждая мышца напряжена до предела, руки судорожно стискивают пистолет, заставляя замерший на курке палец нервно дрожать. Он не понимает, что делает, не отдает себе отчета в том, что целится в человека — им руководят злость и отчаяние, им движет боль, в одно мгновение застелившая разум, а в голове набатом бьет только желание прекратить все это, избавиться от корежащего нутро чувства одним разом. — Опусти пушку, — повторяет Юнги, делая медленный шаг навстречу. Его голос звучит абсолютно спокойно, он движется расслабленно и уверенно, в то время как Чонгук не двигается вообще. Так и стоит, выставив вперед пистолет, и тонет, тонет в собственной боли. Или это чужой взгляд утягивает его на дно — сейчас ему ни за что не разобрать. Юнги подходит к младшему вплотную и почти невесомо касается судорожно сжатых на рукоятке оружия пальцев. Чонгук опускает на них взгляд, и по его телу словно разряд тока проходится, вызывая дрожь и заставляя только крепче стиснуть пистолет. — Чонгук, — хриплый голос пробирается под кожу, разносится по венам, ударяет в голову. Юнги сдавливает чужую руку, пытаясь ослабить хватку, и повторяет, словно гипнотизируя: — Отпусти его. Секунда, и пальцы резко разжимаются. Нагревшийся под давлением металл с глухим стуком ударяется о землю. Обжигающее прикосновение сразу прекращается, заставляя Чонгука поднять взгляд. Он быстро, судорожно дышит, огромными глазами наблюдая за тем, как Юнги нагибается и подбирает пистолет, убирая его за пояс, как он, не говоря ни слова, разворачивается и шагает в сторону леса. Как он прямо на ходу достает пачку сигарет и прикуривает, выдыхая дым в сторону и стряхивая пепел прямо на землю, усыпанную сухими, оставшимися с осени листьями. Только когда чужая спина скрывается за деревьями и становится почти не видна, Чонгук перестает наблюдать и срывается следом. Зачастую молчание может сказать больше, чем самые громкие слова. Чонгук не знает, о чем говорит ему Юнги, молча проходящий в дом, молча скрывающийся на кухне и так же молча разбирающий только что привезенные пакеты с продуктами. Сам же Чонгук, безмолвно следующий за ним, словно тень, своим молчанием кричит о том, как он запутался. О том, что внутри него бушует ураган и свирепствует буря, а душа выпотрошена и вывернута наизнанку. Он мечется между вынужденным равнодушием и болью, кости дробящей, не зная, куда приткнуться и как найти себя, заблудившегося в поле с выжженной землей. Поддаваться боли, окунаясь в нее с головой — это, скорее всего, не вынырнуть, потому что, даже едва коснувшись, разом пойдешь ко дну. Собирать себя по кусочкам, натягивая непроницаемую маску равнодушия — разве что гнить изнутри, уже не имея возможности отодрать ее, приросшую к лицу. Чонгук запутался. Он потерян. Юнги крутится у плиты, нарезает свежие овощи, поджаривает мясо и молчит, не позволяя себе даже взгляда кинуть на мальчишку. Он не зол, хотя и раздражен тем, что тот устроил. С другой стороны, стоило спрятать пистолет после пробуждения — сам виноват. Случившегося он не испугался — оружие, даже ко лбу его приставленное, уже страха не вызывает, разве что тихое, безотчетное желание попросить нажать на курок. К тому же Чонгук не снял пистолет с предохранителя, и старший даже с расстояния нескольких метров это сразу заметил. Юнги не хочет себе признаваться в этом, но, возможно, он Чонгука даже понимает. Одни и те же ублюдки лишили жизней близких им людей, и если Юнги сам себя изнутри разъедает чувством вины и желанием мести, то младший раненым зверем мечется в непонимании, за что. — Почему их убили? — словно услышав мысли старшего, тихо задает вопрос Чонгук. — Отца, маму. Даже брата… Юнги тяжело вздыхает и откладывает нож, разворачиваясь и опираясь поясницей о стойку. Он долго разглядывает детское лицо напротив, прежде чем открыть рот и так же тихо ответить. — Сам же сказал, что отец занимался темными делами, — пожимает он плечами. — Может, занял денег и не вернул. А может, просто случайно оказался не в том месте и не в то время. Чонгук жмурится, словно ему больно, и сжимает кулаки. Юнги видит, как его ногти впиваются в тонкую кожу, но молчит. Молчит о том, что за такое убивают иначе. Что семьи вырезают, заливая все кровью, только самым приближенным, тем, кто сумел нанести самый сильный, самый разрушающий урон. Так казнят только своих. И даже так это слишком жестоко. Хотя, когда честь и, пусть и серая, но все же какая-никакая мораль волновала Квансу? Когда он узнает о Чонгуке, если еще не узнал, он станет искать его и точно попытается убить. — Не понимаю, зачем я вам, — шепчет Чонгук, сумевший немного успокоиться и взять себя в руки. — Я же правда ничего не знаю. Младший поднимает взгляд — смотрит загнанно, на дне темных зрачков такая безнадежность плещется, Юнги кажется, он в них руины чужой души разглядеть может. Чонгук выглядит измотанным, потерянным. Почему-то это бьет сильнее, чем должно, вызывает нечто более сильное, чем равнодушие. Юнги облизывает пересохшие губы и переводит дыхание, упорно заглушая эмоции и что-то нашептывающий внутренний голос. — Так или иначе, ты и твоя семья связаны с Квансу. Даже если ты думаешь, что ничего не знаешь, ты можешь что-нибудь вспомнить или заметить, — он лжет так умело, как только может, придает голосу невозмутимость и уверенность, но даже сам себе не верит. А Чонгук смотрит на него этими своими за ночь повзрослевшими, но все еще такими детскими глазами, и внимательно впитывает, принимая каждое слово за чистую монету. Юнги от себя тошно становится, но он сжимает челюсть и выплевывает уже холоднее: — В любом случае, если он найдет и убьет тебя, толку от этого не будет никому. Так что больше не выкидывай подобной хуйни и не пытайся сбежать. Юнги отворачивается обратно к плите, возобновляя готовку, а Чонгук так и сверлит взглядом его спину. Старший прав — сбегать глупо. Чем Чонгук только думал — один бы он точно не справился, и даже если бы и сбежал, куда бы он пошел? Откуда взял бы деньги? Где прятался бы? Он не доверяет Юнги, он его опасается и каждый раз буквально мурашками покрывается в его присутствии. Но факт остается фактом — с ним безопасно. Пока Чонгук здесь, в этом доме и под присмотром этого, пусть и не самого приятного, но все же знающего свое дело человека, его жизни почти ничего не угрожает. Чонгук поможет им — расскажет все, что узнает или вспомнит. А взамен они помогут ему выяснить причину смерти близких и удовлетворить его только-только зародившееся и еще совсем медленно разгорающееся желание отомстить. — Юнги, — тихо роняет он, заставляя старшего растерянно оглянуться через плечо. — Научи меня стрелять? Юнги на секунду замирает с лопаткой в руках и вскидывает брови, усмехаясь. — Даже не мечтай, — отвечает он, не оборачиваясь. Его голос звучит строго, и Чонгук сникает, не подозревая, что удивленная ухмылка на чужом лице все никак не исчезает. Тот из-за этого злится на самого себя и только яростнее орудует лопаткой в сковороде. — Помой руки, что ли. Скоро будет готова еда.