☬☬☬
Юнги лениво откидывается на диван и выпускает изо рта струйку сизого сигаретного дыма. Музыка в клубе долбит по ушам, стробоскоп вперемешку с разноцветными огнями слепит уставшие глаза и окрашивает дым то в красный, то в синий, то в черт еще знает какие цвета. Алкоголь рекой — разливается по венам, будоражит кровь, льется мимо рта, убегая за воротники и пачкая дорогую одежду. Кто-то буквально вливает его в себя, не желая останавливаться, а кто-то лишь медленно потягивает, смакует каждую нотку, обжигающую рецепторы. Сегодня был загруженный, но плодотворный день. Все присутствующие наконец расслабляются, зная, что заслужили. Юнги вымотался так, что он не то что заслужил — ему хочется выйти на пенсию прямо сейчас. Сегодня все в сборе. Парни пока вальяжно рассиживаются кто где, пьяно переговариваясь и потягивая крепкие напитки. Юнги знает, что эта относительно спокойная атмосфера задержится здесь ненадолго — совсем скоро ее разгонит ударивший в мозг алкоголь и обжигающее желание вытрахать из кого-нибудь душу. И тогда парни притащат девушек, кто-то обязательно захочет выбить дерьмо из очередного, опрометчиво кинувшего не такой взгляд, придурка, а кто-то просто напьется и будет поджигать танцпол, потираясь о чужие разгоряченные тела. “И тогда ад воцарится на земле”, — мысленно хмыкает Юнги, окидывая друзей чуть хмельным взглядом. Не то чтобы их вечера проходили совсем безумно, все они серьезные и вполне здравомыслящие люди. Просто иногда скопившееся внутри напряжение начинает давить на сознание, застилает глаза и заставляет кровь томительно закипать. И тогда его обязательно надо выпустить, запив алкоголем вперемешку с чужой кровью и потопив в стонах очередного гибкого тела. В конце концов, что плохого в желании немного расслабиться и отдохнуть? Юнги мысленно пожимает плечами, хотя это все и не для него. Он не сильно жалует подобное времяпровождение и предпочитает скапливать эмоции внутри, надежно пряча за кучей замков и непроницаемых масок. Других же он не осуждает. Каждый волен делать то, что хочет, особенно, если помогает подружиться с собственными демонами, заполонившими их прогнившие души. — Эй, хен, не хочешь немного погоняться? — играет бровями Тэхен, хищно улыбаясь Юнги. Глаза старшего мгновенно загораются опасным блеском. Ладно, пожалуй, один способ выпускать пар у него все-таки есть. Под шумное улюлюканье парни вываливаются на улицу, где стройным рядком припаркованы их тачки, в свете ночных огней поблескивающие начищенным металлом. Из всех них серьезно увлекаются скоростью только Юнги и Тэхен, являясь обладателями самых ядовитых, самых быстрых и опасных сучек. Остальные просто предпочитают комфорт, разъезжая по городу на своих дорогих автомобилях класса люкс. Юнги забирается в салон Астон Мартина и выжимает педаль, заставляя свою малышку угрожающе рычать на припаркованный рядом Шевроле Корвет Тэхена. Тот в ответ только скалится, сжимает руль покрепче и отвечает не менее грозным ревом движка. Юнги сводит брови на переносице и вполуха слушает Джина, ограничивающего территорию импровизированной гонки и устанавливающего правила. Им предстоит проехать вдоль реки, подняться на мост и вернуться обратно. Проигравший оплачивает сегодняшний вечер. Когда-то именно любовь к тачкам привела Юнги к Намджуну. Хосок въехал в зад его тогда еще дешевенького Форда, когда они, не зная друг друга, случайно встретились на светофоре и, по глазам и намеренному реву моторов разглядев друг в друге эту страсть, прямо посреди дня устроили игру в шашечки. Копов решили не вызывать, опасаясь застрять с разборками на полдня, Юнги уехал с номером телефона и обещанием, что ему все возместят. Не то чтобы он действительно ждал, но Хосок удивил — предложил встретиться и погоняться еще разок. Так, разделив одну страсть на двоих, они сдружились, и именно Хосок познакомил Юнги с остальными, решив таким образом его судьбу. Юнги отгоняет внезапно накатившие воспоминания и крепче сжимает руль, отчего дорогая кожа начинает жалобно поскрипывать. Тэхен в окне соседней тачки на старшего даже не оборачивается, вцепился взглядом в дорогу и полностью ушел в себя, сконцентрировавшись на предстоящей гонке. Юнги хмыкает и отворачивается, проделывая то же самое. Когда Джин опускает руки на манер грид-герл, две машины пулей срываются с места, разрывая воздух ревом моторов. В этот момент сознание Юнги окончательно отключается. Все мысли концентрируются только на дороге и скорости, которая за несколько секунд доходит до сотки и продолжает постепенно увеличиваться. Адреналин расползается по телу, заполняет собой каждую клеточку, заставляя сердце ускоренно колотиться, а зрачки в удовольствии расширяться. Это почти чистейший кайф, и именно в такие минуты Юнги чувствует себя по-настоящему живым. Ночные улицы еще полны машин, но черные дьяволицы умело лавируют между ними, ни на каплю не снижая скорости, достигающей уже почти двухсот. Юнги немного отстает от Корвета, двигается ровно на одну машину позади, но не торопится выжимать больше. Знает ведь, что все равно придет первым. Впереди мост, а Тэхен, всегда слишком дергано и резко входящий в повороты, в дрифте не очень хорош. Даже тут холодное спокойствие и размеренность служит Юнги хорошую службу. Мост уже маячит почти перед носом, и Юнги, как и планировал, плавно и почти филигранно входит в поворот, мгновенно отрываясь от сбавившего в легком заносе скорость Тэ. Впереди прямая, дорога в сторону центра куда более свободная, и Юнги с наслаждением вжимает педаль в пол, позволяя своей малышке хлебнуть того, чего они оба так сильно жаждут — запредельной скорости. Слившись воедино, они мчатся вперед, разрезая воздух и пугая редкие машины оглушающим ревом мотора. Юнги хочется прикрыть глаза, отдаться этой скорости. Взять и просто уйти вот так. Прямо на пике наслаждения захлебнуться чувством, что он как никогда жив и свободен. Чувством, что сладкой патокой растекается по венам вперемешку с адреналином. Но нельзя. Он чуть крепче стискивает руль и кидает быстрый взгляд на зеркало заднего вида. Тэхен несется позади, наверняка выжимая максимум из своей далеко не самой медленной крошки, но ему старшего никогда не догнать. Юнги профессионал, скорость — его сучка, которую он давно себе подчинил. Астон Мартин приходит к финишу первым, опережая Корвет на две секунды.☬☬☬
— Гавана Клаб, Коиба, — кивает Юнги подошедшему официанту. Тэхен нервно кидает ключи от Корвета на столик и плюхается на диван. — Две бутылки, — елейным голосом добавляет старший и ухмыляется, с наслаждением отмечая перекосившееся лицо друга и его закатившиеся глаза. Парни только смеются, наблюдая за этими двумя: Тэхен никогда не умел проигрывать, а Юнги не проигрывает в принципе. Младший уже который раз гоняется с ним, и еще ни разу не пришел хотя бы вровень. Но надо отдать ему должное — попыток не оставляет. — Откручу тебе потом что-нибудь не то — будешь знать, — бубнит Тэхен, начинающий потихоньку остывать после заезда и своего разочаровывающего поражения. — Ты же знаешь, что за малышку я тебе потом откручу руки, — пожимает плечами Юнги и наполняет низкий стеклянный стакан ромом на два пальца. — Юнги у нас тоже механик. Биомеханик, — хмыкает Намджун. Он сегодня крайне молчалив и мрачен, но даже его алкоголь начинает понемногу размягчать. — Слушай, серьезно, сколько я ее делал, все не пойму — откуда ты там выжимаешь? Под капотом все то же самое, что в моей. Шеви даже чуть быстрее будет, — уже чуть мягче сетует Тэхен, непонимающе глядя на друга. — Не только в тачке дело, — усмехается Чимин, которого эти двое только забавляют. Хосока еще не хватает. Тот был точно такой же помешанный, ей богу. — Многое зависит от водителя. — Ты слишком резок, — кивает Юнги в подтверждение. — Делаешь лишние движения там, где не надо. Будь мягче на поворотах, прислушивайся к тачке — она сама тебе подскажет, как действовать, где сбавить скорость, а где наоборот поднажать. Чувствуй ее и сохраняй хладнокровие. — Только что вы прослушали лекцию нашего великого Мина Энергосберегающего, — хохочет Джин и поднимается, направляясь в туалет. — Я лучше бы Кима Шуткаминезаебывающего послушал, — раздраженно кричит ему в спину Тэхен и с тихим рыком откидывается на диванчик. Тэхен — гуру автомобилей, может перебрать движок с закрытыми глазами и даже из самого жалкого сгнившего ведра соберет резвую, годную тачку. Парни зачастую приезжают к нему с просьбами покопаться в их машинах, и Тэхен всегда только за. Тачки — его страсть. Но факт того, что он никак не может сделать старшего, его, разумеется, невыносимо злит. — Хен, давай еще раз? — подрывается он, мгновенно загораясь. — Я внемлю твоим советам и… — Ну нет, — усмехается Юнги. Он с громким стуком отставляет опустевший стакан на столик и поднимается на ноги. — Я сегодня плотно заебался, так что я, пожалуй, пойду. Тэхен вспыхивает словно спичка и мгновенно реагирует на слова друга: — А чего так рано? К щенку своему спешишь, что ли? — интересуется он, ядовито скалясь. Тэхену не нравится решение старших спрятать мальчишку. Его бесит, что сын людей того, кто виновен в смерти их друга, живет под их крылом в спокойствии и безопасности, в то время как Хосок покоится в сырой земле. Не то чтобы Тэхен был готов своими руками прикончить мальчишку, он не психопат. Но он точно против того, чтобы ему помогать, пусть и для личной выгоды. Они бы нашли иной способ достать Квансу. Всегда находили. На самом деле Тэхен бросает эту фразу только из желания чуть позлить Юнги, возможно, спровоцировать его на протест и повторную гонку, поэтому то, как старший резко срывается, вжимая его в стену, на мгновение заставляет растеряться. — Щенок здесь только ты, если не понимаешь, для чего все это делается, — сжимая чужую одежду, четко проговаривает каждую букву прямо в лицо Тэхену Юнги. — Мне эта возня претит не меньше, чем вам, даже поболее будет. Но я терплю, прекрасно осознавая, что только так мы отомстим за Хосока. — Мы бы нашли Квансу без этого сопляка, — шипит в ответ вмиг нашедшийся Тэхен, пытаясь скинуть с себя чужие руки. — Да? — в наигранном удивлении вскидывает брови Юнги и только крепче прижимает друга к стене. — Только что-то я до сих пор не вижу его перед собой связанным и харкающим кровью, — произносит он ледяным тоном, а затем расслабляет пальцы, выпуская Тэхена из своей хватки. — Следи за языком. Юнги еще секунду сверлит черным, обжигающим взглядом чужое лицо, а после разворачивается и уходит. С остальными, тоже поднявшимися на ноги, не прощается. — Он стал таким психом, — с сожалением хмыкает Тэхен, опускаясь на диван и вливая в себя весь стакан залпом. — Хосок ушел, а свое дерьмо оставил разгребать Юнги. — Он знал, на что шел, — поджимает губы Намджун. — Сам знал, с кем связывался, а теперь топит себя в чувстве вины. — Я танцевать, — бросает остальным посерьезневший Чимин, не желающий в сотый раз выслушивать одни и те же разговоры. Он спускается на танцпол и сразу же отдается своей стихии. Намджун наверху и не скрывает того, как жадно следит за каждым движением младшего. За тем, как он прикрывает глаза, полностью отдаваясь музыке, за тем, как плавно двигает бедрами, выгибается словно кошка, а после проходится пальцами по подтянутому животу, поднимаясь выше к груди и задерживаясь на шее. Как на этой самой шее выступают капельки пота, переливающиеся в свете клубных огней и вызывающие желание не то что слизать их — впиться зубами и напиться кровью из этой бьющейся жилки. Намджун допивает черт знает какой по счету стакан, а пьянит его только вид разгоряченного, гибкого тела, томно выгибающегося на танцполе в такт небыстрой музыке. Намджун познакомился с Чимином еще много лет назад, когда, развлекаясь в очередном клубе, столкнулся с ним, еще тогда там работавшим, в дверях. Они перебросились всего парой слов, но Намджун уже не смог оставить это так — слишком милым и солнечным для этого места показался ему мальчишка. Он не раз приходил после, заказывал Чимина в приват, где, не заставляя танцевать, просто сидел с ним и пил, под легкое щебетание младшего неосознанно любуясь красивым лицом и точеным телом. Придя в очередной раз и не найдя Чимина на месте, Намджун выбил его адрес и наведался в маленькую квартирку, выяснив, что тот уволился, потому что не захотел спать с клиентами. — Танцевать — пожалуйста, я люблю это дело, это моя стихия. Секс я тоже люблю, но не за деньги, а когда сам хочу, — объяснял свое увольнение Чимин, угощая старшего чаем на крошечной кухоньке. Намджун отказаться от него не смог — забрал к себе и еще не раз убеждался в том, что поступил правильно. Только вот сейчас стакан в его руке разве что не трескается с хрустом, когда он видит, как к Чимину подходит незнакомый мужчина и властно притягивает к себе со спины. Намджун закипает, наблюдая, как тот, вместо того, чтобы отойти, прижимается к незнакомцу только плотнее и выгибается, потираясь задницей о чужой пах. Старший зло рычит, готовый поклясться, что видит на полных губах чертову довольную ухмылку. Намджун сверлит Чимина мрачным взглядом, будто пытается прожечь в чужом теле дыру, но не выходит. Тот как ни в чем не бывало разворачивается в кольце чужих рук и принимается что-то сладко нашептывать мужчине на ухо. Стакан в ладони Намджуна лопается, орошая кровью светлые брюки. Он порезов и своей крови не чувствует, он в воздухе запах чужой крови улавливает, той, что готов сию секунду пролить, наблюдая за тем, как Чимин тянет незнакомца за руку в сторону туалетов. Не замечая на себе ни удивленных взглядов друзей, ни струящейся вдоль ладони крови, Намджун, сам себе не отдавая отчета в том, что делает, подрывается с места и твердыми шагами направляется вниз. В воздухе пахнет не только кровью, там дымовая завеса от кипящих ядом внутренностей Намджуна, в его глазах там мозги по полу размазаны, принадлежащие тому, кто посмел младшего пальцем коснуться. Намджун из последних сил сдерживает себя, чтобы не достать из-за пояса Вальтер и на полном серьезе не продырявить чужую башку, когда распахивает двери и замирает, полным обжигающей злости взглядом наблюдая за жадным поцелуем. Все, что он себе позволяет — с одного удара разбить рожу ублюдка, целующего Чимина, и вышвырнуть его за дверь, не проронив при этом ни единого слова. Сквозь до скрипа сжатую челюсть все равно не смог бы. Чимин вздрагивает, когда его, будто он ничего не весит, одним движением припечатывают к стене. Взгляд напротив кромсает на мелкие кусочки, крошит на атомы, засасывая в себя словно в черную дыру. Рваное дыхание находящегося вплотную старшего обжигает лицо, и Чимин стискивает зубы, пытаясь не выдать дрожи, проходящейся по его телу, но куда там. Его в присутствии такого Намджуна просто трясет. Его буквально кроет. — Больше не смей так делать, — низкий голос опаляет внутренности, Чимин забывает как дышать, не в силах даже пошевелиться. — Увижу еще раз — прикончу. — С каких пор тебя волнует, с кем я трахаюсь? — кое-как выдавливает из себя младший предельно ядовитым тоном, пытаясь не выдать того, как на кусочки под этим взглядом рассыпается. — С тех пор, как ты начал трахаться с мужиками, — рычит Намджун, а Чимин чувствует, как у него земля из-под ног уходит. Глупый. Он-то спьяну подумал, что Намджуну на него не все равно стало, а тот только за репутацию банды своей трясется. Намджун и Юнги с Хосоком-то с трудом принял, но там было другое, там иначе сложиться не могло. Старший весь такой из себя правильный, не пристало, говорит, мужикам друг друга любить, тем более в задницу трахать. Чимин своей натуры никогда не скрывал, только все при Намджуне девушек старался выбирать. Да осекся на этот раз, желая хоть немного старшего задеть. Намджун ему так просто жизни теперь не даст, всю душу из него выпотрошит. “Да какая там душа”, — хмыкает про себя Чимин. От его души ничего уже не осталось, ее Намджун вместе с сердцем еще при первой встрече себе забрал, присвоил, а потом медленно, с наслаждением на кусочки нарезал. Души давно не сыскать, от сердца один огрызок остался, и тот сейчас из его груди вырвали и на грязный пол туалета бросили. — А я и не прекращал, — зло шипит Чимин в чужое лицо. Как в себе силы огрызаться находит — сам поражается. Он только в стену сильнее вжимается, боится, если без опоры останется — так и рухнет на пол прямо перед этим, что презрительно его лицо почерневшим от злости взглядом сверлит. — Я никогда не скрывал ничего, Намджун. Это ты не хотел видеть. Нечего теперь меня винить. Преданным. Чимин чувствует себя преданным. Человек, в чьи руки он сердце свое вручил, его презирает, не принимает. Чимин просто хочет любить — ему все равно на пол, на цвет глаз, на расу и количество нулей на счету в банке. Куда важнее душа, влюбляются не в пол и не в тело — в душу. Хотя, как-то же умудрился он влюбиться в того, в ком и души-то никакой нет. Сам виноват, пусть теперь не сетует, что по кусочкам себя склеивать придется. Чимин крепко жмурится, потому что в лицо напротив смотреть больше сил нет, потому что глаза чужие словно ножом режут, потому что в уголках собственных слезы непрошенные собираются. Он вздрагивает, сквозь плотно сомкнутые веки ощущая, как чужой кулак резко ударяет в стену подле его головы, оставляя на белой поверхности кровавый след. — Еще раз увижу — убью. Только с хлопком туалетной двери Чимин решается открыть глаза. Он наконец выдыхает и дает волю эмоциям. Скручивается на корточках и выпускает долгожданные слезы, обжигающие своей горечью лицо и дерущие глотку. Сквозь тонкую стену туалета из зала доносится музыка и пьяный, веселый смех.☬☬☬
Кое-как приведя себя в порядок и натянув безупречную в своей красоте и спокойствии маску, Чимин выходит в ложу к остальным. Хотя это громко сказано — из оставшихся там только Джин, медленно потягивающий водку и пустым взглядом рассматривающий танцующих внизу людей. — Где все? — как можно более ровным и спокойным голосом спрашивает Чимин, пытаясь унять заходящееся болью сердце. О том, где Намджун, он примерно догадывается. — Намджун разбил стакан и ушел, видимо, приводить в порядок руку. Так и не вернулся, — переводит Джин на друга нечитаемый взгляд, и младший под ним заметно ежится. — А Тэхен снял какую-то телку и свалил с ней. Все как обычно, — равнодушно пожимает он плечами. — А ты, хен, чего? — Чимин закусывает губу и подсаживается к старшему. Давно он не видел Джина вот таким — настоящим. Не с улыбкой на лице, направо и налево раскидывающимся своими глупыми шуточками, а именно настоящим — серьезным и печальным, вынашивающим в груди свою неутихающую от потери боль. Сердце Чимина болезненно сжимается за друга. — А что я? — хмыкает тот, пустым взглядом рассматривая стакан в руке. — Ты знаешь, это не для меня. Чимин кивает. Он знает. Все они знают, но никогда не говорят об этом. Джину проще делать вид, что ничего не было, проще прятаться за шутками и улыбками, притворяясь, что, потеряв невесту и неродившегося ребенка, не остался с одной выжженой землей внутри, покрытой толстым слоем пепла. Он даже о возрасте своем говорить не любит, мысленно подсчитывает, сколько малышу исполнилось бы лет. Все все знают, но делают вид, что верят в эти фальшивые улыбки. — Сегодня ему бы исполнилось шесть, — еле слышно произносит Джин, так и не отрывая взгляда от стакана. Чимин вздрагивает — если старший сам заговорил об этом, значит, стало совсем невмоготу. Значит, больно ему настолько, что эта боль не помещается уже внутри, раскалывая маску на части и заставляя ее с грохотом падать на землю. — Сегодня у него был бы день рождения. Представь, каким взрослым он бы уже был, — улыбается Джин, поддаваясь вымышленным картинкам, которые так жестоко подкидывает сознание. — Я скучаю по ним. Чимин придвигается ближе и укладывает голову старшему на плечо. Ему нечего сказать — Джин ничего и не ждет, просто делится своей болью, которая уже изо всех щелей из него лезет. Чимин не знает, сколько они сидят так, растоптанные, изломанные внутри, придавленные к земле каждый своей болью. В реальность возвращаются только когда заканчивается бутылка, поделенная на двоих. — Я сегодня без руля, — бормочет Чимин, ближе прижимаясь к другу и поднимая на него щенячий взгляд. — Подбросишь? И он знает, что обязательно вместо своего дома поедет к Джину и будет долго-долго гладить его по волосам, пытаясь успокоить и заставить хоть немного поспать.☬☬☬
Юнги подъезжает к дому уже сильно под утро. Еще темно, но солнце вот-вот покажется из-за горизонта и окрасит небо в пастельные розово-оранжевые цвета. Он глушит мотор чуть поодаль от дверей, ловя себя на бессознательной попытке не разбудить спящего мальчишку рычанием мотора, но быстро отмахивается от этой глупой мысли. Чонгук уснул прямо на диване в гостиной, прижав к себе толстенную книгу. В свете единственного тусклого ночника видно, как его разметавшиеся по кожаной поверхности дивана волосы забавно топорщатся, словно наэлектризованные. Младший недовольно хмурится во сне и что-то неразборчиво бормочет. Юнги уже тянется, чтобы потрепать парня по плечу, но в последний момент одергивает руку и замирает. Чонгук явно избегает его. Каждый раз, как старший приезжает, он закрывается в комнате или ускользает на озеро. Юнги и сам старается бывать дома пореже: то остается у кого-нибудь из парней, то просто разъезжает по городу, глотая холодный, чуть разреженный ночами воздух. Он понимает младшего. Тот лишился семьи, будучи еще совсем юным, он потерян и не знает, что делать, как вести себя, где искать спасение. Его почти насильно держат в чужом доме, ограничив область передвижения до нескольких сотен метров, и даже если вдруг предоставят свободу — на него тут же начнется охота. Мальчишка напуган, и, конечно, он пытается отгородиться от Юнги, так или иначе связанного с тем, что наверняка ночами мучает его в кошмарах. Не то чтобы Юнги было жалко Чонгука или хотя бы не все равно… Просто он, сам вынашивающий в груди свою боль, понимает и старается лишний раз не давить. Ему и самому это все не надо. Так даже лучше. Стараясь не разбудить, чтобы лишний раз не вырывать Чонгука в гнетущую реальность и не напоминать о своем существовании, Юнги осторожно приподнимает его на руки и переносит в спальню. Тяжелый. Немного тяжелее, чем Юнги предполагал. Хотя, мальчишка и для своих лет довольно крупный, наверняка вымахает еще, перегнав и самого старшего, не отличающегося особым ростом. Юнги хмурится, в который раз за день ловя себя на каких-то глупых, абсолютно неуместных мыслях. Ему-то какое дело до чужого роста? Уложив Чонгука на кровать и выпутав книгу, зажатую в напряженных из-за явно неприятного сна пальцах, Юнги выпрямляется и оглядывает комнату. Даже переехав обратно, он еще ни разу сюда не заходил. Больше, чем сам дом, воспоминаний навевает только эта комната. Сколько бессонных ночей было проведено здесь, когда у Хосока случались хорошие дни, и они приезжали в этот дом, чтобы как можно больше урвать этих все более редких и коротких моментов. Последний разговор тоже случился здесь. Обрывки брошенных фраз и отзвуки выплюнутых в лицо упреков все еще стоят в ушах, будто так и звучат в этой спальне, отражаясь о бежевые стены. Не в силах больше находиться в этой комнате и предаваться воспоминаниям, Юнги выходит, плотно прикрывает за собой дверь и так и не замечает сбившегося с ритма маленького сердца в груди уже давно не спящего Чонгука.☬☬☬
— Я понял, до связи. Тэхен кладет трубку и проходится пальцами по своим огненно красным волосам в тон крови, которую он терпеть не может. Улыбка сама просится на лицо — Намджун дал задание встретить груз на складе, и младший очень надеется, что товар придет качественный. От всех нападок, что хороший наркобарон не должен употреблять, Тэхен отмахивается — как иначе он будет знать, что товар приемлем? Качественный порошок — это порой почти искусство. Тэхен не осуждает себя за свою деятельность. На его взгляд, все эти законы о запрете наркотиков и той же проституции — бред. Люди все так же трахают шлюх, а подростки все так же покупают траву, только зачастую тех же шлюх находят мертвыми в канаве, за неимением строгой законодательной урегулировки, а наркоманы травятся бодяженным варевом, которое толкают им нечистые на руку барыги. В конце концов, кому надо, тот всегда найдет способ себя уничтожить, будь то наркотики или соджу, почти свободно продающаяся в каждом магазине по цене бутылки воды. На наркоте они с Намджуном и сошлись. Старший пригнал свою тачку в сервис, где они с Хосоком тогда трудились за какие-то жалкие гроши. Это уже потом Тэхен выяснил, зачем Хосоку, являющемуся сыном богатых родителей, было нужно так себя упахивать за пару сотен тысяч вон. Сам же Тэхен, только выпустившийся из детского дома, не умел ничего, кроме как ковыряться в двигателях. Так и зарабатывал. Вычищая салон Намджуновой тачки, Тэ под сиденьем нашел пакетик порошка, который побледневшему старшему потом со смехом и предложил снюхать на троих. Намджун оценил и шутку, и познания Тэхена в наркотиках, и отлично отремонтированную тачку, и вот уже черт знает сколько лет они с Хосоком на него работают. Точнее, работали. Тэхен мысленно желает другу покоя на том свете — отмучился. Он долетает до окраины города за пятнадцать минут, выжимая из своей демоницы все сто пятьдесят, а то и двести. К некоторому облегчению Тэхена, все проходит спокойно — товар прибывает в срок, в полном объеме и в надлежащем качестве. Не удержавшись, он вскрывает один из брикетов прямо на точке, и, почерпнув порошка фильтром-мундштуком своей сигареты, с наслаждением втягивает. Действительно качественный. Решив наконец двинуть отдыхать, Тэхен прихватывает с собой пару грамм и уже направляется к выходу, когда его окликает один из их людей и просит подойти. — Выкладывай, — нетерпеливо выгибает бровь Тэхен, которого уже начинает вставлять кокаин. Ему хочется говорить и покорять вершины мира, а не выслушивать заторможенное блеяние людей, имен которых он и не знает. — Послушай, что рисует, — кивает парень на второго, стоящего чуть в стороне с самодовольным видом. Тэхен переводит на него вопросительный взгляд, ожидая пояснений. — Мы тут на деле были, повстречались кое с кем, — хмыкает тот. — Квансу, конечно, не собственной персоной явился, но его люди начали возобновлять кое-какие делишки. Мы перетерли там с одним по старой дружбе, говорит, дела у Квансу плохи. — Конечно, какой крысе хорошо живется, — мгновенно закипает Тэхен. Наркотик будоражит только хуже, заставляет реагировать резче, острее. — Не знаю насчет этого, — кивает мужчина в подтверждение того, что улавливает смысл чужих слов. — Но я так понял, у него внутри там непорядок. Его вроде как плотно подставили, и он теперь от копов все отделаться не может. Вот и залег на дно, пока не разберется, так сказать, со своей внутренней и внешней политикой. — Крысе — крысиная смерть, — нетерпеливо топчется на месте Тэхен, которого кокаин подталкивает к движению. Ему хочется действовать, хочется делать хоть что-нибудь, но никак не стоять посреди засранного склада. — Не надо было с копами связываться, не получил бы столько проблем, главная из которых — мы. Он еще раз ядовито скалится, окидывая присутствующих уже чуть остекленевшим взглядом, а затем разворачивается и идет на выход. Собрав последние крупицы рассудка, Тэхен заставляет себя вытащить телефон и набрать Намджуна. — Я понял, попрошу наших поспрашивать еще, — пересказав разговор, кивает он в трубку, пока одной рукой разблокирует Корвет и усаживается за руль. — Я всегда говорил, что мелкие незаметные пташки самые полезные. Намджун на том конце провода отключается, откладывает телефон в сторону и погружается в раздумья. Тэхен объебан, это слышно по голосу, но если он доложил все слово в слово, дела принимают интересный оборот.☬☬☬
Измотанный очередным беспокойным днем, Юнги забивает на свое решение как можно реже появляться дома и уже в седьмом часу вечера паркует Астон Мартин во дворе. Все, чего ему хочется — полноценно поужинать и завалиться спать, пропустив пару стаканчиков подаренного Джином виски. Кое-как переставляя ноги, он тащится к плите и наскоро готовит нечто отдаленно напоминающее чачжанмен, а после устало закатывает глаза, уже после обнаруживая в холодильнике так и не тронутый вчерашний суп. Если мальчишка продолжит в том же духе и подохнет от голода, пользы от него будет мало. Юнги раздраженно хлопает дверцей холодильника и выходит из дома, направляясь туда, где точно, он уверен, найдет Чонгука — пойти тому особо некуда. Не спеша двигаясь вдоль леса, он мимоходом отмечает, что за последний месяц распустилось много листвы, а аромат разнотравия, витающий в воздухе, стал намного ярче и насыщеннее. Весна в этом году обещает быть теплой, и Юнги задумывается над тем, что у мальчишки, должно быть, нет подходящей одежды на такую погоду. Только все мысли мгновенно вылетают из головы, когда он замирает у кромки леса и вглядывается в поверхность раскинувшегося перед ним озера. Вдалеке виднеется чужая темная макушка, которая спустя секунду полностью скрывается под спокойной гладью воды. Юнги бессознательно сам задерживает дыхание, ожидая, пока Чонгук вынырнет на поверхность, но проходят секунды, а этого все так и не происходит. Волнение начинает подкрадываться словно змея, поднимаясь от щиколоток все выше и выше, готовое в конце концов обвить все тело и плотно сжать сбившееся с ритма сердце в стальной хватке. Напряженно вглядываясь в пугающе спокойную, ничем непоколебимую гладь воды, Юнги выжидает еще минуту, и тогда осознание, что Чонгук не планирует всплывать, становится слишком отчетливым, чтобы его игнорировать. Сердце в груди беспокойно колотится, норовя вот-вот пробить ребра, но Юнги этого даже не ощущает. Он зло выругивается, шлет к черту здравый смысл, нашептывающий, что все должно, просто обязано быть в порядке, и прямо в чем есть ныряет в озеро. Ледяная вода словно тысячью иголок впивается в кожу, но Юнги лишь крепче стискивает зубы и старается не обращать внимания на судорожно напрягшиеся мышцы и холод, движимый только целью вытащить Чонгука. Он преодолевает десяток метров всего за несколько секунд, набирает в легкие воздуха и уже готовится погрузиться на дно, когда младший наконец выныривает из-под воды, обдавая его ледяными брызгами. Дезориентированный, Юнги жмурится, трет глаза в попытке избавиться от воды, но затем слышит, как Чонгук кашляет, пытаясь отдышаться, и стальной обруч волнения, до этого сжимавший внутренности, немного ослабевает. Правда, в следующий момент на смену облегчению приходит злость. Она накатывает резкой, обжигающей волной, заставляет Юнги податься вперед и схватить младшего за плечи. — Какого черта? — зло шипит он в чужое растерянное лицо. Взгляд у Чонгука непонимающий и мутный. Единственное, что тот осознает отчетливо — это то, как больно чужие пальцы впиваются в кожу. — Что ты устроил? Чонгук не отвечает. Он продолжает стеклянным взглядом таращиться на старшего и все пытается отдышаться. Что происходит? Почему Юнги здесь? Осознание, резкое и неожиданное, выбивает из легких и так недостающий воздух. Старший наверняка все понял не так. Страх сковывает тело, словно цепями стальными туловище обвивает, и если бы не руки, все еще продолжающие удерживать, Чонгук бы точно камнем пошел ко дну. — Решил в смертника поиграть? Что за херня, Чонгук?! — рычит Юнги, яростно сверкая глазами. Чонгук вдруг задумывается, что никогда еще не видел старшего настолько злым, но все продолжает молчать. Не находит в себе сил выдавить хоть единое слово. Он судорожно хватает ртом воздух и жмурится от боли, которую доставляют чужие прикосновения. Юнги раздраженно вздыхает и начинает тянуть его к берегу, за шкирку вытаскивает на сушу и поднимается на ноги. Обессиленный, Чонгук перекатывается на спину и прижимает ладони к груди, пытаясь привести в порядок сбитое дыхание. Старший действительно нырнул в одежде, и сейчас черная тонкая ткань полностью мокрой рубашки плотно облегает его тело, подчеркивая крепкие мышцы, о существовании которых под всеми этими одеждами ни за что не догадаться. Чонгук отводит взгляд, смущенный тем, что в такой момент почему-то решил начать его разглядывать. — Я бы тебя прикончил, но ты и сам хорошо справляешься, — качает головой Юнги, а после уходит в сторону дома, так ни разу и не обернувшись. Чонгук прикрывает глаза и выпускает тихий жалобный стон. Ему конец.☬☬☬
Переодевшись и подсушив мокрые волосы, Чонгук уселся на кровать и вот уже минут пять изучает взглядом стену напротив. Он кусает губы и гадает, успокоился ли Юнги, и можно ли ему уже выйти, не опасаясь быть уничтоженным чужим взглядом. Он удивлен, что это так взволновало старшего. Очевидно, что тот взбесился больше из-за проблем, которые могло доставить потенциальное самоубийство Чонгука, но почему-то этот факт все равно немного… трогает? Юнги испугался, и это действительно было заметно. Решив, что если и принимать неизбежную смерть, то с честью, Чонгук все же выбирается из комнаты и сразу различает звуки, доносящиеся с кухни. На нетвердых, чуть подкашивающихся из-за измотанности и некоторого страха ногах, он тихонько проскальзывает на кухню и усаживается, упираясь пустым взглядом в дурацкую скатерть. Почти сразу перед ним оказывается тарелка с не особо красивой, но очень вкусно пахнущей лапшой. Юнги усаживается на соседний стул и принимается есть. Он яростно орудует палочками в тарелке и на младшего даже взгляда не поднимает. — Я не пытался покончить с собой или вроде того, — тихо подает голос Чонгук, и Юнги замирает с палочками в руках. — Я просто хотел… Старший отодвигает тарелку в сторону и складывает руки на груди. Из раздраженного его взгляд становится просто до жути уставшим. — Что ты пытался сделать, Чонгук? Тот не отвечает, закусывает губу и отводит взгляд в сторону. Как ему объясниться? — Пытаться совершить подобное — глупо. Это не решит твоих проблем, только… — Мой отец был не очень хорошим человеком, — нерешительно обрывает Чонгук старшего, вслед за ним откладывая приборы и наконец решаясь поднять посерьезневший взгляд. — Иногда он… зачастую мой отец напивался, кричал на маму или нас с братом, пару раз поднимал руку. Часто он делал это, просто потому что устал или если что-то шло не так у него на работе. Сердце Юнги сжимается. Он заранее чувствует, что ему скажут, но виду не подает, продолжает безмолвно слушать. — Я умолял маму уехать, обещал, что сам стану подрабатывать, что мы сможем справиться без него. Но она отказывалась, твердила, что одни мы не выживем. Не прокормим себя, — качает головой Чонгук. Его взгляд становится остекленевшим, в нем нет ни грусти, ни сожаления. Мальчишка погружен в себя. Он словно выковыривает из подсознания запрятанные на самое дно воспоминания, тщательно вынимая их одно за другим и переживая вновь. — Я понял, что не смогу уговорить ее. Я чувствовал, будто сам себе не принадлежу, будто кто угодно волен распоряжаться моей жизнью. Мама, отец, но только не я. И тогда я стал выбираться на крышу. Юнги вздыхает, пробегаясь взглядом по совсем еще детскому, но такому серьезному лицу. Сколько еще ты пережил? Ему хочется узнать, сколько еще болезненных воспоминаний этот ребенок хранит внутри своей маленькой души. — Не знаю, как объяснить, но, стоя там, я чувствовал, будто имею хоть какой-то контроль над собой. Над своим страхом, над своей жизнью. Одно движение, и я умру. Все зависело только от меня, — продолжает младший. На секунду он поднимает на Юнги чуть осмысленный взгляд, но затем снова его отводит. А у того озноб по коже от этого взгляда, и сердце стучит как шальное. — После того, как их убили, — Чонгук произносит последнее слово спокойно, будто не о своих близких говорит, а Юнги гадает, сколько раз он повторял его у себя в голове, пытаясь принять и смириться, — я окончательно потерял это чувство. Кто угодно может забрать твою жизнь, даже если никому, кроме тебя, она не принадлежит. Это пугает меня больше всего. Я попытался вернуть это ощущение, но не смог. Чонгук снова поднимает на Юнги взгляд, смотрит внимательно, будто пытается выяснить, услышали ли его. Поняли ли? Но лицо напротив все та же гипсовая маска — бледное, холодное. Юнги смотрит в ответ, но настолько привычно спокойно и равнодушно, что Чонгук только вздыхает, почему-то неосознанно разочаровываясь. Он отворачивается, принимаясь ковыряться в тарелке, несмотря на полное отсутствие аппетита. Чонгук не собирался давить на жалость, как не пытался избежать возможных последствий случившегося. Он просто рассказал всё, как есть. Показал ситуацию со своей точки зрения. Юнги может реагировать как угодно. Совесть Чонгука перед самим собой чиста. — Завтра утром пойдем в лес. Набери пустых бутылок, лучше стеклянных. По ним удобнее стрелять, — раздается наконец спокойный голос. Чонгук, чувствуя, как выбивает из легких весь воздух, замирает с занесенными над тарелкой палочками и не решается поднять взгляд. Его сердце того и гляди пробьет ребра и выпрыгнет из груди. — Будем возвращать тебе твое чувство.