☬☬☬
Уже через сорок минут белоснежная БМВ М4 Чимина тормозит около сорокаэтажной высотки, отражающей в бесконечных стеклах разноцветные огни рекламных вывесок и билбордов. Чимин усмехается — разумеется, Тэхен не мог выбрать себе другое место жительства. Это обязательно должна быть целая башня в самом центре города с квартирами по цене бюджета небольшого государства. Лифт доставляет его на тридцать седьмой этаж буквально за полминуты, из-за чего уши неприятно закладывает, и приходится упорно сглатывать. Тэхен распахивает дверь в одной кепке и банном халате, и Чимин недовольно морщится, когда проходит внутрь квартиры. — Ну и видок у тебя, — хмыкает Тэхен, с ног до головы окидывая Чимина ответным оценивающим взглядом. На старшем спортивные штаны и непонятного цвета застиранный лонгслив, словно Чимин в чем был, в том и приехал. — На себя посмотри, — усмехается тот. — Я вообще приезжать не хотел. — Я-то только из душа. А вот ты там когда в последний раз был? — поддразнивает Тэ, провожая друга на кухню. — Я всегда пахну цветочками, — огрызается Чимин. Он действительно не хотел приезжать и действительно выехал в том, в чем и был дома, не стал даже заморачиваться над одеждой и укладкой. А вот душ он посещает исправно, хотя последние две недели отдирать себя от кровати по утрам было чертовски сложно. Слова Намджуна задели сильнее, чем Чимин мог себе представить. — Ладно, наденешь что-нибудь из моего, — машет рукой Тэ и достает со стеклянной полки бутылку виски и два низких стакана. — Хотя с твоей задницей тебя в чем угодно везде пустят. — Не для тебя моя ягодка росла, — фыркает Чимин в ответ на сальную улыбку друга. — И если ты собрался тусоваться, то я пас. Меня хватит только на то, чтобы нажраться в сопли и отрубиться на полу твоей гостиной. — Что с тобой стало? — драматично ахает Тэхен, наполняя стаканы и пододвигая один из них к другу. Чимин сразу опрокидывает в себя половину, и младший удивляется еще больше. — Мне нужно еще три таких, — кивает Чимин на стакан, — и тогда я, возможно, расскажу тебе. Но тусоваться сегодня я точно не собираюсь, даже не уговаривай. — Пас так пас. А то мы не знали, что ты пассив, — смеется Тэхен, но, поймав мрачный взгляд друга, быстро затихает. Опрокинув в себя еще пару стаканов, они с Чимином перебираются в гостиную. Несмотря на то, что Тэхен, по мнению старшего, мужлан, его квартира всегда выглядит довольно опрятной и даже уютной. Конечно, вряд ли квартира с окнами в пол и дорогой дизайнерской мебелью способна выглядеть убого, однако вычурность и отсутствие вкуса способно испортить что угодно. Тэхен этим, к удивлению Чимина, не страдает. Размазанные алкоголем и томной атмосферой, парни решают чуть усилить эффект и раскуривают полграмма травы на двоих. Редко курящий Чимин сначала долго кашляет, чуть не роняет на себя бонг, но после втягивается и даже выкуривает свою долю в одну затяжку. — Не кашлянешь — не кайфанешь, — ехидно подбадривает его Тэхен, втягивая дым одним махом. Дальше неизбежно следует какая-то крайне глупая дорама, которая Чимину почему-то кажется очень глубокой и интересной, три огромные пиццы, съеденные в один присест, сигареты одна за одной и заумные дискуссии, состоящие на самом деле из пересказа прозой строчек любимых песен. Они выкуривают еще по одной и долго делятся ощущениями того, каким ватным и тяжелым кажется тело, как приятно туман в голове рассеивает мысли, иногда заставляя зациклиться на самой глупой из них, а Тэхен признается, что он словно плывет на спине по озеру, хотя точно уверен, что это озеро просто обязано быть наполненным дерьмом. В конце концов Чимин возвращается в реальность и обнаруживает себя лежащим на полу голова к голове с Тэхеном и распивающим с ним черт знает какую по счету бутылку. Младший бормочет что-то себе под нос, вслух размышляя о качестве порошка, а Чимин растекается по полу и ощущает, как дымка в голове рассеивается, заставляя гнетущие мысли возвращаться, а реальность придавливать к полу своей тяжестью. — Ему не нравится, что я бисексуален, — тихо произносит он, уставившись в потолок. — М? — ерзает на месте Тэ. Он пытается посмотреть на друга, но быстро оставляет безуспешные попытки — тело ватное. — Намджун сказал, что убьет меня, если еще раз увидит с мужчиной, — чуть громче повторяет Чимин, растерянно хлопая почему-то увлажнившимися глазами. — А то он не знал? — прикладывается к бутылке Тэхен. — Знал, но я всегда при нем как-то подсознательно старался выбирать девушек, — пожимает плечами Чимин, принимая виски у друга и отпивая несколько глотков. Напиток обжигает горло, но горечь обиды жжется куда сильнее. — А тут ко мне подкатил парень, и он просто взбесился. Думал, и правда убьет. Тэхен тяжело вздыхает и приподнимается, усаживаясь в позе лотоса. Огненно красные волосы встали торчком, и вид у него сейчас непривычно мягкий и даже забавный. — Я, конечно, не очень понимаю это все, точнее, у меня на мужиков и не стоит, — задумчиво тянет он. — Но если кому-то это в кайф — какая разница? Я имею в виду, не похуй ли тебе, кто как дрочит? До тех пор, пока человек нормальный, я и в жизни не задумаюсь, с кем он спит и на ком хочет жениться. Это не имеет значения. Все наши проблемы из-за того, что мы выдумываем какие-то тупые запреты и принципы, а потом вешаем их не только на себя, но и на других. Гораздо важнее просто не быть мудаком. — Ну, видимо, Намджун так не считает, — усмехается Чимин, немного растроганный такой речью друга. Тэхен довольно закрытый и даже агрессивный внешне, но часто дает понять, что под слоем хаотичных татуировок, красных волос и язвительных оскалов скрыто довольно большое и мягкое сердце. — А что же Юнги с Хосоком? — сводит он брови на переносице. — Я не замечал, чтобы он как-то противился или хоть слово им сказал. — Ты знаешь, там было другое, — вздыхает Чимин, тоже поднимаясь и поправляя растрепавшиеся светлые волосы. — Хосоку это было нужно. Ему нужен был кто-то, кто будет успокаивать его, и Намджун об этом прекрасно знал. А Юнги… я до сих пор не понимаю, зачем это было нужно Юнги. Чимин был против. Он не лез и не выставлял свое недовольство напоказ, но всегда был против этих отношений. Хосок и правда нуждался в ком-то, а вот Юнги эти отношения разрушили до самого основания, выпотрошили из него все, оставили одну пустую оболочку. То, что случилось с Хосоком, было неизбежно. Не таким образом, значит, иначе, не сейчас, значит, позже, но все пришло бы к единому исходу. А вот Юнги до сих пор мучается чувством вины и сам себя по кусочкам собирает. Хосок ушел и забрал с собой все его внутренности, оставил его словно опустошенного призрака слоняться по земле. Чимин знал, что этим все и закончится. — Стокгольмский синдром? — хмыкает Тэхен, пытаясь хоть немного подбодрить Чимина шуткой. Его сердце за друзей ноет, сжимается болезненно. Он надеется, что, отомстив, они хоть немного облегчат груз на своих плечах. Чимин не отвечает, глубоко погруженный в мысли. Его односторонние отношения не менее токсичны, они отравляют, словно яд. На Чимине уже и маска с трудом держится, то и дело отваливается. Только вот как бы там ни было, он не готов отказываться от своих чувств. Он сделал осознанный выбор, отдал свое сердце в руки тому, кто этого не оценил. Но только потому что любить так, как любит он — неправильно, он забирать его не станет. Намджуну его сердце не нужно, Чимину тоже — пусть лежит на полу бесхозное, он потерпит. Он давно привык жить без него. — Знаешь, что? Ты обещал мне веселье, но пока это напоминает унылые посиделки пожилых аджумм, — спустя некоторое время вскакивает Чимин на ноги, сбрасывая с себя накатившую тоску и натягивая на лицо самую ослепительную из своих улыбок. — Так что поднимай свою костлявую девственную задницу и тащи свои лучшие шмотки. Я хочу в клуб.☬☬☬
— Держи ровнее, чтобы целик и мушка были на одной линии, — Юнги в два шага преодолевает расстояние до Чонгука и чуть приподнимает пистолет, зажатый в чужих руках. — Стреляй. Пуля вылетает из дула и разрывает плотную бумагу чуть правее центра мишени. — Ты слишком сильно сжимаешь пистолет большим пальцем и слишком сильно давишь на курок, — хмурится Юнги, заставляя младшего ослабить руку. — Указательный палец должен лежать снаружи спусковой скобы. Вот так. Стреляй. Выстрел. Снова мимо. — На сегодня все, — поджимает губы Юнги. Он отходит к дереву и снимает изрешеченную отверстиями от пуль мишень. — Уже лучше. Чонгук выдыхает, мгновенно расслабляясь и ставя Беретту на предохранитель. Когда Юнги учит его, Чонгук выпадает из реальности, забывает обо всем и концентрируется только на оружии в руке и низком хриплом голосе, раздающем указания. Он словно оголенный нерв, струной натянутый, и все, что видит его взгляд — смазанные лица людей, в чьи лбы он мечтает засадить свои пули. Чонгук думал, что ему сразу же вручат пистолет и дадут пострелять, позволят выместить накопившуюся злость и избавиться от этого ноющего в груди чувства беззащитности. На деле же Юнги сначала минут сорок рассказывал об устройстве пистолета, а после заставил младшего собирать и разбирать его несколько раз до тех пор, пока не получится без ошибок и промедлений. — Чтобы пользоваться оружием, ты должен понимать, как оно работает, — бросил Юнги в ответ на недовольный комментарий младшего, успевшего натереть мозоли о грубый металл. Они занимаются уже две недели почти каждый день по часу или два. Чонгук не уверен, но ему кажется, будто Юнги стал приезжать чаще. Он все так же возвращается поздно ночью, но, тем не менее, делает это каждый день, а по утрам почти всегда оказывается дома. Каждое утро они завтракают вместе. Юнги всегда молчит и никак не реагирует на робкие попытки младшего завести хотя бы светский разговор, хотя один раз, Чонгук готов поклясться, он почти улыбнулся на какую-то глупую шутку о внешнем виде его еды. После завтрака они идут на озеро тренироваться. Поначалу в качестве целей использовались пустые стеклянные бутылки, которые в немеренном количестве остаются из-под алкоголя и молока, но в один день, когда бутылок стало недостаточно, старший притащил какие-то картонные мишени, размеченные чуть ли не от руки. Юнги хорош в стрельбе. Нет, он просто потрясающ в стрельбе. Чонгук помнит, как однажды, спровоцированный раздраженной репликой младшего, которому никак не удавалось попасть в цель, он пробил центр мишени, практически не целясь. Просто выставил руку и, почти не глядя выстрелив, попал. Чонгук тогда разве что язык не проглотил, но очередной язвительный комментарий сдержал. Он был искренне восхищен. Сам Чонгук в стрельбе не блещет. Он хорош и попадает почти всегда, но никогда так метко, как Юнги, наверное, стрелять не научится. Старший сухо успокаивает, утверждает, что это все годы практики, но ему-то нужно сейчас. Кто знает, в какой момент все закончится, и он останется один, сам по себе? Почему-то эти мысли угнетают. Не то чтобы Чонгуку очень нравилось жить в неволе, но здесь хотя бы безопасно и спокойно. Есть время на то, чтобы зализать раны и решить, как быть дальше. Дыра в груди все еще космических размеров, но она потихоньку стягивается, заполняется теми же уроками стрельбы, которые доставляют пусть не удовольствие, но хотя бы уверенность, что при необходимости он сможет за себя постоять. Чонгук ни разу не говорил этого, но он Юнги благодарен за занятия, пусть тот учит строго и не всегда терпеливо. Это вселяет в младшего уверенность, что он не совсем беззащитен. Что однажды он сможет стать непобедимым, по-детски полагающийся на то, что все в мире решается силой. В один из дней Чонгук окончательно обнаглел и попросил заодно научить его еще и драться, мол, не факт, что оружие под рукой всегда будет. Юнги тогда только мрачно хмыкнул и ответил, что это не по его части, хотя и согласился, что это полезно. Чонгук все так же плохо спит и все так же иногда мочит подушку бессильными слезами, а под утро переворачивает ее другой стороной. Его мать и отца нельзя было назвать хорошими родителями, но никто, каким бы он ни был, не заслуживает быть словно скот застреленным среди ночи в своем же собственном доме. Они были его семьей. У Чонгука был маленький брат, уж точно ни в чем не повинный ребенок, и мысль о том, что кто-то смог просто прийти и отобрать их жизни, будто имел на это хоть какое-то право, заставляет страх и отчаяние тонкими корявыми пальцами вцепляться в глотку и подолгу не отпускать. В такие моменты желание отомстить, чтобы наконец избавиться от этого чувства, погребальными кострами вспыхивает в груди, припекает где-то под ребрами, и именно это заставляет стараться усерднее. Юнги взял с него обещание, и Чонгук больше не проворачивает своих трюков на озере, он подменил их уроками стрельбы. Только вот иногда бессильная злость, страх, растерянность подкрадываются так резко и наваливаются такой тяжелой лавиной, что Чонгук просто не успевает мысленно сгруппироваться и не дать себя поглотить. В подобную ночь накануне, наполненную только кромешной темнотой, сбитым дыханием и холодным потом, выступившим на лбу, Чонгук выскользнул из комнаты, хотя даже в туалет старается ночами не выбираться. Юнги был дома — спал на диване, и младший, впервые увидевший его спящим, на секунду замер в гостиной и принялся разглядывать. Тот спал без одежды, вероятно, в одном белье, и чуть сползшее одеяло открывало вид на бледную кожу его оголенных плеч и груди. С левой стороны прямо под ключицей грудь Юнги оказалась покрыта каким-то чернильным рисунком, частично скрытым одеялом, частично размазанным по контуру темнотой. Чонгук не понял, что именно было изображено, но почему-то факт наличия у старшего татуировки заставил сердце чуть сбиться с и так неровного ритма. Лицо Юнги было спокойным и ровным даже во сне, но его густые ресницы беспокойно дрожали, выдавая, что невидящий взгляд под ними на самом деле лицезреет что-то не очень приятное. Его русые волосы спутались и небрежно разметались по подушке, и такой Юнги был похож на воробушка со взлохмаченными перьями, растрепанными неожиданной грозой. Он выглядел мило, если это слово вообще к нему применимо. В тот момент в сознание младшего почему-то закралась глупая, по-детски непосредственная мысль, что Юнги, наверное, очень нравится девушкам. У него ведь приятные черты лица, хорошее тело и образ плохого парня, разъезжающего на крутой тачке и дымящего просто не по-божески. Разве не это нравится девушкам? Чонгук не знает, сколько бы стоял так, откровенно разглядывая спящего старшего, если бы тот не заворочался, заставляя замереть и даже задержать дыхание, а после позорно сбежать. Он на цыпочках прокрался в коридор и, сам не уверенный, зачем, стащил с тумбочки пачку сигарет. На первую затяжку тело отозвалось горящими легкими и головокружением. Закашлявшись, Чонгук чудом не осел на деревянный пол крыльца, едва удержался за стену. Вторая попытка оказалась чуть более удачной — легкие просто неприятно жгло, а горький дым раздирал горло, но он упорно не позволял себе кашлять, глубоко втягивал дым и медленно выдыхал. Когда головокружение прошло, в теле осталась только тягучая, успокаивающая слабость, разносящаяся по венам. Это было странно — одновременно приятно и нет. Чонгук не знает, сигарета ли помогла, но в эту ночь, тихонько прокравшись обратно в спальню, он почти мгновенно отрубился, забыв о том, что подняло его из постели. Засыпая, он так и не успел ухватиться за странную ускользающую мысль, что ему, кажется, вообще не хочется, чтобы эта его жизнь заканчивалась. Маленькому, потерявшемуся Чонгуку не хочется в реальность, в которой есть жестокие люди, убивающие чьих-то близких, слишком неподъемное для ребенка одиночество и удушающая беззащитность. В реальность, в которой нет большого и страшного Юнги, готовящего некрасивую еду и обучающего стрельбе. В реальность, в которой не так спокойно и безопасно, как в этом домике у озера.☬☬☬
Мелкий теплый дождь накрапывает за воротник, заставляя Намджуна то и дело одергивать лацканы пиджака. Он кидает короткий взгляд на циферблат своих Вашерон Константин — только десятый час, значит, можно еще успеть заехать поужинать. Не то чтобы Намджун куда-то торопился, в последнее время он вообще теряется во времени, слишком погруженный в работу, а если быть честным с самим собой — в тяжелые, отравляющие душу мысли. Он разблокирует экран телефона и тут же гасит его. Разумеется, причина этих мыслей ему ни за что не напишет. Намджун сам виноват. Он наговорил Чимину такого дерьма, что сам удивлен, как тот ему лицо не разбил. Стоял вместо этого, ядом плевался, будто по глазам не было видно, как больно его каждое слово старшего задевало. Серебристый БМВ Х6 послушно отзывается на сигнал брелка, разблокировывает двери и впускает хозяина в свой чистый, сухой салон. Намджун небрежно проводит пальцами по светлым волосам и стряхивает осевшие капли майской измороси. Казалось бы, после дождя должно стать свежее, должно дышаться легче, только вот он все никак полноценного вдоха сделать не может. Вина тяжелым грузом давит на грудь, не позволяя легким развернуться в полную силу. Намджун внутренне мечется, сам себе ответить не может, что его так гложет. Он ни себе, ни Чимину не врал. Воспитанный в строгости и твердой уверенности, что подобное — отклонение от нормы, что неправильно людям хотеть и любить тех, кто с ними одного пола, он свои взгляды четко осознавал и никогда их не скрывал. Только вот никогда это дальше мысленного неодобрения и абсолютной внешней невозмутимости не заходило. Намджун достаточно умен и хорошо воспитан, чтобы не навязывать окружающим своих взглядов. Почему же его так Чимин, в туалете с другим парнем зажимающийся, задел? Почему теперь своя реакция кажется такой ошибочной, почему так тревожит мысли и душит виной? Почему Чимин так его беспокоит? Дорогой ресторан встречает мягким, чуть тусклым освещением и ненавязчивой музыкой. Хорошенькая хостес кланяется, сверкая жемчужной улыбкой. Улыбается не как посетителю, а как мужчине, который ей симпатичен. Только вот все внутри Намджуна молчит, не реагирует, а перед глазами один Чимин стоит, размазанный по стене его же словами. Намджун пытается уйти в работу — ее сейчас хоть отбавляй. Новые партнерства, расширение бизнеса, дополнительные поставки оружия и наркотиков, бесконечные встречи, переговоры, деловые обеды, пожатые руки смекалистых и пробитые лбы несговорчивых. Он делает все, чтобы укрепить силы и подготовиться ко встрече с Квансу. Только весь смысл его стараний меркнет, когда Намджун вспоминает чужие губы на влажной коже такого горячего, такого распаленного Чимина, и у самого кровь в жилах закипает. Он умен и рационален, хладнокровен и расчетлив, он спокойствие и уверенность, но все это как волной сносит, стоит Чимину просто оказаться рядом. Намджун не знает, как долго будет пытаться понять, что происходит. Он не знает, как долго будет притворяться, что все еще не понимает. Уже вторая опустошенная бутылка вина уносится услужливым официантом, а рука как-то сама по себе тянется в карман за телефоном. Пальцы судорожно набирают чужой номер, пытаясь опередить сознание, пока якобы еще не успевшее ничего понять. Длинные гудки тянутся словно струны, словно жилы, которые одну за одной из тела Намджуна вынимают, заставляя его тряпичной куклой оседать на вычурно дорогом стуле. Чимин не отвечает.☬☬☬
Чимин кидает короткий взгляд на завибрировавший телефон, и его судорожно забившееся сердце замирает, через секунду вновь начиная заходиться учащенным стуком. Он сглатывает вязкую слюну и жмет на кнопку отключения звука, а после переворачивает телефон экраном вниз. Сидящий рядом Джин что-то бодро рассказывает как всегда спокойному Юнги, лениво смакующему сигарету, а Чимин их разговор будто сквозь толщу воды слышит. Ему приходится несколько раз глубоко вздохнуть, чтобы кое-как унять взбесившееся сердце и вернуться в реальность, мысленно все еще видя перед собой имя Намджуна на экране. — …он ему буквально чуть голову не прострелил, — смеется Джин, маленькими глотками отпивая водку прямо из кофейной кружки. — Приставил пушку ко лбу и орал, что сейчас спустит курок. — Кретин, — закатывает глаза Юнги, но усмехается. Пепел с зажженного конца его сигареты падает и пачкает черные брюки. — Я ему говорю: тело сам убирать будешь. А он мне, мол, я к этому ублюдку и в жизни не прикоснусь, даже мертвому, — продолжает посмеиваться Джин. — Тот стоит, не знает куда себя деть, на меня смотрит, помощи ищет. А я стою молчу, понимаю же все, смеюсь про себя. — Не говори мне, что он правда выстрелил, — приподнимает бровь Юнги, чуть подаваясь вперед, чтобы затушить сигарету о дно пепельницы и тут же закурить новую. — Да нет. Парнишка наконец выдавил, что за пиццу можно не платить, и Тэхен успокоился, — пожимает плечами Джин и тоже закуривает. — Я вообще не понимаю, зачем в пицце ананасы. Гадость. Юнги выпускает звук, отдаленно напоминающий смешок, и откидывается на стул. Усталость уже придавливает к земле, но домой ехать ему не хочется. Там Чонгук, который зачем-то все ближе и ближе пробирается, непозволительно сильно сокращает дистанцию между собой и старшим, начинает пускать корни. Он и сам не замечает, как одну за другой рушит между ними все плотины, которые Юнги становится все сложнее возводить. Они почти не общаются, Юнги не знает, что там на самом деле у Чонгука внутри, но в черноте чужих глаз все равно слишком многое видит. Больше, чем ему хотелось бы, больше, чем сам себе позволяет. Но разве не заметишь то, как мальчишка не сломался, то как упорно он старается жить дальше? Как он стискивает зубы и упрямо стреляет снова и снова, судорожно сжимая пистолет в руках, даже если каждый выстрел — мимо. Злится, психует, но все равно стоит на своем. Борется. Юнги без разницы, ему все равно. Он сам себе не признается, но внутри себя долгие месяцы камень вытачивает, чтобы никогда там больше ни о ком ничего не заботилось и, уж тем более, не болело. Но сложно не замечать того, как много внутренней силы в этом ребенке, и Юнги просто не может не помочь, зная, как иногда эта помощь бывает необходима. — Кстати, как там твой паренек? — вырывает его из мыслей Джин, осторожно заглядывая в глаза. — Он не мой, — огрызается Юнги, но сразу себя одергивает. Закушенная губа норовит вот-вот лопнуть под напором зубов. Джин его грубости не заслужил. — Я знаю, — опускает тот виноватый взгляд, но через секунду берет себя в руки и натягивает легкую улыбку. — Я имею в виду… — мнется он, — ему сейчас, наверное, нелегко. Потерять всех… Юнги тяжело вздыхает и устало прикрывает глаза. Разумеется, Джин не может быть равнодушным, когда дело касается детей. Для него это важно, потому что эта тонна нерастраченной отцовской любви, постепенно подгнивающей и разъедающей его изнутри, все равно упорно ищет выхода. — Ну, он в порядке, — тихо начинает Юнги, чуть откашливаясь. — Мы мало пересекаемся. Я кормлю его… нормально. И учу стрелять. Он хмурится из-за собственных слов и отводит взгляд, предпочитая игнорировать растерянные переглядывания друзей. — Учишь стрелять? — осторожно переспрашивает Чимин. Юнги снова хмурится, мрачно глядя на друга. — Да. На несколько секунд в маленькой кухоньке Джина провисает тишина, которая разбавляется только чирканьем зажигалки Юнги, прикуривающего очередную сигарету. — Это… — первым находится Джин, но Юнги его тут же обрывает. — Послушайте, — вздыхает он, закатывая глаза. — Я не кретин, окей? Это хуево — давать детям возиться с оружием, я это отлично понимаю. Но этот мальчишка… — Юнги чувствует, что сам себе объяснить не может, почему это делает, но продолжает оправдываться. — Он потерял семью, и теперь не чувствует себя в безопасности, его родители… В общем, — снова вздох. — Слушайте, я знаю, что делаю. Просто не доебывайтесь. Юнги заканчивает свои путанные оправдания уже закипая. Правда в том, что ни черта он не знает, почему помогает, не может объяснить. Ему просто кажется правильным помочь. По крайней мере, он будет продолжать это делать, если это остановит младшего от посягательств на свою жизнь в попытке что-то самому себе доказать. — Мы не сомневаемся в тебе, Юнги, — мягко улыбается Джин, хотя выглядит обеспокоенным. — Просто… будь с ним помягче, ладно? Я его не знаю, но мне его жаль. Юнги хмыкает, стряхивая пепел в маленькую пепельницу. Возможно, им стоило отдать Чонгука Джину. Они бы точно поладили, в отличие от Юнги, который не то что с детьми — с людьми тяжело сходится, всю жизнь выбирающий равнодушие и одиночество. Правда, ему с младшим ладить и незачем. Его задача — прятать и охранять того до тех пор, пока не настанет его время быть использованным в качестве приманки. Словно свинью на убой растит, ей-богу. Но это просто работа. — И еще кое-что, — нарочито небрежно забирается пальцами в свои волосы Юнги. — У меня к тебе дело, Чимин. — Выкладывай, — чуть напрягается тот. — Мне нужно, чтобы ты потренировал Чонгука.☬☬☬
— Неплохой удар, — улыбается уголком губ Чимин, поправляя съехавшую с руки боксерскую лапу. — Но у тебя все равно проблемы с равновесием, постановкой корпуса, техникой удара, не хватает силы в руках… Чтобы научиться хотя бы приемлемо драться, тебе придется очень много работать. Чонгук вскидывает подбородок и поднимает горящий решимостью взгляд. От Чимина это не ускользает, он сдерживает улыбку и наигранно вопросительно приподнимает брови. — Я готов стараться и работать столько, сколько потребуется, — заявляет Чонгук, а в голосе непоколебимая уверенность, сталь. — Если ты покажешь мне необходимые приемы, я буду отрабатывать их, пока не научусь. — Это так не работает, — смеется Чимин, все-таки не сдержавшись. Максимализма у этого ребенка хоть отбавляй. — Если уж учиться, то полноценно. Я буду приезжать к вам пару-тройку раз в неделю, начнем с простого. Чонгук расширяет глаза, в удивлении смотрит на старшего, но тут же взгляд отводит. Он весь буквально загорается от мысли, что его будут полноценно тренировать, но стесняется — не хочет обременять. — Мне это тоже будет на пользу, — будто бы невзначай добавляет Чимин, пытаясь незаметно его успокоить. — В последнее время возможность потренироваться выпадает слишком редко. Чимин лукавит перед Чонгуком, но себе не врет. Юнги не пришлось долго уговаривать его, он согласился почти сразу. Ему не совсем понятны мотивы старшего, зато свои яснее дня. Намджун позвонил всего один раз, и после первой же не поднятой трубки прекратил пытаться. Значит, не сильно хотел, значит, только ради приличия номер младшего набрал. А может, и вовсе собирался просто привлечь к какому-нибудь делу. Он устал думать, устал ломать себе голову и ковырять душу, мечась между обидой и тоской по старшему. Тренировки — отличный способ отвлечься. Не такой, как танцы, когда и душа словно выпархивает из тела, но физические нагрузки так или иначе помогают опустошать голову, избавляют от лишних мыслей. К тому же этот ребенок не так плох, у него есть потенциал. Даже сейчас Чонгук хорошо контролирует свое тело, его движения неумелые, но уверенные. И сам он довольно милый — похож на маленького крольчонка, хотя и остер на язык. Чимин усмехается, мысленно качая головой. Ему интересно, как они с Юнги еще не переубивали друг друга. Они, кажется, даже какой-никакой общий язык нашли, а старший вообще взялся помогать Чонгуку, что само по себе уже удивляет. — В общем, готовься. Скоро я начну делать из тебя отбивную, — подмигивает Чимин. — Я… Это… Это очень круто. Спасибо, Чимин-ши, — бормочет Чонгук на выдохе. Его глаза загораются, он сам весь будто начинает светиться изнутри. — Можешь называть меня хеном или просто по имени, не люблю эти расшаркивания,— не может сдержать еще одной усмешки Чимин, ловя смущенный взгляд младшего. — А теперь давай проверим твои ноги. Тренировка затягивается еще на целый час. Заканчивается только когда футболки пропитываются потом насквозь, а усталые мышцы начинает тянуть приятной болью. Еле стоящий на ногах Чонгук так бы и продолжил рваться в бой, если бы Чимин не настоял на том, что для первого раза достаточно. — Спасибо, Чимин-хен, — кланяется тот, все еще взволнованный и тяжело дышащий после тренировки. — Я буду ждать следующего занятия и буду тренироваться усердно. Старший в ответ одобрительно улыбается. Он обещает приехать через день, а после провожает взглядом радостно уносящегося в дом Чонгука. Этот ребенок еще не знает, как наутро разболятся его мышцы, еще не раз успеет передумать. Сам Чимин еще некоторое время так и стоит во дворе, задумчиво разглядывая уже закрывшуюся дверь, пока сзади не раздается шелест травы и треск ломающихся под чужими шагами веток. — Стареешь, передвигаешься как слон, — не оборачиваясь, хмыкает он. Вечером Юнги встретил его во дворе, сухо познакомил с Чонгуком, а потом исчез и ни разу не показался во время тренировки. — Как он? — встает рядом Юнги и так же не глядя интересуется. Чимин вздыхает и переводит на друга задумчивый взгляд. — Способный. Из него может выйти толк, — признается он. — В стрельбе он не так хорош, — тянется за сигаретой Юнги. Свет от огня зажигалки освещает его лицо, а в следующее мгновение сизый дым наполняет воздух. — Но упорный. Снова вздох со стороны Чимина. Он поворачивается, заглядывает в чужое лицо, словно пытается что-то без слов понять, но старший остается привычно задумчивым и спокойным. — Зачем ему помогаешь? — все же спрашивает Чимин. Юнги задерживает в легких дым, а затем выпускает его вместе с тяжелым вздохом. Он некоторое время молчит и все продолжает пялиться на дверь, будто та способна подсказать ему ответ. — Не знаю, — наконец пожимает он плечами. В облаке сигаретного дыма его лицо кажется совсем бледным. — Возможно, он чем-то напоминает мне Хосока. — Мне кажется, ты ошибаешься, — поджимает губы Чимин, продолжая внимательно изучать чужое лицо. — И я думаю, что ты сам это понимаешь. Юнги в ответ только усмехается. Его сигарета истлела уже почти до фильтра и разве что не обжигает пальцы, но он все равно делает последнюю затяжку, а затем отправляет бычок в сторону резким щелчком. — Мне уже пора, — хлопает его по плечу Чимин, замечая, как напрягается под прикосновением чужое тело. — Я приеду послезавтра, буду заезжать пару раз в неделю. И да, купи ему что-то спортивное. Думаю, ему не очень удобно заниматься в джинсах, — он разворачивается и неспешным шагом уходит к своей машине, так и не дождавшись ответа. Не то чтобы он ждал. Юнги продолжает стоять во дворе до тех пор, пока звук отъезжающей БМВ не затихает окончательно, а вторая сигарета не оказывается скурена до фильтра. Дом встречает шумом льющейся из-под крана воды и тусклым светом в коридоре. Чонгук в душе старательно смывает с себя усталость и липкий после тренировки пот, и Юнги уходит на кухню, чтобы лишний раз не смущать младшего своим присутствием. Он задумчиво пялится в окно и даже не замечает, как затихает вода в душе, как хлопает несколько раз дверь Чонгуковой спальни и как сам он появляется в проеме кухни, нерешительно переминающийся с ноги на ногу. Юнги оборачивается только тогда, когда младший подходит совсем близко и тихонько кашляет. На Чонгуке свободные домашние штаны и растянутая белая футболка, открывающая вид на плечи и ключицы. Он все еще влажный и распаренный после душа, с его волос прямо на футболку капает вода, а в глазах — невысказанная просьба. Юнги хмурится и поднимает вопросительный взгляд. — Юнги, я… — тихонько тянет Чонгук, но замолкает, не решаясь задать вопрос. Старший хмурится еще сильнее. Ему уже это не нравится. — Я хотел попросить тебя, — Чонгук снова замолкает. Он сглатывает вязкую слюну и вздыхает, прежде чем наконец решиться. — Ты не мог бы меня подстричь? Юнги даже теряется на секунду. Он ожидал, наверное, любого вопроса, но никак не просьбы подстричь. — Нет, — фыркает он, когда наконец обретает дар речи. — Но... — чуть повышает в просьбе голос и даже делает маленький шаг вперед Чонгук. — Я не могу подстричься сам, Юнги, а мои волосы ужасно отросли. — Как ты себе это представляешь? — пыхтит в возмущении старший. — Я даже не умею. — Мне все равно, даже если выйдет криво. Главное, чтобы покороче, — Чонгук пробирается в волосы пальцами и оттягивает их в сторону, показывая, какими длинными они стали. — Все равно меня тут никто не увидит. Юнги прикрывает глаза и устало вздыхает. Он бы сейчас с удовольствием выпил, но тогда руки точно откажутся слушаться. — Пожалуйста... — Ладно, тащи стул и ножницы, — обрывает он, сдаваясь. — И если я вдруг отрежу тебе ухо, знай, что я сделал это не случайно. Чонгук кивает и уносится собирать необходимое, сам, кажется, удивленный тем, что старший так легко согласился. Он находит какой-то старый плед, накидывает его на плечи, чтобы волосы не падали за шиворот, и усаживается в ванной перед зеркалом. Юнги же долго ищет подходящие ножницы, даже думает съездить в магазин, но в итоге сдается и берет обычные кухонные, решая, что никакой разницы нет. Он подходит к Чонгуку ближе, не уверенный, с чего начать, и никак не решается прикоснуться. Прикосновения даже от самых близких всегда казались ему излишними, пусть и в данном случае это вполне оправданная необходимость. — Ничего страшного, если получится не очень красиво, — подает голос Чонгук, наблюдая в зеркало за мнущимся старшим. — Мне главное, чтобы не мешались. Юнги тяжело вздыхает и тянется за расческой. Волосы у младшего мягкие. Толстые и непослушные, но мягкие, ни разу не тронутые краской. Поначалу Юнги касается их нерешительно, аккуратно проводит одними только кончиками пальцев, но спустя некоторое время зарывается уже всей ладонью, принимаясь тщательно расчесывать. Это кажется странным, но ему становится даже приятно вот так монотонно проводить расческой по чужим волосам, пропускать сквозь пальцы пряди и распутывать маленькие узелки. Младший неотрывно наблюдает за его движениями и борется с собой, чтобы не прикрыть глаза. Чужие прикосновения кажутся приятными, какими-то знакомыми, даже родными. Еще в детстве мама иногда гладила маленького Чонгука по волосам, когда укладывала спать, и сейчас его сердце болезненно сжимается из-за этих почти забытых ощущений. Юнги тем временем уже отложил расческу и теперь сжимает в руках ножницы, хмуро разглядывая чужой затылок. Он сводит брови на переносице и устало вздыхает, прежде чем потянуться к первой прядке. Раздается клацанье ножниц, Чонгук видит, как состриженный локон падает на плиточный пол, и с его губ срывается какой-то странный, неровный вздох. По спине пробегается табун мурашек, заставляет вздрогнуть и сжаться, и чтобы скрыть это, ему приходится судорожно вцепиться пальцами в край футболки. Чонгук в отражении неотрывно следит за действиями Юнги. За его в сосредоточении закушенной губой, за нахмуренными до морщинки на лбу бровями, за длинными пальцами, перебирающими темные пряди, и слишком громко щелкающими ножницами. В узкой ванной довольно тесно и одному, а уж двум людям, тем более со стулом посреди помещения, совсем негде развернуться. Юнги приходится прижиматься сзади, то и дело касаясь то чужого плеча, то спины, и эти случайные прикосновения отчего-то посылают по телу Чонгука легкую, едва ощутимую дрожь. Слишком близкое нахождение кого-то чужого рядом ему непривычно. Это не дискомфортно, просто как-то... странно. Он прикрывает глаза, стараясь не смотреть на чужое сосредоточенное лицо и не ощущать прикосновений. Только вот это почти невозможно в такой плотной тишине крохотной ванной, наполненной лишь клацаньем кухонных ножниц и тяжелыми вздохами за спиной. — Юнги, — тихо заговаривает Чонгук, перехватывая в отражении чужой взгляд. — Я хотел сказать тебе спасибо. — Рано еще. Возможно, после этого тебе придется побриться налысо, — усмехается Юнги, когда слишком коротко отстригает очередную прядь и тянется за соседней. — Нет, я имел в виду, спасибо, что учишь стрелять, — голос Чонгука звучит тихо и немного смущенно. — Что готовишь еду, покупаешь вещи. И что попросил Чимина позаниматься со мной. Он милый. Юнги хмыкает, но согласно кивает. — Он такой. — Я знаю, что нужен вам и что у тебя нет особого выбора, — Чонгук внимательно заглядывает в чужие глаза, отражение которых на мгновение ловит в зеркале, — но все равно я хотел поблагодарить тебя. Ты делаешь больше, чем мог бы. Юнги не отвечает. Он продолжает заниматься своим делом и больше не поднимает взгляда на зеркало, но его сдвинутые брови говорят о том, что он думает. Он молчит долго, настолько, что Чонгук почти успевает задремать, расслабленный прикосновениями, которые почему-то вдруг перестают смущать. — У меня был друг, — Юнги подает голос так неожиданно, что младший дергается. Он переводит взгляд на зеркало, но оттуда на него не смотрят в ответ. — Он был хорошим человеком, но, к сожалению, был болен. Внешне это почти никак не проявлялось — тем, кто его не знал, он даже казался обычным. Но это, конечно, было не так. Юнги говорит тихо, его голос привычно спокойный и ровный, но по чуть подрагивающим пальцам и грустным глазам видно, что в действительности все совсем не так. — Его настроение очень сильно менялось. Это происходило не за день и даже не за неделю, большую часть времени он и правда был обычным. Просто иногда он будто постепенно то опускался на дно, то наоборот оказывался на подъеме, — он откладывает ножницы, чтобы расчесать Чонгука и осмотреть стрижку, а после снова за них берется. — В дни упадка ему становилось так плохо, что он порой не мог встать с кровати. Мысли одолевали его, заставляли думать об ужасных вещах. Говоря это, я имею в виду действительно ужасные вещи. Юнги прерывается на минуту и едва заметно вздыхает. Он несколько раз проводит ладонью по волосам Чонгука, укладывает их, снова берется за ножницы и просто теребит их в руках, потому что стричь уже практически нечего. Ему просто не хочется поднимать взгляд. — Но хуже было только в обратном состоянии. Он становился энергичным, активным, не мог усидеть на месте. В его голову лезли всякие идиотские идеи, порой просто откровенно опасные, — качает он головой, делясь воспоминаниями. — В такие моменты он просто забивал на свою жизнь, безрассудно рисковал ей, и далеко не всегда это кончалось хорошо. Он говорил, что ему хорошо, что он на пике эйфории, но, думаю, это было не так. Он тоже страдал, только иначе, наоборот. Чонгук не дышит, воздух давно застрял где-то в легких без возможности выбраться наружу. Он неотрывно смотрит на старшего в отражении, следует взглядом за его движениями и внимательно впитывает каждое слово. Ему страшно даже пошевелиться, моргнуть — лишь бы не оборвать рассказ. — В конце концов, все эти безрассудства привели к тому, что его не стало. — Это его дом? — внезапно спрашивает Чонгук, кое-как разлепляя пересохшие губы. Его голос звучит приглушенно и хрипло. Он не знает, почему так решил, просто этот дом сразу показался ему другим. Не таким, какой мог бы принадлежать Юнги. — Этот дом принадлежит твоему другу? Поэтому ты не хочешь бывать здесь часто? Он не твой, да? Юнги наконец поднимает взгляд. В глазах напротив ни холода, ни раздражения, ни недовольства. Там одна усталость и тоска. — Да, этот дом когда-то принадлежал моему другу, — кивает он. — Мне жаль, — с трудом сглатывает застрявший в горле комок Чонгук. — Мне жаль, что это произошло с ним. Это, наверное, было страшно. — Это было страшно. Было страшно наблюдать за этим всем и продолжать раз за разом вытаскивать его, не зная, какой из этих разов окажется последним, — тихо проговаривает Юнги, наклоняясь к младшему и заглядывая ему в глаза. Чонгук чувствует чужое дыхание на своей шее, чувствует, как горячий шепот обжигает ухо, и это все как-то… — Поэтому я не хочу, чтобы ты продолжал свои игры со смертью. Сердце Чонгука обрывается и с громким гулом летит в пропасть. Дыхание спирает, судорожный вдох застревает где-то в горле, обжигая глотку. Он вздрагивает, резко подаваясь в противоположную от этого шепота сторону, а затем чувствует, как левую щеку пронзает острая боль. — Черт, — шипит Юнги. Он отбрасывает окровавленные ножницы в ванную и стягивает с сушителя полотенце. Кровь из пореза напоровшегося на ножницы Чонгука почти мгновенно пропитывает тонкую ткань, пачкает чужие руки красным, а тот все сидит с широко распахнутыми глазами и хватает ртом воздух. — Нужно в больницу. — Нет, — наконец выдавливает из себя Чонгук. — Нас не примут без документов, и мне нельзя светиться. — Нужно обработать и наложить швы, — хмурится Юнги. Чонгук встает на дрожащие ноги и принимается смывать кровь смоченным в проточной воде полотенцем. Порез в отражении выглядит жутко, но ему не привыкать — отец никогда не стеснялся оставлять следы. — Нет, все в порядке, — бормочет он. — Не так глубоко, просто обработаю. Само заживет. — А ты, я смотрю, профессионал? — нервно хмыкает Юнги. — А ты нет? — приподнимает бровь Чонгук, переводя взгляд на его отражение. Очевидно, что с такой работой ему наверняка не раз приходилось себя латать. — На полке есть перекись и пластыри, завтра вызовем врача, — бросает Юнги, но перехватив чужой нахмуренный взгляд, добавляет: — Ему не понадобятся документы. Это наш человек. Чонгук кивает и тянется дрожащими пальцами к полке. Смоченный в перекиси ватный диск обжигает место пореза, заставляет кровь пениться и окрашивать воду в розовый. Чонгук морщится, шипит от боли, но стискивает зубы и вновь упорно прикладывает вату к ране. — Юнги, — окликает он решившего оставить его наедине с собой старшего. Тот замирает и оборачивается. — Стрижка получилась милой. Спасибо. Юнги коротко хмыкает и выходит. Он плотно прикрывает за собой дверь, а затем устало прижимается к ней лбом, заставляя себя наконец полноценно вздохнуть.☬☬☬
Грязный Порш Кайен цвета умбры тормозит у витых ворот прямо посреди широкой лужи. Дождь не прекращается с самого обеда — не сказать, чтобы лило как из ведра, он просто монотонно моросит, не усиливаясь, но и не затихая. Джин хлопает дверцей и приподнимает воротник серого пальто, решая не брать с собой зонт. Один черт, вымокнет насквозь. Ворота здесь почти всегда заперты, но в них есть небольшая дверь, предназначенная для пеших посетителей — Джин толкает ее и оказывается в месте, куда никто не стремится попасть. Его путь занимает значительное время. Джин мог бы преодолеть его за пару минут, но вместо этого неспешно прогуливается, намеренно петляет туда и сюда, оглядываясь по сторонам. Не потому что не хочет достигать своего пункта назначения — ему просто нравится здесь гулять. В этом месте намного спокойнее, чем среди людей. Он правда не понимает, зачем вокруг него наводят весь этот флер загадочности и страха. Возможно, люди просто боятся не того, чего на самом деле стоило бы — придумывают себе мнимые страхи и забывают, что опасность кроется совсем в другом. В них же самих. — Привет, мои дорогие, — Джин усаживается прямо на мокрый белый мрамор и отирает рукавом пальто фотографию на надгробии, с которой на него смотрит улыбчивое лицо. Самое родное, замершее навеки. — Простите, что так давно не был у вас. Не находил в себе сил прийти, хотя очень скучал. Всегда скучаю. Прохладный ветер пробирается прямо под лацканы пальто, капли дождя словно мелкие ледяные иголочки впиваются в лицо, но Джин не замечает холода — его пальцы дрожат по иной причине. — В последнее время столько всего навалилось. Я не оправдываю себя, просто делюсь. Знаю, что вы и так все видите, наблюдаете за мной, наверное. По крайней мере, очень на это надеюсь. Но я все равно хочу рассказать сам. Сложно, конечно, сравнить это кладбище с нашей мягкой постелью, но главное, что вы слышите меня здесь. Слышите же? — Джин снова тянется к фотографии, ласково проводя пальцами по фарфоровой поверхности. — Нам наконец удалось немного продвинуться. Не сильно, конечно, но Юнги нашел какого-то мальчишку, связанного с теми людьми. Возможно, он нам поможет, — пожимает он плечами. — Я с ним не знаком, Юнги прячет его в их с Хосоком доме. Ах, он так возится с этим ребенком! Джин тихо смеется, качая головой. Он замолкает на секунду, опускает взгляд на надгробный камень и снова не может удержаться от того, чтобы прикоснуться. — Иногда я пытаюсь представить, каким бы вырос наш сын. С каким цветом глаз он бы родился? Какое первое слово произнес бы? Кого бы больше любил — тебя или меня? Думаю, что тебя. Как тебя можно не полюбить? — улыбается Джин, зачесывая назад уже насквозь промокшие волосы. — Он был бы хорошим, я уверен. И этот Чонгук наверняка тоже хороший ребенок. Юнги не стал бы заботиться о ком-то плохом, да? Ты его не знаешь, но он бы не стал. Даже Хосок, он… он же был просто болен. Он приносил нам так много бед и главную из них он принес Юнги. Но он просто был… болен. Джин тяжело вздыхает, облокачивается спиной о мраморное надгробие и возводит задумчивый взгляд к небу. Уже глубокие сумерки, но оно и без того серое, почти черное — затянутое хмурыми тучами, не пропускающими даже лунный свет. — Знаешь, я все думаю: поможет ли им, если мы найдем тех людей и отомстим? Облегчит ли это их сердца? Смогут ли они наконец задышать полной грудью и начать жить без этого бремени? — Джин говорит с любимой, но обращается к небу, уверенный, что она точно находится именно там. — Я ведь не говорил тебе, да? Я нашел его. Того, кто избил его беременную жену в переулке и лишил их с малышом жизней ради сумки с парой сотен тысяч вон и телефона. Джин усмехается, все еще не веря в абсурдность судьбы. Смешно и нелепо, но как же страшно. Страшнее любого кладбища, ведь от мертвых, в отличие от живых, не стоит ждать такой бессмысленной жестокости. — Я шел к нему и думал, представлял, что увижу его, посмотрю в его лицо, услышу жалкие оправдания, и меня отпустит. Думал, не захочу его убивать, осознаю, что это бессмысленно, и просто уйду. Закрою наконец эту страницу. Я ведь не такой, — презрительно поджимает губы он. — Только вот так не получилось. Я увидел его и поддался злости. Выстрелил ему в рожу, не дал даже слова проронить. Стрелял в него снова и снова, не в силах остановиться. Если бы Тэхен не нашел меня, я бы так и сидел рядом с его трупом по локоть крови. Я жаждал мести, и я ее осуществил. Джин прикрывает глаза и откидывает голову на надгробие. Медленный вдох, затем выдох. Воспоминания все еще слишком яркие, он все еще чувствует тепло чужой крови на своих ладонях. Это первый и единственный человек, убитый им. Намджун понял, позволил выполнять другую работу — в основном, Джин возится с оборотом оружия. Паршиво, наверное, встать на сторону врага тому, кто половину своей жизни посвятил учебе в военной школе, а потом и в полицейской академии в погоне за мечтой стать копом. Только вот Джину все равно — его жизнь оборвалась вместе с жизнями нерожденного сына и любимой жены. Дальше были только темнота, незарастающая дыра в груди и несколько проваленных из-за трусости попыток суицида. Тэхен, случайно вытянувший его за шкирку с края моста, а потом и остальные, принявшие в свою банду, никогда не пытались стянуть с него фальшивых улыбок и радостных масок. А Джин помог им своими познаниями в оружии и внутренней кухне правоохранительных органов. Он хотел отомстить. Они дали ему такой шанс. — Только вот, знаешь… — закусывает губу Джин, глубоко задумываясь. — Эта месть ничего мне не дала. Ни на каплю не заполнила дыру в моей душе, не уняла боль, даже совсем немного. Все, что изменилось — это то, что теперь я знаю, что тот ублюдок мертв. Но вас-то мне это никак не вернет, ведь так? Он рад, что не взял зонт. Можно обманывать себя, что спустя почти шесть лет его лицо мокрое только из-за дождя. — Я боюсь, что им эта месть тоже ничего не даст. Пустоту в их душах, которую образовал собой ушедший Хосок, смерть Квансу не заполнит, — Джин снова смахивает капли дождя с фото, серьезно вглядываясь в улыбчивые глаза, которые уже начинает потихоньку забывать. — Но я верю в них. Они преступники, но они неплохие люди, знаешь. И Юнги, он так жаждет отомстить за Хосока, но его забота об этом мальчишке… Они все так запутались, но я правда верю, что они смогут справиться. Я хочу им помочь. Дождь, кажется, начинает усиливаться, он уже яростно барабанит по мраморным надгробиям и вымачивает и без того полностью мокрое пальто Джина. Он встает и, в последний раз вглядевшись в родное лицо, по которому так сильно скучает, с улыбкой добавляет: — А вы верьте в меня. И помогайте, — мягкая улыбка расцветает на мокром лице, несмотря на то, что сердце разрывается от боли. — Я всегда буду любить вас, мои дорогие. До скорой встречи. Неспешные шаги удаляются в сторону черных витых ворот и стального забора, окружающего тех, кто нашел в этих объятиях свое последнее пристанище. Капли снова полностью покрывают фарфоровую поверхность надгробной фотографии, но их уже некому стереть. Да и не к чему. Джин рад, что не взял зонт. Ему не хочется признаваться, что спустя почти шесть лет его лицо мокрое вовсе не из-за дождя.