☬☬☬
Всю неделю Чонгук просыпается под тишину опустевшей квартиры и шумные крики детей за окном, пока старшие целыми днями пропадают вне дома. Его, разумеется, не посвящают ни в какие дела, но из однажды подслушанного разговора Юнги с Намджуном он догадался, что те сейчас работают больше обычного. Ему неприятно думать, что это из-за охоты на него у старших прибавилось проблем, но с другой стороны, он и не просил себя прятать, изначально сопротивлявшийся мысли, что теперь придется жить в качестве заложника. Только Чонгук и сам не понял, в какой момент все изменилось. Случилось ли это тогда, когда Юнги выловил его из озера и пообещал научить стрелять? Или тогда, когда попросил Чимина его тренировать и даже не попытался прикрыться оправданиями и надуманными причинами? Или же все изменилось только в тот миг, когда они летели вперед на машине Юнги, оставляя позади себя лишь пыль и подбитые машины врагов? Он правда не знает. Возможно, и не было никакой точки отсчета или поворотного момента. Возможно, эта привязанность, это чувство доверия рождалось постепенно, словно плющ постепенно пробивалось из-под земли и опутывало их тела от пят и до самых макушек. Возможно, это чувство по крупинке скапливалось в глубоких тарелках с ароматной дымящейся лапшой на светлой кухне загородного дома. Возможно, неожиданно находилось меж смятых страниц учебников Чонгука и слишком взрослых, но таких интересных книг Юнги. Возможно, оно оседало в легких вместе с порохом от пуль, которые он безжалостно всаживал в мишени под чутким руководством старшего, или опадало на пол вместе с локонами отстриженных в тесной ванной темных волос. Страх и желание держаться друг от друга подальше перерастали в неравнодушие сквозь короткие взгляды, безмолвную тишину и неизбежность нахождения рядом, а потом укреплялись в доверие через отчаяние, надрывные откровения и искренние обещания не оставлять в опасности. Возможно, Чонгук и правда не знает, когда все изменилось. Но имеет ли значение, когда это произошло, если такой пугающе холодный и равнодушный Юнги просто взял и стал тем, кто по ночам отгоняет своими прикосновениями страшные сны? Проснувшись утром, Чонгук лениво растягивается на простынях и сразу тянется за телефоном на прикроватной тумбочке. Он не знает, зачем постоянно проверяет его. Там, кроме номеров Юнги, а теперь еще и Чимина, больше нет ничего. Телефон ему в принципе не нужен — в этой квартире безопасно, а старшие хоть и пропадают целыми днями, на ночь всегда возвращаются домой. Чимин вообще не любит ночевать вне дома. В один из скучных вечеров, проведенных за приставкой и поеданием пиццы, он разоткровенничался, заставляя Чонгука удивляться тому, как много на самом деле между ними общего. Чимин тоже родом из Пусана — родного города Чонгука, в котором тот жил с семьей до шести лет. Старший рос с одним только отцом алкоголиком и скандалистом, в обществе которого никогда не чувствовал себя в безопасности. Теперь, обзаведясь собственной квартиркой, Чимин просто не может насытиться чувством, что у него есть свой дом. Безопасный, принадлежащий только ему одному дом. Квартирка у него довольно маленькая. Не потому что не может позволить себе что-то большее, просто ему комфортно, когда все под рукой. Правда, втроем здесь жить все же тесновато, и Чонгук, особенно узнав историю Чимина, еще сильнее смутился тому, что им приходится его стеснять. Юнги говорит, что уже думает над новым жильем, и совсем скоро они смогут переехать. Тренировки тоже пришлось отложить. Заниматься тхэквондо в квартире попросту негде, но Чимин компенсирует это силовыми упражнениями вроде отжиманий и жима с гантелями. Чонгук внутренне ноет, звездой растягиваясь по полу к концу занятий, но не может не радоваться тому, что с каждым днем подходов становится все больше, а мышцы болят все меньше. Даже припрятанные сигареты, которые он иногда тайком покуривает в кухонное окно в отсутствие старших, никак не дают о себе знать. За прошедшую неделю Чонгук больше не встречал ни Намджуна, ни того неприятного красноволосого мужчину, чьего имени он так и не знает, зато пару раз заглядывал Джин. Тот никогда не остается надолго, старшие просто уходят на кухню, где дымят одну за одной и решают какие-то свои вопросы — Чонгук к ним не лезет. Но каждый раз перед уходом Джин заглядывает в гостиную, чтобы поздороваться, и каждый раз его взгляд смущает затапливающей нежностью и просачивающейся сквозь нее с трудом скрываемой тоской. Когда в очередной раз Чонгук не выдержал и спросил об этом Чимина, тот только тяжело вздохнул. Он задумчиво подбирал слова, прежде чем печально улыбнуться и, мягко поглаживая его по волосам, сказать, что Джин просто никак не может пережить свою потерю, а младший о ней напоминает. Он сказал, что это ничего, и ему не стоит смущаться или чувствовать себя виноватым. Чонгук кивнул и больше ничего не стал расспрашивать, задумавшись о том, что каждый из них, видимо, что-то потерял и все никак не может найти.☬☬☬
— Не будем задерживаться надолго. Я просто заберу кое-какие вещи, и сразу свалим, — впервые за час езды подает голос Юнги, вглядываясь в ведущую к загородному дому лесную дорогу. Он хотел и один съездить, но Намджун посоветовал взять парней — кто знает, за домом запросто могли установить слежку. Джин на соседнем сидении кивает и разгрызает кнопку в ментоловой сигарете, тут же ее прикуривая. Тэхен сзади только тихо фыркает. — Тебе что-то не нравится? — приподнимает бровь Юнги. От его тона окна в машине разве что льдом не покрываются, но младшего это беспокоит мало. — Мне-то нет. А вот каково тебе таскаться из дома в дом из-за этого сопляка? Нравится? — хмыкает тот, вальяжно разваливаясь на сидении. Он с вызовом вглядывается в чужое лицо, отражающееся в зеркале заднего вида, и даже предупреждающее покашливание Джина его не останавливает. — Какой же ты бестолковый, — закипает Юнги. — Бестолковым быть всяко лучше, чем тем, кто нянчится с сыном убл… — Тэхен, — строгий голос Джина обрывает младшего на полуслове. Он оборачивается, кидая на того ледяной взгляд, который почти сразу отбивает желание продолжать. Несмотря на такую явную разницу в характерах, Джин и Тэхен между собой очень близки. Возможно, даже ближе, чем с остальными. Именно Тэхен был тем, кто познакомился с Джином и привел его в банду. Он тогда мчался по мосту на своем Корветте, рассекая воздух на скорости под двести километров в час, но, мельком завидев человека, вот-вот норовящего сигануть через ограждение, не смог проехать мимо. Это была последняя попытка Джина, после которой он нашел для себя хоть какой-то смысл, пусть месть и не принесла ему и части того облегчения, к которому он стремился. Тэхен помог ему отомстить, а тот стал для него старшим братом, всегда тонко и проницательно умеющим различать его ранимое сердце. Джин ненавязчиво заботится о младшем, привыкшим перед окружающими выставлять себя черствым и жестоким мудаком, а тот, в свою очередь, старшего уважает и только ему показывает себя настоящего. Ранимого, легко привязывающегося к людям и ненавидящего даже вид крови. Это странные, но по-своему необходимые для них обоих отношения. — Соберите мою одежду в сумку и… киньте туда каких-нибудь книг. Я соберу вещи Чонгука, — севшим голосом кидает Юнги парням, оглядывая разворошенную гостиную. Не сказать, чтобы дом был сильно перевернут. Видно, что это просто беспорядок ради беспорядка, однако сама мысль, что Чонгук мог оказаться здесь в неподходящий момент, и тогда вместо пыли и вырванных книжных страниц пол украшала бы его кровь, заставляет беспокойство холодной змеей сворачиваться где-то в области желудка. Юнги еще раз оглядывает разбросанные по полу страницы, перевернутые кресла и горшки с цветами, кидает короткий взгляд на осколки разбитой в углу вазы, и с тяжелым вздохом скрывается за дверью спальни. В комнате тоже беспорядок, но уголки губ Юнги невольно ползут вверх, когда в его сознание проникает внезапная мысль, что Чонгук наверняка и сам частично повинен в бардаке. Он подхватывает старенький черный рюкзак в углу и принимается запихивать в него разбросанную по полу одежду. Старается делать это как можно быстрее — стены этой комнаты до сих пор отчетливо помнят обрывки роковой ссоры. Только вот невольно замирает, стоит взгляду упасть на маленькое фото на прикроватном столике. На измятой, местами надорванной фотографии во все нехватающие двадцать с чем-то зубов улыбается черноволосый мальчик, как две капли воды похожий на Чонгука. Чувствуя, как в груди сжимается сердце, Юнги вытягивает фото из-под ночника и, аккуратно расправив морщинки пальцами, пихает его в маленький кармашек на рюкзаке. Нетрудно догадаться, кто на фото. Еще проще забыть о том, что Чонгук потерял не только родителей, но и совсем маленького брата. Младший держится так стойко, так по-взрослому скрывает боль за смелостью и стремлением стать сильнее, что Юнги и забыл, как тот расходился по швам, прижимая к себе погибших родных. Чонгук отважный, сильный ребенок, который упорно не ломается под тяжестью сложившихся обстоятельств. Стирает руки до мозолей холодным металлом оружия, тренируется до седьмого пота, встает каждое утро после тревожных, полных кошмарных снов ночей, но не позволяет себе развалиться на части. Стискивает зубы крепче и держится изо всех сил. Только вот он все же ребенок, и на плечи его лег непосильный даже для взрослого груз. Юнги мог бы сказать, что ему все равно. Он мог бы убедить себя, что его холодное, давно почерневшее сердце вовсе не сжимается при мыслях об этом мальчишке, чьей отвагой и стойкостью можно брать города. Но даже самому себе, так легко ведомому на глупые оправдания, он не может лгать настолько бессовестно и откровенно.☬☬☬
Пока Джин запихивал в сумку Юнги его аккуратно сложенные на стуле вещи, Тэхен наугад собрал десяток книг, при этом сквозь зубы матеря все на свете. На его взгляд, книги — это не то, что нужно спасать с тонущего корабля. Но Юнги попросил, и ему попросту лень возражать, тем более что причин для споров у них в последнее время и так стало слишком много. Тэхен бродит по дому, разглядывает маленькие безделушки и украдкой поправляет те, что оказались опрокинуты после вторжения. Он никогда здесь не бывал, но обстановка в доме явно создана заботливыми руками Хосока — в квартирах Юнги обычно холод и пустота. Вспомнив о друге, Тэхен не может сдержать печального вздоха. Он слишком тяжело переживал его уход. Во многом потому, что знал Хосока задолго до. Он тогда только-только выпустился из детского дома и устроился в автомастерскую по соседству, куда еще мальчишкой бегал, умоляя мастеров научить разбираться в этих больших и красивых машинах с отполированными кузовами и сияющими начищенным металлом дорогими дисками. Каково было его удивление, когда к ним на порог заявился белозубый и слишком хорошо одетый парень и заявил, что хочет работать обычным механиком. Тэхен сразу разглядел в парне сына обеспеченных родителей и, как и любой ребенок, лишенный элементарных благ и семейного тепла, его невзлюбил. Удивленный хозяин Хосока все-таки взял, и еще месяц Тэхен изводил новенького подколами на тему белых воротничков и наманикюренных рук. Тот, вообще-то, не был белоручкой и справлялся не хуже остальных, но вздорный младший сдержать своей неприязни просто не мог. Все изменилось, когда неисправный домкрат не выдержал груза двухтонного джипа и чуть не придавил ковырявшегося в подвеске Тэхена. Хосок не только подоспел вовремя, но еще и предложил пропустить по паре кружек пива в соседнем баре за спасенную жизнь. Младший согласился, пиво и лапша плавно перетекли в соджу и виски. Тогда Хосок и рассказал, что действительно являлся сыном богатых родителей, выросшим в роскоши, душащей любви и чрезмерной опеке. Едва достигнув самостоятельного возраста, он сбежал из золотой клетки навстречу настоящей жизни и в конце концов набрел на их автомастерскую. Правда, через пару лет Тэхен узнал настоящую причину побега старшего. История оказалась пустой брехней: его родители были пусть и обеспеченными, но вполне адекватными людьми, просто заботившимися о здоровье сына. А вот сам Хосок с детства был болен, и именно болезнь толкала его в спину, заставляла раз за разом шагать с обрыва в пропасть. Тэхен едва заметно хмурится, когда его взгляд падает на обложку раскрытой книги, валяющейся на пыльном полу. “Жизнь взаймы”. Хосок часто таскался с этим романом, все утверждал, что она о таких, как он. О больных людях, спешащих пожить обычной, полноценной жизнью. Тэхен подбирает ее, хранящую в себе тысячи прикосновений, взглядов и даже частичку души друга, а на полу, вывалившись из раскрытых страниц, остается пожелтевший конверт. Он запечатан, и Тэхен не пытается его открыть, знает, что у него другой адресат. Лишь касается кончиками пальцев чернильной подписи “от Хосока” и, прежде чем положить книгу в стопку тех, что они заберут из этого дома, прячет конверт меж ее потрепанных страниц. — Готовы? — появляется на пороге спальни Юнги. Поймав утвердительные кивки, он плотно прикрывает дверь комнаты и направляется к выходу, тщательно скрывая за уверенными шагами то, как сильно уже скучает по этому месту.☬☬☬
Заслышав шорох ключа в замочной скважине, Чонгук подрывается на ноги и несется в коридор встречать старших. Дома целый день никого не было, и он даже самому себе не признается, что заскучал, успев переиграть во все игры, несколько раз поесть и даже вздремнуть. Дверь со скрипом приоткрывается, и на пороге появляется Юнги, за спиной которого маячит улыбающийся Джин. В руках старшего Чонгук замечает свой потрепанный рюкзак, с которым он уже мысленно распрощался еще в день побега. — Мы забрали вещи, — коротко поясняет тот, заметив удивленный взгляд младшего. — И захватили тебе несколько книг. Чонгук растерянно хлопает глазами. Он не знает, как реагировать, но в его груди словно цветы распускаются и мягко касаются лепестками легких, потому что как иначе объяснить то, что дышать вдруг становится так сложно. Он и словом не обмолвился о книгах, и то, что Юнги сам об этом подумал и даже привез их ему из-за города, почему-то невыносимо смущает. — Спасибо. А то мне уже стыдно таскать одежду у Чимина, — принимает Чонгук из рук Джина свой рюкзак, краснея из-за собственных глупых мыслей. Джин в ответ только смеется и понимающе кивает. Чимин любит дорогие вещи, и младшему попросту страшно их носить из-за вечного опасения испортить или запачкать. Чонгук не успевает расспросить старших об обстановке в доме или хотя бы помочь с сумками — у Юнги начинает звонить телефон. Стоит ему взглянуть на экран, как лицо его мгновенно вытягивается. — Намджун, — поясняет он нахмурившемуся Джину. Перед тем, как скрыться за дверью кухни, он кидает короткий взгляд на младшего, так и прижимающего к груди свой полупустой рюкзак. Чонгук, перехватив его, едва заметно улыбается. — Дом в порядке. Там небольшой хаос, но это поправимо, — отвлекает его Джин, между тем проходя внутрь гостиной и усаживаясь на диван. Они оба понимают, что в дом не вернуться, но старший все равно Чонгука успокаивает. Ему почему-то кажется, что для того это место стало довольно комфортным и приятным. — Это хорошо. Я бы не хотел, чтобы его спалили или вроде того, — улыбается Чонгук, но от Джина не ускользает то, как расслабляются его плечи. Повисает неловкая пауза, наполненная вздохами переминающегося с ноги на ногу Чонгука и напряженным молчанием подбирающего правильные слова Джина. Ему хочется поговорить с младшим, хочется узнать о том, чем живут дети его возраста, какие у них увлечения и хобби, о чем они беспокоятся и размышляют. Только вот этот ребенок в свои годы уже успел потерять всю семью, вляпался в криминальные разборки и стал заложником одного из самых опасных людей города. Вряд ли его интересы схожи с интересами его сверстников. — Знаешь, Чонгук. Ты… — не успевает он договорить, как в комнату влетает раздраженный Юнги. Его грудь часто вздымается под тяжелым дыханием, а телефон в напряженной руке разве что не трескается. — Мне нужно отъехать ненадолго, — сухо отрезает он. Юнги обращается к Джину, но Чонгуку почему-то хочется думать, что эти слова предназначены именно для него. — Если хочешь, можешь подождать меня здесь. — Ничего. Если не дождусь — вызову такси, — кивает Джин, поднимаясь на ноги. Он замечает и напряжение, и участившееся дыхание Юнги, а потому недоуменно сдвигает брови на переносице. — Все в порядке? — Да, — невольно кидает короткий взгляд на напрягшегося Чонгука Юнги, но одергивает себя и вновь возвращает внимание старшему. — Да. Просто нужно разобраться кое с чем. Дождавшись еще одного утвердительного кивка, он быстрым шагом выходит из квартиры, и Чонгуку кажется, будто взгляда его при этом намеренно избегает. — Хотите чаю? — в конце концов вздыхает он, обращаясь к старшему. Внутри зарождается непонятно откуда взявшееся волнение. Чонгук пытается заглушить его, подыскивает тысячи объяснений и оправданий странному поведению Юнги, но то лишь сильнее расползается по телу, заполняя собой каждую клеточку.☬☬☬
— Тебе не стоит волноваться, — аккуратно касается Чонгукова плеча Джин. Его пальцы холодные, и младший даже сквозь футболку это чувствует. Он нехотя отвлекается от чашки с чаем, которую все это время гипнотизировал взглядом, но не может заставить себя хотя бы кивнуть. После разговора с Чимином Чонгуку уже не так некомфортно в обществе Джина. Его особенное отношение больше не отталкивает, но теперь, скорее, вызывает сочувствие. Несложно догадаться, что тот, вероятно, потерял кого-то очень близкого, кого Чонгук ему сильно напоминает. Он видит, что Джину хочется с ним поговорить. В глазах старшего плещется тоска и тысячи неозвученных вопросов блестят яркими огоньками. Чонгук бы с радостью на них ответил, только вот не сейчас. Сейчас все мысли заняты Юнги, горло душит уже разросшимся до огромных масштабов беспокойством, а перед глазами все стоит его напряженное лицо. — Джин-ши, скажите, Юнги хорош в том, чем он занимается? — поднимает он взгляд на старшего, больше не способный самому себе сопротивляться. Чужие пальцы, до этого сжимающие чашку, едва заметно вздрагивают. — Ты мог бы называть меня просто Джином? — беспокойно облизывает тот сухие губы. — Я не люблю напоминания про возраст, потому что это… — заминается он, поправляя рукава рубашки. — Просто Джин было бы куда лучше. Эта просьба оставляет Чонгука в растерянности, но он все равно кивает, ожидая, пока старший соберется с мыслями и ответит на вопрос. — Тебе не стоит переживать за Юнги, потому что он профессионал, — усмехается тот, а Чонгук не может понять, почему слышит в этой усмешке грусть. — Вероятно, Намджуну просто понадобилась помощь. Юнги действительно хорош в таких вещах. Младший задумчиво закусывает губу, грея пальцы о давно остывшую чашку. Он не совсем понимает, что чужие слова могут значить. — Знаешь, если ты спросишь меня, то я скажу по секрету, что из всех свою жизнь доверил бы именно ему, — чуть наклонившись, заговорщически шепчет Джин. — Когда-то я был копом, я знаю об оружии все, но даже мне никогда в жизни не научиться стрелять так, как он. Шуга, пожалуй, лучший стрелок из всех, кого я знаю, и не только потому что… — Шуга? — переспрашивает растерявшийся Чонгук. Старший прикусывает язык, с досадой осознавая, что сболтнул лишнего. — Некоторые так называют Юнги, — признается он, морщась собственной болтливости. Друг ненавидит это прозвище, под которым известен как один из самых опасных людей города. И Джина он просто уничтожит, если узнает, что тот проболтался. — Серьезно? Шуга? — выпрямляется все еще переваривающий информацию Чонгук. — Как сахар? — Не совсем, — пытается скрыть уже просящуюся на лицо улыбку Джин. Он различает на дне чужих черных глаз зарождающееся озорство и сразу спешит добавить: — Нет, на самом деле… — О боже, я просто не могу поверить, — восклицает, не давая договорить, Чонгук. — Шуга как сахар. Они смотрят друг на друга всего секунду, прежде чем сдаться и рассмеяться в унисон, заливая помещение своим неуместным смехом. Джин, смущенный ситуацией, прячет лицо в ладонях, и его плечи лишь беззвучно содрогаются. Чонгук смеется не сдерживаясь, его звонкий хохот словно наполняет собой всю кухню, отражается о стены и оседает на поверхности стола и подвесных полок. Он забивается в уши, пускает по телу дрожь своей открытостью и искренностью, а старший тем временем замолкает, не в силах оторвать взгляда от лица напротив. Большие глаза Чонгука весело блестят, а губы растянуты в широкой улыбке, открывающей вид на чуть выдающиеся вперед зубы. Его лицо в этот момент такое невинное, а смех по-настоящему звонкий, искренний, почти невыносимый. Так смеются только дети. Так мог бы смеяться ребенок Джина, если бы достиг возраста Чонгука. Он мог бы точно так же сидеть напротив отца, радовать его своим смехом, греть его сердце своими улыбками и радостными взглядами. Джин мог бы любить его невыносимо сильно, мог бы носить на плечах, учить чинить кран и общаться с девчонками. Мог бы подарить ему сначала радиоуправляемый паровоз, а потом и настоящую машину, мог бы ругать за двойки и хвалить за пятерки, мог бы бесконечно гордиться им или вообще не делать ничего из перечисленного и просто любить своего ребенка за то, что он есть. Джин мог бы быть лучшим в мире отцом. Но его сыну не суждено было родиться. — Все в порядке? — заметивший, как резко затих старший, и как забегали его глаза, Чонгук нерешительно касается чужой руки. Джин, почувствовав прикосновение, мягко отстраняется. — Да, да. Мне просто уже пора бежать, — поднимается он и чуть нервно поправляет воротник рубашки, на самом деле выглядящий идеально. — Спасибо за чай, Чонгук-и. Пожалуйста, передай Юнги, что я его не дождался. Чонгук провожает старшего обеспокоенным взглядом, но с места не двигается. Через несколько секунд входная дверь громко хлопает, заставляя его, оставшегося наедине со своими мыслями, невольно вздрогнуть. Немного выждав, он поднимается и уходит в спальню, где на верхней полке шкафа припрятана стащенная у Чимина пачка сигарет. В этот бесконечный полный тревожного ожидания вечер сигареты станут его единственной компанией.☬☬☬
Ритмично тикающие часы на стене неотвратимо отмеряют сначала первый, а потом и второй, и третий час ночи. Чонгук не спит. Он слышит, как проезжают за окном редкие машины, как за стеной мерно посапывает Чимин, измотанный длительной поездкой за город по делам, и как снова и снова тикают эти чертовы часы над кроватью, все больше раздражающие и мешающие сосредоточиться на мыслях. Когда входная дверь в коридоре наконец со скрипом открывается, Чонгук тоже прекрасно это слышит. Юнги, как и всегда, двигается бесшумно, его шаги мягкие и плавные. Только вот младший, внимательно прислушивающийся к каждому шороху, различить их может даже сквозь почему-то ставшее таким громким биение собственного сердца. Легкий сквозняк, задувающий из распахнутого на кухне окна, оповещает о том, что дверь в спальню аккуратно приоткрылась. Чонгук даже дыхание задерживает, зачем-то усердно делая вид, что спит. Он прислушивается к Юнги. К тому, как тот раздевается, тихонько бряцая ремнем, к тому, как ныряет под одеяло и тяжело вздыхает, наконец коснувшись головой подушки. И пусть старший сразу сдвигается на край постели и кутается в отдельное одеяло, Чонгуку просто необходимо убедиться, что он вернулся и все в порядке. Только вся надежда на то, что тревоги оказались напрасными, разбивается стремительно и осыпается на простыни, стоит в комнате раздаться приглушенному болезненному стону. Чонгук мгновенно замирает, прислушиваясь к тихому шипению, доносящемуся из-за спины, и его сердце пропускает все удары, которые только может. Оно словно совсем биться прекращает. Старший снова едва слышно стонет, но тут же заставляет себя совсем заткнуться, потому что тишину комнаты нарушает дрожащее: — Юнги? Чонгук сидит на постели, полными ужаса глазами рассматривая огромное багровое пятно на чужой белой футболке. Словно в замедленной съемке он поднимает взгляд выше и едва сдерживает сдавленный всхлип. Лицо и все открытые участки тела Юнги покрыты многочисленными синяками и ссадинами с уже запекшейся поверх них темной кровью. — Ложись спать, — строго кидает Юнги, отворачиваясь. Ему не хотелось бы, чтобы Чонгук лез с расспросами и вообще видел его в таком состоянии, по крайней мере, пока он не смоет с себя свою и чужую кровь, для начала хорошенько выспавшись. Только тот уже на ногах, разворачивает его к себе, обеспокоенно заглядывая в глаза. — Ты ранен, — голос младшего звучит сдавленно, приглушенно. Чонгук просто не может сглотнуть ком, застрявший поперек горла при виде такого Юнги. Его сердце как сумасшедшее бьется о ребра, заставляет кровь приливать к вискам, почти оглушает. — Просто царапина, — отстраняется Юнги, но чужие дрожащие пальцы тут же тянутся к его лицу и невесомо касаются ссадины на щеке. Юнги на прикосновение отзывается тихим шипением сквозь зубы. Чонгук одергивает руку, продолжая изучать перепуганным взглядом его раны и повреждения. Он опускает глаза, чтобы снова взглянуть на расползшееся по чужому боку пятно крови, и дрожащий вздох непроизвольно вырывается из его груди. — Я принесу аптечку, — сглатывает он вязкую слюну. Снова заглянув в чужое напряженное лицо, он видит, как открывается для протеста рот Юнги, но не дает ему сказать ни слова — срывается в сторону двери, упорно игнорируя тихие оклики. — Чонгук, — шипит ему в спину Юнги, но тот словно и не слышит, — Чонгук! — повторяет он чуть громче, но младший уже хлопает дверцами полок в ванной, чудом не поднимая Чимина своим шумом. Юнги так и стоит неподвижно посреди комнаты, пока тот не возвращается с прозрачной коробочкой в руках, забитой различными средствами и бинтами. Чонгук усаживает его на кровать и, смочив ватный диск в перекиси, принимается обрабатывать многочисленные ссадины и царапины на его лице. Юнги, слишком уставший, чтобы спорить и сопротивляться, в конце концов сдается, смиренно позволяет стирать засохшую кровь и прижигать еще кровоточащие ранки. Он только морщится и шипит изредка, но Чонгук рук больше не одергивает — уверенно работает ваткой и пытается унять свое взбесившееся сердце. Он с самого вечера места себе не мог найти, метался из угла в угол, всеми силами пытаясь избавиться от липкого предчувствия, не желавшего его оставлять. И теперь мысль, что волновался он не зря, душит, словно цепь, обмотанная вокруг горла. — Где ты так? — решается Чонгук на вопрос, сменяя уже третий окровавленный диск. В голове хаос, он действует как робот, не способный сконцентрироваться ни на чем, кроме мысли, что жизнь Юнги подверглась в опасности. — Упал, — слабо улыбается тот, но тут же болезненно морщится, потому что едва затянувшаяся ранка на губе снова лопается. — А это? — опускает взгляд Чонгук на кровавое пятно, словно алый цветок расползшееся по чужому боку. — Сильно упал, — смотрит на него долгим взглядом Юнги. Он слишком устал, чтобы пререкаться и объяснять, слишком вымотался, чтобы сопротивляться. В том числе и самому себе. Он даже не пытается делать вид, что из-за этих трепетных прикосновений сердце в его груди не разбухает под напором совсем незнакомых ему ощущений. Наблюдает за каждым движением Чонгука, ищет самому себе объяснения, но ни одно из них не принимает. А тот только и делает, что пытается спрятать взгляд. Где угодно, лишь бы не поднимать его на Юнги. — Это тоже нужно обработать, — решительно кивает на чужую футболку Чонгук. Он придает голосу всю уверенность, какую только может в себе найти, но тот все равно предательски дрожит, выдавая и накопившееся за день волнение, и страх за старшего, и какое-то необъяснимое, тянущее где-то внутри чувство. — Похоже, ты потерял много крови. — Я могу сам, — отнекивается Юнги. Он пытается подняться на ноги, но Чонгук тут же хватает его за плечи, не позволяет отстраниться. Старший тяжело вздыхает и аккуратно приподнимает край футболки. — Нужно снять. Снова вздох. Он мнется, но Чонгук только строже хмурит брови, не оставляя иного выбора, кроме как сдаться. Юнги стягивает с себя футболку и откидывается на локти. Чонгук медленно вздыхает, осматривая рану, которая тянется вдоль чужого бледного живота от тазовой косточки почти до самых ребер. На вид она неглубокая, иначе Юнги уже давно бы истек кровью, но болит наверняка просто невыносимо. Неровные, рваные края раны подсказывают, что старшему просто повезло вовремя увернуться — она должна была быть куда более глубокой. Руки Чонгука едва заметно дрожат, когда он тянется к ране сразу целой стопкой смоченных в перекиси ватных дисков, и он правда с трудом заставляет себя их не одернуть, когда чужое тело вздрагивает под прикосновением. Юнги хочется стонать в голос, бок жжет невыносимо, даже несмотря на то, что это просто перекись, но он только крепче стискивает зубы, не позволяет себе даже пошевелиться. Не потому что хочет показаться сильнее, чем есть — ему просто не хочется пугать младшего, который и так из себя напускную уверенность клещами тянет. Юнги не слепой, он видит, как Чонгуку страшно сделать больно. Видит, как часто вздымается его грудь под тяжелым дыханием и как едва заметно дрожат его ресницы. Но тот только в очередной раз доказывает свою неисчерпаемую смелость — заталкивает страх и растерянность как можно глубже и продолжает обрабатывать раны так уверенно, будто это не его сердце вот-вот пробьет ребра и выпрыгнет из груди. Чонгук не безрассудный и не по-глупому бесстрашный. Он боится тысячи вещей, на каждую из которых имеет весомую причину. Но сила и смелость этого мальчишки кроются как раз в том, как стойко он встречает каждую из них лицом к лицу, даже если его пальцы при этом отчаянно дрожат. — Твоя жизнь была в опасности? — обработав и перебинтовав рану, Чонгук переходит к ушибам и мелким ссадинам на животе. Он внимательно разглядывает каждую ранку, усиленно старается не смотреть в лицо Юнги, но чужой взгляд ощущает почти физически. Он даже не уверен, из-за чего именно кровь так отчаянно приливает к его щекам. Из-за этого странного, почти невыносимого волнения за жизнь старшего, который ему, в принципе, никто? Из-за близости усыпанного ссадинами и синяками чужого оголенного тела, на которое и смотреть страшно? Или из-за этого внимательного взгляда, пускающего по телу дрожь даже тогда, когда Чонгук его не видит? — Нет, просто нас застали врасплох, — горько усмехается Юнги. Его голос звучит низко и хрипло, ему тяжело говорить сквозь плотно стиснутые от боли зубы, но он все равно старается успокоить младшего. — Такое происходит нечасто, обычно мы решаем вопросы иначе. Чонгук не задает вопросов. Ему не нужно уточнять, о чем говорит старший, чтобы догадаться, что тех людей наверняка больше нет. Юнги преступник. Такие, как он, не оставляют после себя и выжженной земли. Но почему в его голосе так много горечи? — Пожалуйста, будь осторожнее, — шепотом просит Чонгук. Он буквально на секунду поднимает на старшего взгляд, но даже за этот короткий миг успевает потонуть в сгустившейся тьме и без того черных глаз. Юнги странный, ему все еще сложно его понять. Впервые встретив этого мрачного мужчину, от которого даже за версту веяло холодом, Чонгук не испытал ничего, кроме парализующего страха. Бледный, вечно облаченный в черное, он выглядел словно сама смерть, его холодный взгляд резал наживую, заставляя кожу покрываться толстым слоем льда. Казалось, будто Юнги абсолютно ничего не стоит свернуть младшему шею за любой неправильный взгляд или неверный вздох. А сейчас перед Чонгуком обычный человек, такой же, как все: измотанный и о чем-то своем сожалеющий. Человек, за жизнь которого почему-то хочется беспокоиться, и чьи совсем не безразличные глаза абсолютно точно часто бывают обеспокоены в ответ. Юнги не чужды ни улыбки, ни взволнованные взгляды, ни мимолетные прикосновения, подаренные с той лишь целью, чтобы успокоить совершенно чужого человека. Он вовсе не такой, каким кажется на первый взгляд. И Чонгук не может не задаться вопросом: было ли это все в старшем изначально, скрытое под толстым слоем ледяной брони, или же родилось совсем недавно, так же непрошено, как и в нем самом? Он закусывает губу и каким-то неловким жестом тянется за новой стопкой ватных дисков. Прямо над грудью Юнги с левой стороны четкими чернильными контурами выделяется татуировка, которую Чонгук уже однажды видел. Он не мог тогда разглядеть рисунок, скрытый одеялом и полуночной тьмой, зато сейчас различает изображение усыпанных шипами роз, растянувшееся от груди и до самого плеча. Ватный диск совсем аккуратно проходится по контуру тату, хотя кончики пальцев Чонгука невыносимо жжет от желания прикоснуться. Он не знает, что Юнги замечает его внимание. Тот молчит, а его украшенная чернильным рисунком грудь мерно вздымается под глубокими, какими-то вязкими и тяжелыми вздохами. — Готово, — кивает Чонгук, принимаясь собирать с простыней окровавленные диски и бинты. Без слоя собственной и чужой крови тело старшего выглядит куда лучше. В основном он отделался простыми синяками. — Рана совсем не глубокая, даже швы не понадобятся, но все же советую тебе обратиться к врачу. А лучше просто будь повнимательнее. В конце концов, мне сказали, что ты лучший стрелок на диком западе, Шуга. Чонгук закусывает губу, наблюдая за тем, как Юнги сначала в удивлении расширяет глаза, а уже через секунду закатывает их. — Джин? — недовольно морщится он то ли от боли, то ли от недовольства. Чонгук кивает, с трудом сдерживая улыбку. — Говнюк, — поднимается на ноги Юнги и аккуратно натягивает на себя чистую футболку, стараясь не задеть перебинтованный бок. Младший все-таки не удерживается, тихо хихикает и поднимается следом, чтобы отнести аптечку в ванную и выкинуть мусор. Уже в дверях он оборачивается на тихое “Чонгук”, нерешительно оброненное ему в спину. — Спасибо, — коротко кивает Юнги, на секунду задерживая взгляд. И Чонгук готов поклясться, что видит в этом взгляде искреннюю, ничем не прикрытую благодарность. В эту ночь он впервые засыпает после Юнги. Почти до самого утра он прислушивается к неровному дыханию и болезненным постанываниям под боком, которые осторожно успокаивает невесомыми прикосновениями к чужой руке.☬☬☬
Намджун пробирается к лестницам на второй этаж, расталкивая разгоряченную толпу, которая и не замечает его, неистово двигающаяся в такт ритмичной музыке. Кто-то под наркотиками, кто-то просто под алкоголем — эти люди танцуют как в последний раз, полностью отдаются вибрирующим басам, сладкому дыму кальянов, витающему в душном помещении, и, жарче всего, друг другу. Разноцветные огни отражаются в дорогих украшениях и каплях пота на шеях, влага и пепел от выкуренных сигарет оседают на полуприкрытых ресницах, и этот чистый кайф ночной жизни резкими толчками разносится по переплетению бесконечных вен и невидимых тонких цепей, которыми опутаны столпившиеся тела. Намджуну не до них — его тошнит от этих блаженных полуулыбок, мутных взглядов и влажной кожи. Громкая музыка бьет по ушам, а тяжелая духота клуба давит, заставляя его расстегнуть пару верхних пуговиц на рубашке. Тэхен в вип-ложе встречает его довольной улыбкой, заранее собранной шумной толпой знакомых и наполненным доверху стаканом с виски. К третьему Намджун ненавидит мир уже не так сильно, и друг наконец отвлекается от смазливой блондинки, решаясь завести с ним беседу. — Твое здоровье, хен, — приподнимает он бокал, усаживаясь на пустой диван напротив. — Надеюсь, этот ром не такой кислый, как твое лицо. Намджун хмыкает, сверкнув опасным взглядом в сторону младшего, но все же поднимает бокал в ответ. — Хотя, я надеюсь, что к утру буду такой же синий, как она, — скалится Тэхен, оглядывая уже подживающий синяк на чужой скуле, и опрокидывает стакан до дна. Несколько дней назад один из новых мелких партнеров Намджуна внезапно решил не платить за свою поставку и попытался их убрать. Неясно, чем он думал, связываясь с одними из самых опасных людей города, но за это решение ему пришлось расплатиться не только миллионами вон за товар, но еще и дырой в голове, и собственным бизнесом. — Да уж, прямо как в старые добрые, — хмыкает Намджун, наполняя очередной стакан. Со временем необходимость принимать участие в подобных мелких разборках отпала. У них много людей, в чьи обязанности входит решение таких вопросов, однако тот человек напал на самого Намджуна, за что пал от его руки лично. — Я давно не видел Юнги таким. Джин говорит, его сильно поцарапали. — А я думал, он совсем раскис. Знаешь, закопался в подгузниках, — прикуривает младший свой извечный красный Мальборо. — Юнги слишком сильно возится с этим мальчишкой. — Тэхен, ты неугомонный, — усмехается Намджун, качая головой. — Чонгук нам нужен. Смирись. Квансу не пойдет на сделку и даже на встречу не согласится, если не будет уверен, что мы отдадим ему мальчишку. Он очень хочет добраться до него, раз, даже будучи в не лучшем положении, отправляет за ним людей. — Стой, ты же не собрался серьезно его отдавать? — хмурится не понимающий, куда клонит старший, Тэхен. — Нет, но его точно придется взять с собой. А там кто знает, чем все кончится, — разводит руками Намджун, бездумным движением помешивая виски и наблюдая за тем, как янтарная жидкость облизывает стеклянные стенки стакана. — Я имею в виду… — прикусывает язык Тэхен, поймав себя на том, что его слова звучат так, будто он переживает. — Пойми меня правильно, этот щенок мне как кость в горле. Но Юнги привязался к нему, разве нет? — затягивается он, внимательно вглядываясь в лицо друга. — Он не допустит, чтобы с мальчишкой что-то случилось. — Думаешь, это может стать проблемой? — задумывается Намджун. Его брови ползут к переносице, образовывая глубокую морщинку, а пухлая губа оказывается зажата между зубов. — Не думаю, что Юнги станет препятствовать планам, но если мелкому будет угрожать опасность… Не знаю, — пожимает плечами Тэхен. Он выпускает несколько дымных колец, которые затем лениво поднимаются к обтянутому бархатом потолку клуба. Намджун хмыкает и погружается в раздумья. Он предполагал, что привязанность Юнги может стать проблемой. Тот выглядит холодным и бесчувственным, но на деле легко поддается своим эмоциям. Это и правда способно сыграть против них. — Я ни на что не намекаю, но вчера у нас была поставка, и товар отменный, — играет бровями Тэхен, пытаясь вытянуть друга из уже наскучившей ему бездны раздумий. — Этот вечер может стать в тысячу раз лучше. Он не без удовольствия наблюдает за тем, как взгляд Намджуна медленно темнеет, а на пухлых губах вырисовывается плотоядная ухмылка. Тэхен просто не может не отзеркалить ее, вытягивая из своего кармана небольшой пакетик с белым порошком, который тут же высыпается на стол и делится на четыре ровные дорожки. Втянутый двумя глубокими вдохами кокаин обжигает ноздри. Проходит всего мгновение, наполненное диким жжением в носу, выступившими на глазах слезами и желанием закашляться, прежде чем порошок начинает разноситься сначала по мелким капиллярам, а после по сосудам и венам вдоль всего тела. Кровь начинает кипеть почти мгновенно, а дыхание учащается, заставляя грудь вздыматься под тяжелыми вздохами. Кокаин, приправленный алкоголем и половинкой МДМА до кучи, превращает ночь в одну смазанную, яркую картинку из огней, звуков и прикосновений, где реальностью правит осязание. Время, пространство, чужие полуголые тела и мягкое течение музыки — все становится осязаемым. Наслаждение от этих ощущений словно густая патока разносится по венам вместе с дьявольской смесью из наркотиков и виски. Каждая ворсинка на бархатных подлокотниках дивана дарит удовольствие при прикосновении даже кончиками пальцев, несколько пар влажных женских губ, ласкающих вспотевшую шею, почти доводят до исступления, и даже само бытие кажется величайшим даром. Дорога Намджуна до квартиры — это вдавленная в пол педаль серебристой Х6, мелькающие на двухстах пятидесяти неоновые огни ночного города за окном и юркий язычок до безобразия горячей безымянной блондинки, ласкающей его стоящий колом член прямо за рулем. Он почти не осознает того, как вталкивает ее, податливую и разгоряченную, в свой пентхаус, где раздевает прямо на пороге, одним жадным рывком разорвав тонкие бретельки платья. Путь в спальню — вслепую, пока чужие стройные ноги обвивают голый торс, а влажные губы впиваются поцелуем в его собственные. На языке все еще чувствуется привкус дорогой помады, когда Намджун, разорвав поцелуй, укладывает блондинку на атласные простыни и принимается покрывать полную грудь жадными засосами и укусами, оставляющими после себя болезненные, только-только расцветающие алым следы. Он одним жадным рывком входит в податливое, влажное тело, почти умоляющее об этом в томных изгибах и обрывистых вздохах. Почувствовав жар и узость, Намджун не сдерживается — почти мгновенно срывается на рваные толчки, придерживая чужие ноги за стройные лодыжки. Девушка, буквально размазанная по простыням сильным телом, властными толчками и колесом чистейшего экстази, почти мгновенно кончает — сжимается только сильнее и тонко выстанывает божье имя всуе, комкая влажные простыни. А в замутненной голове Намджуна словно набатом рассекает — не то, не то. Он зверем рычит, крепче стискивая чужие лодыжки пальцами, под которыми точно останутся следы, и только сильнее вдалбливается во все еще дрожащее в оргазме тело. Но перед ним снова не то лицо, которое сейчас на его подушках закатывает глаза в удовольствии. Другое — нежное, вечно обиженное, с глазами-щелочками при улыбке и пухлыми щеками, совсем не напоминающими эти точеные женские скулы. Оно улыбается ему, освещая комнату своей почти ангельской красотой. Полные влажные губы что-то быстро шепчут, словно просяще, а короткие пальчики забираются в волосы, нежно перебирая их на затылке. Под ладонями вдруг — крепкое, рельефное тело, плавно, почти по-кошачьи изгибающееся в томном танце, за которым своими глазами наблюдать — уже страшнейший грех. Но Намджун готов даже вечное наказание нести, лишь бы взглянуть. Дыхание сбивается, Намджун закидывает голову, обнажая крепкую шею, по которой змеей скатывается прозрачная капелька пота, и с рыком кончает, вышептывая одними только губами самое сладкое и самое запретное имя. На то, чтобы собраться и уйти, провожаемой потемневшим взглядом и холодным “убирайся”, девушке требуется пять минут. Намджуну на то, чтобы измерить нервными шагами всю квартиру, опустошить полбутылки Макаллена и разобрать себя по частям, с мазохистской тщательностью препарируя каждый отсеченный кусок — вся бессонная ночь и первые лучи рассвета. Чимин въелся под кожу, ухватился своими короткими пальчиками за шею и не хочет отпускать. Ему дышать нечем, младший к нему и во снах и наяву уже является, то полными слез глазами в душу заглядывает, то жарко на ухо дышит, умоляя переступить через себя и сделать то, из-за чего желанием все тело скручивает. Намджун ни на выветрившиеся наркотики списать не может, ни на алкоголь, крепости которого и не чувствует. В эту ночь его собственные желания взяли верх, ухватились цепкими когтями за внутренности, сжали так, что не принять, отмахнуться — уже никак. Только он все равно отмахивается. Не принимает, потому что неправильно. Потому что он и сам весь неправильный, грязный, уже настолько в своих преступлениях и пороках погрязший, что ниже опускаться — только на самое дно. Туда, где Чимин будет пальцами по его тяжело вздымающейся груди водить, пропитывая атласные простыни своим запахом и влагой вспотевшего тела. Намджун — чудовище, но даже себе он такого позволить не может. И пусть изнутри все дерет невыносимо из-за необходимости прикоснуться, из-за желания взять и завладеть, все, что ему доступно — быть не ближе расстояния вытянутой руки. Руки, сжимающей пистолет, стоя плечом к плечу со своим товарищем в очередной схватке с врагом. Непослушные пальцы выстукивают по экрану сообщение, которое отправляется раньше, чем рассеивается кипящая внутри необходимость видеть, чувствовать, знать, что рядом. Намджун: Ты сказал писать, если будет задание. Оно есть. Ответное сообщение приходит через десять минут и два опрокинутых в себя стакана безвкусного виски. Чимин: ? Сухой ответ словно когтями по стеклу. Намджун стискивает челюсти и еле сдерживается от того, чтобы раскрошить телефон об стену. Ему приходится налить себе еще, чтобы не сорваться. Намджун: Подъезжай утром в офис, нужно разобрать архив. Там хаос — приведи все в порядок. Чимин: Ты издеваешься? Найми себе вторую секретаршу. Старший скалится, облизывая сухие губы — рыбка попалась на крючок. Намджун: Мы укрепляем дела и нам нужен порядок в документах. Я могу доверить это только тебе. И через секунду добавляет: Намджун: Жду тебя завтра к девяти. Ответа не приходит, и это явно знаменует безоговорочную победу. Чимин не стал спорить, потому что знает, что Намджун прав. И пусть его причина надумана, в одном он не соврал — доверить такое, не опасаясь, что что-то пойдет не так, можно только младшему. Он приедет. А Намджун засыпает еще через полчаса с едва уловимой сладкой мыслью на границе сознания, что примерно еще две недели будет наслаждаться в своем офисе недовольным лицом младшего и его подтянутой попкой, отставленной в попытках дотянуться до верхней полки. Он обязательно распорядится убрать туда все самые важные документы.☬☬☬
Проходит еще неделя с ночи нападения, прежде чем Юнги заявляется домой с новостью о том, что нашел квартиру. Синяки на его теле почти спали, ссадины зажили. Правда, рана на боку затягивается паршиво, но Юнги все равно отказался соблюдать постельный режим, хотя и стал пропадать вне дома чуть реже. Оставаясь в квартире, он по большей части закрывался на кухне, решая дела удаленно, или просто спал. У Чонгука даже почти в привычку вошло усаживаться на пол около дивана, на котором тот дремлет, утыкаться в книги или приставку и неосознанно прислушиваться к чужому дыханию. Квартира, в которую им предстоит съехать, располагается в районе, негласно принадлежащем Намджуну. По словам Юнги, она выглядит крайне плохо, но относительная безопасность расположения была основным критерием выбора, так что с дешевой мебелью, сантиметровым слоем пыли и потенциальными тараканами придется либо разбираться уже по ходу дела, либо просто смиряться. — Вы можете оставаться у меня сколько хотите. Подыщите что-то получше, — вздыхает Чимин, уже успевший привыкнуть к играм с Чонгуком до полуночи, ворчанию Юнги по утрам и даже редким совместным ужинам. Во многом, он не хочет отпускать их, потому что уже второй день проводит в офисе Намджуна, а там каждая секунда похожа на изощренную пытку. Старший хоть и сидит в своем кабинете и почти никак не дает о себе знать, но одним своим присутствием в том же здании уже дышать нормально не дает. Чимину всюду мерещится аромат его парфюма, всюду видится его выбеленный затылок. Намджун словно везде. Словно под кожу ему уже въелся. Чимин боится, что если останется в квартире один, то окончательно захлебнется в своих мыслях, понемногу отравляющих его изнутри словно ядовитые пары тяжелых металлов. — Так будет безопаснее, хен. И для тебя в том числе, — успокаивает Чонгук, беспорядочно запихивая свои вещи в рюкзак. На самом деле у него и вещей-то почти нет — немного одежды, учебники, компактная Беретта и несколько художественных книг, прихваченных Юнги из дома на озере. Чонгуку не хочется оставлять Чимина. Старший стал другом, его хеном называть искренне хочется не потому что вежливость, а потому что правда словно старший брат. Чимин с ним не нежничает, наоборот, во время тренировок гоняет словно циркового пса, но проявляет свое отношение иначе. Это чувствуется в открытых улыбках, редких, но не менее искренних похлопываниях по плечу, и даже жирной пицце, разделенной на двоих в процессе обычной беседы. Возможно, Чимин просто сам по себе такой, и младший, как минимум, уважает его за это внутреннее достоинство — умение относиться к остальным на равных. Но больше, чем оставлять Чимина, Чонгук сам не хочет оставаться с Юнги наедине. Он сам себе объяснить этого не может, но чувствует, что во многом ошибается — непоправимо и фатально. Ошибка за ошибкой, внутри или снаружи него, сам ли он путается, невольно перекраивая заодно и свое восприятие действительности, но все идет не так, как должно. Ему кажется, он запутался, в собственном сознании заблудился, и, в попытках найти тропу наружу, только глубже забрел в самые дебри. Чонгук — заложник Юнги. Его содержат в безопасности, кормят и одевают только для того, чтобы не отпускать от себя источник информации, который однажды, возможно, сможет пригодиться. Он не принадлежит этому месту, он не из этих людей. Чонгук — никто из ниоткуда. Все его имущество — полупустой рюкзак и обжигающая ненависть к людям, лишившим его семьи. Все, что у него есть — острая, неутолимая жажда мести. В конце концов, у Чонгука не останется ничего, он сам станет просто ничем, если не научится это осознавать и не будет воспринимать нынешнюю жизнь не иначе, как просто отрезок своего пути к выживанию. Но вместо этого он все равно привязывается к Чимину. Вместо этого почему-то хочет кусок своего истрепанного, поношенного сердца отделить и отдать Джину, чтобы не так глухо пустота в чужой изодранной груди завывала. Он хочет узнать имя красноволосого и причину его необъяснимой, безусловной ненависти, хочет перестать по телу волны ледяные ощущать в присутствии Намджуна. Вместо того, чтобы до мельчайших деталей продумывать план своей мести, как делал это долгие месяцы поначалу, Чонгук начинает дрожащими пальцами обрабатывать царапины Юнги и прислушиваться к его дыханию во время сна. Он почему-то почти больше не оплакивает родных, а начинает находить утешение от боли утраты в коротких редких улыбках и едва ощутимом тепле чужого тела на соседней половине кровати. Вместо того, чтобы искать силы самостоятельно, Чонгук безоговорочно доверяется обещаниям защищать, и сам в ответ неосознанно клянется прикрывать чужую спину. Где-то в самой потаенной глубине сознания Чонгук чувствует, что заблуждается. Всю свою жизнь он был заблудшим. И если поначалу он плутал, не зная, куда податься, где найти силы для того, чтобы взять контроль над собственной жизнью, то теперь просто уверенно уходит на дно, думая, что выбирается на поверхность. Чонгук ухватился за Юнги как за путеводную звезду, как за нить Ариадны, неосознанно, но так обманчиво думая, что следует за ним на свет. А на деле только глубже в беспроглядный лес уходит, сам путает собственные следы, так, что шансы хотя бы однажды найти выход исчезают, просачиваются сквозь пальцы словно сухой песок. Чонгук слишком сильно привязывается к Юнги. Он слишком сильно заблуждается и знает это. Только сам пока этого принять не может. Он просто не может лишить себя этого обманчивого, ошибочного, но такого обезболивающего чувства, что рядом есть живой небезразличный человек. Тот, который даст в руки пистолет и будет учить стрелять, пока сам прикрывает твою незащищенную спину от врагов. — Я заеду, когда вы обустроитесь, — уже на пороге мягко касается Чимин его плеча. Чонгук широко улыбается в ответ и оглядывается на Юнги, который уже стоит на лестничной площадке в ожидании лифта. Улыбка почти мгновенно сползает с его лица. Он возвращает внимание старшему и, поймав короткий кивок, сам в ответ часто-часто кивает. По Чимину он будет сильно скучать. Машина Юнги уже ждет во дворе, как всегда яркая, начищенная до блеска, притягивающая взгляды своими плавными линиями. За все это время Чонгук ни разу не выходил на улицу, и теперь, пока старший грузит вещи в багажник, ненадолго задерживается около машины, чтобы вдохнуть поглубже чуть разреженный вечерний воздух. Юнги не подгоняет его, усаживается за руль и ждет, пока младший усядется на пассажирское. Тот и сам не торопится — оглядывается на освещенные окна кухни Чимина и вздыхает еще раз, прежде чем наконец-то сесть в машину и отправиться в очередное место своего заточения. Им не нужны разговоры, они оба привыкли к молчанию и при необходимости могут переговариваться одними только взглядами. Но сейчас тишина в машине висит настолько напряженная и плотная, что Юнги тянется к пачке за сигаретой и прикуривает ее одной рукой, лишь бы чем-то эту тишину разбавить. Он подсознательно старается не курить при Чонгуке, не догадываясь о том, что младший и сам частенько покуривает, и открывает окно на всю, чтобы выпускать весь дым наружу. Чонгук не реагирует, он сидит, прислонившись виском к окну, и провожает бездумным взглядом мелькающие огни послезакатного Сеула. — Там не так уж и плохо, — подает голос Юнги, одной рукой поднося сигарету ко рту, а другой продолжая сжимать руль. — Нужно только прибраться. И раз уж пока неизвестно, сколько времени нам предстоит там отсиживаться, предлагаю не затягивать с уборкой. Он докуривает, щелчком откидывая сигарету, и прикрывает окно. Не до конца, так, чтобы оставалась небольшая щелочка для воздуха, разгоняющего духоту и почти физически ощутимую тишину, потому что Чонгук продолжает молчать. Юнги уже и не ждет никакого ответа, когда младший разлепляет губы и тихим, бесцветным голосом задает вопрос, который все это время крутился у него в голове словно назойливая муха. — Что будет потом? — не отрывает взгляда от окна и будто в пустоту спрашивает Чонгук. — Когда вы найдете этого человека, и я перестану быть вам нужным. Что будет тогда? Сердце Юнги неприятно сжимается. Он вздыхает, услышав вопрос, который и сам себе не раз задавал в последние месяцы, и долго молчит, подбирая слова для все равно горечью оседающего на языке ответа. — Ты станешь свободным. Больше не придется прятаться, потому что прятаться станет не от кого, — пожимает он плечами, не отрывая взгляда от дороги. — Ты сможешь полноценно вернуться к учебе и зажить обычной жизнью. Чонгук молчит, а Юнги думает — сможет ли тот, переживший смерть своих близких и длительное заточение в руках бандитской группировки, вернуться к обычной жизни? Что вообще такое обычная жизнь? Оконченная учеба, хорошая, законная работа, куча друзей и вечеринки с барбекю по субботам? Походы в кино на фильмы про супергероев, семейные посиделки, поцелуи под дождем в городском парке? Хлопья на завтрак, начальник-кретин, сковородки в супермаркете по акции или большая непослушная собака? Или, может быть, обычная жизнь — это когда есть ясное будущее, не смазанное сигаретным дымом и парами прожигающей все живое ненависти? Когда не нужно вечно прятаться, ожидая, с какой стороны нападет враг, и когда ссадины на лице — это неосторожная случайность, а не извечное правило? Когда пистолет в руке — только в тире по картонным зверушкам, а не дулом направленный в лоб живого человека? Что, если обычная жизнь — это всего лишь право выбирать, как именно жить, не оборачиваясь на бесконечное количество разных “но”? Юнги не знает. Он не знает ответа на этот вопрос и не уверен, знает ли Чонгук. — Если ты не захочешь возвращаться в свою квартиру, я помогу тебе с жильем и учебой, — добавляет чуть тише. Он не оборачивается, но краем глаза улавливает короткий, молчаливый кивок. Юнги не знает, что такое обычная жизнь, но Чонгук заслуживает того, чтобы узнать. Помочь ему в этом будет самым правильным. И пусть его сердце необъяснимо сжимается от тоски при мысли о том, что рано или поздно нужно будет оставить этого мальчишку. И пусть сердце Чонгука болезненно сжимается в ответ, когда он который раз напарывается на осознание, что неотвратимо, фатально ошибается в своей привязанности.☬☬☬
Квартира действительно выглядит не так ужасно, как могла бы. Если не считать сантиметрового слоя пыли, нескольких горшков полузавядших цветов, заляпанных окон и грязного ковра в прихожей, немногочисленная мебель выглядит довольно новой и почти не пользованной, а отделка в целом аккуратной и качественной. В квартире целых три комнаты, и Чонгук внутренне радуется, что Юнги не придется спать на диване как в доме у озера. Но почему-то мысль, что теперь соседняя половина его кровати будет пустовать, навевает какую-то неуместную тоску, которую он заталкивает в себя как можно глубже. Устроившись в своей комнате, находящейся буквально через стенку, Юнги коротко бросает умывающемуся младшему, что поедет в магазин за продуктами. Холодильник, разумеется, пустует, а с утра ему как минимум понадобится крепкий кофе. Превозмогая лень, он уходит, прикидывая в уме, где на ночь глядя можно было бы прикупить небольшую кофеварку, потому что в этом доме нет ничего, кроме холодильника и плиты. Чонгук, умывшись и переодевшись в свои излюбленные спортивные штаны и черную футболку, решает, что стоит хотя бы на скорую руку прибраться. К счастью, в ванной находятся и ведро со шваброй, и даже какие-то чистящие средства, а под раковиной на кухне обнаруживается, кажется, ни разу не использованный веник. Юнги возвращается только часа через два, нагруженный кучей пакетов с едой, хозяйственными принадлежностями и коробкой с кофеваркой под мышкой. Оставив пакеты на кухне и удивленно оглядев вылизанную гостиную, он находит младшего в собственной комнате с пульверизатором в руках, обрызгивающим полуувядший цветок, место которому давно на помойке. — Как проходит реанимация? — с улыбкой интересуется Юнги, когда останавливается прямо у Чонгука за спиной. Тот вздрагивает и оборачивается, смущенно пряча пульверизатор, будто Юнги не успел понаблюдать за тем, как тщательно он обрызгивает каждый листочек, а потом бережно проходится по нему тряпочкой, стирая пыль. — Не обязательно всегда подкрадываться так беззвучно, — фыркает он и с напускной уверенностью возвращается к своему занятию. — Этому кактусу давно пора отправиться в мусорку. Он уже не жилец, — драматично вздыхает Юнги, разглядывая чужой вспотевший затылок и перепачканную в пыли одежду. Внутри него разливается какое-то необъяснимое, абсолютно чуждое ему тепло при виде такого домашнего младшего, наводящего уют. — Кто бы говорил, — не остается в долгу Чонгук, кожей ощущая на себе чужой взгляд. — Мусорка — это твой рот иногда, Юнги. А цветок еще меня переживет. Он слышит, как за спиной раздается тихое шипение, совсем отдаленно напоминающее хриплый смех старшего, и сам не может сдержать улыбки. — В свое оправдание хочу заявить, что в твоем рту мусора побывало больше, чем в моем. Я хотя бы не ем тоннами чипсы и... — начинает подначивать Юнги, но не успевает договорить, потому что Чонгук резко разворачивается и брызгает водой ему прямо в лицо. Он даже рот раскрывает от удивления, ошарашенно глядя на младшего, глаза которого постепенно наполняются осознанием совершенного, а после огромным, почти вселенским ужасом. — Я… — начинает мямлить Чонгук, пытаясь оправдать себя, но Юнги отмирает в ту же секунду. Он выхватывает пульверизатор из чужих онемевших рук и мстит ответным пшиком. Чонгуку требуется ровно две секунды на то, чтобы осознать произошедшее, а затем сорваться с места, с громким хохотом уносясь в гостиную. Юнги, ни мгновения не мешкая, срывается следом. Он пытается ухватить младшего за футболку, но тот оказывается быстрее и вот уже в его руках ведро с грязной водой, которой он часом ранее отмывал окно в гостиной. Вот эта вода полностью оказывается на Юнги, чьи глаза мгновенно темнеют, стоит ему проморгаться и откинуть назад полностью мокрые и грязные волосы. А вот уже и сам Чонгук оказывается зажатым в тисках чужих рук, кричащим и вырывающимся, в то время, как его тащат в ванную, чтобы отомстить. — Пусти! Какого хрена! — возмущается он, но вместо крика из его горла вырывается только смех вперемешку с отчаянным писком. Он брыкается, как может, но Юнги непреклонен — из его крепкой хватки не вырваться, и Чонгук сдается, мысленно принимая неизбежность своей судьбы и сопротивляясь уже только для вида. — Ты сам поставил себя в такое положение, — наигранно строго выдает старший. — Я больше так не буду, — сквозь смех ноет Чонгук. Он пытается выбраться наружу, но поздно — Юнги вталкивает его в душевую кабину и одним резким движением врубает воду. Чонгук смеется только громче, пытаясь оттолкнуть старшего, который и сам оказывается под струями прохладной воды, пока прижимает его, брыкающегося и вырывающегося. Вода попадает в рот и глаза, заставляет кожу покрываться крупными мурашками, но это все мелочи, издержки на пути к свершению мести. И Юнги никогда не признается в этом себе, но полностью мокрый, смеющийся и брыкающийся младший — это ужасно весело. — Пусти, я могу заболеть! — не оставляет попыток вырваться Чонгук, но старший лишь злорадно улыбается и прибавляет холодной воды, заставляя его запротестовать еще активнее. — Это вообще не равносильно! Это нечестно! Отпусти меня! Хен! Веселая, беззаботная атмосфера вмиг разбивается о неосторожно оброненное обращение. Смех Чонгука стихает мгновенно. Он резко серьезнеет и в смущении опускает глаза. — Прости. Чимин разрешил мне себя так называть, я по привычке, — неловко мямлит он, прекрасно помня, что Юнги не позволял ему подобного обращения. Вроде бы ничего серьезного, но это словно черта, которую не было дозволено пересекать, а Чонгук взял и нагло перешагнул, пусть и сделал это не нарочно. Он ругает себя за неосторожность, ожидая, когда Юнги пристыдит его, скажет, что это лишнее, или просто уйдет, оставив наедине со своей глупостью. Но вместо этого холодные пальцы аккуратно касаются его лица и приподнимают за подбородок, заставляя перевести взгляд на чужое, тоже ставшее серьезным лицо. Юнги внимательно вглядывается в глаза напротив, его брови сведены на переносице, а губы напряженно сжаты, будто он хочет что-то сказать, но не позволяет себе этого сделать. Время будто замедляется, а вместе с ним и стук Чонгукова сердца. Кожа под прикосновением невыносимо горит. Он не знает, сколько секунд длится этот взгляд глаза в глаза, в жалких сантиметрах друг от друга, полностью мокрыми под холодной водой, прежде чем Юнги наконец открывает рот и хрипло, еле слышно произносит: — Я думаю, ты мог бы называть меня хеном, Чонгук. В этом нет ничего страшного. Сам себе не отдавая отчета в том, что делает, он невесомо проводит большим пальцем по чужой щеке и, с трудом оторвав себя, выходит из кабинки. Чонгук словно загнанный зверь продолжает прижиматься к стене кабинки и дрожит уже вовсе не из-за того, что ледяные капли воды иголками впиваются в разгоряченную кожу.