☬☬☬
Юнги возвращается домой только во втором часу ночи. По пути под капотом Астон Мартина начинает стучать, и если любые неисправности обычно чинит Тэхен, то ввиду конфликта Юнги самому приходится разбираться с движком и едва удается завестись. Зайдя в квартиру, он первым делом направляется в гостиную, чтобы проверить Чонгука, но, не найдя его там, решает, что тот уже спит в своей комнате, и скрывается в ванной. Хочется поскорее смыть с себя выматывающий день, впитавшийся в кожу пылью дороги, порохом и запахом чужой крови. Юнги не знает, почему именно сегодня он чувствует себя настолько измотанным. Возможно, слишком сильно давят обстоятельства: ссора с Тэхеном неприятно оседает на душе, слетевший с катушек Намджун раздражает, а недели, тем временем, бегут вперед, никак не приближая их к финальной цели. Ожидание, отягощенное беспрерывно тлеющей в душе жаждой мести, выматывает хуже всего. Она словно камень, осевший где-то внутри — до тех пор, пока от него не избавишься, он будет давить на легкие, перекрывая любой доступ кислороду и мешая полноценно дышать. Простояв под горячим душем двадцать минут и соскоблив с себя пот и пыль, Юнги в только что вынутой из сушилки домашней одежде заходит на кухню. Секунду поколебавшись, он все же наливает себе полстакана рома в надежде ослабить скопившееся внутри напряжение, но мысли упорно не желают покидать сознание и продолжают раз за разом прокручиваться в голове. По словам Намджуна, дел еще невпроворот, встречаться с Квансу рано, да и тот снова залег на дно и, кажется, оставил даже попытки найти Чонгука. Это невыносимо раздражает, ведь жажда отомстить, гнездящаяся у Юнги в груди, не ждет и не желает отступать. Чем раньше они покончат с этим, тем раньше он… Тем раньше он что? Пути из группировки нет. Любой, кто пытается ее покинуть, по правилам должен быть убит. Таков закон их мира, особенно это касается лидеров группировок. Не Намджун его вынужденно прикончит, так враги найдут. Никто не пожелает упускать шанс заполучить голову небезызвестного Шуги. Чем раньше они покончат с Квансу, тем раньше Юнги отпустит Чонгука. Младший и сам горит жаждой отплатить Квансу за пролитую его семьей кровь. В ту ночь в его глазах полыхали костры, и Юнги уверен — как только появится шанс, Чонгук ни секунды не раздумывая ринется мстить. В его груди точно такая же жажда тлеет, разъедает изнутри — старший видит это. Он не хочет такой участи Чонгуку, не хочет, чтобы душа этого ребенка была отравлена самым страшным чувством, на которое способен человек. Но что он может сделать? Юнги доведет дело до конца. Он отомстит за Хосока, поможет Чонгуку, а потом отпустит его жить нормальной жизнью. Обеспечит всем, чем сможет, и будет отчаянно надеяться, что эта месть не разорвет, не изуродует пока еще совсем детскую душу младшего, и что тому хватит сил через это пройти. Этот выбор все еще не кажется правильным, но кто он такой, чтобы принимать решения за других? Он лишь следует долгу. Спустя только сорок минут Юнги, наконец ощутив, как алкоголь пускает по телу приятную расслабленность, решает отправиться спать. Он на секунду замирает около собственной двери, зачем-то раздумывая толкнуться в соседнюю и проверить Чонгука, но в конце концов отговаривает себя от этой идеи и скрывается в своей спальне. Только подойдя ближе к кровати, в бледном свете луны, затянутой тучами, Юнги различает чужой силуэт, свернувшийся в комочек с книгой в руках. Этот момент жутко напоминает все те ночи, проведенные в домике у озера, и почему-то вызывает неожиданную, неуместную тоску. После того случая на кухне они стали пересекаться гораздо реже. Юнги намеренно избегал Чонгука, давая ему время на то, чтобы избавиться от неловкости. Он уверен, что младшим в тот момент двигали эмоции и бушующие подростковые гормоны, порыв этот был абсолютно отчаянным и детским, и Чонгук наверняка чувствует себя ужасно некомфортно, особенно после того, как его сухо оборвали и оставили одного. Юнги не собирался быть таким черствым и грубым, просто растерянность взяла над ним верх. В конце концов, он не то чтобы имел опыт в общении с детьми, тем более такими, как Чонгук. Юнги бы со своими демонами разобраться, а тут мальчишка в разгар переходного возраста, потерявший в одно мгновение семью, дом и привычную жизнь. А потому он не придает поступку младшего слишком большого значения и просто дает им обоим время сгладить неловкость и сделать вид, будто ничего не было. Поймав себя на том, что уже несколько минут неотрывно разглядывает чужое лицо, так забавно морщащееся и причмокивающее губами во сне, Юнги замирает, не зная, как поступить — разбудить Чонгука или аккуратно перенести его в собственную спальню. Решив, что так или иначе придется прервать впервые за долгое время такой спокойный и безмятежный чужой сон, он уже разворачивается, чтобы выйти и поспать в эту ночь на диване, когда чужие теплые пальцы мягко хватаются за его запястье. — Хен, не уходи, — бормочет Чонгук в полусне и притягивает Юнги к себе. Он даже не раскрывает глаз, лишь слегка хмурит брови, пытаясь одновременно бороться со сном и замершим старшим. — Поспи тут. Тяжелый вздох вырывается из груди Юнги, прежде чем он тихо мычит в знак согласия и ныряет под одеяло, все еще чувствуя, как чужие пальцы мягко сжимают запястье. Он откладывает толстую книгу, лежащую между ними, на тумбочку, и Чонгук тут же придвигается ближе, крепко прижимается лбом к его груди и обвивает его туловище теплыми конечностями. Чужое дыхание быстро выравнивается, младший снова проваливается в сон, а Юнги с тяжелым вздохом забирается пальцами в чужие растрепанные волосы и мягко поглаживает их до тех пор, пока не засыпает сам.☬☬☬
— Обязательно позвони, как только доберешься, — улыбается Джин, с напускной строгостью заглядывая в чужие глаза. Под ними у Чимина темные круги, а мягкая округлость лица куда-то испарилась, остались лишь острые впавшие скулы. Вчера вечером Джину позвонил беспокойный Чонгук, что-то лепетал бессвязно, пока старший не попросил его успокоиться и объяснить нормально, в чем дело. Тот вздохнул и рассказал, что Чимин уже несколько дней не появляется на тренировках, а вчера перестал отвечать и на сообщения. Он каждый день писал ему, рассказывал о своих делах, спрашивал о самочувствии и говорил, что очень ждет возобновления занятий. Чимин всегда отвечал, пусть коротко и сухо, но отвечал. А вчера не ответил. Едва борясь с накатившим беспокойством, Джин сразу сорвался к Чимину домой в надежде, что не опоздает, пусть и не знает, к чему. Тот открыл не сразу, пришлось несколько минут ломиться в дверь, прежде чем чужое заспанное лицо наконец показалось в проеме. Почувствовав облегчение, Джин заключил младшего в крепкие объятия, а тот, врасплох застигнутый неожиданной лаской, вдруг расплакался на его плече. Спустя десять минут бессвязных рыданий и две чашки крепкого кофе, Чимин смог объясниться. Он настолько сильно не хотел просыпаться утром, что напичкал себя снотворным, но переборщил с дозой и проспал весь день. — Хен, я не собирался… я не собирался убивать себя. Просто не рассчитал, — мямлил Чимин, сжимая в ладонях чашку с остывшим напитком, и Джин по растерянным перепуганным глазам понял, что не лжет. Они не говорили о причине. Все и так понятно было по тому, каким разбитым и безжизненным выглядел младший. Из него будто все соки вытянули, оставили одну оболочку, которая за несколько дней успела иссохнуть, выставив на обозрение острые кости и торчащие ребра. Джин остался на ночь и до самого утра поглаживал его, прижимающегося и тихо всхлипывающего, по спине. На рассвете Чимин сказал, что свихнется, если пробудет в этом городе еще хотя бы день, и попросил отвезти на вокзал. Джин вздохнул, но отговаривать не стал. Возможно, поездка в родной город, где каждая улица не пропитана чужим незримым присутствием, пойдет младшему на пользу. — Чимин, — окликает его, уже готовящегося зайти в поезд, Джин. — Все будет хорошо. Если понадобится помощь, я сразу примчусь, только скажи. И не беспокойся о работе, я все доделаю. Чимин благодарно улыбается старшему и заходит в вагон. Поезд трогается спустя пару минут и уносится вдаль, а Джин, провожая его печальным взглядом, прижимает ладони к и без того израненному сердцу, разрывающемуся еще и за друзей.☬☬☬
Простояв в пробке добрых полтора часа, Джин добирается до офиса Намджуна только ближе к вечеру. Он не из тех, кто любит быструю езду, но даже его Порш жалобно урчал, двигаясь на скорости в тридцать километров в час. — Господина Кима, к сожалению, нет на месте, — извиняющимся тоном объясняет секретарь Намджуна, остановившая Джина в приемной. — Вы можете подождать его в кабинете, он будет позже. — Я не то чтобы к нему, — разводит руками Джин, ближе подходя к стойке ресепшн. — Дело в том, что Чимину пришлось срочно уехать, и я хотел бы закончить за него дела с бумагами. Возможно, вы могли бы меня сориентировать? Я буду очень признателен. Джин не изображает любезность, эта девушка действительно кажется ему приятной, а Тэхен ведет себя с ней как настоящий кретин. Он не вмешивается, потому что знает — младший безобиден, однако все равно испытывает некоторую вину за его бестактность. — Я все покажу, — мягко улыбается секретарь и кивает на дверь. Место, в которое его приводят спустя десяток минут петляний по коридорам, оказывается пыльным и душным подвальным помещением, заставленным множеством высоченных полок с папками и бесчисленными стопками бумаг. Секретарь подробно рассказывает о системе хранения и объясняет, что со всем этим делать, дает Джину пароль от компьютера и обещает помогать, если появятся вопросы. — Очень мило с вашей стороны подменить господина Пака, пока он в отъезде, — с осторожной вежливостью заговаривает девушка перед тем, как уйти и оставить его одного. — Я знаю, что здесь беспорядок, но господин Ким никому не доверяет документы. — Все в порядке, — спешит успокоить ее Джин. Намджуну вряд ли понравится и его присутствие здесь, однако это лучше, чем заставлять проходить через это Чимина. — На самом деле господин Пак уже почти закончил, но если что-то понадобится, вы знаете, где меня искать, — улыбается секретарь и, поймав благодарную улыбку, покидает помещение. Сегодня Джин не планирует задерживаться надолго, он лишь немного осматривается, прикидывает план работ на будущее и уже собирается уходить, когда дверь рывком распахивается, впуская до крайности взбешенного Намджуна. — Где он? — прямо с порога начинает он, опасно сверкая глазами. От Намджуна разве что пар не валит, он раздражен до предела, но Джин и бровью не ведет, остается привычно невозмутимым и спокойным. Он знал, что так будет, и был готов. — Чимин уехал, дела за него закончу я, — поясняет старший ровным тоном, однако в его похолодевшем взгляде отчетливо читается предупреждение. — Куда? — рычит Намджун. Желваки на его лице играют из-за плотно сомкнутой челюсти. — По делам. Когда вернется — не знаю, — чуть резче отрезает Джин, терпение у которого начинает заканчиваться. — Никто не смеет и шагу из города делать без моего ведома. Я накажу его за самовольство, — опаляет друга угрожающим взглядом Намджун и непроизвольно сжимает кулаки. — Никто не… — Чимин уехал, потому что у него были дела, — резко обрывает его Джин, отвечая на чужую злость опасным, ледяным взглядом. — И ты последний человек, у которого ему нужно спрашивать разрешение. Засунь свою злость себе в задницу, Намджун, я примерно догадываюсь, что между вами произошло, и не тебе в этой ситуации устанавливать правила. Намджун стоит всего в нескольких сантиметрах и злым взглядом бегает по чужому лицу. Джин отступать не намерен, угрозы ему безразличны. Он до конца не знает, в чем дело, но то, каким встретил его Чимин, говорит о многом. В подобном состоянии младшего замешан Намджун, который абсолютно точно где-то облажался. Не просто так ему самому все заслонки срывает в последние дни. — Если он не объявится через неделю, я начну его искать, — отрезает Намджун, в конце концов отступая, и, еще раз окинув старшего тяжелым взглядом, быстрыми шагами покидает архив. Джин плюхается на стул и со вздохом прикрывает глаза, пытаясь успокоить закипевшую раздражением кровь. Он не знает, сколько сидит так, когда дверь снова с тихим скрипом приоткрывается. — Я тебе все сказал, — устало кидает Джин в сторону двери, но резко замолкает, заметив секретаря, нерешительно мнущуюся у входа с чашкой в руках. — Простите, я думал, это Намджун. — Господин Ким только что поднялся в кабинет, и я решила, что вам захочется чаю, — понимающе улыбается она, взглядом давая Джину понять, что прекрасно осведомлена о раздражительности своего босса. — Ну что вы, не стоило, — растерянно принимает чашку из чужих рук Джин, но из вежливости тут же отхлебывает теплый напиток. — Очень вкусный чай. Спасибо, госпожа Кан. — Зовите меня просто Джихе и можно на ты, — смущается секретарь, аккуратно усаживаясь на край стола, за которым сидит Джин. Почему-то этот жест смущает его, хотя и не выглядит вульгарно. — Тогда и ты зови меня просто Джин, — в конце концов улыбается он. Девушка располагает к себе, ей вряд ли больше двадцати, но она уже два года как работает на Намджуна, и это до сих пор удивляет. Остальные не задерживались дольше нескольких месяцев. — Джин, я хотела сказать вам, чтобы вы не переживали из-за господина Кима, — внезапно начинает она, своим смущением выдавая и то, как ей неловко обращаться к Джину по имени, и то, как неудобно говорить о своем боссе. — В последнее время он сам не свой, он много переживает. Я же каждый день с ним и вижу многое. Это, наверное, не мое дело, но… я просто посчитала нужным вам сказать. Джин в очередной раз не может не улыбнуться и коротко кивает. Возможно, со стороны Джихе действительно не слишком вежливо лезть в чужие дела, но почему-то это не кажется неуместным, скорее, выдает ее открытую натуру и беспокойство за босса. Джин и сам знает Намджуна и знает, что тот в целом неплохой человек. Он по природе эмоционален, но усердно пытается свои эмоции прятать, сдерживает их внутри себя, не позволяя вырваться наружу, даже когда это необходимо. Однако как и любая сдерживаемая сила, порой его эмоции выходят из-под контроля, и тогда обуздать их почти невозможно. — Спасибо за чай, Джихе. Он действительно очень вкусный, — не желая развивать тему и смущать девушку еще больше, Джин в благодарственном жесте приподнимает чашку и отпивает еще один глоток. — Всегда пожалуйста, — деловито кивает та, чем вызывает у Джина очередную легкую усмешку. Она поднимается и принимается отряхивать с юбки невидимые пылинки, будто раздумывает, продолжать ли ей говорить то, что собиралась, или нет. — Наверху мне бывает довольно скучно, так что, если захотите еще чаю, у меня всегда есть несколько видов на выбор, — в конце концов признается она уже в дверях и, не дав Джину возможности ответить, быстро скрывается в коридоре. Тот остается наедине с теплым чаем и мыслями о том, как мило у некоторых людей могут краснеть щеки при каждой удобной возможности.☬☬☬
Мимо. Мимо. В цель. Мимо. В цель. Мимо. Мимо. Мимо. Чонгук откладывает пистолет в сторону и нервно стягивает с себя защитную экипировку, бросая ее прямо на пол. Вчера вечером Чимин наконец-то вышел на связь. Он скинул небольшое сообщение, в котором извинился за то, что заставил волноваться, и пообещал в скором времени вернуться, наказав Чонгуку не бросать тренировки. Тот был рад наконец получить сообщение и убедиться, что проблема не в нем, но, поймав себя на том, как сильно расстроил его чужой отъезд, испугался. В последние месяцы он сильно привязался ко всем ним, и эта ситуация в очередной раз про это напомнила, а заодно заставила вернуться отравляющие мысли о том, что совсем скоро все изменится. Минуты сменяются часами, дни — неделями, чужаки становятся знакомыми, незнакомцы превращаются в друзей, и Чонгук чувствует, как начинает теряться в ворохе своих привязанностей и эмоций. Разум истошно кричит ему, чтобы выпутывался, молит очнуться и выбраться из паутины ставших слишком сильными привязанностей к людям, к которым он не принадлежит. Какую бы сильную, казалось бы, отдачу Чонгук не получал в ответ, он не тот, кому найдется место в мире, к которому его прибило несчастной случайностью. Чем глубже он позволяет всем этим людям и чувствам, которые они вызывают, просачиваться в его поры, пробираться под кожу и оседать между ребер, тем сложнее будет их потом оттуда выскребать. У него в душе глухая дыра, которую он заполняет слишком ошибочными привязанностями и чувствами. Но, черт возьми, он всего лишь ребенок, не способный совладать со своим настроением, не то что сердцем. Потерянный ребенок, который слепо тянется к чувству безопасности и принадлежности, пусть и извращенному, неправильному, кажется, даже самому себя питать не способному, но все же необходимому, хотя бы на мгновение дарующему успокоение. Он тянется к нему, потому что это дает ощущение контроля и способности защитить себя, вопреки тому, что с нуждой в этом абсолютно невозможно совладать. Он ребенок, и разве может кто-либо винить его в том, что он бежит на свет по непроглядному тоннелю, даже если осознает, что свет этот — лишь фары грузовика, несущегося ему навстречу на двухстах километрах в час. Сменив мишени, Чонгук вновь хватается за пистолет, забыв надеть очки и наушники. Внутри бушуют ураганы, он чувствует, как эмоции, ставшие в последнее время совсем неуправляемыми, вырываются наружу, ищут выхода, требуют быть вымещенными на несчастных мишенях. Руки, слишком сильно сжимающие ствол, дрожат, и Чонгук отчаянно мажет, просаживая весь магазин за несколько секунд. Парой резких движений он заменяет его на новый, перезаряжается, снова стреляет. Ладонь продолжает сжимать рукоятку слишком сильно, пальцы чересчур резко давят на курок, пули с громким ревом вылетают из дула и разрывают плотную бумагу по краям. Они врезаются куда угодно, но только не в цель. Вынуть магазин, вставить новый, перезарядить. Чонгук с шумом втягивает воздух, но его дыхание заглушает рев очередного града пуль. Пот струится по нахмуренному лбу, щиплет глаза, но он только щурится и шипит, продолжая бездумно сотрясать воздух выстрелами. Все мимо. Каждый шаг, каждое действие Чонгука всегда оказывается мимо. Он был недостаточно послушным, чтобы родители полюбили его, недостаточно отважным, чтобы защитить брата, недостаточно сильным, чтобы заставить себя не привязываться к людям, которым он не нужен. Чонгук оступается на каждом шагу. Он всегда стреляет мимо. Мимо. Мимо. Мимо. Мимо. Мимо. Внезапно позади — Чонгук чувствует это затылком — кто-то появляется. Кто-то, кто через мгновение прижимается к нему со спины и обхватывает его ладони своими, большими и холодными, заставляя замереть. Этот кто-то укладывает подбородок ему на плечо и тихо произносит на ухо слова, щекочущие кожу теплым дыханием. — Закрой глаза. Сделай глубокий вдох, а затем медленно выдохни, — шепчет ему голос, и Чонгук слушается. — Расслабь тело и заставь свое сердце биться медленнее, ты знаешь, как это делать, — он ощущает, как с каждым произнесенным словом буря внутри него постепенно утихает, уступая место какой-то необъяснимой наполненности этим хриплым голосом. — Убедись, что твои мысли полностью сконцентрированы на цели, которая находится прямо перед тобой, а затем открывай глаза. Стреляй. Чонгук, ты знаешь, что можешь. Стреляй. В цель. В цель. В цель. Тепло чужого тела сразу пропадает, заставляя кожу на спине покрыться мурашками как от сквозняка. Несколько секунд Чонгук неподвижно стоит, продолжает разглядывать изрешеченные пулями мишени, в то время как внутренности его, до этого натянутые струнами, сворачиваются в узел. — Из-за чего нервничаешь? — на этот раз говорит в полный голос Юнги, призывая младшего наконец обернуться. Чонгук в последнее время слишком часто ловит себя на том, что стал зачем-то засматриваться на старшего, и даже сейчас, глядя на его всегда немного по-лисьи прищуренные глаза и кривую ухмылку, едва касающуюся губ, пару секунд просто не может оторвать взгляда и заговорить. Юнги хмурится, уверенный, что с младшим что-то не так. Он, в целом, прав, только это было пару минут назад, а сейчас, кажется, с его приходом все отравляющие мысли Чонгука отходят на задний план, уступив место тому самому странному чувству внутри. Почему-то так и не ответив, он отводит взгляд и принимается возиться с оружием, заряжая отстрелянные магазины новыми обоймами. — Переживаешь за Чимина? — не отступает Юнги, и Чонгук в конце концов нерешительно кивает, не уточняя, что это лишь верхушка айсберга из переживаний и сомнений. — Уверен, он скоро вернется, и вы возобновите занятия. — Я понимаю, просто… Надеюсь, он в порядке, — бурчит Чонгук себе под нос. — Он перестал отвечать, и я подумал, что с ним что-то случилось, знаешь, с вашей работой… Чонгук осекается, прикусывает язык и кидает на старшего неловкий взгляд, но тот лишь понимающе кивает. Юнги видит, как эти двое сдружились, и то, что младший переживает, его совсем не удивляет. Как и то, насколько ясно он осознает, что их работа всегда предполагает угрозу жизни. — Чонгук, все в порядке, — подходит он чуть ближе, намереваясь приобнять Чонгука, но вместо этого лишь легонько хлопает его по плечу. Этого все равно оказывается достаточно, чтобы тот поднял взгляд и коротко улыбнулся. Юнги всегда такой спокойный и твердый. Чонгук почти уверен, что внутри него иногда бушуют такие же ураганы, взять хотя бы то время, когда они только встретились. Старший довольно легко выходил из себя и не стеснялся выплескивать желчь в разные стороны, однако со временем он раскрыл другую свою сторону. Уверенную и твердую, спокойную, словно он огромный неприступный вулкан посреди кипящих жизнью джунглей. Внутри него есть пламя, способное уничтожить все живое в радиусе сотни километров, однако до тех пор, пока его не беспокоят, это пламя может спать веками. Это чувство так легко передается Чонгуку, Юнги способен одним своим присутствием заставлять людей вокруг ощущать себя уверенно и безопасно. И почему-то младшему очень сильно хочется думать, что именно его присутствие, в свою очередь, дает старшему это успокоение, дает нечто большее, чем мог бы дать неудобный ребенок, с которым в силу обстоятельств приходится нянчиться. — Вот что, давай-ка ты еще раз перезарядишь пистолет и покажешь мне, что я не зря столько времени угробил на твои тренировки, — внезапно решает поддразнить Юнги, и это заставляет Чонгука встрепенуться и возмущенно фыркнуть. Старший лишь тихо посмеивается, наблюдая, с каким видом тот меняет мишени, устраивается на позиции и натягивает на себя снаряжение. На этот раз он довольно уверенно попадает во все восемь целей, и в конце концов губы Юнги дергаются в одобрительной улыбке. — Отлично, — кивает он, когда младший стаскивает наушники и с вызовом вскидывает подбородок. — Ты правда хорошо справляешься, Чонгук-и. Почему-то после этих слов сердце Чонгука начинает необъяснимо трепетать в груди, однако он прячет волнение за саркастичной ухмылкой и зачем-то показательно дерзко откидывает пистолет на столик. Он не привык к похвале, тем более от старшего, и это смущает, заставляет вести себя глупо. — Знаешь, когда мы только начали, я не особо верил в тебя. Ты вечно мазал, — продолжает Юнги, который, кажется, не замечает ни внезапного жара, прилившего к чужим щекам, ни неловких ужимок. — Но ты молодец. Ты правда хорошо справляешься. — Мама говорила, что я очень настырный, — глупо хихикает Чонгук, чем вызывает у Юнги улыбку, которая тут же отдается новым трепетом в его груди. — С этим не поспоришь. Совсем скоро вырастешь из своей Беретты, — с усмешкой бросает Юнги. Он как ни в чем не бывало принимается собирать раскиданные по столу неотстрелянные патроны, а у Чонгука воздух в легких застревает. — В смысле моей? — роняет он, так и замерший с пистолетом в руках. Старший поднимает на него непонимающий взгляд, который уже в следующую секунду проясняется и серьезнеет. — Твоей. Я не шутил, когда сказал, что ты хорошо справляешься. Я же могу доверить ее тебе? — выгибает бровь Юнги, видя на чужом лице растерянность и неверие. Чонгук, с трудом взяв себя в руки, тут же начинает часто-часто кивать. Юнги пожимает плечами, будто и так был в этом уверен, и возвращается к разбросанным по столу патронам. Чонгук же не может ни на чем сосредоточиться — ему на лицо лезет глупая улыбка, а в голове проносится тысяча мыслей, заставляющих сердце биться быстрее. Старший подарил ему свою Беретту. Чонгук не задумывался над тем, чтобы вернуть пистолет, но никогда не считал его своим. А теперь мысль о том, что Юнги отдал ему его насовсем, потому что может доверять, буквально кружит голову. Возможно, глупо, но для него это значит многое. Это то, что будет незримо связывать их между собой. Почти окрыленный своими глупыми мыслями, Чонгук решает, что может попытать удачу снова. Он долго подбирает слова, раздумывая, с какой стороны подступиться, прежде чем наконец решается. — Юнги. У меня есть еще одна просьба. Тот отрывает взгляд от стола и переводит его на нетерпеливо переминающегося с ноги на ногу младшего. В его глазах вопрос, и Чонгук медленно выдыхает, заставляя себя произнести слова, которые с трудом выходят из пересохшего горла: — Я хочу, чтобы ты взял меня на дело.☬☬☬
Намджун снова умывается кровью. На этот раз он не берет с собой парней, перед ними приходится сдерживаться, опасаясь выставить себя окончательно слетевшим с катушек. Пары охранников и людей из группировки достаточно. Пока он топит склад в крови, методично простреливая пленнику сначала ступни, потом колени, а затем и плечи, те стоят, нервно отводя взгляды в сторону. Не потому что зрелище для них непривычное, у всех них руки по локоть в крови, но дело вовсе не в ней и не в корчащемся от боли парнишке, привязанном к стулу. Пугает такой Намджун. Хладнокровный, рациональный Намджун, привыкший решать дела умом и хитростью, который разве что не улыбается сейчас, засаживая пулю в еще одну конечность того, кто уже и так молит о смерти. В конце концов, Пхенсон, сорокалетний оружейник, наиболее приближенный к Намджуну и остальным, не выдерживает и бесцеремонно отводит босса в сторону. Он долго и строго говорит, пытаясь вправить тому мозги, пытаясь хоть как-то достучаться и объяснить, что такое поведение не приведет ни к чему хорошему, потому что информация о том, что у лидера поехала крыша, в конце концов выйдет за пределы их группировки, и тогда проблем не миновать. Только Намджуну это безразлично. Он смотрит в ответ отрешенным взглядом, в котором на дне его черных зрачков плещется чистейшая злость, а потом прямо посреди разговора наотмашь стреляет в лоб пленнику и, опасно сверкнув глазами в сторону ринувшегося было за ним старшего, вылетает со склада. Намджун не разбирает дороги, пока его серебристая Х6 мчится по ночной трассе, рассекая воздух и опасно маневрируя между редкими машинами. Он прекрасно осознает, что ведет себя как псих, но злость, которая вспыхивает в нем, стоит мыслям коснуться Чимина, перекрывает рассудок. Эта злость зарождается прямо в груди и расходится по всему телу, впитывается в кровь, оседает на костях ядовитым налетом, и Намджун даже не пытается вытравить ее из себя. Эта злость мощная, всепоглощающая, она полностью овладевает и движет им, а он не сопротивляется, вновь и вновь умывается кровью тех, кто даже не заслуживал быть так зверски наказанными. Эта злость — на самого себя, и Намджун, опасный, устрашающий Намджун, слишком труслив, чтобы признать это. Тэхен в своей мастерской сначала удивляется приходу старшего, но уже через секунду, стоит тому озвучить свою просьбу, его густые брови хмуро сходятся на переносице. — Хен, ты уверен, что тебе это надо? В последнее время ты и так на взводе, — пытается он отговорить его, сжимая гаечный ключ в напряженных пальцах. Глаза Намджуна опасно блестят, грудь вздымается под тяжелым дыханием, он выглядит загнанным, сегодня в особенности, и вряд ли два грамма чистейшего кокаина сделают ситуацию лучше. — Уверен, — огрызается тот, но взгляд говорит об обратном. Тэхен не особо разбирается в людях, но даже он может разглядеть тщательно скрываемые страх и растерянность, которые Намджуна изнутри разъедают. — Слушай, я не хочу показаться слишком пиздодельным, но то, что происходит с тобой в последнее время, мне не нравится. Ты убиваешь направо и налево, рискуешь делами, теперь приходишь и просишь наркотики. Что за хуйня с тобой происходит? — хмурится Тэхен. Он старается говорить при этом как можно спокойнее и ровнее, но чуть дрожащий голос все равно выдает нервозность. — Знаешь, я вроде как твой друг, ты можешь рассказать мне. Скептически хмыкнув, Намджун впивается в него тяжелым, мрачным взглядом, и Тэхен правда не улавливает, в какой момент тот придвигается опасно близко и хватает его за грудки. Алкогольное дыхание Намджуна опаляет лицо, когда он медленно и остро проговаривает свои слова, так, будто пытается ими исполосовать. — Я признателен за заботу, Тэхен, но я пришел к тебе за порошком, и либо ты дашь мне его, либо я возьму его сам. Тэхен качает головой, с какой-то печалью и досадой разглядывая лицо друга. Из его груди вырывается тяжелый вздох, он презрительным жестом скидывает с себя чужие руки и ненадолго уходит в другое помещение. Когда он возвращается, в раскрытые ладони Намджуна приземляется небрежно кинутый пакетик с белым порошком. — Кокс чистый, въебывает сильно и сразу. Будь аккуратен, — сухо бросает Тэхен в спину удаляющемуся старшему, но тот, так и не обернувшись, молча покидает мастерскую. А дальше все похоже на одно смазанное пятно, наполненное для Намджуна лишь чьими-то размытыми лицами, бессчетными стаканами с виски и рассыпанной по обтянутому дорогой обивкой столу снежной пылью. Одни лица сменяются другими, помещения клубов тоже меняются несколько раз за ночь, но неизменно встречают выгибающимися под томные ритмы толпами на танцполе, водопадами из алкоголя и яркими огнями, заставляющими плотный дым от сигарет и кальяна, повисший в воздухе, окрашиваться в яркие цвета. Намджун не помнит, сколько он пьет, как много нюхает, берет ли еще порошка или кто-то из знакомых приносит с собой — все это сливается в одну яркую смазанную наркотиками и алкоголем картинку, в которой больше нет места злости, одно только чистое удовольствие. Втянуть дорожку, выпить, повторить. Это продолжается до тех пор, пока Намджун окончательно не теряет связь с реальностью, выпадая из нее, кажется, на целую вечность. Когда он приходит в себя в номере какого-то отеля, солнце за окном уже начинает подниматься, едва-едва наполняя хмурое небо тусклым светом, а на атласных простынях под ним оказывается распластан незнакомый светловолосый парень, царапающий ему спину и отчаянно умоляющий не прекращать втрахивать его в кровать. Словно в бреду, Намджун отшатывается и скатывается с кровати, резким движением вскакивая на едва держащие его ноги. Парень хнычет, недовольный прерванным актом, но все, что сейчас может Намджун, — это вцепиться в собственные волосы и изо всех сил зажмуриться. Он чувствует, как злость снова зарождается где-то в груди, готовая вот-вот вырваться наружу и смести с лица земли все живое. Эта злость — на самого себя, и Намджун, опасный, устрашающий Намджун, слишком труслив, чтобы признать это.☬☬☬
Всего через четыре с лишним часа поезд высаживает Чимина на железнодорожной станции Пусана. Из вещей у него с собой лишь небольшая сумка, забитая самым необходимым, но он все равно решает вызвать до отеля такси, вместо того, чтобы трястись сорок минут в душном автобусе. Отец Чимина умер еще пять лет назад, когда сам он уже пару лет жил в Сеуле. Это первый раз, когда он возвращается в родной город с того самого момента, как сбежал в столицу. У него не было абсолютно ничего, он ехал в никуда, но даже возможность оказаться без крыши над головой и без единой воны в кармане пугала не так сильно, как дальнейшие перспективы жизни в Пусане. Оставшийся ему по наследству родительский дом на побережье Чимин продал спустя всего полгода после смерти отца, воспользовавшись услугами риэлтора, чтобы даже не приезжать в родной город. Он правда не знает, зачем приехал сейчас, ведь отца нет в живых, дом продан, а знакомые юности давным давно растерялись. В этом городе у него не осталось ничего. Однако хмурый таксист везет его к отелю в центре, пока сам Чимин безучастно разглядывает сильно изменившиеся улицы и бывшие когда-то родными вечерние пейзажи. Заселившись в уютный и чистый номер одной из самых лучших гостиниц, Чимин первым делом идет в душ, а после звездой заваливается на кровать и не замечает даже, как отрубается прямо в халате и с мокрыми волосами. Утро встречает жаркой погодой и отчаянно припекающим солнышком, поэтому он, на скорую руку перехватив завтрак в ресторане отеля, первым делом вызывает такси и едет на побережье. Сегодня суббота, и набережная забита снующими туда-сюда людьми: шумными группками молодых ребят, влюбленными парочками, семьями с детьми и даже стариками, вальяжно разгуливающими по мощеному тротуару и прячущими морщинистые лица от солнца под широкополыми панамами. Отовсюду слышится местный сатури, о котором говорят, что он делает мужчин более мужественными, а женщин — милыми. Воздух кажется более плотным из-за типичной для морского городка влажности, местность усыпана зеленью, и в груди Чимина постепенно просыпается странное тянущее чувство. Это не похоже на ностальгию или тоску по родному городу, Чимин вообще не совсем уверен, был ли он здесь когда-нибудь счастлив. Возможно, когда-то в детстве это и было так, однако слишком многие обстоятельства его жизни в этом городе в конце концов делали его несчастным. Сложно сказать, счастлив ли он в Сеуле. По крайней мере, этот город стал его спасением, и Намджун, взявший младшего под свое крыло, сыграл в этом важнейшую роль. Стоит мыслям коснуться Намджуна, сердце в груди Чимина каждый раз болезненно сжимается. Он не был уверен, что справится со случившимся. Боль изнутри разрывала такая сильная и всеобъемлющая, что по пути домой из офиса старшего он почти чувствовал, как от его тела отслаивалась кожа, на которой еще горели чужие прикосновения, и валилась на грязный асфальт кровавыми ошметками. Чимин на сутки выпал из реальности, он продолжал метаться из угла в угол своей квартирки, не зная, как выдрать из собственной груди все то, что оставил там после себя Намджун. Он трахнул его в рот и ушел, выдрал последнее, за что Чимин так отчаянно цеплялся, а все, что оставил после себя — лишь тупую боль и унизительное чувство использованности. Только Чимин все равно не может винить Намджуна и вместо него винит себя. Он так отчаянно тянулся к нему, так жаждал его, что с легкостью поддался, стоило старшему уступить собственной слабости. Чимин знал, что никогда не был нужен ему в этом смысле. Он видел чужое желание, хотел его, но ясно осознавал, что Намджун никогда не позволит себе чего-то большего. Чувствовал, что однажды старший сорвется, что его желание рано или поздно возьмет над ним верх, и каждый раз уговаривал себя не поддаваться, если это произойдет. Потому что с Намджуном у него никогда не будет по-настоящему. Потому что для него это никогда не сможет стать чем-то большим. Потому что для него это неправильно. Чимин все прекрасно осознавал, однако все равно позволил своим чувствам ослепить рассудок. Он сам себя обманул, зачем-то на мгновение решив, что это действительно то самое, чего он так отчаянно хотел, и винить в этом, кроме себя, больше некого. Несколько дней дома были похожи на ад. Чимин тонул в собственной боли и чувстве вины, распадался на части и раз за разом срывался с ненависти к себе на вопросы в пустоту: что же с ним не так и почему он обречен на то, чтобы любимые люди не видели в нем ничего, кроме желанного тела? Это длилось до тех пор, пока не приехал Джин и не отправил его в Пусан. Чимин не знал, зачем ехал сюда, но глубоко внутри отчаянно надеялся, что родной город поможет прийти в себя. Будет словно целебные морские воды облизывать его чувствительные раны; родные улицы, пронизанные воспоминаниями из детства, окутают сердце, обволокут его и помогут осколкам срастись, а соленый влажный воздух осядет в легких, вытравив оттуда того, кто так плотно в них обосновался и пустил корни, не позволяя даже полноценно дышать. Чимин надеялся на это каждый день, проведенный в Пусане. Каждый раз, когда проходил по изученной мостовой в центре, когда ел так горячо любимые в детстве рисовые палочки из магазинчика на побережье, даже когда встречался с несколькими друзьями юности, по которым искренне скучал все эти годы, Чимин надеялся, что все это поможет хоть немного исцелить его разодранную в клочья душу. Однако сейчас, стоя перед некогда родным небольшим коттеджем на набережной, который уже давно служит домом совсем другой семье, Чимин понимает, что нет. Это не поможет. Дом выглядит намного лучше, чем Чимин его запомнил — он отремонтирован и покрашен в бежевый вместо грязно-серого цвет, теперь его окружает красивый резной забор, двор усыпан клумбами с цветами и разбросанными всюду детскими игрушками, а позади двора можно разглядеть уютную беседку, которой раньше здесь не было. Чимин надеется, он искренне надеется, что хотя бы эта семья счастлива в стенах этого места, так и не принесшего счастья ему. Однако картинки собственного детства невольно всплывают перед его глазами, заставляют напряженные пальцы дрожать, а внутренности скручиваться в узел и покрываться льдом. Вот его отец в очередной раз приходит домой пьяным — скрипучая дверь оповещает о его возвращении. Он ругается, потому что в холодильнике не находит еды, а маленький Чимин прячется под кроватью, с трудом сдерживая слезы, потому что просидев за уроками полдня он совсем забыл приготовить для папы ужин. Вот Чимин уже постарше, и на этот раз дело не обходится руганью. Он чувствует тяжелое алкогольное дыхание отца на своем лице, пока тот швыряет его за шкирку об стену за то, что выкинул его полупустую бутылку. Тогда он еще не оставлял попыток вылечить отца. Вот, спустя еще пару лет, Чимин давится кровью, когда отец уже методично месит его лицо, потому что застал сына целующимся с другим мальчиком. Он не чувствует собственного тела, каждая клеточка которого, наверное, разрывается от боли, ведь все, на чем он способен остановить свое внимание — это горящие ненавистью глаза отца, все еще подернутые пьяной пеленой. А в следующий момент Чимин видит, нет, он почти снова чувствует, как дверь в его комнату открывается, пропуская узкую полоску света из коридора. Он жмурится сильнее и изо всех сил продолжает притворяться, что спит, несмотря на то что его все еще не зажившая рана на брови из-за этого снова лопается и приносит жуткую боль. Несколько секунд ничего не происходит, но уже через мгновение кровать прогибается под чужим весом, и его, не успевшего даже дернуться, обхватывают со спины, а рот грубо зажимают мозолистой ладонью. Чимина резко подминают под себя, и его сердце уходит в пятки — в чужом лице он вдруг с ужасом узнает собственного отца. Одна ладонь все еще продолжает зажимать его рот, в то время как другая начинает пробираться под футболку. Жадно, грубо, чужие пальцы обжигают кожу и оставляют болезненные следы на боках, но все, что видит Чимин — это снова лишь глаза отца, к ненависти в которых на этот раз примешивается желание. Чимин не помнит, как вырвался, кажется, в конце концов сумел отбиться и скинуть с себя чужие руки. Он выбежал из дома в чем был, не успел взять ничего, просто бежал по улице среди ночи в своей изодранной одежде, пока не наткнулся на человека, который помог ему оправиться и уехать в Сеул. Чимин сбежал и больше никогда, никогда не возвращался в свой дом, потому что каждый раз это место напоминало бы ему о том, что пытался сотворить с ним его собственный отец. — Чимин? — удивленно окликает его женский голос, заставляя вынырнуть из мрачных воспоминаний, калейдоскопом вспыхивающих перед глазами. Чимин оборачивается, и его сердце, до этого, кажется, в ужасе переставшее биться, возобновляет свой ход, начинает взволнованно стучать о ребра. Наверное, это судьба — встречать этого человека каждый раз, когда отец Чимина приходит за ним. — Госпожа Кан! — неверяще выдыхает он, но уже в следующую секунду несется к своей бывшей учительнице танцев, чтобы заключить ее в объятия, которые точно подлатают раны в его истерзанной душе.☬☬☬
— Ну вот, а то раньше вечно баловался своими дурацкими диетами, а сейчас взгляни на себя. Ты вырос таким красавцем, Чимин, — не может сдержать улыбки женщина, наблюдая за тем, с каким удовольствием Чимин поглощает ее домашние пирожки. Она то и дело нежно касается его плеча, и каждое ее прикосновение заставляет Чимина довольно щуриться. — Я так рад встретить вас, госпожа Кан. Я приходил в танцевальную школу, но мне сказали, что вы там больше не работаете, — наевшись, отодвигает чай в сторону Чимин и сжимает чуть испещренные морщинами руки бывшей преподавательницы в своих ладонях. Это единственные руки, которые дарили ему хоть какое-то тепло в то время, когда он был совсем ребенком, пока еще не привычным к извечному холоду внутри. — Я уволилась вскоре после того, как ты уехал, Чимин-а. Твой отец приходил в студию после твоего отъезда, искал тебя. Мне не хотелось больше сталкиваться с ним, — объясняет госпожа Кан, пряча подернувшийся печалью взгляд в узоре скатерти. — Если честно, я давно хотела уволиться, возраст уже не позволял быть достойным учителем. Я оставалась там только ради тебя. Чимин понимающе кивает и чуть сильнее сжимает чужие ладони. Он и передать не может, сколько благодарности и любви сейчас переполняет его сердце. Эта женщина во многом заменила ему мать, она всегда поддерживала его, будто родного сына, и стала тем, кто помог ему сбежать в Сеул. После отъезда Чимин ни разу ей не позвонил, но не было ни дня, чтобы он не вспоминал о своей учительнице с благодарностью и легкой тоской на сердце. Возможно, госпожа Кан — единственный человек, который когда-либо его любил. — Но хватит о прошлом. Прошло так много лет, лучше расскажи мне, как ты поживаешь. Твои дела идут хорошо? — вновь улыбается женщина. Ей уже около пятидесяти, однако ее ореховые глаза до сих пор выглядят невероятно ясными и яркими. Такие глаза бывают у людей, остающихся молодыми душой. — Все хорошо! У меня хорошая квартира в Сеуле и своя машина. Мои дела и правда идут отлично, — улыбается Чимин в ответ, но на этот раз его натянутая улыбка трескается, готовая вот-вот осыпаться на свежевымытый пол. Это не ускользает от глаз госпожи Кан, которая внимательно на него смотрит и едва заметно хмурится. — Ты связал свою жизнь с танцами, как мечтал? — любопытный и немного гордый взгляд женщины ранит Чимина, потому что он не может сказать ей тех слов, которые она ждет. — Нет. Я… нет. Когда-то у меня была работа, связанная с танцами, но сейчас я занимаюсь другим, — улыбка почти сползает с его лица, Чимин виновато опускает глаза и чуть сильнее сжимает ладони учительницы в своих руках, будто пытается извиниться перед ней. — Чем же ты занимаешься, Чимин-и? — заметив его реакцию, снова хмурится госпожа Кан, и в ее голосе проскальзывает легкая встревоженность. — Я работаю на одного человека. Его компания занимается технологиями, мне очень хорошо платят. У меня есть почти все, о чем я раньше и мечтать не мог, — снова растягивает губы в улыбке Чимин, хотя его сердце сжимается так болезненно, что вот-вот лопнет. — Ты не выглядишь счастливым, когда рассказываешь о своей жизни, — наклоняется к нему госпожа Кан, и ее пальцы аккуратно касаются его волос. Чимин невольно подставляется под прикосновение, дарящее такую необходимую ласку, оно ощущается настолько родным и доверительным, что это почти невыносимо. — Скажи мне, ты счастлив сейчас? — Я не знаю, — вздохнув, дрогнувшим голосом признается он. — Я не думаю, что моя жизнь очень счастливая, если честно. Иногда мне хочется, чтобы все было по-другому. Госпожа Кан вторит вздоху, а ее пальцы начинают беспокойно перебирать чужие волосы. — Но если так, почему бы тебе все не изменить? Сменить работу, заняться чем-нибудь? Чимин лишь улыбается в ответ разбито, не в силах выдавить из себя хоть какой-нибудь ответ. — Почему бы тебе не вернуться к танцам? Я помню, каким счастливым они тебя делали. Такой талант, как у тебя, нельзя просто так зарывать в землю, — загоревшись своей идеей, начинает взволнованно щебетать госпожа Кан и тянется к щечкам растерявшегося Чимина, чтобы зажать их в своих ладонях. — Тебе стоит попробовать. И я уверяю тебя, ты будешь блистать. Чимин ловит ее повеселевший взгляд и через силу натягивает на свое лицо воодушевление. Он не находит в себе сил сказать правду и в очередной раз разочаровать эту прекрасную, так трепетно заботящуюся о нем даже сейчас, женщину. Что она скажет, если узнает, каким человеком стал ее прекрасный, талантливый Чимин-и, в которого она так безропотно верила с самого начала? — Вы правы, госпожа Кан. Вернуться к танцам было бы отлично, — с благодарностью соглашается он и аккуратно укладывает голову на чужое плечо, пытаясь скрыть расползающуюся по швам маску на лице. Женщина сразу же принимается мягко гладить его по спине, но все, что ощущает Чимин — это то, как неприятно горечь от собственной лжи дерет горло и оседает где-то на ребрах. — Знаешь, Чимин-и, я уже говорила тебе это, когда ты уезжал в Сеул в первый раз, и я хочу сказать это снова, — спустя несколько долгих минут вновь заговаривает женщина, и теперь ее голос звучит серьезнее, будто она скидывает с себя все напускное воодушевление и начинает говорить искреннее. Она поняла, конечно же, она все поняла. Как тут не понять материнскому сердцу, когда твой, пусть и не родной, ребенок, роняет на твоем плече слезы, думая, что ты их не чувствуешь? — Послушай. Какой бы темной и непроглядной не казалась ночь, утро обязательно и неизменно наступает. Выход есть всегда, нужно лишь не сдаваться и продолжать упорно его искать. Ты очень сильный, я всегда верила в тебя и знала, что ты найдешь свой путь. И я все еще продолжаю верить, Чимин-и. Никогда не поздно все изменить.☬☬☬
Чонгук: Ты где? Чонгук: Через сколько ты вернешься?? Чонгук: Юнги, если ты не ответишь мне, я начну смотреть Гоблина без тебя, так и знай Чонгук: Я уже включил шестую серию, а моя пицца вот-вот приедет!!! Она ОЧЕНЬ вкусная Чонгук: Седьмую тоже посмотрю один. Так и не дождавшись ответа, Чонгук вздыхает и прячет телефон в карман. Юнги его сообщения даже не прочитал, хотя обычно читает почти сразу, и это означает только то, что он снова вернется поздно ночью, насквозь пропахший порохом и кровью и наверняка усыпанный ссадинами, которые потом Чонгуку придется бережно обрабатывать. На ум невольно приходит их разговор в тире, когда он попросился на дело. Юнги, разумеется, сразу же ответил резким отказом, мол, это чересчур опасно, он будет только мешать, и вообще нет. Чонгуку пришлось пустить в ход весь свой дар убеждения, пообещать быть очень послушным и даже прибегнуть к шантажу, прежде чем Юнги в конце концов тяжело вздохнул и ответил, что подумает. Он очень любит тяжело вздыхать, и эта его привычка казалась Чонгуку ужасно забавной, до тех пор, пока он не поймал себя на том, что сам перенял ее. Вот и сейчас, вскрыв свою заначку и обнаружив, что все стащенные у Юнги сигареты кончились, он тяжело вздыхает и слишком резко захлопывает дверцу шкафа. Чонгук уже раздумывает действительно сесть смотреть дораму в одиночестве, чего на самом деле не собирался делать, когда телефон в его кармане наконец вибрирует входящим сообщением. Юнги: Я внизу Юнги: Если хочешь — спускайся Ни секунды не колеблясь, Чонгук натягивает первую попавшуюся под руку обувь и пулей несется вниз, минуя лифт и перепрыгивая через ступеньки. Ему не терпится узнать, почему старший внизу и что вообще он там делает, но когда охранник даже не высовывается из припаркованной во дворе машины, хотя обычно следит за каждым его шагом, вопросов становится еще больше. Спустя несколько минут петляний по двору Юнги находится у гаражей сбоку дома, увлеченно копающимся под капотом Астон Мартина. Завидев его, Чонгук замедляет шаги, намереваясь напугать, но когда между ними остается всего пара метров, старший вдруг неожиданно подает голос, чем заставляет вздрогнуть самого Чонгука. — Я твой топот за версту услышал. И ты еще на дело просишься такой шумный, — Юнги говорит это до невозможности строго, и Чонгук даже теряется на мгновение, но когда он оборачивается, на его лице можно заметить небольшую насмешливую улыбку и дразнящие огоньки в глазах. Почему-то до крайности смущенный шуткой и таким непривычно веселым настроением старшего, Чонгук с напускной досадой вздыхает и подходит ближе, с любопытством заглядывая под капот. — Это генератор. Обычно он нужен для питания электроприборов и заряда аккумулятора, но конкретно этот говнюк ленится работать, — поясняет Юнги, заметив его заинтересованный взгляд. — Я почти уже закончил, поэтому просто подожди меня тут, раз не можешь спокойно посидеть пять минут, не угрожая мне дорамами. Чонгук в ответ возмущенно фыркает, пытаясь скрыть, как сильно ему греет душу то, что Юнги не позволил ему умереть со скуки и позвал к себе. На самом деле ему было бы действительно интересно узнать, как устроена машина, но судя по тому, что генератор в Астон Мартине почти полностью разобран, а Юнги все продолжает хмуро его ковырять, вряд ли на это стоит надеяться. — Юнги, ты вообще разбираешься в машинах? — недоверчиво спрашивает Чонгук, когда спустя пять, а потом и десять минут под капотом Астон Мартина ничего так и не меняется. — Да, — сразу же отзывается Юнги, но спустя мгновение все же добавляет: — Не то чтобы слишком хорошо. — Почему бы тебе не отвезти ее в мастерскую? Они ведь точно знают, что с ней делать, так? — аккуратно интересуется Чонгук, наблюдая за тем, как чужие брови ползут к переносице, а лицо принимает более серьезный вид. — Обычно малышкой занимается Тэхен, я не доверяю ее больше никому, — вдруг сухо отрезает Юнги, и Чонгук больше не рискует ничего спрашивать. Он отчетливо помнит, каким злым в день его схватки с Тэхеном Юнги вылетел из тренировочного зала и как нервно стучал пальцами по обивке руля по пути домой. Почему-то вспоминая это, Чонгук чувствует, как его сердце начинает беспокойно ускорять свой ход, и он просто не может не задать вопрос, который не дает ему покоя уже очень давно. — Юнги, я все хотел спросить. Почему я так не нравлюсь Тэхену? Я ведь даже сделать ничего не успел, — неловко чешет он затылок, подбирая слова. — Не то чтобы я… мне просто это непонятно. От этих слов Юнги вздрагивает и замирает, слишком сильно стискивает в руке гаечный ключ, но через секунду его привычно непроницаемое выражение лица возвращается, и он лишь небрежно пожимает плечами. — Тэхен не плохой человек, он просто кретин, — отстраненно тянет Юнги, пытаясь избежать опасной темы о том, почему именно его друг ведет себя подобным образом. — Но и ты не лучше, раз повелся на его провокацию, — выгибает он бровь, кидая на Чонгука дразняще осуждающий взгляд, и тот в мгновение вспыхивает. — Он бросил мне вызов! Я обязан был ответить! — оправдания Чонгука звучат настолько возмущенно, что Юнги просто не может сдержать усмешку. Он в сущности еще совсем ребенок, и Юнги действительно слишком часто забывает об этом. — Если бы он не нарушил правила, я бы надрал ему задницу. — Не все в мире решается силой, знаешь? — устало вздыхает Юнги, и это заставляет Чонгука надуться еще больше. — Быть сильным полезно, но этого не всегда достаточно. Порой вещи просто случаются, и ты ничего не можешь с этим сделать. Чонгук опускает глаза после этих слов, как и все дети уверенный, что как раз все силой и решается. Однако Юнги почти никогда не бывает неправ, и его слова снова неизбежно заставляют задуматься. Эта мысль неприятным грузом ложится на плечи, хочется упорно отнекиваться от нее и убеждать себя в обратном, однако стоит Чонгуку взглянуть на Юнги, с недовольным лицом перебирающего запчасти под капотом машины, и тяжесть этой мысли будто бы становится не такой ощутимой. Юнги всегда заставляет его чувствовать себя так… — В любом случае, тебе не стоит беспокоиться об этом, — пожимает плечами старший, заметив мрачную задумчивость на его лице. — Я поговорил с Тэхеном, он больше тебя не тронет. Чонгук заторможенно кивает, и Юнги, зачем-то тоже кивнув ему в ответ и ненадолго задержав взгляд, снова отворачивается к капоту. Младший так и продолжает растерянным взглядом изучать чужой сосредоточенный профиль, пока внутри него самого тягучей патокой расползается какое-то необъяснимое тепло, зарождающееся прямо в центре груди и постепенно заполняющее каждую клеточку тела от самых пальцев и до кончиков покрасневших ушей. Он догадывался, но почему-то так открыто подтвержденная мысль, что Юнги заступился за него перед другом, греет сильнее, чем должна. И почему-то теперь, когда он знает это так отчетливо, Чонгуку ужасно, невероятно сильно хочется, чтобы каждый раз, как и сейчас, Юнги оказывался на его стороне.☬☬☬
Чимин возвращается в Сеул спустя почти неделю пребывания в Пусане. Последние пару дней он провел в компании госпожи Кан — они много гуляли по побережью, вспоминали былые деньки, много разговаривали, а в предпоследний день она даже познакомила Чимина со своими внуками, когда ее шумная семья наведалась проведать молодую бабушку. После встречи с ней Чимин действительно ощутил себя так, будто побывал в родном городе. Иногда самыми близкими людьми становятся именно те, кто не связан между собой физическим родством, а те, в чьих жилах течет одна кровь, могут оказаться настолько далекими и чужими, что вены вырвать себе хочется, лишь бы ни единой общей частички между вами не было. На прощание Чимин взял у госпожи Кан номер телефона, пообещав связываться чаще, и сейчас, наконец ближе к вечеру добравшись до дома, он с улыбкой на лице отправляет ей такое по-домашнему уютное сообщение о том, что доехал. Наскоро перекусив и приняв с дороги душ, Чимин первым делом звонит Джину с вопросом, на который у старшего не находится ответа. Его голос звучит до ужаса встревоженным, и Чимин уверяет, что беспокоиться не о чем — он обязательно все объяснит позже. Несмотря на то, что солнце уже давно село, уступив луне ее законное место на затянутом тучами небе, Чимин сменяет домашнюю одежду на черные джинсы с рубашкой и спускается в гараж, где уже почти заржавела от недельной скуки его изящная М4. Он не без удовольствия вдавливает ногу в педаль газа, заставляя машину грозно рычать, однако чем сильнее сокращается расстояние до чужого дома, тем меньше уверенности остается в нем, и тем обильнее потеют его напряженные ладони, то и дело соскальзывая с кожаной обивки руля. Но небольшой коттедж в ближайшем пригороде, утопающий в зелени и деревьях, встречает отсутствующим в окнах светом и запертой дверью. Чимин на всякий случай заглядывает в небольшое окошко гаража, но, как и ожидал, не найдя там хозяйской машины, чувствует, как тревожно сжимается сердце. И без того слабой решимости уже почти на самом дне. Осталось только одно место, где может быть искомый человек, и если Чимин его не найдет, он знает, больше никогда не наберется смелости сделать то, что собирается. Он несется в сторону центра, выжимает на пустынной трассе все двести. Мог бы и больше в своей отчаянной попытке успеть, пока есть силы, но беспокойные мысли разбегаются в разные стороны и мешают сконцентрироваться на дороге. Парковка около клуба забита почти до отказа, несмотря на то, что сегодня среда. Чимин коротко кивает охране у лестницы в ложу, когда те, ни секунды не колеблясь, пропускают его внутрь. Охрана наверху тоже узнает его, однако тормозит, когда он, с трудом заставляя себя, уже тянется к ручке двери. — Босс занят. Просил никого не впускать, — поясняет охранник в ответ на немой вопрос Чимина. — Скажи ему, что это я, — сухо отвечает тот и сам ежится из-за того, насколько бесцветным и дрожащим кажется голос. Чимин на грани, все его внутренности словно завязаны в узел, он напряжен настолько, что едва не отшатывается назад, когда охранник, на несколько секунд скрывшийся за дверью, возвращается и кивает ему, позволяя войти. Помещение погружено в полумрак, как и всегда, когда он здесь один, ушедший глубоко в собственные в думы, а не окруженный шумной толпой пьяных знакомых. Чимин был единственным, кто по собственной воле приходил к нему сюда в такие моменты, и единственным, кого он впускал. Как и сейчас. Только на этот раз все по-другому, и эта мысль заставляет нервно колотящееся о ребра сердце сжаться, а вязкую слюну окончательно застрять где-то в глотке. Он сидит с закрытыми глазами, откинувшись на спинку дивана, в его руках с закатанными по локти рукавами неизменный стакан с виски. На стеклянном столике рассыпано несколько кристально-белых дорожек, часть из которых уже втянута валяющейся рядом свернутой банкнотой. Сердце Чимина в очередной раз за эти несколько минут пропускает удар. Первый порыв — спросить “какого черта?”, но Чимин заталкивает его поглубже вместе со своим неугомонным сердцем и подступает ближе. Чужие веки все так же прикрыты, и когда он, с трудом заставив себя, усаживается напротив, они лишь легонько вздрагивают, заставляя тень от длинных ресниц протанцевать по гладкому лицу. — Где ты был? Разве я отпускал тебя? — чужой хриплый голос нарушает тишину так неожиданно, что Чимин вздрагивает, благодарный, что под закрытыми веками не разглядеть, как он разваливается по швам, хотя обещал себе держаться. Он отводит глаза и собирается с духом. — Я пришел поговорить, Намджун, — слова застревают в пересохшей глотке, но Чимин упорно выталкивает их наружу, потому что по-другому нельзя. Он должен это сделать. Он не сможет иначе. Со стороны дивана доносится сиплый смешок, и когда Чимин поднимает взгляд, ему приходится силой удержать себя на месте и не отшатнуться, потому что черные глаза напротив смотрят в упор, не моргают и обжигают такой злостью, что его кожа, кажется, начинает пузыриться ожогами. — О чем же? — подается вперед Намджун и небрежно ставит на столик стакан, который тут же наполняет виски. Второй такой же стакан он двигает к Чимину, но тот даже глаз на него не опускает, продолжает сверлить нечитаемым взглядом красивое лицо напротив. Все еще такое любимое. — У меня есть просьба, и ты обязан выполнить ее, — начинает Чимин, собрав всю свою решимость в кулак. Намджун тут же поднимает на него удивленный взгляд, который в следующую секунду становится насмешливым. — Я хочу, чтобы ты отпустил меня. Намджун наигранно присвистывает, и на его лице появляется опасная усмешка. — С чего ты решил, что я отпущу тебя? Ты знаешь правила, это не в моей компетенции. Не мы тебя убьем, так кто-нибудь другой, — хмыкает он, вновь откидываясь на спинку. Намджун ведет себя язвительно, но Чимин видит, он хочет верить, что видит, как в чужих глазах тенью проносится что-то болезненное. — Я уеду и больше никогда не напомню о себе. Никто не сможет добраться до меня. Я просто исчезну, — сухо отзывается Чимин, и горечь от собственных слов отражается морщинкой меж его бровей. — Мне нужно только твое согласие и обещание, что вы не станете меня искать. — Я не могу обещать тебе этого, Чимин. Ты имел неограниченный доступ к нашим данным, ты знаешь слишком многое. Если тебя найдут, нам будет угрожать опасность. Я не могу так рисковать, — снова подается вперед Намджун, укладывая локти на колени, и его лицо оказывается слишком близко к Чиминову. Тот почти физически ощущает, как чужой темный взгляд полосует изнутри, содрогается от горящей в нем угрозы, но не отступает. Он просто не сможет. — Намджун, я прошу тебя, — тоже подается вперед Чимин. В его дрожащем голосе звучит отчаяние, которое практически разрывает его изнутри, коротенькие пальцы судорожно, до боли впиваются в кромку стола, но это ничто по сравнению с тем, как болит сейчас внутри. — Я никогда тебя ни о чем не просил, я был верен тебе с самой первой секунды. Я прикрывал твою спину и доверял тебе свою. Это единственное, о чем я прошу тебя впервые за эти годы. Чимин чувствует, как внутри него что-то с громким треском крошится и осыпается под ноги. Отчаяние подступает к горлу, перекрывает доступ кислороду. Он бы расплакался, если бы знал, что это поможет, но не поможет — лицо Намджуна не трогает даже тени сожаления. Он продолжает сверлить Чимина темным, опасным, таким злым и чужим взглядом, что тот сильнее стискивает зубы, только бы не развалиться сейчас под ним, только бы удержаться. — Намджун, пожалуйста… — просит Чимин, почти умоляет, потому что знает — если Намджун откажет, этот маленький огонек надежды, который разожгла в нем госпожа Кан, мгновенно потухнет, растоптанный парой начищенных до блеска ботинок. Если Намджун откажет, Чимин окончательно рассыпется на части, рухнет перед старшим, и больше никогда не сможет собрать себя обратно, потому что каждый день до конца своей жизни будет вновь и вновь видеть эти черные, даже сейчас все еще любимые глаза. Если Намджун не даст ему шанса на новую жизнь, у Чимина не останется никакой. — Я прошу тебя, умоляю, Намджун, пожалуйста. Отпусти меня. — Нет. Одно слово, а будто последний гвоздь в крышку гроба. Чимин вздрагивает, словно его ударили, а Намджун отворачивается, смотреть не может. Отводит взгляд, не хочет видеть, как младший под его ногами прахом оседает, а он оседает, тела не чувствует, младшему кажется, будто ему все кости изнутри переломали, и он сейчас словно желе, кожей обтянутое. На негнущихся ногах Чимин поднимается и пятится назад, не верит. В его голове каша из мыслей, но одна бьет в виски громче остальных — Намджун не отпустил его. Ему никогда не сбежать и не вырваться. Он сделал это однажды, убежал от отца, но от Намджуна не скрыться, тот его словно цепью к себе привязал и больше не отпустит, будет дергать, выкручивая шею, если вдруг Чимин попытается сделать шаг или подняться. Уходя, он продолжает смотреть на Намджуна полными ужаса глазами, будто что-то изменится, но не изменится. Намджун не поворачивается, продолжает изучать взглядом золотистую жидкость в стакане, и только когда дверь прикрывается с тихим щелчком, позволяет себе вскочить, болезненно зарычать и одним резким движением снести стеклянный стол в сторону. Он словно раненный зверь мечется из угла в угол, готовый разодрать себе грудную клетку и вырвать сердце, которое так отчаянно ноет, пока Чимин, хрипло подвывая от собственной боли, скручивается на корточки около своей машины и мечтает сжаться до мельчайших размеров или просто исчезнуть.☬☬☬
Стук ботинок гулко отражается о стены полупустой парковки. Джину торопиться некуда, и он шагает неспешно, засунув руки в карманы брюк и перекатывая между губ так и незажженную сигарету. После звонка Чимина, который встревожил его не на шутку, он пытался сконцентрироваться на работе, но тщетно. Буквы перед глазами сливались в единые нестройные линии, в то время как мысли в голове разбегались в разные стороны словно бусины, соскользнувшие с разорванного ожерелья. Джин думал о Чимине. О его болезненной привязанности к Намджуну, которая разъедает его изнутри, и о самом Намджуне, слишком зашоренном и трусливом, чтобы посмотреть правде в глаза и принять себя. Они тянутся друг к другу, но, столкнувшись, каждый раз разлетаются в противоположные стороны и словно разнозаряженные частицы порождают взрывы, которые однажды, он боится, окончательно сметут с лица земли и их двоих, и все вокруг. Джин думал о Юнги и Чонгуке, которые с такой скоростью привязываются друг к другу, что это не заметит разве что слепой. Эти двое наоборот, они словно два кусочка головоломки складываются стык к стыку, склеиваются воедино почти идеально ровно. И все бы отлично, они бы дополнили, исцелили друг друга, если бы клеем, удерживающим их вместе, не было бы общее горе и поделенная на двоих жажда мести, способные спалить обоих дотла. Джин думал о Тэхене, его настырном, упертом Тэхене, таком ранимом, по сути, еще ребенке, который никак не желает открыть свое недолюбленное и недолюбившее сердце другим. Словно обиженный волчонок скалится, рычит, не подпускает никого ближе, потому что боится, не знает как, и все плотнее закрывается в своем одиночестве. И о Хосоке, о нем он думал больше всего и больше всего раздирал себе этим душу, ведь мысли и память — единственное место, в котором тот еще жив. Джин думает обо всех своих друзьях, за которых разрывается сердце. Он думает о них, неспешно вышагивая по холодному бетону парковки, обо всех вместе и каждом по отдельности, думает о них, но не о себе, потому как чувствует, что его самого словно нет. Он не спешит домой, потому что люди, которые могли бы его ждать, покоятся в сырой земле, и сколько бы Джин ни убеждал себя в обратном, веры в то, что они ждут его хотя бы где-то наверху, в нем почти не осталось. — Джин? Вы сегодня так поздно… — приятный женский голос вырывает его из раздумий, заставляя замереть и оглядеться. Переминающаяся с ноги на ногу около красного Мини Купера Джихе ловит его взгляд и расплывается в смущенной улыбке, неловким кивком указывая на машину. — Ключи случайно закрыла, — объясняет она, и отчаянный румянец тут же выступает на ее щеках. Она отводит взгляд, чувствует себя ужасно глупо, и Джин просто не может не улыбнуться, глядя на нее. — …а Намджун однажды закрыл в машине не только ключи, но и собаку, и пока он придумывал, что делать, она сожрала ему все сиденья, — оборачивается Джин на заливисто смеющуюся Джихе, пока они стоят на светофоре. Когда Джихе рассказала, что дома у нее есть запасной комплект ключей, Джин просто не мог не предложить подвезти ее. Девушка сначала жутко смутилась и отказалась, но Джин настоял, убедив ее, что им по пути. Это не так, но он просто не мог не помочь, даже если до собственного дома совсем в другой стороне города ему добираться еще час. Зачем спешить туда, где тебя никто не ждет? — У него что, есть собака?! — восклицает Джихе, которая из-за смеха не сразу осознает чужие слова. Ее глаза забавно расширяются, будто она поверить не может, что упустила такую важную деталь из жизни босса. — Нет, о чем ты вообще, — смеется Джин, наблюдая за ее реакцией. — Если бы он завел собаку, она сдохла бы от голода раньше, чем успела бы тяпнуть его за зад. Это была собака нашего приятеля. Джихе взрывается новой волной смеха, и Джин не может не отметить, как приятно и мелодично он звучит. От этой девушки словно исходит свет. То, как просто она говорит, с какой открытостью относится ко всему, даже то, как непосредственно она завалилась на пассажирское сиденье и сразу же потянулась к магнитоле, почему-то кажется таким очаровательным, похожим на глоток свежего воздуха. — Иногда я переживаю за него. Он же совсем не может о себе позаботиться, — спустя несколько минут успокаивается Джихе. На ее лице остается лишь улыбка, которая при словах о Намджуне становится немного печальной, и Джин снова не может не проникнуться ее искренней заботой об окружающих. — А вы, Джин? — вдруг поворачивается она, улыбается чуть шире, а глаза ее при этом загораются любопытством. — У вас есть, кому о вас позаботиться? Джин чуть крепче стискивает руль и дарит в ответ небольшую улыбку, за которой пытается скрыть то, как сильно этот вопрос занозой колет его сердце. Старые раны начинают ныть, будто бы обычно они молчат, будто не причиняют боль каждую секунду его бытия. Он так и не решается обернуться и оставляет вопрос без ответа. — Вот мы и приехали, — спустя несколько мгновений тормозит он около невысокого дома в северном районе города и ставит машину на ручник, наконец оборачиваясь к оглядывающейся по сторонам Джихе. Увлеченные беседой, они не заметили, как добрались до ее дома. — Спасибо, Джин, — вновь улыбается та, благодарно склоняя голову. — Было действительно приятно поболтать с вами вне работы. Возможно, мне стоит почаще закрывать ключи в машине. Сразу же отвернувшись, чтобы скрыть свои явно раскрасневшиеся щеки, Джихе соскальзывает с сиденья и уходит, цокая тонкими каблучками об асфальт. А Джин еще несколько минут смотрит ей вслед, пытаясь осознать странное теплое чувство в груди, прежде чем наконец трогается и выезжает на дорогу, ведущую домой. Туда, где его никто не ждет.