vanquish

Время тянется словно главы книг, которыми с детства зачитывается Чонгук. Иногда медленно, иногда быстро. Порой оно замирает как кристальная гладь озера в пригороде, где когда-то Чонгук с Юнги стирали границы, становясь из незнакомцев кем-то большим. Порой оно ускоряет свой темп и уносится вперед с отчаянной скоростью, словно пуля, выпущенная из ствола компактной Беретты, мчащаяся прямиком в цель, чтобы оборвать или спасти чью-то жизнь. Проходит три месяца, неделя за неделей, потому что они имеют свойство заканчиваться, наступает осень, которая врывается в окна позолотой деревьев и свежей прохладой. Время идет, быстро ли, медленно, зализывая понемногу открытые раны или незримо меняя нечто, слепо казавшееся постоянным. Чонгук отчаянно скучает по Чимину. Ему не хватает глаз-полумесяцев и набитых здоровой пищей щек, коротких пальцев, что ерошат волосы и безмолвно даруют успокоение. Ему не хватает задушевных разговоров, заливистого смеха старшего и его немного наивных, но искренних и правдивых высказываний. Чонгуку будто не хватает чего-то внутри, и, оглядываясь на опечаленные лица других, он понимает, что, исчезнув, Чимин забрал с собой кусок не только его сердца. Чонгук молча вынашивает тоску в своей груди и не задает вопросов об уходе Чимина, как не давит на Юнги, больше ни разу за эти два месяца не поднявшего разговор о том, что случилось между ними на крыше. Возможно, разговоры и не требуются, ведь порой поступки все же говорят громче слов. Между ними что-то незримо меняется, продолжает меняться в сравнении с тем временем, когда Юнги был просто навевающим страх мужчиной по соседству, а Чонгук надоедливым мальчишкой с затравленным взглядом. Разговоры не требуются, потому что их заменяет молчаливое согласие Юнги и гостеприимно откинутый угол одеяла, когда Чонгук время от времени приходит ночами в его постель, вновь разбуженный кошмарами или вовсе неспособный уснуть. Сомнения вытесняют прикосновения за вечерними просмотрами фильмов, когда пальцы Юнги все увереннее забираются в растрепанные волосы младшего, а тот, в свою очередь, почти не стесняясь, утыкается ему в шею и шумными вздохами пытается наполнить легкие родным ароматом. Слова кажутся бессмысленными звуками, когда Чонгук невзначай касается губами чужих содранных костяшек, когда прижимается спиной к чужой груди во время тренировок по стрельбе и замирает, чувствуя молчаливую отдачу, когда моет ненавистную посуду и неловко учится готовить, только чтобы дать хену возможность иногда отдохнуть. Юнги продолжает молчать и раз за разом упорно возводит баррикады, стоит Чонгуку подобраться слишком близко, но, будучи честным с самим собой, он чувствует — его оправданий, что день за днем исправно крошатся под натиском искренних взглядов, по-детски широких улыбок и настежь для него одного открытой души, становится недостаточно. Он твердит сам себе, что Чонгук просто запутался в собственных чувствах, привязался к единственному человеку, в котором ощутил хотя бы маленькую толику недостающего тепла, спутал свою привязанность и благодарность с другим, тем, что старший не должен хотеть ему давать. Юнги по сути своей монстр, хладнокровный убийца, не способный толком позаботиться даже о том, кто представляет для его искореженного нутра величайшую ценность, ему совести не хватит даже помыслить о шансе на прощение за все свои ошибки. Между ними с Чонгуком — пропасть в почти десяток лет и несократимое расстояние между полюсами: чистотой и испорченностью, силой и слабостью, искренностью и самообманом. Юнги просто не может позволить себе хотя бы попытаться ее перешагнуть. Но, даже оставаясь на месте, он не может не чувствовать того, как этот разрыв между ними неумолимо сокращается, как падают ледяные стены и рушатся баррикады. Отговорки теряют свой смысл, оседают на старом ковре их квартиры обесцененной пылью, стоит Чонгуку просто прижаться доверчиво, вверяя свою жизнь в его окропленные кровью руки. И сколько бы Юнги не твердил безмолвно, что ошибка младшего — роковая, он вырастет, одумается, тысячу раз пожалеет, тот лишь шепчет настырно, что ему все равно, он готов отдавать свои чувства безвозмездно. Юнги старается не думать об этом. О том, что все выходит за рамки, что он так неумолимо теряет контроль. Он просто не может разжать свои руки, что прижимают к себе доверчивое маленькое тело, и немного пускает все на самотек, опрометчиво бросается с головой в эту пропасть, которая почти в десять лет глубиной и длиной в несократимое расстояние между полюсами. — Доброе утро, — без тени улыбки бросает Юнги вползшему на кухню сонному Чонгуку, но в его голосе чувствуется мягкость. Чонгук бурчит в ответ что-то невнятное и прямо в пижаме усаживается за стол, ожидая своей порции горячих хоттоков на завтрак. Юнги тихо фыркает на неподобающий вид и на это мрачное настроение прямо с утра, но особенно мягкий участок в его сердце, предназначенный для Чонгука, заставляет его проглотить возмущения и просто молча поставить на стол тарелку с ароматными лепешками. Чонгук уплетает завтрак все в таком же мрачном молчании, набивает щеки до такой степени, что его глаза превращаются в два полумесяца, и когда Юнги неосознанно тянется вытереть джем с уголка его губ, недовольно хмурится, становясь похожим на надутого хомяка. Юнги в ответ закатывает глаза, но его губы невольно растягиваются в насмешливой улыбке, которую он тут же прячет в чашке с крепким кофе. Затолкав в рот последний кусок и не умудрившись даже толком прожевать его, Чонгук вновь неразборчиво бурчит благодарность и поднимается, чтобы в следующую минуту скрыться за дверью собственной спальни. Юнги провожает его хмурым взглядом и упорно напоминает себе, что Чонгуку в силу возраста могут быть свойственны перепады настроения и излишняя раздражительность, однако неприятное чувство, будто что-то не так, все равно оседает где-то внутри. Разобравшись с посудой и остатками еды, он наспех одевается и уезжает к Джину, с которым им необходимо принять поставку автоматов и проверить на пригодность. Джину, как специалисту по оружию, а Юнги, скорее, как сторожевому псу, тоже, впрочем, кое-что в оружии сведущему. Пока мерзкий на вид поставщик расшаркивается в приветствиях и нахваливает свой товар, пока Джин перебирает автоматы, время от времени бросая на друга хмурые взгляды, пока приходится ехать ко внезапно вызвавшему его Намджуну, Юнги не может отделаться от тревожных мыслей о Чонгуке, который выглядел утром непривычно расстроенным и мрачным. И он правда ругает себя за чрезмерную мнительность, когда, наспех разобравшись с делами, мчится домой уже в третьем часу дня. Квартира встречает тишиной и легким сквозняком из распахнутой форточки, но никак не Чонгуком в дверях, как обычно бывает, стоит только младшему услышать провернувшийся в замке ключ. Юнги растерянно мнется, оглядывает пустой коридор и гостиную и невольно хватается за идиотскую мысль, что он настолько привык к мелочам, вызванным постоянным нахождением Чонгука рядом, что простое его отсутствие в ожидаемый момент кажется чем-то странным и абсолютно неправильным. Чонгук находится в собственной спальне, не спящим, но свернувшимся в клубок в обнимку с подушкой, а его припухшие веки и шмыгающий нос заставляют сердце Юнги, осторожно приблизившемуся к его кровати, тревожно сжаться. — Чонгук? Эй, ты чего? — аккуратно касаясь чужого плеча, бормочет он, и его вопрос звучит, пожалуй, слишком обеспокоенно, но сейчас не совсем подходящее время, чтобы думать об этом. — Ничего, — отстраняется от прикосновения Чонгук и зарывается лицом в подушку, чтобы спрятать следы недавних слез на опухшем лице. — Что такое случилось? — не отстает Юнги, но руку все же убирает. — Ничего не случилось, хен, — огрызается Чонгук. За спиной слышится шуршание, и Чонгуку хочется ударить себя за то, что ответил так резко и грубо, наверняка расстроив Юнги, который сейчас просто встанет и выйдет. Но почему-то вместо хлопка двери, он слышит, как кровать с тихим скрипом прогибается под чужим весом, а всегда немного холодные руки со спины обвивают за талию и прижимают к широкой груди. Чонгуку одновременно хочется прижаться ближе и отползти на другой край кровати, но вместо этого он лишь проглатывает подкативший к горлу ком, когда слышит тихий шепот прямо в ухо. — Ну ничего так ничего, — с напускным равнодушием говорит Юнги и зарывается в его волосы носом, показывает тем самым, что не станет давить, а просто побудет рядом. Чонгук лишь глухо выдыхает в подушку, ругая себя за свой дурацкий характер. Юнги не виноват, наоборот, остается с ним рядом, даже успокаивает безмолвно, хотя понятия не имеет, что беспокоит чужое сердце. А Чонгук честно держался изо всех сил, всю неделю держался, уговаривал себя, что когда этот день наступит, даже думать себе об этом не позволит. Стиснет зубы и притворится, что это обычный день. Но, проснувшись этим утром и в полусне не дождавшись этого шепелявого из-за отсутствия нескольких зубов детского “Хен, с днем рождения”, Чонгук понял, что не думать об этом куда сложнее, чем он ожидал. — Юнги, — тихо и немного приглушенно из-за подушек зовет Чонгук. Тот в ответ мычит ему куда-то в затылок и крепче обвивает руками за талию. — Прости, что я такой раздражающий сегодня, — заминается он, не решаясь признаться, потому что тогда его мысли, кажется, станут слишком реальными. — Ты вовсе не раздражающий, Чонгук. И ты все еще можешь рассказать мне, в чем дело, если хочешь, — аккуратно говорит Юнги и внутренне замирает, потому что в какой-то момент любые проблемы Чонгука перестали быть для него незначительными. — Просто… — шумно вздыхает Чонгук. — У меня сегодня день рождения. Обычно мы никогда не праздновали его дома, но последние пару лет я сам брал брата, и мы шли с ним гулять. Ему это очень нравилось, и мне, если честно, тоже, — тихо бормочет он, нервно ерзая по простыням. — Сегодня я особенно сильно по нему скучаю. Юнги молчит, и Чонгук ощущает, как чужое тело, к которому он крепко прижат, напрягается, натягивается струной. — Это, наверное, глупо, — снова вздыхает он, но замолкает, когда чужие руки, что до этого обнимали трепетно, исчезают, а Юнги поднимается с кровати. — Хен, я… — он собирается начать извиняться за то, что никак не может справиться со своими дурацкими чувствами, хотя прошло уже так много времени, почему-то вдруг стыдится себя самого, такого проблемного и надоедливого, но договорить ему не позволяют. — У тебя есть пятнадцать минут на то, чтобы собраться, — прилетает в спину мягкое, но не терпящее возражений. — Я буду ждать тебя внизу в машине. Чонгук теряется, выпутывается из одеял и непонимающе оборачивается на Юнги. — Чонгук, я знаю, что ты скучаешь по брату. Скучать по нему и грустить из-за этого — абсолютно нормально, — вздыхает тот и вновь усаживается на кровать. — Но я бы не хотел, чтобы в свой день рождения ты был тут в одиночестве, поэтому предлагаю тебе одеться и спуститься вниз, чтобы мы могли съездить куда-нибудь и отпраздновать. Дождавшись все еще немного растерянного кивка, сопровождающегося покрасневшими щеками, Юнги поднимается и выходит из комнаты. Уже сидя в салоне машины и бездумно барабаня пальцами по рулю, он рассеянно думает о том, в какой из моментов ему стало настолько не все равно, и почему он не сомневался ни мгновения, когда решал устроить Чонгуку праздник.

☬☬☬

— Куда ты хочешь сначала? Поесть или в парк? — немного смущенно интересуется Юнги, когда плавно перестраивается из одной полосы в другую и тормозит на светофоре. — Я сто лет не ел уличную еду. Жутко хочу бараньих шашлычков, — мечтательно щурится Чонгук, все еще не до конца верящий, что Юнги действительно делает все это для него. Юнги слабо улыбается и сворачивает в сторону центра. Сначала едут на Мендон, который славится своими палатками со всевозможной уличной едой, где успевают перепробовать все, начиная с тех самых бараньих шашлычков и копченых осьминогов и заканчивая пуноппанами* и острейшими омуками**, после которых Юнги долго курит в попытке унять жжение во рту. Увлекшись прогулкой, они даже не замечают, как пешком доходят до близлежащего Инсадона, по которому долго бродят туда-сюда, разглядывают сувениры для туристов, а потом зачем-то еще раз обедают в кафе, расположенном в одном из традиционных ханоков***. Пока они ждут заказ, Чонгук слишком внимательно следит за официантом, от пальцев и до самого подбородка покрытого татуировками, и Юнги, поймавший его взгляд, интересуется о причине такого внимания. — Я просто задумался о татуировках, — смутившись, признается Чонгук и неловко мнется, прежде чем продолжить. — Я помню, что у тебя тоже есть. На плече в виде роз с шипами. Мне просто стало интересно, почему ты ее набил. — Напоминает мне о другой моей жизни, почти разрушенной шипами, масками и песочными замками, — коротко улыбается Юнги, и его взгляд сверкает чем-то непонятным. Чонгуку это кажется смутно знакомым, будто он уже слышал нечто подобное, возможно, действительно в какой-то другой своей жизни, но тот самый забитый официант приносит заказ, и он быстро забывает об этих странных мыслях. Юнги, пропустивший пару стаканов рисового вина и наевшийся до предела, уже откровенно ленится ехать куда-то еще, но Чонгук выглядит все еще слишком оживленным и взволнованным, и он все же заставляет себя подняться и двинуться дальше. Юнги стыдно признаться, но он никогда раньше не бывал в Лотте Ворлд. Переехав в Сеул в шестнадцать, в возрасте, казалось бы, еще подходящем для походов в парки аттракционов, он оказался слишком занят тем, чтобы выстраивать свою жизнь на чужих перерезанных глотках и пробивать себе путь наверх кровью. Но сейчас, глядя на то, каким восхищением горят глаза Чонгука, он не может не признаться себе, что немного жалеет об утраченной юности. Чонгук тащит его всюду, куда только может. Они идут в комнату страха, очередь в которую состоит целиком из младшеклассников. Юнги откровенно неловко чувствует себя среди них, визжащих и разноцветных, будучи в своей привычно черной одежде и с пушкой за поясом. Не остаются без внимания и карусели, многочисленные аттракционы с лодками, путешествия по мультяшным пещерам, огромный летающий из стороны в сторону корабль и даже небольшие американские горки. Они обходят все доступные тошниловки, на которые Чонгука тянет с почти маниакальной одержимостью, но когда у входа на самый устрашающий аттракцион юная работница интересуется у Юнги, является ли его сын совершеннолетним, он решает, что на сегодня с него достаточно. Чонгук, кажется, решает так же, потому что тут же хватает его за руку и, сверкнув недобрым взглядом в сторону девушки, утаскивает в сторону выхода. — С чего она вообще решила, что мы… — злится Юнги уже в квартире. Он небрежно стягивает с себя ботинки и слишком резко бросает ключи на тумбочку в прихожей. — Серьезно, кто вообще может подумать… Чонгуку очень сильно хочется ответить что-нибудь язвительное, но ладонь, которую Юнги продолжал стискивать до самой машины, все еще горит недавним прикосновением, огромная плюшевая игрушка в виде печенья, выигранная старшим в тире, с трудом помещается в объятиях, а приятная усталость слишком настойчиво прибивает к полу, поэтому он молчит и лишь тихо посмеивается, наблюдая за чужими раздраженными метаниями. Юнги не знает, почему это задело его настолько сильно. Очевидно, что внешне между ним с Чонгуком не такая большая разница, и, скорее, это вопрос невнимательности работницы парка, но сама мысль, что их могли принять за отца и сына, ощущается до крайности неправильной и жутко раздражающей. — Хен, брось, — широко улыбнувшись, Чонгук цепляется за его рукав и усаживает на диван рядом с собой. — Это ерунда. Юнги в ответ недовольно закатывает глаза, но курить, как собирался, не уходит. Продолжает сидеть на прежнем месте и только податливо обнимает, когда младший придвигается ближе и пытается устроиться в его руках. Прижатый к его груди Чонгук расслабляется и затихает, и Юнги, невольно прислушивающийся к его размеренному дыханию, чувствует, как постепенно успокаивается собственное. — Хен, — тихонько зовет Чонгук спустя несколько минут, когда раздражение старшего наконец сменяется расслабленностью, а их обоих окутывает уютное спокойствие. Юнги в ответ вопросительно мычит и уже как-то совсем привычно забирается пальцами в растрепанные волосы на его затылке. — Спасибо. — Не за что, — сразу же отзывается тот и прикрывает глаза, готовый прямо вот так задремать. Он вымотался в разы сильнее, чем иногда после работы, но эта усталость единственно приятная, дарующая умиротворение, потому что Чонгук выглядит куда более счастливым, чем утром. — На самом деле есть, — вздыхает младший, который принимается немного неловко ерзать в его объятиях. — Это был хороший день, хен. Лучший. Правда, спасибо. Его брат никогда не вернется, так же, как и не вернутся его родители. Чонгук больше никогда не услышит этого шепелявого из-за отсутствия пары молочных зубов "Хен, с днем рождения" и никогда уже не почувствует такого особенного тепла, что разливается внутри по отношению к младшим братьям. Все, что Чонгук отныне будет чувствовать — это тянущая изнутри тоска, которая со временем, может быть, трансформируется в светлую грусть, но все же так и будет носить горьковатый привкус насильственной, слишком несправедливой утраты. Чонгуку все еще больно скучать по брату и будет больно еще очень долго, если не всю жизнь. Но до тех пор, пока у него есть Юнги, который снова и снова сглаживает режущие изнутри обломки сердца, залечивает не физически, но морально, не просит забыть, но так естественно помогает учиться жить с этим, Юнги, который почему-то снова и снова спасает Чонгука от поглощающей даже свет пустоты в груди, все будет в порядке. — Прости, что ничего не подарил тебе, — полусонно бормочет тот, но прежде чем Чонгук успевает возразить, скашивает глаза в сторону игрушки-печенья и недовольно морщится. — Это чудовище не считается, — ворчит он, и Чонгук тихо смеется ему куда-то в шею. — Можем завтра поехать и купить тебе что-нибудь. На этих его словах Чонгук отстраняется, заставляя Юнги приоткрыть глаза и увидеть перед собой чужое напряженное лицо с закушенной губой и горящими неуверенностью глазами. Тот в очередной раз чувствует, как проваливается в их темноту, но изо всех сил цепляется за действительность, лишь бы удержаться от падения. — Хен, на самом деле я правда хотел попросить тебя кое о чем, — нерешительно говорит Чонгук, сминая пальцами ткань футболки на чужой груди. Юнги усмехается, собирается неосторожно ответить, что готов сделать для него практически все, но Чонгук, залившись краской, выпаливает первым: — Поцелуй меня. Юнги хмурится и невольно опускает взгляд на чужие губы. — Чонгук, это… — начинает он мягко и осторожно, но младший придвигается еще чуточку ближе, сокращая расстояние между их лицами до жалких сантиметров. — Хен, пожалуйста. Всего один раз, — просит Чонгук и почти умоляюще заглядывает ему в глаза. Просто выбивает из них всю волю, отбирает все отговорки, разрушает все стены, одним движением перешагивает пропасть и даже не оглядывается назад. — Я правда очень этого хочу. Юнги тяжело вздыхает, и прежде чем Чонгук успевает уловить этот вздох, подается вперед и накрывает его губы своими. Как и в прошлый раз, Чонгук податливый и невыносимо мягкий, прижимается доверчиво ближе и шумно выдыхает носом, когда чувствует чужие руки на своей спине. Юнги не собирается углублять поцелуй и заходить дальше, но теплые пальцы младшего, что пробираются в волосы на затылке и тянут на себя, заставляют улечься сверху и прижать чужое тело к мягкой поверхности дивана. Кожу Чонгука, где невесомо касаются холодные ладони Юнги, даже сквозь ткань одежды обдает жаром. Чужой язык аккуратно, совсем не требовательно проникает в его рот, но не встречает сопротивления, скорее, отчаянную готовность, превращающую поцелуй из неуверенного и даже робкого в нечто тягучее и распаляющее кровь. Близость и жар чужого тела, его тяжесть и трепетная нужда в нем кружат Чонгуку голову. Он старается двигаться осторожно и медленно, но, не сдержавшись, непроизвольно скулит и сам же отчаянно краснеет из-за этого странного, тихого стона, когда нижняя губа вдруг оказывается в мягком плену чужих зубов. Жар приливает к его щекам, а дыхание отчаянно сбито, в отличие от Юнги, который все же распаляется не настолько сильно и остается спокойным, несмотря на то, что целует так чувственно и откровенно, как не было даже в прошлый раз. Чонгуку кажется нереальным то, как мягко Юнги оглаживает его бока и с какой готовностью целует, будто бы ему и просьб лишних не нужно, чтобы мягко касаться своими губами его. И вновь Чонгук невольно тянется к нему, обвивает своими руками его шею, лишь бы прижаться плотнее, лишь бы почувствовать близость его тела, такого родного и просто чертовски сейчас необходимого. Только рядом с Юнги Чонгук чувствует себя так правильно и безопасно, будто только благодаря ему он может справиться с любой болью, будто все в его маленьком мире обретает смысл, встает на свои места, просто потому что это Юнги, его Юнги, и он целует сейчас так жарко и трепетно. Старший, забывшись, спускается аккуратной цепочкой поцелуев к его челюсти и ниже, к шее, задевает языком отчаянно бьющуюся жилку и ощущает, как горячее прикосновение губ отзывается дрожью в чужом теле. Шея Чонгука становится самым чувствительным местом на его теле, потому что губы Юнги так горячо и влажно касаются ее, зацеловывают, легонько прикусывают. Он невольно закатывает глаза из-за того, насколько это приятно, насколько сильно из-за этого разливается жар внизу живота, а сердце совсем сбивается с ритма и отдается грохотом где-то в ушах. Он забывает, как дышать, невольно толкается бедрами вперед, желает большего, сам не до конца разбирает, чего именно, но хочет, а затем каким-то краем мутного сознания вдруг понимает, что у него встал. И из-за этой мысли, что Юнги, остающийся даже сейчас намного более спокойным и уверенным, чувствует, как его вставший член упирается ему в бедро, Чонгуку становится так невыносимо стыдно и неловко, что воздух застревает где-то в горле. Чонгуку только-только стукнуло семнадцать, и, конечно, ему неоднократно до этого приходилось мастурбировать, но сейчас это Юнги, и это так странно и по-новому, так до дрожащих коленок смущающе, что он просто не может ничего с собой поделать, когда замирает и отстраняется, крепко жмурясь из-за накатившего стыда. — Хен, я… — он нервно сжимает чужую футболку, не решается продолжить или хотя бы поднять взгляд, потому что собственное сердце грозит вот-вот пробить грудную клетку и вывалиться наружу. Чонгук не хочет знать, каким взглядом смотрит на него Юнги, осуждает ли, смеется над таким глупым и неопытным мальчишкой, отчаянно прячущим глаза. Он мечтает лишь о том, чтобы прямо сейчас провалиться сквозь землю, но теряется окончательно, когда чужие пальцы аккуратно убирают челку с его покрытого испариной лба, а тихий голос шепчет на ухо: — Все в порядке. Пойдем, — после чего его заставляют подняться и бережно, как-то совсем аккуратно ставят на ноги. Чонгука, кажется, эти ноги вовсе не держат, когда Юнги отводит его в свою спальню и укладывает на постель, не заставляя даже снять уличную одежду. Стянув с себя пиджак, он укладывается следом, крепко обнимает стыдливо свернувшееся калачиком тело со спины и прижимает к себе. — Прости, — тихо шепчет Юнги, целуя куда-то в затылок, потому что, разумеется, он чувствует себя виноватым за то, что позволил себе зайти так далеко. За то, что, будучи старшим, все равно поддался и не сумел остановиться вовремя, несмотря на то, что должен был, обязан. — Хен, пожалуйста, не извиняйся, — с трудом контролируя дрожащий голос бормочет Чонгук и переплетает свои пальцы с чужими. — Это я должен… Мне так стыдно, что я… — пытается объясниться он, но Юнги снова мягко касается губами его затылка и прижимает к себе еще чуточку ближе. — Чонгук, все правда в порядке. Тебе не должно быть за это стыдно. Не передо мной, — успокаивает Юнги, но вздыхает при этом как-то обреченно. Он понимает, он все понимает, но от этого ему немногим легче. Юнги не может не винить себя за неправильность собственных действий, которых, если быть с собой честным, в тот момент отчаянно желал и сам. — Такого больше не повторится, не переживай на этот счет. — Нет, подожди, стой, — вздрагивает Чонгук. Он разворачивается в крепких объятиях и, пересилив неловкость, почти умоляюще заглядывает Юнги в глаза. — Не воспринимай это так. Мне правда хотелось, просто, — он мнется, не решается продолжить, потому что ему правда хотелось. Потому что ему невыносимо отчаянно хотелось чего-то большего, но сама мысль, что Юнги может не захотеть подобного в ответ, ведь это Чонгук попросил поцеловать его, ведь это просто Чонгук, неопытный и несуразный, которого вообще, наверное, невозможно захотеть, буквально сводит с ума и выбивает из-под ног всю и без того непрочную почву. Это стыдно и смущающе, это давит на сознание неопытностью, недовольством собственным нескладным подростковым телом и страхом сделать что-нибудь не так, но... Но это ведь Юнги, его Юнги, который говорит, что все в порядке, и Чонгук просто не может не довериться ему. — Хен, пожалуйста, давай просто перестанем об этом говорить, мне и так неловко, — в конце концов бормочет он и стыдливо зарывается носом куда-то Юнги в шею. — Только пообещай, что после этого ты не передумаешь и… ну… — напряженно сопит он. — Просто пообещай мне, ладно? Юнги хмурится, ощущая на себе внимательный взгляд из вороха одеял, но все же мысленно сдается, потому что… ну, потому что это Чонгук, и он тоже не способен ему сопротивляться. Он вздыхает, безмолвно зарывается носом в темные локоны и оставляет еще один невесомый поцелуй на чужой макушке. А Чонгук не может сдержать глупой улыбки, потому что иногда старшему вовсе не обязательно что-либо говорить, чтобы давать свои молчаливые обещания. — Давай лучше спи, — хрипло бормочет Юнги и наконец прикрывает глаза. И под мягкие поглаживания по спине и размеренно вздымающуюся где-то под щекой чужую грудь Чонгук действительно почти мгновенно проваливается в сон.

☬☬☬

Спустя столько месяцев сложно сказать, сколько раз Юнги и Чонгук засыпали вместе, будучи в одной комнате, одной кровати или даже объятиях друг друга. Иногда Чонгук ложился спать у себя, а ночью в полусне перебирался в кровать старшего и удивлялся на утро, когда еще плохо видящим взглядом окидывал чужую комнату и не понимал, как снова здесь оказался. Это стало для них чем-то естественным, почти никогда не интимным, но очень привычным — спать вместе, будучи, по сути, абсолютно чужими друг другу людьми. Их не связывает то, что обычно связывает людей, видящих сны в объятиях друг друга — какое-нибудь естественное знакомство через общих друзей или в парке по весне, взаимная симпатия и желание остаться рядом надолго и счастливо, когда не разделяет пропасть в восемь лет, скопище тайн и череда болезненных потерь. Юнги и Чонгука столкнули обстоятельства, жуткие по природе своей, зачастую дерущие душу, калечащие, но, как ни крути, неизбежные. Хладнокровный преступник и его несовершеннолетний пленник, обреченные общей целью на долгое пребывание вместе. Это было неправильно, извращенно, никакой добровольности. Но почему-то засыпать в объятиях друг друга стало чем-то исключительно естественным среди всего этого вынужденного хаоса. Это первое утро, когда Чонгук, раскрыв глаза, чувствует возле себя не прохладу остывших простыней, а чужое теплое тело, до сих пор крепко прижимающее его к себе. Он сотни раз засыпал рядом с Юнги и видел его дремлющим, но впервые просыпается сам, пока тот еще спит, будучи рядом. У него во сне спокойное лицо и мерно вздымающаяся грудь, а у Чонгука в это время, кажется, его собственная готова взорваться от переизбытка эмоций. Старший устроил ему праздник, улыбался широко, обнажая десны, целовал жарко и успокаивал бережно, а сейчас доверчиво спит рядом, впервые не поднявшийся на работу первым. Ему не хочется выбираться из этих объятий, но хочется сделать Юнги что-нибудь приятное, сказать безмолвное спасибо за череду ценных поступков, которые тот не обязан был совершать, но совершил. Поэтому, аккуратно отцепив от себя чужие руки, Чонгук встает и направляется в душ. Это так странно, когда от вас обоих пахнет одинаково — гель и шампунь один на двоих — но в аромате чужой кожи и волос с легкостью можно выцепить эти особенные, свойственные только этому человеку нотки, из-за которых внизу живота что-то жарко тянет и сворачивается узлами. Прикрыв веки и воспроизведя в голове картинки прошлой ночи, Чонгук тянется к мгновенно затвердевшему члену и спустя несколько минут кончает с чужим именем на губах. Выйдя из душа, все еще раскрасневшийся и немного смущенный, он цепляет на холодильник стикер и спускается вниз, чтобы попросить замученного положением Джея подкинуть до ближайшего супермаркета. Его навыки приготовления пищи далеки от совершенных и им никогда даже не приблизиться к тому, что умеет Юнги, но Чонгук все равно хочет сделать что-нибудь особенное к тому моменту, как тот проснется, даже если это будет простой омлет и свежесваренный кофе. Юнги просыпается вскоре после ухода Чонгука. Сначала он теряется, не обнаружив его ни возле себя, ни в остальных комнатах, но, разглядев на холодильнике ярко-желтое “Уехал в магазин, скоро буду. Хен, только ничего не готовь!!!”, тихо смеется и направляется в душ с еще влажными шторками и легким ароматом дерева и бергамота, витающим в душном воздухе. Он честно не делает себе даже кофе, но все же закуривает на кухне, широко приоткрыв окно, то ли чтобы выгнать дым, то ли чтобы самому немного подышать. Каким-то краем рассеянного сознания он думает о том, что, возможно, хотел бы так чаще, если не всегда. Чтобы утро — ясное и прохладное, чтобы сигарета и без кофе казалась приятной, а на губах, даже после горячего душа и мятной пасты, все еще чувствовался сладкий вкус чужих, пусть и с оттенком горечи пропастью в восемь лет и неправильностью происходящего. Юнги правда не замечает, как снова проваливается в сон, развалившись на диване в гостиной с телефоном в руках. На самом деле он пишет сообщение Намджуну, что сегодня возьмет выходной, не совсем уверенный, что такое понятие у них вообще существует, но в действительности просто не до конца признается сам себе, что хочет провести этот день дома рядом с Чонгуком, который с минуты на минуту должен вернуться. Пока он ждет ответа, веки как-то сами слипаются. Возможно, спокойному сну способствует это новоприобретенное, пусть и не совсем правильное душевное равновесие, но спустя минут двадцать Юнги распахивает глаза на шум со стороны двери, ожидая увидеть вернувшегося младшего, а вместо этого получает удар рукоятью пистолета в висок и валится на пол. — Здравствуй, Шуга, — сквозь помутившийся от удара рассудок до Юнги доносится знакомый голос, но прежде чем он успевает что-либо сообразить, его словно мешок с костями отрывают от пола и ставят на ноги. Он даже предпринять ничего не успевает, его хватают за волосы на затылке и тянут назад, силой заставляя поднять голову. Пока он фокусирует взгляд на человеке, которого меньше всего ожидал сейчас увидеть, еще одни руки крепко перевязывают за спиной его собственные и толкают его на диван. — Давненько не виделись, а? — выходит из полумрака прихожей на свет Квансу. — Какого черта, — дергает руками в тщетных попытках вырваться Юнги. — Я тоже рад встрече, — скалится Квансу, равнодушно оглядывая помещение, в то время как один из его парней срывается с места, чтобы начать поочередно распахивать двери комнат в поисках того, кого Юнги мысленно умоляет не возвращаться домой. Он внимательным взглядом наблюдает за человеком напротив, вальяжно расхаживающим из стороны в сторону в ожидании, когда ему через несколько мгновений сообщат, что Чонгука в квартире нет, и судорожно пытается придумать, как выбраться из этого дерьма. Как всегда крайне самоуверенный Квансу взял с собой не так много людей. Наверняка кого-нибудь оставили сторожить за дверью, но в квартиру явилось всего трое — сам Квансу и еще два парня, один из которых громит сейчас комнату Чонгука, а второй стоит рядом с Юнги, готовый выстрелить в любой момент, если тот рыпнется. Но его руки связаны, а отступать некуда. Пока он судорожно думает, как поступить, с пола начинает доноситься приглушенная вибрация упавшего телефона, оповещающая о входящем звонке. Вариантов немного, и Юнги пытается осторожно сползти чуть ниже, чтобы незаметно подтащить телефон к себе ногой, но один из парней не вовремя выходит из спальни и рушит его жалкий план. — Его здесь нет. Юнги не успевает даже дернуться. Квансу в два шага сокращает расстояние между ними и пинком забрасывает все еще вибрирующий телефон под диван. — Плохая идея, — угрожающе цыкает он и наклоняется ниже к Юнги, так, что между их лицами остается всего несколько сантиметров. — Шуга, где мальчишка? — щурится он. — Не понимаю, о чем ты, — не разрывает зрительного контакта Юнги. Он Квансу не боится и в этот самый момент подсознательно решает, что если ему сегодня придется сдохнуть, спасая Чонгука, он сделает это, не моргнув глазом. Потому что это Чонгук. Потому что это непередаваемо сильный и искренний ребенок, повидавший за свою короткую жизнь так много дерьма, который за полгода успел стать вдруг очень родным и важным, стал неотъемлемой частью жизни его и всех людей, с которыми успел сблизиться. Потому что Юнги обещал ему, что у него будет будущее, и слова не нужны не только для того, чтобы обещать, но и для того, чтобы эти обещания сдерживать. — Давай не будем усложнять друг другу жизнь, — вздыхает Квансу, откидывая со лба смоляную челку. — Я знаю, что мальчишка у тебя. Ты нам не нужен, а вот он очень даже. Видишь ли, его отец меня предал, а ты сам знаешь, как это работает, — Юнги невольно вздрагивает на этих словах, мысленно делая себе пометку, если выживет, обдумать позже факт, что он оказался прав в своих догадках, и родителей Чонгука убили из мести. — Так что лучше просто скажи, где мальчишка, а мы оставим вас с Намджуном в покое. Кстати, как поживает Намджун? — усмехается он. — Слышал, Чимин отправился на тот свет. Как жаль, он мне очень нравился. — Я ничего не забываю, Квансу, — сжимает челюсть Юнги, даже за всеми мыслями о Чонгуке не перестававший думать о том, что перед ним тот самый человек, который лишил жизни его друга, и мучительная смерть которого на протяжении очень долгого времени была его единственной целью и смыслом. — Ты ответишь за Хосока и за это тоже. — За Хосока? — удивляется тот. — Не прикидывайся невинным, — сверкает холодным взглядом Юнги. — Ты подставил нас, смерть Хосока на твоем счету. Ты совершил слишком много ошибок, Квансу, так что прячься, пока можешь, долго все равно не протянешь. Не мы, так другие рано или поздно придут за тобой. Юнги с усмешкой наблюдает за мрачнеющим лицом напротив, но долго наслаждаться зрелищем ему не позволяют. Еще один удар прилетает прямо в челюсть, заставляя его тихо зашипеть и сплюнуть кровь из разбитой губы прямо под чужие ноги. — Тебе помочь или донесешь? — хмуро бросает охранник, кивая на пакеты в руках Чонгука. На самом деле Джей неплохой мужчина, его даже можно понять. Возиться с ребенком, целыми сутками просиживая около чужого дома и лишь изредка сменяясь с другими охранниками, захочет не каждый. Чонгук тоже не выбирал такой участи, но все равно каждый раз, когда вынужденно просит его о чем-то, чувствует себя до крайности виноватым. — Донесу, — отзывается он и тащится в сторону подъезда, мысленно ругая себя за то, что набрал так много. Покупками всегда занимается Юнги или тот же Джей, поэтому сегодня, отправившись в магазин самостоятельно, Чонгук почувствовал себя таким дорвавшимся до простой человеческой радости, что просто не удержался от того, чтобы набрать кучу бесполезной ерунды, за которую все равно платил карточкой старшего. Войдя в лифт, Чонгук, чтобы не ставить пакеты на грязный пол, локтем жмет на кнопку нужного этажа и устало приваливается к изрисованной стенке. Непривычная многолюдность супермаркета все же вымотала его до крайности. Двери лифта раскрываются спустя несколько мгновений, слишком увлеченный тяжелыми пакетами Чонгук вываливается на лестничную площадку, и ему требуется всего доля секунды, чтобы поднять взгляд и встретиться им с другим, холодным и угрожающим, принадлежащем чужому человеку, который стоит около двери в его квартиру и тянется к поясу за пистолетом. Не успев толком ничего сообразить, Чонгук на негнущихся ногах разворачивается, проскальзывает в уже закрывающийся лифт и яростно колотит по кнопке первого этажа. Сквозь сужающуюся щель дверей он растерянно замечает, как из оброненных пакетов на кафель лестничной клетки выкатываются только что купленные фрукты. С каждым этажом сердце отсчитывает по удару, опережая разум, который судорожно пытается осознать тот ужас, что уже инстинктивно подкатывает к горлу. Чонгук разве что не сносит собой входную дверь, когда выбегает из подъезда и несется к тонированному Джипу охранника, колотит по нему что есть мочи, дрожащим голосом призывая бежать наверх, ведь там остался Юнги. Его Юнги, который, неизвестно, жив ли вообще еще. Легкие разрываются то ли из-за страха, то ли из-за быстрого бега, Чонгук несется за Джеем по лестнице вверх, перескакивает через две ступеньки, но все равно отстает на целый пролет. Сердце стучит как сумасшедшее, но ускоряется втрое, когда, отражаясь о стены гулким эхом, чуть выше раздается выстрел, за которым следует грохот падающего тела врага. Чонгук с трудом переставляет ноги по ступенькам, перешагивает через залитый кровью труп, запрещает себе даже взгляд на него опускать, и, поднявшись еще на несколько пролетов, влетает в распахнутые двери ставшей уже такой родной квартиры. — Знаешь, что забавно? — хмыкает Квансу, разглядывая разбитое лицо Юнги, который не отводит холодного взгляда в ответ. — Вы оказались еще тупее, чем я думал. Даже, блять, не потрудились толком разобраться, что к чему, — хрипло смеется он. — О чем ты? — отстраненно спрашивает Юнги, все мысли которого заняты тем, что Чонгук не появляется так долго. Он надеется, что тот каким-то образом заметил неладное и успел убежать. — Я еще думал, о чем мне тогда толковал Чимин, но теперь сообразил, — приближается Квансу к Юнги почти вплотную, будто собирается сказать нечто важное и не хочет пропустить ни единой эмоции на его лице. — На самом деле это так иронично, — хмыкает он в ответ на чужой непонимающий взгляд, но продолжить не успевает. Со стороны лестничной клетки слышится выстрел, а затем начинает доноситься топот ног, который заставляет всех присутствующих перевести внимание на входную дверь. Воспользовавшись секундной заминкой, Юнги подрывается и с размаху бьет Квансу головой в лицо. Тот шипит, зажимает начавший кровоточить нос, сверкает яростным взглядом, но в следующую секунду дверь распахивается, и разверзается ад. В квартиру врывается приставленный к Чонгуку в качестве охранника Джей и, одним резким рывком выдвинув шкаф в прихожей, открывает огонь. Квансу мгновенно срывается с места и скрывается на кухне вместе с одним из парней, который начинает отстреливаться. Второй отскакивает к стене, тоже начинает стрелять, но у Джея позиция куда более выгодная, и уже через несколько секунд он валится на пол с пробитой пулей грудной клеткой. Все еще связанный Юнги, скатившийся на пол, как только ворвался Джей, пытается отползти в сторону собственной спальни за пистолетом, но, подняв на мгновение голову, чувствует, как сердце падает в пропасть. — Уходи! — рычит он, когда видит Чонгука в дверях, но тому все равно. Воспользовавшись секундной заминкой в коридоре, Чонгук пригибается и бежит к нему, без единого слова принимаясь развязывать веревку на его запястьях. — Ты слышал, что я сказал? — через плечо оборачивается на него Юнги. — Без тебя никуда не уйду, — твердо отрезает Чонгук, сверкает такой мрачной решимостью в глазах, что спорить дальше — только терять время. Квансу все еще отстреливается из кухни, и Юнги пытается судорожно прикинуть, сколько минут или секунд у него есть, прежде чем у Джея закончатся патроны или шкаф, за которым тот укрылся, просто к черту развалится. Он спешно поднимается на ноги и тянет Чонгука за руку в сторону спальни, где сразу же кидается к тумбочке за Глоком. — Держись позади меня и двигайся к выходу, — поднимает он на младшего пугающе серьезный взгляд, пока перезаряжает пистолет. — Что бы не случилось, просто уходи отсюда. Квансу не должен тебя схватить, ты понял? — твердо спрашивает он, но Чонгук молчит, стискивает зубы так крепко, что желваки на лице играют. — Чонгук, ты понял? — с нажимом повторяет Юнги. Чтобы не терять времени, Чонгук неохотно кивает, а сам мысленно обещает, что уйдет отсюда только вместе с ним. Тот зачем-то убирает ему челку с глаз, а затем толкает дверь ногой и выбегает в гостиную. Все происходит почти мгновенно, Чонгук даже не успевает ничего толком понять. Они движутся слишком быстро, Юнги тянет Чонгука в сторону коридора, намеревается прошмыгнуть мимо кухни раньше, чем по ним откроют огонь, но мгновение, какое-то одно чертово мгновение, сопровождающееся громким выстрелом, и он валится на пол, едва успевая скрыться за углом коридора. Чонгук подлетает к нему сразу же. Он слышит, как сбоку раздаются ответные выстрелы, выигрывающие им время, тянется было, чтобы помочь Юнги встать, ведь до двери всего ничего, какие-то жалкие метры, но по грязному полу начинает расползаться небольшая лужица крови, и паника резкой волной подкатывает к горлу. — Юнги! — валится на колени Чонгук, дрожащими руками помогает Юнги перевернуться на спину и буквально заставляет себя не зажмуриться, потому что видит рану на его бедре. — Все нормально, — шипит Юнги, прижимая к бедру ладонь, которая тут же окрашивается красным. Он успокаивает младшего, хотя каждое движение отдается адской, обжигающей болью, а сознание начинает понемногу ускользать. — Чонгук, надо уходить, — говорит, намекая на то, что тот должен идти один. Чонгук мог бы поддаться панике. Он мог бы начать плакать, чтобы наконец выпустить наружу комок истерики, что подкатывает к горлу, мог бы испугаться страшно, так, чтобы замереть в ужасе и не быть способным даже пошевелиться. Но Юнги учил его, что бояться — нормально, что именно страх подталкивает к действиям, а Чонгук всегда его внимательно слушал. А еще он обещал, что будет защищать их так же отчаянно, как это делает сам Юнги, а потому хватает с пола Глок, встает на ноги и, ухватив старшего подмышками, помогает подняться. Тот недовольно хмурится, тихо ругается сквозь зубы, но все же опирается на подставленное плечо и пытается сделать шаг. Больно невыносимо, боль эта будто бы сконцентрирована не в одном месте, а по всему телу расползается, забирается в каждую клеточку, каждый атом. Но Чонгук смотрит так испуганно, так отчаянно хочет выбраться и вытащить его, что Юнги стискивает зубы и движется вперед, изо всех сил заставляя себя оставаться в сознании. — Уходите, я прикрою! — кричит из-за спины Джей, который понемногу продвигается к двери следом за ними, но не прекращает отстреливаться. Чонгук с Юнги на руках движутся медленно, слишком медленно, но в конце концов все же вываливаются на лестничную площадку, которая после пропахшей порохом и кровью квартиры кажется клочком, выдранным из другой реальности. — Лифт! — раздается приглушенное в спину, и Чонгук, продолжающий одной рукой придерживать Юнги, другой жмет на кнопку вызова. Двери распахиваются почти мгновенно, Чонгуку приходится подставить ногу, чтобы они не закрылись, пока он втаскивает уже полубессознательного Юнги и прислоняет его к стене. — Джей! — зовет он, продолжая удерживать двери. Тот оборачивается, срывается было к лифту, но раздается еще один оглушительный выстрел, эхом отражающийся об обшарпанные стены подъезда, и уже безжизненное тело валится на пол, заливая кафель кровью из раны во лбу. Чонгук замирает. Возможно, этого просто становится слишком, но он, словно загипнотизированный, невидящим взглядом смотрит на чужой труп и забывает на мгновение, что рядом раненый Юнги, что его тяжелый ботинок все еще мешает дверям лифта закрыться. Он просто смотрит и все еще не может осознать, что какая-то доля секунды вот так запросто может отобрать чью-то жизнь. Чонгук видел так много смертей, даже сам подарил одну, но почему-то именно сейчас, слыша, как грохочет в ушах сердце, он окончательно тонет в собственном страхе. Время снова поставлено на паузу, переведено в режим слоу-мо, иначе Чонгук правда не знает, почему так четко видит, как из дверей их с Юнги квартиры медленно, словно неспешно выходит человек. Он заправляет пушку за пояс, с тихим смешком осматривает труп под ногами и поднимает взгляд на Чонгука, который все еще слишком шокирован и растерян, чтобы предпринять хоть что-нибудь. Только встретившись с чужим взглядом, Чонгук наконец отмирает и убирает ногу. Его пальцы дрожат, но он давит на кнопку первого этажа, позволяя дверям начать закрываться. В другой руке пистолет, что почти грозит выскользнуть из вспотевшей ладони, но Чонгук вскидывает его, направляет прямо в грудь человека напротив. Человека, лишившего жизни его родителей, брата, друга Юнги и ни в чем не повинного Джея. Человека, жаждущего лишить жизни его самого. Чонгук целится, судорожно стискивает рукоять Глока Юнги и неотрывно смотрит в чужие глаза, что так же внимательно смотрят в ответ. Смотрят с ненавистью и презрением, холодно, почти обжигающе. Чонгук целится, но все никак не решается выстрелить, и двери лифта, с тихим скрипом закрывшись, забирают у него этот шанс. — Хен. Хен, ты как? — отмерев спустя мгновение, он слышит тихий стон и оборачивается к Юнги, который начинает медленно сползать по стене. Его сердце все еще поршнем в груди колотится, а старший, отрывисто дышащий и кусающий губы, заставляет его в страхе замирать. — Нормально, — приглушенно отзывается тот. Чонгуку до дрожи в пальцах хочется его обнять, хочется почувствовать себя в безопасности, прижавшись к его груди, но возможности и времени на это нет, потому что лифт останавливается на первом этаже, а сверху начинает доноситься топот чужих ног. Снова взвалив Юнги на себя, Чонгук вываливается из подъезда и растерянно оглядывается по сторонам. Он планировал, что они уедут на машине Джея, но тот мертв, и эта мысль сожалением и смутной виной насквозь пронзает его сердце. — Едем на малышке, — роняет Юнги, из последних сил подталкивая Чонгука в сторону гаражей. — Я взял запасной ключ, — его окровавленные пальцы с трудом вытаскивают из заднего кармана брелок, который в следующее мгновение падает на асфальт, потому что Юнги начинает терять сознание. — Хен! — подхватывает осевшего в его руках старшего Чонгук, кое-как поднимает ключ и начинает двигаться в сторону припаркованного поодаль Астон Мартина. Он уже даже не пытается сдерживаться, когда чувствует, что слезы страха и отчаяния начинают катиться по перепачканным пылью и чужой кровью щекам. Машина с готовностью отзывается на сигнал разблокировки, мигает фарами, и Чонгук готов разреветься в голос от облегчения, потому что когда он усаживает Юнги на пассажирское, тот начинает что-то невнятно мычать и возвращаться в сознание. Не то чтобы Чонгук никогда не сидел за рулем. Отец несколько раз давал ему покататься и даже немного учил, но сейчас, глядя на электронную приборную панель автомобиля и руль с чертовым множеством кнопок, он чувствует, как очередная волна отчаяния подкатывает к горлу. Как минимум, потому что все машины отца были на автомате, а тут чертова механика, и Чонгук только в теории знает, как она работает. — Дай я сяду, — раздается сдавленное со стороны пассажирского. Чонгук оборачивается на Юнги, мутным взглядом наблюдающего за ним из-под полуприкрытых век, и даже не задумывается над тем, чтобы пустить его за руль в подобном состоянии. Проигнорировав чужие слова, он снова возвращает внимание приборной панели, наугад жмет кнопку под рулем, и это, должно быть, просто чертово чудо, потому что машина послушно заводится, отзываясь мурчанием движка из-под капота. Чонгук облегченно вздыхает, даже приобретает робкую веру в то, что, возможно, у них все же получится выбраться, но сзади внезапно раздается оглушающий грохот, и он с ужасом осознает, что по ним начинают стрелять. — Чонгук. Чонгук! — вновь раздается хриплое справа. Чонгук зажмуривается, старается сконцентрироваться на этом знакомом голосе и выровнять дыхание, только бы не поддаться накатывающей панике. — Послушай меня. Слушаешь? — и он сдавленно угукает. — Слева сцепление, посередине тормоз, справа газ. Выжимай сцепление до предела и зажимай тормоз. Нашел? Теперь включай первую передачу и опускай ручник. Глубоко вздохнув, Чонгук с трудом нащупывает педали подошвами тяжелых ботинок, немного подвисает на ручке переключения передач, но все же делает, как сказали, и тянется дрожащими пальцами к ручнику. Прежде чем он успевает его опустить, по машине снова проходится град пуль, что задевает бампер и правое крыло. Коротко глянув в зеркало заднего вида, Чонгук видит, что к ним приближаются, и чувствует, как по новой накатывает паника. — Чонгук, не отвлекайся, — зовет Юнги. Он старается говорить как можно тверже и увереннее, но почти все свои силы тратит только на то, чтобы оставаться в сознании и просто соображать. — Теперь убирай ногу с тормоза и медленно отпускай сцепление. Машина начнет катиться, но тебе нужно параллельно выжимать газ, — Чонгук следует его словам, и машина действительно начинает неспешно ехать. — Нажимай. Медленно, иначе заглохнешь. Вот так. Чонгук чувствует, как дрожат колени, как трясутся руки, что стискивают руль до побелевших костяшек. По машине снова начинают палить, на этот раз интенсивнее и уже совсем близко. Это заставляет сердце заходиться в страхе, но голос Юнги, который даже в состоянии близком к обмороку продолжает оставаться рассудительным и спокойным, все же придает сил. Вероятно, это очередное чертово чудо, потому что когда Чонгук срывается с места и наконец выезжает со двора, за ними не устраивают погони и даже не бегут, обстреливая из последних сил. Возможно, у них кончились пули, а возможно, вселенная просто решила наконец дать им передышку от всего этого круговорота событий, но когда Астон Мартин выезжает на дорогу и неловко пристраивается в крайнем правом ряду, Чонгук хочется вновь расплакаться или даже рассмеяться из-за этой мешанины эмоций, что плещутся внутри. Немного погодя Юнги просит достать телефон и набрать Джину по громкой связи. Возможно, у него просто нет сил держать трубку, но Чонгуку почему-то хочется думать, что таким образом ему демонстрируют свое доверие. Джин отвечает не сразу, звучит немного сонно и встревоженно, но Юнги почти сразу его перебивает: — Хен, мы едем к тебе. Я ранен. Объясни Чонгуку дорогу. И на этих словах, он, коротко глянув в сторону младшего, словно убедившись, что тот в порядке, позволяет себе наконец-то прикрыть глаза и провалиться в густую темноту.

☬☬☬

Прежде чем Юнги успевает распахнуть слипшиеся веки, он первым делом чувствует тупую боль в бедре, а затем слышит монотонное гудение, постепенно обретающее форму в виде тихой речи. Голова ощущается чугунной, виски тянет тупой болью, но Юнги все же силой заставляет себя открыть глаза, чтобы спустя несколько мгновений в сумраке комнаты разглядеть силуэты переговаривающихся друзей. — Очнулся, — в три шага подлетает к нему Джин, усаживается рядом и укладывает на лоб ладонь. — Жара нет, это хорошо. Значит, без инфекций. Юнги соображает отчаянно плохо, вероятно, напичканный сильными обезболивающими, но все равно судорожно ищет взглядом Чонгука. Успокаивается, только когда находит его свернувшимся клубочком в кресле на другом конце гостиной. Чонгук выглядит уставшим — бледный, растрепанный и явно заплаканный, но все же здоровый и целый. Он так же внимательно смотрит на Юнги в ответ больными глазами, в которых все тревоги скопились, но все равно находит в себе силы вздернуть уголки губ вверх и мягко улыбнуться. — Чонгук очень переживал, — поймав этот взгляд, наклоняется ниже и тихо шепчет Юнги Джин. — Но он молодец. Сам довез тебя, сам дотащил и ни на шаг с тех пор не отходит. — Спасибо, — поднимает взгляд Юнги и коротко кивает. — Тебя зашили и обработали. Пуля прошла по касательной, тебе повезло, — уже громче говорит Джин, незаметно кивая в ответ. Он знает, что Юнги имеет в виду, и знает, что тот благодарит в том числе за однажды данное Джином обещание приглядеть за Чонгуком, если его самого вдруг не окажется рядом. — Намджун с Тэхеном курят снаружи, я пойду позову их. Если ты не против, нам есть, что обсудить. Похлопав его по плечу, Джин встает и выходит из комнаты. Юнги с Чонгуком остаются одни, какое-то время они просто молча смотрят друг на друга, но, черт возьми, разве может быть что-то красноречивее этих взглядов, в которых взаимное “Я так рад, что ты жив”. — Хен, — спустя минуту раздается сдавленное с кресла. Юнги кивает, но Чонгук несколько мгновений мнется, прежде чем продолжить. — Я очень испугался за тебя. Как твоя нога? — Болит, — честно признается Юнги, сквозь царящий в помещении полумрак пытающийся заглянуть вглубь чужих темных глаз и понять, что теперь творится в этой удивительно смышленой голове. — Но скоро пройдет. Все будет в порядке, Чонгук-и. Чонгук шумно вздыхает и прикрывает глаза. Юнги почти никогда не называет его так, не обращается настолько мягко и ласково, но в данных условиях это кажется невыносимо правильным и нужным. Будто ему наконец можно выдохнуть и успокоиться мыслью, что все действительно будет в порядке. — Юнги. Хен. Я... Я, знаешь, я... — Ты нас так напугал, говнюк, — раздается раскатистое со стороны двери в гостиную, и Чонгук резко замолкает, когда в комнату входит Тэхен, а следом появляется и хмурый Намджун. — Я думал, ты отбросишь коньки и оставишь меня без достойного соперника в гонках. — От пули в ноге обычно не умирают, — усмехается входящий следом Джин. — Хотя крови Юнги потерял немало. Чонгук вовремя привез его, — с едва заметной улыбкой добавляет он, и все присутствующие в комнате оборачиваются на младшего. Чонгуку становится до крайности неуютно под этими взглядами, даже несмотря на то, что в них сквозит благодарность и одобрение. Он просто не привык к излишнему вниманию, и все, чего ему сейчас отчаянно хочется — это спрятаться от всего мира в объятиях Юнги, чего, разумеется, он не сделает. Не сейчас. — Ты как себя чувствуешь? Сможешь рассказать, как все было? — тихо интересуется Намджун, который отворачивается первым, подходит к Юнги и аккуратно хлопает его по плечу. — Чонгук все вкратце пересказал, но мне хотелось бы услышать и твою версию, — Юнги кивает, чуть приподнимается на подушках, а затем начинает рассказывать. Чонгук старается слушать и даже вставляет робкие комментарии, но в действительности все, о чем он может думать — это то, что он чуть не лишился Юнги. Остальные могут сколько угодно говорить, что его рана не смертельная, и опасаться было нечего, но Чонгук слишком много потерь в своей жизни пережил, чтобы не бояться потерять еще и Юнги. Он несколько раз за этот день отчетливо чувствовал, что находится почти на грани. Сначала, когда подстрелили Юнги, затем, когда убили Джея. Когда ему пришлось чуть ли не впервые сесть за руль и выехать на трассу со страхом, что на одном из перекрестков их вдруг решат остановить, Чонгук не чувствовал уже ничего, кроме отчаянной, почти граничащей с безумством решимости довезти Юнги до безопасного места и успеть оказать ему помощь. И он бы задумался над тем, насколько этот отважный и небесполезный Чонгук не похож на Чонгука из прошлого, того, который был настолько беспомощным, что в поисках контроля над собственной жизнью расхаживал по краю крыши и в слезах ломился в квартиру соседа, но его окликает тихий голос Джина и заставляет вынырнуть из мыслей. — Чонгук, ты не мог бы сходить на кухню и принести Юнги воды? — просит тот с мягкой улыбкой. И Чонгук, он не глупый, он понимает, что его просят ненадолго выйти, чтобы обсудить вещи, не предназначенные для его якобы детских ушей. Чего он не знает, так это того, что Юнги просто не хочет делиться с ним правдой о смерти его родителей, которая наверняка еще сильнее ранит его своей жестокостью и неоднозначностью. Когда он возвращается спустя десять минут, никто не задает вопросов о том, почему он наливал воду так долго. Юнги благодарно принимает стакан, едва ощутимо касаясь своими холодными пальцами его, а Намджун устало трет переносицу и тяжело выдыхает. — Я думаю, вам стоит уехать из города на какое-то время, — в конце концов говорит он. — Мы не ожидали, что Квансу начнет действовать, и не совсем готовы встретиться с ним сейчас. К тому же, Юнги нужно время, чтобы поправиться. Уехать сейчас — лучшее решение. — Ты прав, я тоже думал об этом, — кивает Юнги и вновь мимолетно мажет взглядом по Чонгуку. — Мы поедем в Тэгу. На несколько секунд в гостиной провисает молчание, а затем к Юнги обращается сразу несколько растерянных взглядов. — Хен, ты уверен? — осторожно интересуется Тэхен, выглядящий непривычно серьезным и напряженным. — Да, и я хочу уехать как можно скорее, — резко обрубает Юнги. Никто больше не пытается спорить, но странные переглядывания слишком очевидны, чтобы их не заметить. Чонгук приходит в смятение из-за подобной реакции, ему не нравятся эти напряжение и явная недосказанность, но Юнги в своем решении уверен, и у него нет поводов ему не доверять. — Мы уже предупредили копов, чтобы не совались, если будут поступать звонки о перестрелке. В квартире сейчас наши люди, все прибирают, — хлопает себя по коленям Джин и встает. — Вы можете оставаться у меня сколько хотите, — он кивает Чонгуку, — а мы с Тэхеном съездим туда, проверим обстановку и привезем ваши вещи. А затем все расходятся, оставляя Юнги с Чонгуком молчаливо переглядываться из разных концов просторной гостиной, пока один не решается подняться со своего кресла и пристроиться под чужой теплый бок на диване, а другой не прижимает его к себе поближе и не проваливается в дремоту.

☬☬☬

Тэхен настаивает на том, чтобы поехать на Корвете, и Джин не сопротивляется, уверенный, что так они доберутся в несколько раз быстрее, пусть и не слишком безопасно. Дорога проходит почти в абсолютном молчании, и пусть у Джина нет особого настроения для пустых разговоров, эта тишина кажется ему непривычно давящей и напряженной. Возможно, потому что Тэхен обычно за своей излишней болтливостью и экспрессией прячет оголенные нервы, а если молчит, значит, он на грани, и сил у него даже на это не осталось. Но прежде чем Джин все же решает окликнуть его и поинтересоваться, в чем дело, они доезжают до панельной высотки, и времени на разговоры не остается. Разумеется, к их приезду уже успели навести порядок. Нет ни трупа внизу, ни тела Джея с простреленной головой на лестничной клетке. Он не был значимой частью группировки, и вряд ли кто-то из них достаточно хорошо его знал, но все же терять своих людей неприятно. Преступный мир жесток и хладнокровен, но их группировка во многом походит на семью. Это не имеет ничего общего с мафиозными кланами, но в действительности ничто так не сплачивает людей, как моменты, когда стоишь бок о бок и не знаешь, с какой стороны выскочит враг, чью спину придется прикрывать или же кто прикроет твою. Глупо романтизировать преступность, однако зачастую именно в таких обстоятельствах встречаются те, с кем и в пламя, и в воду, на чье плечо опереться без опасения, что подставят подножку. Как, разумеется, встречаются и те, от кого ножей в спину не ждешь, но выхватываешь с десяток. В их группировке всегда серьезно относились даже к самым малозначительным ее членам, и Джин мысленно делает себе пометку разузнать о семье Джея и попытаться компенсировать близким его смерть хотя бы материально. Пока он в спальне Юнги собирает в спортивную сумку его вещи, Тэхен уже стоит в коридоре с набитым рюкзаком Чонгука и хмуро копается в телефоне. Джин тихо хмыкает себе под нос, когда замечает на тумбочке в прихожей стопку книг Чонгука, и немного рассеянно думает, что сам, в отличие от Тэхена, не догадался бы их собрать. Джин заметил, что отношения между Тэхеном и Чонгуком немного наладились в последнее время. Разумеется, он наслышан о том, что младший спас ему жизнь, но все же мысленно радуется, что лед тронулся и даже местами подтаял. Ему определенно нравится Чонгук, а после сегодняшнего, когда тот буквально на себе притащил бессознательного Юнги, он бы и свою жизнь ему вверил. Однако Тэхену очень сложно доверять людям, он не научен, выросший с детства в окружении стаи волков, но, вероятно, даже его огороженное толстыми стенами ранимое сердце не выдержало натиска искренней и бескорыстной отваги младшего. Уже на пути обратно Джин, дождавшись, пока Тэхен остановится во дворе его дома, решается аккуратно поинтересоваться: — Все в порядке? Тот отводит взгляд, становится совсем мрачным и напряженным, но все же кивает и тихо угукает. — Может, зайдешь? Пропустим по стаканчику, — не отстает Джин, для которого очевидна фальшь в этом напускном равнодушии. — Нет, у меня планы на вечер, — все так же не глядя в глаза, сухо отказывается Тэхен и недвусмысленно жмет на кнопку разблокировки дверей. Джину не остается ничего, кроме как со вздохом хлопнуть его по плечу и выйти из машины с мысленным обещанием обязательно поговорить с ним в ближайшее время. Тэхен не прощается, мгновенно срывается с места, оставляет за собой следы шин и облако пыли, но останавливается сразу же за углом дома, чтобы достать из бардачка пакетик с белым порошком, который спустя еще несколько мгновений обжигает каждую из его ноздрей.

☬☬☬

Выйдя из душа, Чонгук так тихо, как только может, проскальзывает в гостевую комнату, которую им выделил Джин, и не удерживается от вздоха. На кровати, совсем бледный в свете одной только луны, сопит уже уснувший Юнги, а для него на полу расстелено белье. Это все настолько напоминает о временах, когда они жили в доме Чимина, приятных, почти спокойных временах, что сердце просто не может не сжаться в тоске. Чонгук скучает по Чимину. Прошло два месяца, а он все еще отчаянно переживает, даже пару раз писал на его старый номер в какой-то робкой надежде, что ему вдруг ответят, но, разумеется, глупо ждать ответов с заблокированных номеров. Чимин точно не заслуживает быть несчастным — Чонгук ведь не дурак, многое видел и понимает, что тот не просто так сделал этот выбор. И он поддерживает его всем сердцем, но все же тоскует безмерно, пока стоит и вспоминает, как они вместе, смеясь, выбирали розовые простыни для Юнги. Только сейчас Юнги спит на кровати, куда его чуть ли не силой заставили лечь, потому что у него, черт возьми, прострелено бедро. И даже если бы Джин так красноречиво не смотрел, расстилая для Чонгука белье на полу, он бы не стал беспокоить Юнги, потому что, ну, потому что у него прострелено бедро, и беспокойный во сне младший наверняка может его случайно задеть. Он правда изо всех сил пытается уснуть, но не может, продолжает ворочаться с боку на бок. Не то чтобы на полу было неудобно — у Джина дорогой и мягкий матрас — просто нервирующие мысли о событиях прошедшего дня никак не хотят покидать его сознание, заставляют кусать губы и шумно сопеть. — Ну и долго ты будешь ворочаться? — внезапно раздается хриплое с кровати, и Чонгук замирает, неуверенный, послышалось ли. — Иди ложись ко мне, — зовет Юнги, подтверждая, что не послышалось. Он не спит, и Чонгук задается вопросом, как долго он слушал его вздохи и невнятные шорохи. — Нет, хен, тут вполне удобно, а у тебя прострелено бедро, — отзывается Чонгук, которому на самом деле очень хочется устроиться в его теплых объятиях, но совесть и здравый смысл заставляют лежать на месте. — Я под завязку напичкан обезболивающими, и ты же не собираешься бить меня во сне, — усмехается Юнги и слышит тяжелый вздох с пола. Чонгук нервно ерзает по простыням и явно разрывается между сомнениями и желанием согласиться, на что Юнги только тихо посмеивается. — Ну так ты идешь? Чонгук вновь очень шумно вздыхает, но все же начинает шуршать простынями, недовольно сопя. Через несколько секунд кровать прогибается под весом еще одного тела, а теплые конечности робко обвивают Юнги за туловище. Он снова заходится тихим смехом, но все же обнимает крепко в ответ и утыкается носом во взъерошенную макушку. Свет от экрана мягко освещает лицо Джина, сидящего в темноте кухни с ноутбуком и напряженно жующего губу. Он сводит поставки, которые за последние месяцы увеличились по объему в несколько раз, и даже не сразу замечает, что телефон на столе вибрирует и загорается входящим сообщением. Джихе: Я нашла новый суперский сериал, вы просто обязаны его увидеть!!1!1 Джихе: Завтра расскажу :) Джихе: Спокойной ночи, Джин Джин тепло улыбается и печатает ответное пожелание добрых снов. Сняв очки и отложив их в сторону, он лениво зевает и встает, чтобы наконец отправиться в свою спальню, потому что на часах уже первый час ночи. Проходя по коридору, он на несколько мгновений задерживается у закрытой двери гостевой комнаты и почему-то ни разу не сомневается, что абсолютно зря стелил Чонгуку на полу. Эти двое стали неотъемлемой частью друг друга, и это ощущается настолько естественным, что даже он отбрасывает смутные мысли о том, что по-хорошему это совсем неправильно. Не имеет значения, сколько лет, ошибок и потерь разделяет людей, если они друг за друга глотку готовы порвать, если связаны душами настолько тесно, что лишь друг в друге находят исцеление. Как жаль, что его с такими людьми, разделяют не годы, не время, а смерть, через которую, увы, не переступить. Как жаль, что ему уже никогда и никем не исцелиться. Тихо вздохнув, Джин проходит в свою комнату, забирается в холодную постель и еще очень долго ворочается с боку на бок в попытке уснуть. — О чем думаешь? — тихо спрашивает Юнги куда-то Чонгуку в макушку. Тот неловко ерзает, потому что из-за чужого горячего дыхания становится немного щекотно, а по спине пробегает целый табун мурашек. — Не знаю, — отзывается он и замолкает ненадолго, но, подумав, нерешительно добавляет: — Просто интересно, когда все это закончится. Чонгук сам до конца не уверен, что имеет в виду. Когда закончится их такая жизнь, наполненная необходимостью скрываться и неизвестностью, какой день они переживут спокойно, а в какой ему придется вновь наблюдать ранения на теле Юнги. Когда закончится время Квансу на этой чертовой земле, и он наконец-то оставит их в покое физически и морально. Или когда закончатся они как Юнги и Чонгук, малознакомые соседи, обстоятельствами вынужденные оказаться бок о бок, но выбравшие стать ближе, чем предполагала их жестокая действительность. Добровольно засыпающие в объятиях друг друга, безмолвно переговаривающиеся короткими улыбками и мимолетными взглядами и, если честно, друг от друга зависящие больше, чем хотелось бы признавать вслух. Юнги не отвечает, думающий, вероятно, о том же, но Чонгуку ответ не требуется. Он немного отстраняется от его груди и поднимает грустный взгляд, заставляя Юнги открыть глаза и внимательно посмотреть в ответ. — Хен, поцелуй меня, пожалуйста, — шепотом, еле слышно просит Чонгук и чуть крепче хватается за чужие плечи. И на этот раз Юнги целует без колебаний. Мягко, осторожно, почти целомудренно. Он не углубляет поцелуй, просто касается своими губами чужих, как всегда мягких и податливых, а Чонгук большего и не просит. Возможно, ему просто хочется почувствовать старшего рядом, ближе, чем он есть сейчас. Просто убедиться, что этот день закончился, а Юнги все еще здесь, тоже нуждающийся в его присутствии, и ему, пробыв весь день таким отважным и смелым, можно наконец расслабиться в этих безопасных объятиях. — Спи, — шепчет Юнги, когда отстраняется и напоследок еще раз мягко целует Чонгука в уголок влажных губ. — В течение нескольких дней мы уедем в Тэгу. Там безопасно и можно будет немного передохнуть, — тихо говорит он, будто чувствует, о чем Чонгук думает. — Обещаю, тебе там понравится.

☬☬☬

— Обещаю, тебе там понравится, — берет в свои морщинистые руки маленькие ладошки Чимина госпожа Кан и волнительно их сжимает. — Ты просто еще не пробовал. Уверена, дети влюбятся в тебя, — мягко улыбается она. — Не знаю, — мнется Чимин, сдвигая брови на переносице. — Не уверен. Я давно не танцевал, не думаю, что я смог бы стать хорошим преподавателем… — Послушай меня, — прерывает его госпожа Кан. — Я преподавала так долго, пожалуй, слишком долго, — она кивает на свои ноги, хронические повреждения на которых не скрывают даже домашние тапочки. — И если я говорю, что ты справишься, то я говорю это с полной уверенностью. Чимин несчастно стонет, но все же позволяет себе робкую улыбку, которую госпожа Кан мгновенно отзеркаливает. Чимин все еще не уверен, что готов начать жить полноценно. После переезда обратно в Пусан, где он на новое имя купил себе маленький домик на побережье, он потратил три месяца только на то, чтобы заставить себя выходить на улицу. Не то чтобы он опасался встретить кого-то или оказаться узнанным, скорее, просто где бы Чимин не оказывался, он повсюду ощущает за спиной призраки прошлого в лице одного, того, кого пока так и не сумел отпустить. Он скучает. Сильнее, чем ожидал, скучает по друзьям, по доверчивому Чонгуку, который, наверняка, безмерно скучает в ответ. Каждый день Чимин задается вопросом, правильный ли выбор сделал, правильно ли поступил, когда уехал от того, что по частям кромсало душу, или же в действительности он просто трусливо сбежал, эгоистично предав ради спокойствия собственной шкуры все, чем так дорожил. Он старается жить новой жизнью и почти не оборачивается на каждый шорох, хотя и ощущает за спиной постоянное присутствие призраков прошлого. И даже не догадывается о том, что призраки прошлого тоже никак не могут решиться его отпустить.

☬☬☬

— Из Пусана докладывают, что с Чимином все в порядке, в городе никого из нежелательных лиц не замечено, — чеканит один из людей Намджуна и несколько мгновений неуверенно мнется, прежде чем решается продолжить. — И еще кое-что. Джихе просила передать, что звонила ваша мать, требует перезвонить ей в срочном порядке. Намджун непонимающе хмурится, отпускает парня кивком голову, а затем тянется в карман за телефоном. Еще ни разу его мать, вечно скрывающаяся от отца, не звонила на рабочий телефон, только на мобильный. Заметив несколько пропущенных, он хмурится еще сильнее, набирает номер матери, а сам чувствует, как холодная змея тревоги начинает постепенно обвиваться вокруг шеи. Гудки длятся долго, будто намеренно играют на натянутых нервах Намджуна, который уже нервно барабанит пальцами по столу и кусает нижнюю губу. Когда мать наконец поднимает трубку и начинает в нее быстро тараторить, Намджун неверяще замирает. Он прикрывает глаза, с трудом выдыхает застрявший в легких воздух и чувствует, что сердце вот-вот зайдется в страхе и остановится.