vanquish

Год назад

Цветок с оглушительным грохотом разбивается о светлую стену. Влажные комья земли оставляют на обоях разводы, а осколки горшка вместе с поломанными стеблями фиалки валятся на пол. Юнги стискивает кулаки, прикрывает глаза и выдыхает сквозь зубы. — Успокойся, — пытается он сохранить голос ровным, но тот предательски дрожит. — Замолчи и сядь. — Прекрати мне указывать! Ведешь себя как сраная мамка, — огрызается Хосок. Его речь больше похожа на ядовитое шипение, но Юнги знает, что это не он. Он знает, что в Хосоке сейчас говорит болезнь, но ответная злость рвется наружу, и сдерживать ее все сложнее. — Я просто прошу тебя взять себя в руки и остыть. Я принесу твои таблетки, но тебе нужно сесть и усп… — Ничего мне не нужно! Это нихрена не работает, — голос Хосока срывается. В нем проскальзывают нотки отчаяния и безнадежности, но Юнги не замечает этого. Он, затуманенный раздражением, слышит только злость и капризы. — Я только и делаю, что пытаюсь успокоиться и глотаю сраные таблетки. Вся моя жизнь одни сраные таблетки! Он хватает с прикроватного столика небольшую статуэтку и швыряет в стену следом за цветочным горшком. По его щекам начинают катиться слезы, которые он даже не пытается вытереть. Хосок мечется по комнате словно раненый зверь, бездумно хватается за предметы, будто не знает, чем себе помочь. Будто внутри у него бушует ураган, а он никак не может его унять. — Я устал! Это невыносимо, — его грудь вздымается под частым дыханием, а пальцы, вцепившиеся в корни волос, заметно дрожат. Он останавливается и поднимает на Юнги раскрасневшиеся глаза, словно умоляет его о чем-то. Юнги не понимает о чем. Он делает шаг вперед, намереваясь подойти к Хосоку ближе и осторожно прикоснуться. Сделать то, что всегда помогает — успокоить его в своих объятиях, а после напоить таблетками и водой. На самом деле после таблеток этот взгляд никуда не девается, но Хосок хотя бы физически успокаивается и перестает дебоширить. Юнги двигается осторожно и плавно, так, чтобы не напугать. Его ладонь мягко ложится на худое плечо, а затем уже обе руки обвивают напряженное тело и притягивают к себе. Хосок сначала поддается, жмется ближе и начинает часто дышать, но в следующую секунду дергается и отталкивает. — Не трогай меня, — и истерика будто накатывает по новой. — Хватит, Юнги! Хватит пичкать меня таблетками, хватит обращаться со мной как с бешеным животным. Я больше не могу так. Не могу! — со всей силы толкает он Юнги в грудь и с размаху бьет кулаком по челюсти. Резкая боль как по щелчку активизирует в Юнги все то, что он так усердно пытался сдерживать. Подавляемые злость и раздражение, кипящие где-то внутри, взрываются в один момент и вырываются наружу, затмевают сознание и голос разума. С рыком Юнги подается вперед, хватает Хосока за грудки и прикладывает затылком о стену. — А что мне еще делать? — рычит он ему прямо в лицо, грубо встряхивая за плечи. Хосок дергается, пытается вырваться из захвата, но Юнги держит крепко. От его хватки на коже остаются синяки и красные следы. — Ты устраиваешь это каждую неделю, и я уже не знаю, как мне с тобой справляться. Ты думаешь, я не устал? Еще как устал, ты даже не представляешь, как с тобой сложно, — злые слова вырываются наружу сами, их уже ничем не остановить. — Надоело, что я нянчусь с тобой? Тогда собирай вещи и пиздуй в больницу, — он заносит кулак, чтобы ударить, чтобы выместить всю свою злость, всю свою усталость, накопившуюся за несколько лет, но замирает. Потому что Хосок напротив замирает тоже. Он не шевелится и не моргает, просто смотрит вмиг опустевшим взглядом и молчит. На его лице уже ни следа истерики или злости, там только горечь и боль. Еще там смирение, но Юнги никогда этого уже не узнает. Хватка ослабевает в то же мгновение, как Юнги делает шаг назад. Он убирает руки слишком резко, будто обжегся, но в действительности его обдает холодом. Не из-за взгляда Хосока, нет, тот никогда в жизни не посмотрит на него холодно. Юнги содрогается ознобом из-за собственных слов, которые он не имел в виду, но произнес. Он не слышит ни звуков, ни того, как громко бьется его сердце. Пытается открыть рот, но не знает, что говорить. Словно в замедленной съемке Хосок отлипает от стены и выпрямляется. Его пальцы все еще дрожат, когда он поднимает руку и тянется к лицу Юнги, но в следующую секунду ладонь опускается, так и не коснувшись. Хосок отводит взгляд и все так же молча выходит из комнаты. Юнги смотрит ему вслед, и это последний раз, когда он видит его живым.

☬☬☬

Сигарета заканчивает свою короткую жизнь, раздавленная о стеклянное дно пепельницы. Юнги поворачивается лицом к Чонгуку и тяжело вздыхает. Чонгуку тоже хочется вздохнуть, но он подавляет это желание и старается слиться со стулом, на котором сидит. На душе мерзко и горько. Чонгуку стыдно за то, что он прочитал записку, и еще больше стыдно из-за того, что Юнги среагировал как обычно слишком спокойно и разумно. Он не злился и не осуждал, но, прочитав записку, помрачнел и словно потух изнутри. Чонгук не хочет признаваться в этом себе, но смутные обида и ревность из-за того, какое огромное влияние на Юнги оказывает этот человек даже после смерти, оседают внутри тяжелым грузом. Они с Хосоком были не просто друзьями, и это не может не задевать. — Ты не должен был читать письмо, предназначенное не тебе, — тихим хриплым голосом говорит Юнги. Это не обвинение, но констатация факта. — Не должен был, — так же тихо соглашается Чонгук. Он хочет было потянуться к Юнги, чтобы коснуться его руки, но одергивает себя из-за чувства вины. Тот, будто почувствовав, делает это сам. — Чонгук, я не злюсь на тебя, просто… — Юнги, ответь мне на один вопрос, — Чонгук не в том положении, чтобы перебивать и задавать вопросы, но ему нужно узнать. Иначе это отравляющее чувство внутри будет только сильнее назревать и разрастаться до тех пор, пока не поглотит его с головой. Юнги заметно хмурится, но все же кивает. Чувствует, не может не чувствовать, что младший обеспокоен. — Ты любил его? Этого человека. Хосока. Вы были не просто друзьями. Юнги вздыхает и отпускает его руку, чтобы потянуться еще за одной сигаретой. Огонь зажигалки тускло вспыхивает, на мгновение освещая пространство кухни, а в следующую секунду струйка дыма взмывает в потолок. Чонгуку тоже очень хочется закурить, но он никогда не сделает этого при старшем. — Это сложно, — в конце концов невесело хмыкает Юнги. Он не уверен, почему вообще пытается ответить. Наверное, просто потому что это Чонгук, который выглядит растерянным и подавленным. — Мы познакомились, когда я только переехал в Сеул. Хосок привел меня сюда, — он на мгновение задумывается, привычным жестом стряхивает пепел, но быстро продолжает. — Я с самого начала заботился о нем, потому что, как ты знаешь, он был болен. Со временем это переросло во что-то большее. Мы действительно были близки. Я могу точно сказать, что у него ко мне были чувства, а я, — он вздыхает, собираясь ответить честно, даже если это прозвучит жестоко. Потому что Чонгук заслуживает правды. — Я не любил его в привычном смысле, не так, как должен был, но был сильно привязан как к другу и как к человеку. Я просто делал все, что мог. Видимо, недостаточно. Чонгук переводит на него непонимающий взгляд, который до этого был бездумно устремлен в стену напротив, но пока молчит. Юнги откладывает сигарету и устало растирает лицо ладонями. Каждое слово дается ему с огромным трудом, но он все же говорит, и для Чонгука этот факт бесконечно значим. Стальные тиски, до этого сжимавшие грудь и мешавшие свободно дышать, начинают потихоньку ослаблять хватку. — В этот день, — кивает Юнги на записку, лежащую на столе, — мы сильно поссорились. Я наговорил ему много всего, сказал, что упеку в больницу. Он этого не хотел, — он грустно усмехается, вспоминая, какое отвращение в Хосоке всегда вызывала мысль о том, чтобы лечь в больницу, и как упорно он сопротивлялся лечению, которое все равно закономерно искажало его личность. — А потом, в этот же день, только позднее, его не стало. Застрелили на встрече с Квансу. Ну, ты и сам уже все это знаешь. Чонгук кивает и отводит взгляд. Горький комок подкатывает к горлу, и он с трудом сглатывает его, пытаясь не разреветься. Вроде бы не из-за чего, но видеть эту боль и вину на лице старшего ему просто невыносимо. Все это слишком сложно. — Я виню себя в его смерти, — тихо признается Юнги. Голос ровный, но Чонгук уже научился различать в нем эмоции. Старший на него даже не смотрит, будто говорит сам себе, но в действительности впервые озвучивает это вслух. — Виню себя за то, что не лечил его подобающе, не заставил. За то, что наговорил все это во время ссоры. За то, что поздно спохватился и не успел приехать на склад. Этого всего можно было бы избежать, если бы я принимал правильные решения. — Хен, — не выдержав, тихо встревает Чонгук, и Юнги вопросительно смотрит на него. — Если честно, я не думаю, что ты прав. Я имею в виду, — он тушуется, отводит взгляд, но все же набирается смелости договорить. — Не думаю, что его можно было “спасти”. Я не знал его, но в записке он не звучал как человек, который хочет, чтобы его спасали вот так. Лечили и привязывали к таблеткам. По-моему, он не хотел такой жизни. Он хотел свободы? Чонгук вздрагивает, когда Юнги неожиданно начинает тихо смеяться и тянется, чтобы взъерошить его темные локоны. Он по инерции подставляется под ласку, прижимаясь макушкой к прохладной ладони. — Ты прав, он был именно таким человеком. Скованным болезнью, но жутко свободолюбивым, — соглашается Юнги с едва заметной улыбкой на губах. — Хосок был словно ветер, — он снова вздыхает и опускает потускневший взгляд. — Я просто хочу сказать, что тебе не стоило бы себя винить, хен, — продолжает Чонгук, который укладывает ладонь поверх чужой и прижимает к своей щеке. — Ты наделал ошибок, но этот человек, Хосок, он явно любил тебя и явно был благодарен за все, что ты для него сделал. Думаю, он был счастлив настолько, насколько мог, но потом устал. Он имел на это право. Чонгук замолкает, и тишина тяжелым полотном повисает в помещении на несколько долгих минут. Он уже собирается встать и уйти, намеревается оставить Юнги наедине со своими мыслями и дать возможность все переварить, но его не пускают. За руку притягивают к себе, привычно усаживают на колени и забираются пальцами в волосы. — Когда это ты успел стать таким умным? — усмехается Юнги, прижимаясь лбом к Чонгуковой груди. Чонгук обнимает его за плечи обеими руками, и ему в этот момент кажется, что не он здесь ребенок, которому нужна поддержка и защита. Юнги взрослый и бесконечно сильный, но ему тоже бывает тяжело и больно. Он несет на своих плечах неподъемный груз мрачного прошлого, и если Чонгук способен хотя бы немного его облегчить, он это не раздумывая сделает. — Точно не у тебя научился, — в шутку вредничает он, а сам покрывается мурашками из-за невесомого поцелуя в шею. Горечь и сожаление куда-то испаряются, остается лишь едва ощутимый осадок, от которого, Чонгук уверен, им обоим никогда не отделаться. Даже зажившие раны оставляют после себя шрамы как напоминание о случившемся. Он просто надеется, что рано или поздно эти шрамы если не рассосутся, то хотя бы не зарубцуются слишком уродливо. — Юнги, — зовет он, и старший вопросительно мычит ему в кожу, которую покрывает медленными, ленивыми поцелуями. — А со мной у тебя так же? Ты тоже просто, ну, делаешь все, что можешь, и не чувствуешь того же? Юнги усмехается и поднимает голову, заглядывая смутившемуся Чонгуку в глаза. Тот смотрит с волнением и даже некоторым опасением, будто выпалил не подумав, а теперь боится, что это действительно может оказаться так. Такой глупый ребенок. — Нет, Чонгук, — берет Юнги его лицо в ладони и притягивает к себе для поцелуя. Он не знает, зачем делает это, зачем только сильнее привязывает к себе Чонгука и привязывается сам, если скоро придется отпускать. Он давно уже просто делает и не задумывается над причинами и последствиями. — С тобой у меня совсем не так. В действительности он никогда не простит себя до конца. Есть ошибки, которые прощения просто не подразумевают. Наверное, Чонгук во многом прав, но это не отменяет того, что Юнги Хосока не сберег. Он лишь надеется, что однажды сможет смириться и продолжить жить с этим дальше.

☬☬☬

Они едут в машине вот уже двадцать минут, и за все это время никто еще не проронил ни слова. Джин встретил выписавшегося Тэхена только у ворот, дал ему время на то, чтобы собраться с мыслями во время дороги вдоль больничного парка от главных дверей. Он пробыл на лечении несколько недель, и хотя врач настоял на продолжении встреч хотя бы раз в пять-семь дней, необходимости держать его в стенах клиники больше не было. Тэхен не уверен, что чувствует. У него впереди еще долгий путь, но он есть, и все это уже не кажется таким безвыходным. Однажды он научится жить полноценно, не терзаемый мыслями о собственной никчемности и ненужности. По крайней мере, это то, чего он действительно хочет. — Угостишь сигаретой? — хрипло интересуется он у Джина и тихонько прокашливается. Атмосфера не то чтобы напряженная, но немного неловкая. Джин боится давить, а Тэхен просто не знает, что ему стоит сказать. Он принимает протянутую сигарету, приоткрывает окно и с наслаждением закуривает. — Спасибо, что встретил меня. Мне пока нельзя водить, — хмыкает он и добавляет чуть тише: — Как будто меня это остановит. Джин тихо усмехается и на мгновение отрывает взгляд от дороги, чтобы посмотреть на Тэхена. — Без проблем, — пихает он его локтем в плечо и легко улыбается. — Ты же знаешь, что всегда можешь попросить меня о чем угодно, верно? Тэхен фыркает, отворачивается к окну, но все же едва заметно кивает. Он знает и всегда знал, просто не хотел никакой помощи. Он намеренно опускался на самое дно, пытался прикончить себя раньше, чем это с ним сделает мир вокруг, но теперь в этом нет смысла. Тэхен хочет попытаться. — Хен, я хотел извиниться. — Нет, — обрывает его Джин и, затормозив на светофоре, оборачивается. — Тебе не за что извиняться, это не твоя вина. Извиниться, скорее, стоит мне, в конце концов, я недоглядел, — он хмурится, невольно вспоминая измазанную в крови и блевотине кухню и почти бездыханное тело на полу. — Но я знаю, что тебе эти извинения тоже не нужны, поэтому давай просто опустим это все. Я рад, что ты снова с нами. Он улыбается, поймав ответную короткую улыбку и благодарный кивок. — Но спасибо я тебе все равно скажу, — щелкает языком Тэхен и язвительно скалится. Джин не может не улыбнуться тому, что друг все еще остается собой. — Спасибо, что вытащил меня с того света, когда я сам этого не хотел. Спасибо, что всегда делаешь для всех нас все, что можешь. И спасибо… ой, вот давай только без этого, — возмущается и пытается увернуться от объятий Тэхен, в которые Джин намеревается его заключить, но все же быстро сдается, позволяет себя обнять и обнимает сам. — Не урчи, — хлопает его по спине Джин, стискивая чуть сильнее. Одному богу известно, как сильно он переживал и скучал. — Какой ты ванильный, господи, — с наигранным отвращением морщится Тэхен и спустя пару секунд выворачивается из объятий. — Меня сейчас просто стошнит. — Только, пожалуйста, не в моей машине. Я уже достаточно извозился в твоей блевотине, знаешь, — хмыкает Джин, снова трогаясь под громкое сигналы машин позади. Тэхен смеется, и они замолкают на какое-то время, пока он вновь не оборачивается и не говорит уже тише и в разы серьезнее: — Хен, если серьезно, то правда, спасибо. Мне казалось, что у меня нет никого. И даже если никто мне не нужен, чтобы быть, знаешь, полноценным и счастливым, я рад осознавать, что вообще-то у меня всегда был ты.

☬☬☬

Намджун осторожно ведет ладонями вдоль спины Чимина и опускается ниже, к пояснице и ягодицам. Он только из душа, и капли воды стекают с кончиков его влажных волос и разбиваются о песочную кожу. Чимин все еще крепко спит, не реагирует на прикосновения, а у Намджуна сознание плавится из-за мысли, что он спит в его постели. Он нагибается и проходится дорожкой поцелуев вдоль выпирающих позвонков на обнаженной спине. Кожа Чимина все еще соленая из-за пота и изрисована его, Намджуна, следами и метками. Он с трудом удерживается от того, чтобы оставить еще одну. Не хочется пока будить, младший и так вымотался. Чимин невнятно сопит и что-то бормочет, ворочаясь на простынях, а у Намджуна сердце разрывается от количества чувств, которыми оно переполнено. На те несколько дней, что они провели вместе в Пусане, а после и в его доме в Сеуле, Намджун полностью выпал из жизни. Он перекинул все свои дела на Джина и ушел с головой в Чимина, все пытался им насытиться. Они почти не разговаривали все это время, до изнеможения трахались на любых доступных поверхностях, но ему все мало. Он, кажется, никогда не насытится и не нагонит те годы, которые сам же так глупо потратил на бессмысленные метания. С губ Чимина срывается тихий вздох, когда два пальца проскальзывают в его растянутую после ночи дырочку. Он все еще спит, но тело само реагирует на прикосновения, которых Чимин так долго и болезненно жаждал. Намджун не затягивает, вынимает пальцы и, прижавшись к нему сзади всем телом, осторожно толкается внутрь. До головокружения узко и горячо. Он не представляет, как вообще продержался без этого столько времени. Он будто никогда не мог нормально дышать, а сейчас наконец вздохнул полной грудью и едва не теряет сознание от гипервентиляции. Из нежных и осторожных толчки становятся все более чувственными, а прикосновения — все более ощутимыми. Намджун упускает момент, когда Чимин все же просыпается, но тихо стонет, чувствуя сжавшиеся вокруг своего члена стенки. Чимин подыгрывает, не открывает глаз, но позволяет себе тихо постанывать и цепляться пальцами за простыни, когда головка задевает особенно чувствительное место. Он бы даже посмеялся мысли, что, кажется, проснулся в раю, но Намджун, которому уже не до игр, резко вжимает его грудью в постель и проскальзывает пальцами в рот. — С добрым утром, — хрипло шепчут ему на ухо, обжигая мочку горячим дыханием. Звучит как обещание распять, и Чимин вздрагивает из-за мурашек, бросившихся по спине врассыпную. Он стонет и прогибается, позволяя проникнуть в себя глубже с обеих сторон. Жарко и душно, влажная челка липнет ко лбу, но Намджуну все мало. Он толкается грубо и несдержанно, потому что уже в точности знает, что именно так нравится Чимину. Давит на поясницу, заставляет приподнять попку чуть выше и кусает за загривок, оставляя очередной след от зубов, как еще одну из бесчисленных меток. Чимин хочет стонать его имя, но вместо этого давится пальцами, которые вылизывает послушно и тщательно. Он обожает, когда Намджун заполняет его полностью, физически и эмоционально пробирается в каждую его клеточку и оседает там на атомном уровне. Горячая струя ударяет в стенки, сзади слышится хриплый стон, больше похожий на рык, и Чимин не выдерживает. Взрывается следом и кончает на простыни под собой, так ни разу к себе и не прикоснувшись. А следом его уже подхватывают на руки и несут в душ, чтобы помыть с тщательным вниманием и осторожностью. Намджун будто по щелчку превращается из дикого зверя в милого послушного песика, который прикоснуться боится и заживляет невесомыми поцелуями каждый след, оставленный в порыве безумия. Чимин млеет в его руках, позволяет делать с собой что угодно и боится признаться себе в том, что реальность оказалась в десятки раз лучше любой его самой смелой фантазии. — Мне сегодня нужно будет уехать по делам, — говорит Намджун, когда они уже сидят на кухне и пьют свежесваренный кофе. — Много всего накопилось, нужно разгрести. Чимин хмурится, отставляет чашку и поднимает на Намджуна серьезный взгляд. — А что делать мне? Ты привез меня обратно, но мы так и не обсудили, что делать дальше. — Парни еще не знают, что ты вернулся. Можешь обрадовать их, — тянется за сигаретой Намджун, прикуривает, а затем открывает окно, чтобы выпустить дым. Холодный свежий воздух сразу же врывается в помещение кухни и облизывает полуобнаженные тела. — Мне кажется, тебе пока не стоит особо высовываться. Отдохни и наберись сил. Мы на пороге войны, и я хочу, чтобы ты в этот момент был рядом. — Я буду, — кивает Чимин. Он поднимается со стула и перебирается к Намджуну на колени, обвивая его руками за шею. — Но когда все кончится, мы поговорим. Я правда больше не хочу жить так. Он прижимается к Намджуну всем телом, утыкается носом ему в ключицу и разве что не мурчит, наслаждаясь любимым запахом и мягкими поглаживаниями по спине. Ему не хочется войны, но без нее никогда не зажить спокойно. — Обязательно, — целует его в макушку Намджун. — Мы обязательно поговорим, когда все закончится. Осталось не так долго. Будущее размыто, но Намджун почему-то уже почти не сомневается в своей победе. У него на это теперь есть как минимум еще одна причина.

☬☬☬

— Слушайте, я правда знаю немного, — разводит руками помощник инспектора Ли. Он старый знакомый Джина, с которым они еще когда-то давно, в прошлой его жизни вместе учились в Полицейской Академии. До того, как Джин перешел на другую сторону. — Их дело засекречено. Юнги закатывает глаза, устало плюхается на диван и устремляет взгляд в потолок. Раздражение внутри уже кипит вовсю, но он упорно стискивает зубы и молчит. Здесь он не в том положении, чтобы требовать, им и так оказали одолжение, поделившись о смерти родителей Чонгука всем, что есть. Но этого все еще чертовски мало. — Ну ты хотя бы в общих чертах в курсе, в каком оно статусе? — опирается о столешницу Джин и наклоняется к приятелю ближе. Его голос спокоен и мягок, но один только взгляд способен заставить выложить все, как на духу. — Это дело рук Квансу, у вас должно на него что-то быть. — Слушайте, мы все тут прекрасно знаем, что это был Квансу. Но это дело как только завели, так сразу передали в верха. У меня туда доступа нет, — пожимает плечами Ли. Он не лжет, Джин это видит и знает, но от этого не легче. — Можете обратиться к комиссару, но сомневаюсь, что он вам поможет, — с сожалением говорит он, и со стороны дивана, где сидит Юнги, доносится тяжелый вздох. Бесполезно. Если дело засекречено, до него не добраться. Они могут сколько угодно обивать пороги участка и пытаться выведать информацию у вышестоящих, но проблема в том, что их отношения с полицией сводятся исключительно к взаимной неприкосновенности. Копы не трогают их, а они не наглеют слишком сильно и при необходимости откатывают круглые суммы, не более. Все так работают, правда, это действует ровно до тех пор, пока какая-нибудь из сторон не переходит грань. — Слышал только, что тела одного из сыновей там не нашли. Вроде как он числится пропавшим без вести, — после недолгого раздумья тихо заговаривает Ли. Юнги и Джин в момент напрягаются, готовые впитывать в себя информацию. — Квартира все еще опечатана, значит, дело пока в процессе. Вообще, в последний, может быть, год все, что касается Квансу, сразу уходит в верха. Мы этого больше никак не касаемся. К счастью или нет, нам и без него работы хватает, — он устало вздыхает. — Думаю, под него сильно копают, что, вообще-то, не удивительно. Ублюдок совсем с катушек съехал. — Он и нас всех заебал, поверь, — понимающе кивает Джин. Он усаживается на небольшое кресло у стола, немного нервно зачесывает волосы назад пятерней и погружается в раздумья. — Одно время ходили слухи, что его вроде как собираются прижать, но что-то хер знает, — хмыкает Ли, сцепляя пальцы в замок. — Дальше слухов не зашло. Я, если честно, особо не интересовался. Джин снова понимающе кивает, но сказать ему больше нечего. — Ладно, в любом случае, спасибо за помощь, — Юнги встает, подходит к столу и протягивает ладонь для рукопожатия. Здесь им ловить больше нечего, придется искать информацию в другом месте. — Чем смог, — вздыхает помощник инспектора, крепко пожимая протянутую руку. Джин поднимается следом, и уже несколько минут спустя они задумчиво курят в салоне Астон Мартина. — Либо он хорошо лжет, либо действительно не в курсе, — хмыкает Юнги и лениво выпускает сизый дым в приоткрытое окно. Свинцовое небо хмурилось с самого утра и наконец-то разразилось противной изморосью, покрывающей стекла мелкими каплями. — Он правда пытался меня убедить, что они не сотрудничают с Квансу? Он вновь хмыкает и забирается пальцами свободной руки в копну русых волос. Голова гудит то ли из-за погоды, то ли из-за назойливого роя путаных мыслей. — Не знаю, Юнги, — пожимает плечами Джин. Между его бровей залегла глубокая складка, а нижняя губа то и дело оказывается в плену зубов. — Ли попусту трепаться бы не стал. Может, правда не в курсе. Юнги оборачивается на него, саркастично вскидывает бровь, но молчит. — Вообще, все как-то странно, — задумчиво озвучивает свои мысли Джин и замолкает на мгновение, чтобы глубоко затянуться. — Дело засекречено, про Квансу никто ничего не знает. Может быть, конечно, это потому, что он с ними сотрудничает, — он вновь замолкает, растерянно пожевывая фильтр сигареты, — но это все равно кажется каким-то мутным. — Как будто он умеет как-то иначе, — щелчком выкидывает сигарету Юнги и поднимает окно. Малышка недовольно порыкивает, не привыкшая стоять на месте, но он наконец опускает ручник и медленно трогается. — Ты все еще уверен, что тебе это надо? — оборачивается на него Джин. Они возятся с этим уже несколько дней, а результатов пока практически никаких. Юнги, если честно, не уверен. Он не знает, зачем ему в действительности это все, если совсем скоро они отомстят Квансу и смогут просто спокойно зажить дальше. Возможно, все дело в том, что это касается Чонгука. Младший хочет знать, по какой причине его жизнь дала трещину и в одно мгновение перевернулась на сто восемьдесят градусов. Если это поможет ему обрести покой и сделать шаг вперед, Юнги нароет любую информацию ради него. Это меньшее, что он может для него сделать. — Нет, но я все равно выясню, — отзывается он и переводит сосредоточенный взгляд на боковое зеркало, чтобы перестроиться в крайний левый ряд и выжать педаль газа. Джин по его глазам видит причину этого одержимого стремления. Будь его собственная причина все еще жива, он бы тоже из кожи вон лез ради нее. А потому он просто замолкает, отворачивается к окну и бездумным взглядом провожает серые высотки, которые в такую погоду даже цветные вывески не могут сделать хоть чуточку ярче.

☬☬☬

Чонгук просыпается, когда дома уже никого нет. В последнее время такое случается часто, слишком часто, но он привык. На душе немного паршиво, и это тоже теперь случается часто. Чонгук не может не чувствовать, что все стремительно меняется. Он каждое утро просыпается с мыслью, что этот день может оказаться последним, и его жизнь вновь перевернется с ног на голову. Страшнее всего то, что когда это случится, Юнги, вероятно, больше не будет рядом. Подумав об этом, Чонгук вздыхает и направляется в комнату, чтобы достать из припрятанной в шкафу пачки сигарету и закурить прямо на кухне у окна. Ему нечего опасаться, старшие точно не вернутся до позднего вечера. И несмотря на это, Чонгук все равно отчаянно цепляется за каждый такой день, потому что хотя бы ночью Юнги приходит домой, ложится рядом и крепко прижимает к себе до самого утра. Когда все кончится, возможно, у него не будет даже этого. Чонгук докуривает уже третью сигарету за день, когда в коридоре раздается дверной звонок. Этот звук кажется настолько непривычным и неуместно громким в тишине квартиры Джина, что его тело мгновенно напрягается. Он задерживает дыхание, тушит сигарету о дно пепельницы и внимательно прислушивается к звукам, которые, он надеется, не повторятся. Но звонок раздается еще раз. Это не может быть Джин или Юнги, потому что у них всегда есть с собой ключи. На Чонгука все еще ведут охоту, и любые попытки контакта извне ему необходимо воспринимать предельно настороженно. Он почти не думает, когда настолько тихо, насколько может, проскальзывает мимо двери и несется в комнату за Береттой, которую продолжает хранить при себе. Пальцы сразу крепко обхватывают холодную рукоятку, в то время как другая рука умелым движением выдвигает магазин и проверяет наличие патронов. Звонок повторяется снова, и напряжение, которым Чонгука пронизало в первый раз, достигает предела. Он старается дышать по минимуму и концентрирует все свое внимание на звуках из-за двери, к которой медленно продвигается. Даже если тревога ложная, не следует сразу выдавать свое присутствие. Смущает лишь то, что этот человек, кем бы он ни был, звонит так настырно, будто уверен в том, что дома кто-то точно есть. Подобравшись к двери, Чонгук прижимается к стене и осторожно выглядывает в глазок в попытке разглядеть размытую фигуру. Человек за дверью смотрит в сторону, переминается с ноги на ногу и выглядит нервничающим. Его лица не видно. Чонгук вздыхает и, подняв снятый с предохранителя пистолет к груди, негромко спрашивает: — Кто там? — Это я, Чонгук-и, — тихий ответ раздается не сразу. Чонгук замирает, не уверенный, показалось ли ему. Борясь с сомнениями, он осторожно приоткрывает дверь, и в следующую секунду его сердце падает в пропасть, а пистолет опускается в расслабившейся руке. — Чимин… — и Чонгук почти задыхается в крепких, пахнущих чем-то свежим и сладким объятиях, по которым так сильно скучал.

☬☬☬

— На этот раз Юнги точно меня убьет, — драматично вздыхает Чимин, отставляя полупустую банку пива в сторону. Ряд таких же стоит на столе, и он даже не уверен, сколько именно из них выпил сам. Чонгук слегка пьяно хихикает и делает глоток уже выдохшегося пива, после которого морщится. — И меня заодно. Солнце уже успело сесть, окрасив небо в различные оттенки красного, розового и золотого, а после уступив место на небосводе луне, мягко подсвечивающей отчего-то очень густые облака. Они проболтали весь вечер, обсуждали события прошедших месяцев, которые по ощущениям длились словно несколько лет. Чимин не стал рассказывать всего, упомянул лишь, что вернулся окончательно, и теперь они с Намджуном вроде как вместе. Чонгук этому почти не удивился и не смутился, из-за чего старший пришел к определенным и довольно логичным выводам. — Значит, ты и Юнги, — он заминается, не уверенный, как правильно подобрать слова так, чтобы не смутить Чонгука и не сказать лишнего. Тот отчаянно краснеет, но едва заметно кивает. — Я не знаю, просто, это Юнги. Он очень заботится обо мне, и я тоже хочу заботиться о нем. Сложно объяснить, — смущается Чонгук, никогда прежде ни с кем не обсуждавший своих чувств и происходящего между ними. Но Чимин, кажется, понимает его с полуслова и согласно кивает. — Многое случилось за это время, но он всегда оказывается рядом? — растерянно произносит Чонгук, будто сам впервые задумывается об этом и спрашивает себя, как так случилось. Это что-то, чего он не может так легко постичь или просто принять как должное. — Я очень скучал по тебе, ребенок. Мне жаль, что мне пришлось уехать, но я рад, что все это время ты был в порядке. Юнги, ты знаешь, он действительно умеет хорошо заботиться о тех, кого любит, — улыбается Чимин. Чонгук тихо прокашливается и отворачивается, чтобы скрыть алеющие щеки и испуганный взгляд. — Я не думаю, что это так, — он замолкает, не зная, как произнести это слово. В конце концов, он действительно еще во многом ребенок, которого продолжает смущать слишком большое количество вещей. Чимин понимает, что Чонгук пытался сказать, и тихо усмехается про себя, когда легонько хлопает его по спине. Он знает Юнги слишком хорошо и слишком давно, чтобы не понимать, какие чувства им движут. Старший не тот человек, который будет делать что-то просто так. — В любом случае, это не имеет значения. Он сказал, что как только мы со всем разберемся, он организует мне новую жизнь, — невесело хмыкает Чонгук, устало растирая лицо руками. — Наверное, мне придется куда-нибудь уехать, — он вздыхает, слишком пьяный и эмоциональный, чтобы продолжать сдерживать эти мысли внутри себя. Сколько бы он ни пытался сдерживаться и не привязываться к этим людям, одна мысль, что ему придется их покинуть, вызывает горечь. Трудно не привязаться, когда впервые чувствуешь себя частью семьи, даже если у ее членов руки по локоть в крови. Чонгук уже и сам не лучше, он вообще не уверен, что сможет хоть когда-нибудь зажить тихо и обычно, как этого упорно хочет Юнги. Он уже перемазан кровью, его сердце уже запятнано грязью и пороками, омрачено потерями и убийством. Ему не нужна нормальная жизнь. Ему нужен Юнги рядом, который не отвернется, заметив въевшиеся алые пятна на его ладонях. — Думаю, тебе пока не стоит беспокоиться об этом, — тихо говорит Чимин. Он вздыхает, боится сказать то, что даст Чонгуку напрасные надежды, даже если и является правдой. Юнги сложный человек, предугадать его действия, зачастую противоречащие чувствам, почти невозможно. — Уверен, многое с тех пор изменилось. Чонгук закусывет губу и замолкает. Он не уверен, что хочет продолжать этот разговор, который заставляет все в груди неприятно ныть и ворочаться. Без них и без Юнги это чувство, вероятно, будет в сотню раз сильнее, но он все же заставляет себя не думать об этом и переключает внимание на друга. Чимин предлагает дождаться старших, чтобы повидаться и с ними, и они с Чонгуком открывают по новой банке. Разговор возвращается в нормальное русло, улыбки вновь появляются на их лицах, стирая следы горечи и беспокойств. Они напиваются критично быстро и все больше и больше растекаются по поверхности стола и кухонных стульев. Спустя пару часов, так и не дождавшись старших, Чимин отправляет Намджуну сообщение и вместе с Чонгуком заваливается в постель прямо в одежде. Он крепко прижимает его к себе, прикрывает глаза и концентрируется на тихом сопении под боком и приятном аромате, которым пахнут простыни. В груди разливается необъяснимое тепло, вызывающее чувство умиротворения и покоя. Сон приходит почти сразу.

☬☬☬

Юнги съезжает на обочину и с раздраженным вздохом откидывается на сиденье. Он продолжает пытаться выяснить детали, но все тщетно. Возможно, ему действительно стоило бы бросить эту затею и сконцентрироваться на надвигающейся войне, но он не может. Чонгуку важно узнать, из-за чего погибли его близкие, и даже если Юнги не уверен, что младшему стоит знать сейчас, однажды он должен будет все ему рассказать. Ему уже не быть с Чонгуком полностью честным, но хотя бы это он должен сделать. Он зачесывает волосы назад и нервно закуривает, устремляя пустой взгляд в затянутое тучами небо. Луны почти не видно, и тьма стремительно опускается на пустынную окраину ночного Сеула. В воздухе начинает пахнуть озоном. Сигарета еще не успевает кончиться и наполовину, когда небеса надвое раскалывает молния и на мгновение освещает все вокруг ярким светом. Спустя несколько секунд раздается оглушающий гром, и небеса разрождаются мощным ливнем. Капли барабанят по крыше и застилают лобовое стекло плотной пеленой, с которой не справляются даже дворники. Юнги высовывает сигарету в щель окна, позволяя ей мгновенно намокнуть, и разжимает пальцы. Небо снова озаряет яркая молния, сопровождающаяся оглушительным грохотом. Юнги заводит движок, включает печку, чтобы хоть немного согреть свои вечно ледяные руки, и трогается. Колеса немного скользят, Астон Мартин заносит на мокром асфальте, когда Юнги выворачивает руль и выжимает газ, пытаясь осторожно развернуться на узкой дороге. Машина все же справляется с маневром и стремительно разгоняется, чтобы отвезти его в место, которое, возможно, хранит ответы на его вопросы. Место, в котором все началось.

☬☬☬

Юнги замирает около двери и на автомате касается скрытого пальто Глока за поясом. Все внутри него сжимается в нервный комок и напрягается, будто где-то поблизости есть опасность. Юнги знает, что ее нет, но все равно испытывает необъяснимое беспокойство. По соседству его некогда собственная квартира, на пороге которой полгода назад стоял отчаянно цепляющийся за жизнь Чонгук и умолял спасти. Она, в отличие от той, перед которой он стоит, не опечатана и вообще нисколько не выделяется, на ней даже номера квартиры нет. Юнги хмыкает, догадываясь, что туда копы даже не подумали сунуться и проверить, хотя вряд ли нашли бы там хоть что-то, кроме пыли и немногочисленной мебели. Осмотревшись по сторонам, он подцепляет бумажку на двери ногтем, аккуратно отдирает ее, а после на пробу надавливает на ручку. Квартира не заперта, Юнги проходит внутрь, и в нос ему мгновенно ударяет затхлый воздух, состоящий из пыли и запаха едва вымытой крови. Места преступлений всегда прибирают, но если дело в процессе, некоторые вещи могут оставить нетронутыми. Квартира действительно все еще в хаосе и беспорядке. Время здесь словно замерло в том дне, когда три жизни были оборваны мстящей, ненавидящей рукой. Кровь убрали, иначе деревянный паркет и мебель вскоре начали бы гнить, но все вещи остаются на своих местах, разбросанные и поломанные. Юнги не включает свет, чтобы не привлекать лишнего внимания, и продвигается по коридору глубже. За окном все еще бушует гроза и стоит непроглядная тьма. Едва проникающий сквозь завешанные шторы бледный свет фонарей тускло подсвечивает мебель, а редкие молнии, рассекающие небо, заставляют ее отбрасывать уродливые тени. Пол усыпан осколками каких-то безделушек, обои на стенах заляпаны бурыми и коричневыми пятнами застарелой крови, которую уже не отмыть. Местами расставлены таблички с цифрами, а у стены, где, как помнит Юнги, находились тела матери и брата Чонгука, натянута желтая пленка, запрещающая за нее заступать. Он не раз становился свидетелем чужой смерти и не раз убивал сам. На его счету десятки, если не сотни жизней, но здесь все равно мурашки ползут по загривку, а в животе сворачивается тугой узел из нервов и неприязни. Возможно, дело в том, что сейчас Юнги воспринимает это место иначе в сравнении с тем днем, когда оказался здесь впервые. Тогда это были просто чьи-то безымянные тела и какой-то раздражающий мальчишка по соседству. Теперь это Чонгук и его близкие, от чьей потери он, вероятно, никогда уже не оправится. Тогда он находился в шоке, был абсолютно не в себе и с большим трудом осознавал происходящее, что в каком-то смысле помогало справляться с болью. Юнги не представляет, что было бы с ним, окажись он здесь сейчас. Эта мысль заставляет его сердце болезненно сжаться, а горечь подступить к самому горлу без возможности сглотнуть или откашляться. В какой-то момент что-то стеклянное, задетое неосторожным движением, падает с низкой полки и разбивается об пол. Звон бьющегося стекла гулко отражается о стены, заставляя Юнги мгновенно напрячься и выхватить пистолет из-за пояса. Не обнаружив источника звука на уровне глаз, он опускает взгляд и тихим смешком наступает ботинком на осколки разбившейся вазы. Помимо кухни и ванной, которые Юнги осматривает довольно быстро, в квартире еще две комнаты. Он проходит в ту, которая, очевидно, принадлежала старшим членам семьи, и с разочарованием оглядывает творящийся хаос. Дверцы шкафов раскрыты, вещи вытащены, а содержимое полок трюмо вывернуто наружу и разбросано по полу. Косметические скляночки и палетки хрустят под ногами, когда Юнги обходит комнату, чтобы лениво раздвинуть горы одежды и приподнять матрас, но не находит ничего интересного. Зря, наверное, он сюда притащился. Если здесь и можно было что-нибудь найти, это давно сделала полиция, если не люди Квансу. Возможно, стоит еще раз наведаться к Ли, но на этот раз без Джина, и попытаться вытащить из него информацию привычным для Юнги способом — силой. В самом худшем случае, помощник инспектора хотя бы наведет его на того, кто в курсе дела. Юнги вздыхает и, зачем-то перевернув разбитую семейную рамку на прикроватном столике фотографией вниз, выходит. Он уже почти собирается покинуть квартиру и отправиться наконец домой, когда останавливается около прикрытой двери еще одной комнаты. Несложно догадаться, что она принадлежала Чонгуку с братом, и Юнги зачем-то все же решает заглянуть внутрь. Сердце замирает и ухает в пропасть, когда он раскрывает дверь шире и оглядывает помещение. Комната настолько в духе Чонгука, что это просто не может не причинять боль. Она заставлена обычной светлой мебелью, какая есть в остальной квартире, но маленькие детали повсюду заставляют его ребра сжаться, мешая легким раскрыться в полную силу и втянуть воздух. Обе односпальные кровати сдвинуты и застелены бельем с Железным человеком, которое явно разворошено не столько поднявшимися среди ночи телами, сколько чьими-то неосторожными руками, разыскивающими, вероятно, то же, что и он. Среди мусора и валяющихся на полу предметов виднеются поломанные фигурки супергероев, листы разорванных тетрадей и учебников, раскрытые упаковки дисков со старыми фильмами и несколько школьных наград. Вещи из распахнутого настежь шкафа тоже вывернуты наружу, и Юнги резко отводит взгляд, когда замечает на полу маленькую ярко-желтую курточку. Злость и ненависть в одно мгновение зарождаются в его груди и вихрем поднимаются к горлу, словно лесной пожар в ветренную погоду. Он невольно сжимает ладони в кулаки и крепко зажмуривается в попытке унять нахлынувшие эмоции. Если бы рядом был Чонгук, он бы обнял его, прижался бы всем своим телом и успокоил всего парой тихих слов. Но Чонгука нет, и дома у Чонгука тоже нет, как и семьи. У него даже прошлого не осталось, кроме этих растоптанных безделушек на полу. Кровь в жилах Юнги стремительно закипает, застилает глаза и подплавляет сознание. Он не думает, что делает, когда подлетает к кроватям и рывком стягивает с них цветастое белье. Ему хочется уничтожить здесь все, окончательно стереть болезненное прошлое, поломавшее его потерянного мальчика, которому он обязательно подарит новую жизнь. Где не будет осколков его любимых игрушек, разбросанных по полу. Где не будет на стенах засохших пятен крови, принадлежащей его маленькому брату. Где не будет больше смертей, где не будет потерь. Где не будет Квансу, стольких людей лишившего чего-то дорогого и важного. Словно не в себе, Юнги хватает все, что попадается ему под руку, и швыряет в стены. Давит подошвами тяжелых ботинок осколки прошлого Чонгука и превращает в крошки. Ломает то, что не было сломано, добивает и без того уничтоженное. Он толкает телевизор с невысокой полки и пинает ногой, пуская по экрану паутинку из трещин. Срывает со стен плакаты и рвет уцелевшие учебники. Он купит Чонгуку все, что ему понадобится. У него будет все, чего он только пожелает. Юнги чувствует, что с каждой сломанной вещью эмоции отступают, сменяются апатией, а его нутро наполняется глухой, засасывающей пустотой. Мусор хрустит под ногами, слишком оглушительный в безмолвной тишине наполненной призраками квартиры. Из последних остатков глухого отчаяния Юнги хватается за поваленный набок стул и вполсилы швыряет его в стену. Стул попадает в небольшое зеркало и в мгновение разлетается на части. Деревянные обломки вместе с осколками валятся на пол, покрывая его слоем мелкой зеркальной крошки и щепок. Следом за ними из-за щели между стеной и зеркалом вываливается стопка бумаг. Ничем не скрепленные, листы разлетаются в разные стороны и плавно, словно в замедленной съемке, устилают пыльный пол как первый ноябрьский снег, еще совсем безобидный и чистый. Юнги застывает, пустым взглядом глядя на бесчисленные бумаги. Некоторые приземлились внешней стороной, и на них можно рассмотреть буквы и цифры, напечатанные мелким шрифтом. Он медленно наклоняется и подцепляет один из лежащих к нему ближе всего листов. Глаза начинают внимательно скользить по строчкам и с каждой секундой все больше расширяются в удивлении. Подорвавшись с места, он спешно подбирает листы один за другим, старается не мять и не путать слишком сильно. Собрав все, Юнги усаживается на одну из кроватей и раскладывает толстую стопку перед собой. Ему предстоит долгая и бессонная ночь.

☬☬☬

— Джин, послушай, — встает из-за своего стола Намджун и, взяв с него два наполненных виски стакана, подходит к дивану, где сидит старший. Тот устало вздыхает, но с благодарностью принимает алкоголь из его рук. — Я понимаю, что это рискованно, но это то, как мы должны поступить. Он присаживается рядом с другом и устало растирает лицо. Последние дни, проведенные с Чимином, хоть и были по-настоящему сладкими и долгожданными, все же накопились физически усталостью в мышцах и покрасневшими из-за недостатка сна глазами. Намджуну бы выспаться хорошенько, но времени на это уже нет. — Он нас не простит, — хмурится Джин, опуская взгляд на собственные руки. — Даже если все пройдет по плану, он будет в бешенстве. — У нас нет выбора, — качает головой Намджун, давая понять, что рассуждать на эту тему смысла просто нет. — Если мы сейчас не сделаем этого, неизвестно, чем все обернется. Джин раздраженно щелкает языком и отворачивается. Он знает, что Намджун прав, что это единственный разумный выход из ситуации, но легче от этого нисколько не становится. Внутри него идет борьба между преданностью другу и верностью долгу, и каждая из сторон имеет свое право на победу. Поразмыслив некоторое время, Джин все же оборачивается и коротко кивает. — Ладно, я все сделаю, — встает он, отставив в сторону едва отпитый виски, не полезший в глотку. Ему хочется как можно скорее уйти и сделать еще одно дело, пока в запасе есть немного времени. Намджун резко поднимается следом, укладывает ему ладонь на плечо и легонько сжимает. Джин не хочет оборачиваться, но все же останавливается на месте, показывая, что слушает. — Он простит, хен, — тихо говорит Намджун. — Мы делаем это и для него в том числе. Джин ничего не отвечает, лишь снова коротко кивает и выходит из кабинета. В приемной он буквально напарывается на взгляд пары ореховых глаз, обладательницы которых не было на месте, когда он приходил. Уже поздно, и Джин никак не ожидал застать Джихе на работе, а теперь стоит, замерев, и не знает, что сказать. Джихе тоже стоит молча, ее взгляд кажется растерянным и грустным, а губы приоткрыты, будто она тоже хочет заговорить, но почему-то не делает этого. Это безмолвное переглядывание длится несколько секунд, прежде чем Джин растягивает губы в ласковой улыбке и коротко взмахивает рукой. Девушка мгновенно расцветает, чуть менее уверенно улыбается в ответ, но с каждой секундой ее взгляд все больше наполняется ранящим состраданием. Она делает шаг вперед, чтобы подойти ближе и наконец заговорить, но Джин не дает ей этого сделать. Опускает глаза и быстрым шагом выходит прочь из приемной. Он рад видеть Джихе, она все еще занимает особое место в его жизни, но это не имеет смысла. После того дня, когда он, возможно, разбил ей сердце, Джин много думал и так и не смог изменить своего решения. Ему нет толку даже пытаться, потому что его душа навсегда привязана к тем, кто невольно покинул его много лет назад. Джихе заслуживает того, кто отдался бы ей полностью, Джин же на это просто не способен и никогда не будет. Он горько усмехается и вдавливает педаль газа Порше в пол, устремляясь в место, в котором уже давненько не был. Сейчас, вероятно, самое время. Ночное небо над кладбищем нависает тяжелым свинцовым потолком. Тучи, которыми оно затянуто, кажется, находятся слишком близко к земле — протяни руку и испачкаешься в этом черничном желе. Джин поднимает голову вверх, пытается разглядеть пару ярких звезд, наблюдающих за ним свысока, но, не найдя, опускает взгляд и вздыхает. В густой темноте не видно ни имени на надгробии, ни красивого фото. Джину это не нужно, он наизусть знает каждый миллиметр фотографии, знает каждую щербинку на надгробной плите и каждую травинку, что мягко щекочет его открытые щиколотки. Он вслепую проводит пальцем вдоль фото и почти до крови прикусывает нижнюю губу. — Я так скучаю по вам, — говорит он срывающимся голосом, забыв даже поздороваться. Боль, что накопилась у него в груди, и которую он давно не выпускал, рвется наружу отчаянным потоком. — Я пытаюсь. Я пытаюсь жить дальше, но я правда не знаю как, — он судорожно вздыхает в попытке сглотнуть подступающие слезы и даже не понимает, что они уже несколько секунд как катятся по его щекам. — Я встретил девушку, она замечательная и она влюблена. Уверен, она бы тебе понравилась. Вы чем-то похожи, — глупо усмехается Джин, рукавом утирая неконтролируемую влагу со своего лица. — Но я не смог. Мне кажется, я никогда не смогу вас отпустить. Он замолкает и отводит взгляд покрасневших глаз в сторону. Небо над головой с каждой секундой темнеет все сильнее, заставляет беспокойный ветер вздымать пожелтевшие листья и травинки в воздух. Джин приподнимает воротник пальто и натягивает рукава на покрасневшие от холода пальцы. — Говорят, человек может справиться с чем угодно, если захочет. Наверное, я правда просто не хочу, — говорит он тихо в сторону, не решаясь обернуться на фото. Он знает, что жена осудила бы его за эти слова. — Не хочу вас отпускать. Мне кажется, если я это сделаю, я будто бы предам вас. Разве можно осуждать меня за то, что я не хочу этого делать? Он кивает сам себе, будто бы действительно услышал и без того известный ему ответ, и поднимается на ноги. — Но однажды мы все равно встретимся, ведь так? И тогда все будет хорошо, — Джин вновь проводит пальцами по фото, на мгновение задерживаясь самыми кончиками на молодом лице. Оно уже никогда не постареет, не улыбнется и вообще не изменится. Очередной вздох срывается с влажных соленых губ, а дорожки слез высыхают на щеках так же быстро, как и появились. Джин плотнее запахивает пальто, разворачивается и уходит в сторону, не прощаясь и даже не оборачиваясь. У него еще много дел. Небо над головой раскалывается надвое и на мгновение озаряется яркой молнией. Слышится оглушающий гром.