Суок

Чай пахнет интересно — Эд поясняет: бергамот, Арсений кивает с умным видом «как скажешь, дружок». Он горячий и согревает внутренности, Арс стискивает в пальцах чашку, игнорируя кашу. Овсянка ему не заходит во всех смыслах, Эд пожимает плечами, доедая и свою, и его порции, зовет фриком. Арс не отчаивается, нюхает свой бергамот. Скруджи вытряхивает из контейнера пару таблеток, ссыпает в непрозрачную бутылку, встряхивает. Он снова стоит к нему спиной, загораживая обзор, Арсений склоняет голову набок, пытаясь высмотреть, что он там делает. Бутылка кажется ему слегка знакомой, он хмурит брови, пытаясь поймать подзуживающую мысль. — Это кому? — Антону, — невозмутимо отвечает Эд. Да — эта та самая красная бутылка, что стоит около кровати. — Зачем ему? Скруджи оборачивается, скалится опасно, напоминая, что они не друзья, что Арсу бы заткнуться пора. — Модификация глицина, — тем не менее отвечает он. — Витамины для мозгов. Арсений не решается спрашивать больше, задумчиво разглядывая бутылку и принимая новый факт: Антон пьет таблетки. Но кто сейчас их не пьет? — Долл, — раздается в наушнике серьги размеренный голос Антона. — Антон? — отзывается Арс. Эд опирается на локти, перегибаясь через столешницу, чтобы лучше слышать. — Как давно проводилась твоя диагностика? Сердце замирает на мгновение в нехорошем — отвратительном — предчувствии. — Система работает нормально, — выдавливает Арсений. — Вот и отлично, — Шастун отключается, оставляя их в молчании. Чашку отпихивает резко, чувствуя, как снова начинает нервно подташнивать. Эд цокает, забирая тарелку, Арсений молчит, шумно дыша, и взрывается истерично: — Почему из андроидов сделали секс-игрушки? Им нужно бороться за свои права! Подписывать петиции, это же пиздец, сексуальное рабство… Эд оборачивается, с деланным сочувствием глядя на него. — Сам врубаешься, че за дерьмо несешь? — недовольно спрашивает он, и Арсений замолкает, беспомощно глядя на него. — Не будь трусом, поднимись наверх и сделай то, что должен. Арсений лучше б на Арену вышел, собрать остатки мужества непомерно сильнее — его ждет боль иного рода, и в серых глазах слишком много ехидства, чтоб он мог выдержать. Он идет к себе, решительно забирается в душ, и с теплой водой стекают остатки его уверенности. Арс пробует расслабиться и подумать о чем-то приятном, но особо не о чем — не вспоминать же победы Фиша особенно при знании о погибших геймерах или о шоколаде, совсем уж отвратительно в тему. Арс опирается лбом о стекло душевой кабинки, выгибает поясницу, осторожно касаясь кончиками пальцев ануса. — Пиздец, — вздыхает он, и он не трус. Загоняет резко, на две фаланги сразу, вскрикивает от боли и неожиданности. Вода хлещет по плечам тугими струями, жжется, и он убавляет до успокаивающе прохладной, чтобы не чувствовать себя совсем уж в аду. Расставляет шире ноги, ведет подушечкой пальца по кругу, и это некомфортно, неприятно, и, пожалуй, он готов для второго круга тихой истерики. — Тише, — шепчет хриплый голос, и он дергается, впечатывается лбом в кварцпластик дверцы, с обреченным пониманием осознавая, что забыл снять ошейник. — Делай это медленно. — Иди нахуй, — огрызается Арс, — ты, блядь, следишь за мной? Даже в душе? — Я хочу помочь, — примирительно говорит Скруджи, и его голос, окольцовывающий шею, вибрацией прокатывается по позвоночнику. — Возьми гель. Арсений покорно слушается, даже не сопротивляясь тому, что его первая подготовка к анальному сексу будет сопровождаться тупыми подъебами. Если действительно поможет… Выбирается из душа мокрой дрожащей крысой, ищет среди бутылочек. — Мыло в жопу пихать? — грустно спрашивает он, беря гель для душа. — Другой гель, — раздраженно выдыхает Эд. — Я оставил на полке. Арсений замирает, разглядывая глупое свое отражение. По лицу течет вода, и пряди слиплись некрасиво, холодно, но щеки красные. — Ты был… здесь? — Заходил, пока ты спал, — невозмутимо отвечает Эд. В голове тысяча слов — девятьсот девяносто семь матов и «как ты вошел?». Видимо, в компетенцию телохранителя включается и доступ абсолютно во все помещения; но как Арсений не услышал? Неужели он настолько глуп, чтобы чувствовать себя в безопасности в своей капсуле? Ему не хочется верить, что это забота — вломиться, пока он спит, с анальной смазкой, чтобы поставить на полочку и уйти, и, возможно, стоит поблагодарить судьбу, что его не изнасиловали заодно. Он отбрасывает страх и отвращение, запоминая его, чтобы потом, если вдруг решит сблизиться с Эдом, вспомнить это и подумать пластмассой в голове, и отказываясь сознательно, — все потом, сейчас есть дело важнее. Арс находит нужную смазку, под тяжелое чужое дыхание забирается обратно в кабинку, задвигая прозрачные дверцы, чтобы этот псих не увидел, сварливо говорит: — Отвали, дальше сам. — Не надейся. Арсений вздыхает — наша песня хороша, начинай сначала: льет на пальцы щедро холодную вязкую субстанцию, на фруктовое желе из магазина похоже, снова заводит руку назад, трогает. — Если ты не перестанешь тянуть, — хрипло говорит Скруджи, — я поднимусь и помогу. — Я не могу, пока ты смотришь, — шепчет Арс, пряча пылающее лицо в изгибе локтя. Оттопыривает задницу сильнее, вдыхает одновременно с Эдом и соскальзывает кончиком пальца внутрь, шевелит аккуратно. — Не прикольно, — вздыхает Арсений и толкается глубже. — Давай приду, будет прикольно, — передразнивает Эд, но Арс все равно улавливает предложение. Его передергивает, в заднице неприятно жжется, в груди жжется стыд тоже, и, если начистоту — а чем же еще заниматься в душе, как не разговорами по душам с самим собой — он сочувствует М-9. Но Скруджи все равно на тонкую душевную организацию Арсения, он тянет грязно: — Подрочи себе, Долл. Арсений тратит несколько минут, чтобы справиться скользкими пальцами с замком дверцы и поискать злым взглядом камеру — не находит. — Не называй меня так, — зло говорит он. — Как скажешь, — в его голосе мурчащие нотки, и Арсению где-то между «отвратительно», «смешно» и «продолжай». — Поласкай себя. Какой идиотский выбор слов, Арс хмыкает, но все же послушно обхватывает себя рукой, смиряясь, что Эд может максимум замолчать, но никак не оставить его одного. Он представляет грудастых девочек, но перед глазами все равно ухмыляющиеся пухлые мужские губы и, поди разбери, чьи именно, сильные фантомы пальцев на шее; он вспоминает горячечное присутствие их обоих сразу вокруг себя, вспоминает, как дрожал Эд под его рукой, это чувство превосходства и успеха — чужая беззащитность и власть; и мысли его перекидываются на Арену, животную страсть победы Фиша, и он стонет. — Сожми головку, — его голос сбивается. Арс тут же огрызается: — Не учи меня дрочить. Как я еще не сру под твои комментарии? Эд смеется грудным голосом, от смеха этого ему только жарче, еще чуть-чуть и запотеют стекла кабинки. — Теперь коснись себя там, своей дырки, — шепчет он, и Арс решает потом задуматься, как у него получается это делать: заставлять хотеть подчиняться. — Тебе понравится. Он зажмуривается, голос Скруджи окружает его, стучит по перепонкам гулко, так, будто он стоит прямо за спиной, дует в шею, разгоняя мурашки. — Медленно, — предупреждает Эд. — Не сделай себе больно. Он выдыхает, покорно скользя внутри средним пальцем, протолкнул бы до костяшки, но остальные пальцы мешаются. По-другому сейчас: он возбужден, и прикосновения так непривычны, почти нестерпимо приятны, и он хнычет тихо, чтобы не услышали. Он знает, что тут же скажет Эд — что Арсу это нравится, что он наверняка хотел бы почувствовать что-то внушительнее; но ничего подобного, это физиология. — Зачем тебе это? — выдавливает Арсений, — чего ты со мной возишься? — Как тебя вовремя поболтать потянуло, — недовольно отзывается Эд. — Может, мне нравится смотреть, как ты краснеешь. Попробуй ввести второй палец, да, вот так, тихо. Может, я просто извращенец. Он хмыкает иронично, Арсений кусает губы, чтобы не издавать звуков — не получается. Его ладонь быстро движется на члене, так скользко, так хорошо, так жарко внизу живота. Он лениво думает, дрочит ли сейчас Скруджи, представляет его с рукой в расстегнутых штанах и с горящим серебром глазом. — Может, мне скучно, — добавляет совсем тихо Эд. И это понимание — что Скруджи одиноко здесь — пронзает его одновременно с оргазмом.

***

Арсений нервничает. Антон смотрит Сетевую трансляцию Поединка, на Фиша, вырывающего вместе с кусками из тела противника свою победу. Арс сидит рядом, не в силах отделаться от мысли, что где-то умирает геймер — возможно, нет, возможно, он уже снял очки виртуальной реальности, ударил кулаком об стенку, потер россыпь синяков на шее и пошел ставить чайник; возможно, от боли он не может сделать и вдоха, но живой и вышедший из Сети; а возможно, его очки намертво припаяны к коже и прямо сейчас он бьется в агонии. Длинный хвост Фиша как у разъяренной кошки проезжается по покрытию Арены, он выгрызает из огромной поверженной туши пиксельные печень и легкие, вся его узкая морда перепачкана, он зарывается носом в кровавое месиво, чавкая внутренностями. Антон спокойно смотрит на это, изредка прикладываясь к горлышку безалкогольного пива; Арс ерзает, помня о диагностике, кусает зудящий на языке вопрос: «Братан, ты меня трахать будешь, нет?». Потому что, черт возьми, он зря готовился? Арсений переводит взгляд с экрана, где его мальчик ужинает, несмотря на содрогание и отвращение — Фиш его мальчик, его детище — на равнодушное лицо Антона, застывшее бледным куском пластика, кусает губу, не решаясь спросить. Антон переводит взгляд на него — теплеющий тут же, и Арс впервые думает, что это не странно: влюбиться в робота. Он же Фиша любит, по-другому, правда, как ребенка, над которым трудился так долго, знает, что Фиш — набор цифр, но все еще винит себя за его продажу. — Что такое, Долли? — мягко спрашивает он, его взгляд скользит ниже, обласкивает, и кожа под ним теплеет тоже. — Сними ошейник. Арсений склоняет голову, пряча розовеющие щеки — на него никто не смотрел так — возится с застежкой как можно дольше, чтобы успокоиться. И впрямь успокаивается, откладывая подальше ошейник, злорадно думая, что никакого больше Эда в душе, поднимает глаза, складывая руки на коленях. Антон сглатывает. Арсений ждет — жаждет этого чертового «красного» — потому что зубы лучше вырывать резко, ему претит тянуть еще дольше в мучительном ожидании неизвестности и боли, ему хочется, чтобы все это уже случилось, когда он готов и чувствует толику уверенности. Он бы и выпил для храбрости, но тогда это выдаст его, не хуже запаха аммиака изо рта при голоде. Антон накрывает его скрюченные напряжением пальцы, Арсений завидует сухой коже. На экране транслируют клип с киборгами, танцующими — ха-ха — танец робота; Антон поднимает медленно его ладонь к своему рту, целует медленно подушечки, смотрит ему в глаза. Арсений, конечно, краснеет, и собирается оправдывать тем, что ждет активации красного режима. — Я не хотел, чтобы тебе было больно, — виновато говорит Антон, прижимая его ладонь к своей щеке. — Мне так жаль, Долл. Арсений чуть сжимает пальцы, поглаживая его кожу, дышит с трудом, проникаясь чужим горем. И пусть Антон любит бездушную куклу, он был счастлив с ней, и если Арс должен заменить ее, то пусть будет так. — Моя судьба защищать вас, — шепчет он в волнении. — Я был с нею рожден. Антон качает головой, глаза блестят. — Нет, — он улыбается грустно. — Твоя судьба — быть со мной. Арсений не выдерживает этого: чувства собственной нелюбви и понимания чужой больной потери — подается вперед и прижимается к губам Антона, «только-только замолчи». Ладонь так и лежит на его щеке, и Арс оглаживает сам, ведет вниз, легко обхватывая шею сзади. Антон стонет, отвечая, тянет за запястье его на себя, заставляя перебраться на колени, прихватывает губы нежно, не обращает совсем внимания, что не активировал красный режим андроида. Это сбой, оправдывается перед собой Арсений, зарываясь пальцами в волосы Антона, и он чувствует, что Антон определяет его поведение тем же. На нервах он поступает неправильно — всегда неправильно вплоть до потери Фиша — и, возможно, это был его шанс уйти и пережить спокойно еще одну ночь, он же видел, что Антон не в том настроении, что не хочет, но Арс и не вынуждает, ведь так? Антон расстегивает пуговицы его комбинезона, целует обнажающиеся плечи, Арс надеется, что тональник хотя бы нейтрален на вкус; Антон молчит, не говорит этих пронзающих вовсе не механическое безразличное нутро слов, заставляя завидовать этому М-9. Арсений завидует ему прямо сейчас, пока Антон покрывает его грудь поцелуями, в каждом касании его перехлестывающая через край нежность, и он всхлипывает, подаваясь к нему ближе. — Долл, — шепчет Антон, поднимаясь и подхватывая его под бедра, шатается под весом. Арс намертво вцепляется в его плечи, топя удивленный вскрик в поцелуях, целует Антона куда придется, в шею, челюсть, неудобно изгибая спину, Шастун смеется низко. — Ты никогда еще не был таким, — говорит он, опуская Арсения на кровать, стягивает с него форму. — Таким отзывчивым. Стаскивает ботинки, оставляя поцелуи на лодыжках, скользит языком по изгибу стопы, смотря из-под ресниц, лиса лисой. Арсений сглатывает, щекотно, пальцы невольно поджимаются, но Антон уже движется выше, по гладкой коже, оставляя сухие легкие касания. Арс изо всех сил пытается не думать, что мог где-то пропустить волосок, и Антон это, конечно, заметит. Не замечает, не пропускает, целует коленную чашку. Он полностью одет, такой строгий в черной рубашке и брюках, и возвышается над ним, жадно оглядывая обнаженное тело, прозрачные бутылочные стекла его глаз сияют любовью. Арсений думает, что мог бы сказать об обновлении программного обеспечения, но вместо этого, преодолевая стыд и страх перед неизвестным, раздвигает ноги, муляжом лепя чужие чувства на свои. Как Луна отражает солнечный свет, так и Арсений излучает чужую любовь, становится нарисованным солнцем-1, проникается этим сам — сильной любовью — ему вдруг обманчиво кажется, что он любит в ответ. Антон упирается коленом в матрац между ними, ложится осторожно сверху, покрывает поцелуями его лицо, скользит широкими ладонями по выпирающим ребрам. Арсений надеется, что не заметит, не обратит внимания на худобу, он ведь ест, надеется, что спрятал все родинки и фиолетовые гематомы, виднеющиеся даже через толстый слой штукатурки. Шерстяная ткань брюк раздражает нежную кожу бедер, Арс ерзает под ним. — Мне так жаль, что ты ненастоящий, — с горечью шепчет Антон. Арс целует снова, внутри так опаляюще жжется, прижимает его к себе. — Что ты не любишь меня, — продолжает Антон. Арс думает — сколько раз Антон это говорил андроиду? Что он слышал в ответ на свои признания? Бездушную тишину или неуместные механические фразы? Выдыхает — похуй, честно. — Я люблю вас, — дрожащим голосом говорит Арс, потому что хотя бы раз Антон заслужил это услышать от него. — Не любишь, — смеется он в ответ, щелкает его по лбу, отстраняется, переключаясь не к месту: — знаешь, почему я зову тебя «Долл»? Арсению больно говорить это, потому что знает, конечно. Но не говорить еще хуже. Он смягчает это очевидное, грубое и тоскливое, расстегивает рубашку на Антоне, гладит острые ребра. — Потому что это значит «кукла», — смиренно отвечает он и поднимает глаза. — Я ваша кукла. Антон смотрит прямо, хмуро и серьезно. — Нет, — хрипло говорит он. — Потому что это значит «Долли», в честь овцы. Потому что я тебя клонировал.