***
Антон разглядывает голографический пазл — нужно собрать трехмерную картинку какого-то замка с разноцветными куполами; Арсений видел такой в учебнике, не помнит уже, кажется, что-то религиозное. Алгоритм тот же, что и в обычных дешевых пазлах, но сложнее из-за трехмерности. Правильные элементы сливаются с остальной картинкой, Антон медленно моргает, перебирая в пальцах тонкие пластины. Рядом нетронутый ужин, Арсений тоскливо смотрит в тарелку — не о еде даже, об Антоне. Ему до смерти хочется спать или лечь хотя бы, одному, чтобы его не трогали, ему не хочется думать об Антоне, не хочется, но беспокойные мысли предательски заползают в голову сердобольными туманными щупальцами, подтачивают равнодушное «похуй». — Со мной что-то не то, — роняет Антон, и Арсения будто к полу прибивает. Он не находит в сознании никаких слов, губы словно склеены, он даже мычания понимающего выдать не может. Да и что он скажет: «Да ладно, братан, неужели?». Антон сплетает пальцы в замок, поворачиваясь на стуле, смотрит на него в упор. — Раньше я такие задания делал за полчаса максимум, — говорит он невозмутимо. — Сейчас же я второй час не могу понять, какая деталь нужна на черепице. У Антона у самого в черепице деталей не хватает, а теперь он говорит об этом сам. Накачан транквилизаторами по самую маковку — поэтому и спокоен как мертвец. — У вас переутомление, — заверяет Арсений. — Это нормально для человеческого организма. — Ненормально, — возражает Антон, и Арс думает, что впервые их разговор похож на адекватный диалог. — Мне сложнее концентрироваться на работе. Мне стало труднее понимать некоторые аспекты деятельности, я чаще пользуюсь голосовыми словарями и онлайн-помощниками. Следствие этого, конечно, снижение работоспособности, причина — ухудшение мыслительной деятельности. — Это признаки стресса. Вам нужно отдохнуть. Антон облизывает сухие губы, качает головой. — Я умный, — констатирует он без толики самодовольства, — или же был им. Но все еще могу отличить стресс от чего-то другого. — Чего? — растерянно спрашивает Арс; он и сам догадывается подспудно, что не стресс и даже не депрессия, но он и не думал, что Антон знает о своем расстройстве. Знает, поэтому и расстроенно перебирает пластины пальцами. — Что-то не то, — Антон смотрит растерянно, как потерявшийся в толпе ребенок, — не могу понять, больше не могу. Мне стоило обратить на это внимание раньше, когда только все началось, но так замотался с работой, а потом и ты… очнулся сейчас, когда не смог собрать пазл. Что будет завтра? Я не смогу застегнуть рубашку? Почистить зубы? Арс испуганно сжимает за спиной пальцы, выкручивая суставы, стирает случайно натертую мозоль, сжимает зубы, чтобы не скривиться. — В таком случае вам необходимо провести обследование организма. — Оксана делала, — отмахивается Антон. — Сказала, ничего такого. В смысле, никаких опухолей, если ты об этом. — В больнице, — уточняет Арсений, но слова об отсутствии опухоли его успокаивают. — Нет, — фыркает Антон тут же. — Они не помогут. Оксана сказала, лицензии у многих отозваны, а у оставшихся достаточно денег для взяток. Оксана сказала, мысленно передразнивает Арс, поджимая губы. Вот его мама никогда взятки не давала — поэтому и умерли в нищете, ехидно всплывает само. Его мама была честной, а честность устарела давно, и мама его устарела, вымерла как краснокнижное существо, в словаре вместе с честью затерлась, не оставив и следа. — Этот храм, — не к месту говорит Антон, взмахивая рукой. Ладонь задевает красно-белый купол, и на пол летят пластины. — Это храм Василия Блаженного. А перед Арсением блаженный Антон.***
Сверху назойливо маячит окошечко, сообщающее о появлении новой тестовой площадки Арены. Граф пару мгновений бесполезно пытается его смахнуть, но тот сияет турнирной таблицей, и, сдавшись, он привычно ищет глазами Фиша. Теперь ему смотреть страшно — на серые полосы, как седые волосы на его голове, — но Фиш хотя бы участвует, он жив. Ему страшно, в очередной раз скользя глазами по списку, не найти Фиша в лидерах, каждый раз до замирания цифрового сердца в груди жутко взглянуть на Арену. Он спускает кучу денег в ИЦ на апгрейды тела — повышает высоту прыгучести, укрепляет кости пласти-теном: на адамантий решает не тратиться в пользу легкости корпуса и экономии. Мегакорп в улучшениях не стал изобретать колесо, воспользовавшись старыми комиксами и предоставив коды апгрейдов. Кто-то хочет быть Халком? Пожалуйста. Однако супергерои давно не популярны в отличие от их прокачки. Тем не менее оставляет себя полностью человеком — и пусть на Арене ему будет несладко, и он скорее напомнит графские развалины, но приделывать себе щупальца, крылья или пару рядов акульих зубов ему отчего-то не хочется. Он не допускает мысли о причине оставления себя в человеческом теле, хотя подзуживающая стыдная вина гудит за ребрами — неужели он позволит себе погибнуть ради потенциального перепихона? Граф зависает, прислушиваясь к колышущимся внутри как под толстым льдом эмоциям геймера — недоволен. Удовлетворенный состоянием тела он перекодирует в деке свою геолокацию, кликая на надоевшее объявление о новой площадке. Наверное, там будет Воля, и, как ему кажется, это должно быть чем-то важным, но, разумеется, ни в какое сравнение не идет с участвующим в бое Фишем. Он оказывается недалеко от скопища зрителей; повсюду реклама со скидками на броню, самих персонажей, но не это главное — они под водой. Арена — огромный Сатурн в толще бескрайнего цифрового океана, а трибуны представляют собой огромное прозрачное кольцо, опоясывающее площадку, однако в отличие от планеты, кольцо примыкает к поверхности вплотную. Внутри сферы колышутся персонажи, которые выйдут на бой. Некоторые у самого верха в пронизывающих лучах света, некоторые в темноте низа, кто-то на уровне глаз, красуется перед благодарным зрителем. Сражаться будут персонажи, у которых адаптированы под водную среду прошивки, догадывается Граф — и его Фиш первый в списке. Остальные не так важны: русалы с остро заточенными трезубцами; киты, покрытые вибраниумом; Граф видит даже Наутилус, и это великолепное программирование. В Сети не выходят на Арену в дополнительной защите трансформера, подводная лодка — часть персонажа, следовательно, ранение, нанесенное в корпус машины, будет ощущаться геймером как свое собственное. И к тому же, ему необходимо отвечать и контролировать не только подводную лодку, но и ее капитана Немо внутри, Граф прилипает к стеклу в изумлении. По длинному извилистому гидрокварцевому туннелю, похожему на прозрачную кишку и как дерьмом набитому персонажами, он может по кругу обойти Арену, чтобы рассмотреть анабиозных участников сегодняшнего турнира. Они покачиваются в воде, не имея возможности скрыться до начала боя, — так как площадка новая, то наверняка всего лишь бета-режим, пока что сырая версия, и это будет устранено через пару боев (например, автоматическая перекодировка геолокации бойца к началу); однако будет ли сегодняшний бой массовым? Зальет ли кровью все стекла, мешая обзору? Работает ли система очистки воды от оторванных конечностей, костного крошева и трупов, или под конец это напомнит бульон с кусками полупереваренной пищи? Они же не идиоты, напоминает себе Граф, но все равно хмыкает недоверчиво. Видит вдалеке в соленой мути — всего лишь проекция, но фантомная соль будто лицо разъедает, Граф трет слезы, проклиная до сентиментальности высокую чувствительность, — темный гибкий силуэт и ускоряет шаг, впечатываясь лицом в защитную стену. Он сейчас олицетворение всех детей на экскурсии в Нижний город, прилипших к стеклам машины, кривляющихся, стучащих, чтобы добиться капли внимания от разлагающегося, едва подергивающегося признаками жизни зверинца. — Фиш, — шепчет он, кончиками пальцев постукивая по стеклу. Ему до жути хочется, чтобы услышал, приблизился, дал взглянуть на себя, и одновременно страшно до зияющей сосущей дыры под ложечкой — вдруг взбесится, раз за разом ударяя хвостом по стене, он вполне может проделать такую же зияющую не метафорическую дыру как в стене, так потом и в самом Графе, ощущающем себя как мать агрессивного подростка, ступающая по тонкому льду взрывного нрава. Силуэт приближается, медленно, поэтому он делает вывод, что это скорее течение — не тупи, в закрытом пространстве? — или волны, но бесцельно, по счастливой случайности. Он может разглядеть острые козырьки на спине, тонкий хвост, свернутый на манер креветки. — Я люблю тебя, — тихо признается он, сжимая пальцы. Ему кажется, что Фиш слегка поворачивает голову — только кажется, потому что тот не движется с места, а Графа относит волна персонажей вдаль по коридору. И это то, что он чувствует — они оба, геймер внутри него удовлетворен и полон безмолвной нежности: Граф облек в слова то тщательно сдерживаемое, единственную сильную канатную привязанность, что была у них. Он шепчет: «Прости меня». Говорит, повышая голос, без надежды: «Это было ошибкой!» Фиш уже далеко, но он повторяет громче, не заботясь о толпе: «Я люблю тебя!»***
Арс устало снимает очки, отбрасывая от себя. На такой площадке не было шансов выцепить Волю, даже на обычной они минимальны, и Арс понятия не имеет, как это сделать. Здесь же он был за стеклом, а все интересы Графа были сосредоточены на Фише — здесь Арс его не винил, — и мысли о том, чтобы покинуть площадку до окончания боя, не было. Фиш справился за отведенное время, вырвав кровоточащую победу зубами в последний миг, Граф вздохнул с облегчением. Арсений скользит мутным взглядом по стене, по неоновым высоткам за окном, младенец настолько сливается с общим пейзажем, что уже незаметен. Сегодня он не нужен был Антону, получив возможность выспаться в своей комнате, но влез в Сеть, и, даже не собираясь сражаться, убил на это полночи. Но у него и так проблемы со сном, вряд ли бы заснул так просто. По экрану транслируются новости, бегущая строка режет замылившийся взгляд красными буквами. Он моргает, трет глаза, нажимая на глазные яблоки, заставляя себя сфокусироваться, вчитывается, пытаясь вникнуть в сухие официальные формулировки новостей, сообщающих об агрессивно-настроенных группах в Подновье Нижнего города. Арсений встает, хмурясь, мажет пальцами по экрану, проматывая в начало. По датам следует, что эта новость уже далеко не свежая — и то, что группа не распалась за неделю, оказалось достойным освещения в СМИ. Перед глазами пестрят размытые кадры с видеосъемки дронов, едва держащихся в смоге воздуха, но сумевших запечатлеть вспышки гнева среди населения Нижнего города — пока что маленькие группы, собирающиеся на площади Подновья — одного из микрорайонов Нижнего города, — Арсений смотрел в закрытые респираторами и противогазами лица, надеясь, что Сережи среди них нет. Им нужен был чистый воздух, на плакатах ослепительно прыгали требования о расширении нанопленки для Нижнего города или переселении жильцов в Верхний город, им нужна была нормальная жизнь. Это напоминает предсмертную агонию организма — улучшение состояния перед смертью: выброс эндорфина; здесь же — скорее бешеный адреналин и норадреналин — гормон ярости. Не исключено, что протестующие под наркотой: их нервные дерганые движения, невнятная речь с прорывающимися угрозами, лужи рвотных масс. Очевидно, Верхний город пока сам не понимал, что с этим делать, наблюдая и информируя остальное население. Была высокая вероятность, что это ничем и не кончится — агрессия утихнет — в Нижнем городе ничего надолго не задерживалось в одной мысли, переходя в обычное состояние выживания и эгоизма. На это вряд ли даже внимание обратили бы, однако присутствовал риск перехода из идеи в действие — нападение на Верхний город, как тонущие крысы пытаются забраться на корабль. Арсений трогает холодный экран пальцами, приближая искривленные гневом лица, молясь, чтобы не увидеть знакомое. — Сережа, Сережа, Сережа, — а они ему еще и дверь вынесли. Вдруг что-нибудь случится? Он спускается на пустую кухню, время далеко за полночь, ставит чайник — впервые делает здесь что-то сам, ни Эда нет, ни, слава кому-нибудь, ботов. Шарится по ящикам, выискивая что-то шоколадное, но натыкается на упаковки прозака, пароксетина, винпоцетина… Вытаскивает одну из коробок, вчитываясь в фармакологическое действие, высветившееся на экране на пластиковой стенке: улучшение обменных процессов в тканях мозга, повышение их устойчивости к кислородному голоданию, предупреждение образований тромбов. Щелчок вскипевшего чайника отвлекает его от задумчивого созерцания коробки, он бросает ее к остальным, решительно захлопнув ящик. Запах бергамота уже привычный, он уже не вспоминает акварель домашнего чая, довольно вдыхая пар над огромной кружкой. Это не его обычная маленькая чашка — в одиночестве и неудержимой любви к чаю взял самую огромную, больше похожую на ведро, усаживается на стул Эда. Ему кажется — так он становится хозяином кухни, королем поварешек, императором кастрюль. Сидя на месте Эда, ему кажется, что он занимает главенствующую позицию. Он зарывается согретыми теплом кружки пальцами в сухие волосы — и они остаются у него на руках, пиздец, он лысеет. Арсений трет волоски подушечками, ошеломленно пялясь на них. В отчаянии вытряхивает из ящика первые попавшиеся витамины, пьет горсть разных, мельком читая надписи «А», «В», «С», с усилием заставляя себя остановиться. Голод уже не так сильно донимает — он ест все, что дает ему Скруджи, но масса по-прежнему не набирается, он мерзнет в своей тонкой форме. Обещает себе, что будет есть с бо́льшим усердием, но знает, что от этого его тошнит: или мало, или все старания окажутся в унитазе. Арсений включает экран, перещелкивая с новостей на что-нибудь другое, приятное. Ночью выбор не так велик: порно, порно с роботами, порно в Сети, новости, музыкальный канал, хентай, мультфильмы. Он останавливается на последнем, устало подпирая голову руками. На экране — не иначе как историческом — показывают скачущего по небоскребам Человека-паука, защищающего в очередной раз город. Канал Спас, что ли? Он настолько погружается в созерцание приключений красно-синего человечка, что почти засыпает над остывшим чаем. — Я забыл активировать спящий режим? — будит его хриплый голос. Арс вздрагивает, испуганно глядя на привалившегося к косяку Антона. Ямочка от его улыбки скрадывает красноватый отпечаток подушки. — Прости, — извиняется Антон и садится рядом. Арсений наблюдает, как он трет глаза, и подтягивает к себе пульт. Неловкими пальцами мажет по кнопкам, пытаясь увеличить громкость, — получается только с третьего раза. — Сделать вам чай? — интересуется Арсений, надеясь, что его чашке на столе Антон не придаст особого значения. Почти встает, но Шастун дотрагивается до его запястья, останавливая. — Не, нормально, — отмахивается. Арсений садится вновь, распрямляя затекшую ноющую спину. На экране Человек-паук стреляет паутиной во все стороны; Шастун подпирает щеку ладонью. Тишина почти уютная и спокойная, но Арс начинает нервничать: его дыхание кажется слишком громким; он пытается чуть развернуться, но колено бьется об столешницу. Антон не обращает внимания на то, как он морщится от боли, наблюдая за двумерными фигурками на экране. — Тебе это нравится? — осторожно спрашивает он, не глядя на Арса. Он замирает: если мозг М-9 должен был симулировать человеческую активность, мог бы ему понравиться мультик? Мог бы он вообще смотреть мультфильмы посреди ночи на кухне и пить чай? Что ему следует ответить? Зачем он такой неосторожный? Антон знает, точно знает, твердит себе Арсений, но все же ломким почти-равнодушным голосом говорит: — Это всего лишь набор сменяющихся кадров. — Но тебе нравится? — пытливо повторяет Антон. — Я не располагаю эмоциональными понятиями, — Арсений смотрит в экран, гадая, как из безмятежно-спокойной ситуации он переместился в зашкаливающую красным напряженную ебанину. Шастун неотрывно смотрит на него — у Арсения начинает зудеть щека, ему хочется почесаться, но он только поворачивает голову к Антону, сдаваясь. — Не хочешь развлечься? — нейтрально спрашивает Антон и, не дожидаясь ответа, поднимается: — Идем. Свожу тебя кое-куда. Антон натягивает черную толстовку — Арс с болью догадывается, что тот просто боится не справиться с пуговицами рубашки; подзывает его к себе, защелкивая ошейник, и Арс вдруг чувствует себя с ним безопаснее. Антон не стал будить Скруджи — «мы справимся сами» — а с ошейником есть хоть какая-то гарантия, что в случае чего, Арс сможет с ним связаться. Они едут в темноте, в тишине, в черную мглу — высокие широкие трассы сменяют однополосные, дронов, курирующих каждые несколько десятков метров, становится меньше, высотки сменяются пятиэтажками, Арсению не нравится ничего из этого. Он провожает взглядом последний дрон, хмурится, ему кажется, что тот странновато вдруг дергается в воздухе. Показалось, наверное. Они как будто выезжают в Нижний город, но границу не пересекают. Эти парни на входе ему не нравятся тоже. И мрачная атмосфера полупустого — бара? Клуба? — навевающего на мысли о криминале. Арсений нервно теребит сережку, пользуясь тем, что идет за Антоном и тот его не видит. В баре полупусто, дамы в одинаково-красных длинных платьях, мужчины, у Арсения язык бы не повернулся назвать их «джентльменами» (они не вызывают ничего, кроме содрогания), в смокингах; вряд ли это люди — скорее часть интерьера. Шастун направляется прямо к барной стойке, за которой стоит мужчина, посеребренный макушкой. Арсений гадает: андроид или нет, пока тот не поворачивает механически к ним голову; скрип несмазанных суставов заглушает тихое гудение приборов. В углу Арс замечает странную огромную машину, подсвеченную теплым желтым, — он таких никогда не видел. К машине подходит одна из женщин, наклоняется, нажимая на какие-то кнопки, и помещение заполняет мелодия. Арс вздрагивает от неожиданности: автомат хрипит слегка, но это придает мужскому голосу таинственности. Он никогда не слышал настоящей музыки и едва не делает пару шагов к машине, из которой звучат тоскливые признания в любви — «You're my obsession, my fetish, my religion»* — Арсений не понимает, но догадывается: таким тоном всегда поют о любви. У него тоскливо сжимается сердце в неясном горьком отклике. Он делает пару шагов назад, к Антону, оборачивается — тот сидит за барной стойкой, тарабаня пальцами по поверхности. Барная стойка необычная тоже: состоит из разноцветных подсвеченных панелей, напоминающих плоские ячейки. Арсений приглядывается: на одной выгравирована карта (ухмыляющийся джокер), другая с черно-белой шахматной разметкой, у третьей сверху и снизу нарисованы длинные сталактиты и сталагмиты*, на еще одной — башня из маленьких блоков. Арсений замечает у правого рукава Антона тускло блестящий в свете лампы револьвер. Взгляд мгновенно прикипает к оружию, даже музыку безотчетно накативший страх обрубает звенящим вакуумом. — Правила простые, — объявляет скрипуче бармен. — Вы выбираете игру. Выигрываете — задаете вопрос, проигрываете — делаете выстрел. Антон задумчиво кивает, даже не глядя. — Сколько патронов? — Это зависит от выбора игры, — ухмыляется бармен. — Любая первая игра — один патрон. У Арса начинают дрожать руки, он убирает их за спину, хотя хочется дернуть Антона на выход. Он сумасшедший, они все сумасшедшие, это безумие. Но лицо Антона — равнодушная маска, Арсений заглядывает в него, пытаясь усмотреть, будто сквозь толщу этой холодной бесстрастной воды, где-то на дне хоть каплю разума. Ничего. — Антон… Голос подводит, Арсений и сам не знает, что именно сказать хочет. Пожалуйста, Антон, идем. — Я хочу, — начинает Антон, Арс замирает, про себя твердя: «уйти-уйти-уйти», где-то в глубине веря, что Антон услышит. Как бы ему хотелось, чтобы сейчас Антон услышал его мысли! — Я хочу, — повторяет Шастун, — сыграть в «догони-меня-кирпич». — Вы выбрали «дженгу»! — объявляет бармен. Ячейка с башней начинает светиться, крышка отъезжает в сторону, и на поверхность поднимается ровная конструкция из деревянных блоков. Использование деревьев в коммерческих целях было запрещено, насколько он помнил, куда они пришли, насколько это противозаконно… — Для этой игры требуются ясный ум и ловкость рук, — Арс замерзает будто изнутри, обреченность отравляет его из сердцевины, растекаясь чернильной тоской по венам. — Один патрон в барабане. — Погнали, — кивает Антон и тянется к первому бруску. Арсений не моргает, все стягивается перед глазами до сухой острой боли. Сердце стуком оглушает на время игры — он видит, как дрожат пальцы Антона, медленно выталкивающие бруски из середины, он чувствует испарину на лбу, стирает быстро, пока Антон не смотрит, и не понимает цели их визита — умереть? Это похоже на мрак Нижнего города, а не на утопию Верхнего. Движения бармена в противовес точные и плавные, Антон… Антон рискует каждым ходом. Таймер отстукивает десять секунд перед тем, как ход переходит к противнику — Арс забывает, что нужно дышать, то захлебываясь воздухом, то переставая вдыхать вовсе. Вцепляется судорожно в ошейник, пытаясь оттянуть от себя, слишком сдавливает трахею. Воспаленным сознанием он пытается убедить себя, что даже если все рухнет, если Шастун проиграет — всего один патрон, вероятность выстрела — один к шести, около шестнадцати процентов погибнуть. Башня начинает крениться, ему хочется уйти, чтобы ничего не видеть, но сидит, как прикованный Прометей. Орлом, клюющим его каждый день, в больном воображении Арсения представляется Антон, мучающий его снова и снова. По легенде, вспоминает он, в память о жертве Прометея, укравшего для людей огонь, носят кольца, как символ звена скальной цепи — взгляд невольно мечется по чистым пальцам Антона. Раньше носил. Ладони его скользят от холодного пота, Арсу ледяно до дрожи, тошно смотреть на все это, с каждым ходом вероятность обрушения растет вместе с башней. — Пизанская, — хмыкает Антон. Арс замирает: то ли башня всерьез качается, то ли у него перед глазами начинает все качаться. Шастун медленно сдвигает брусок — и руку вдруг простреливает дрожью от локтя до кончиков пальцев — и все летит вниз. Арсений вскрикивает, зажимая рукой рот, но это остается незамеченным. Панель отъезжает, скрадывая разрушенную башню; разбросанные по полу бруски проваливаются вниз, напольные пластины спустя секунду встают на место. — Вы проиграли, — констатирует бармен безучастно и кладет на стойку патрон. — Вращайте барабан. Антон сноровисто заряжает револьвер, резко проводит ладонью по барабану, заставляя крутиться с быстрыми щелчками. И не давая ни себе, ни Арсу вдохнуть, мгновенно приставляет к виску и стреляет. Холостой щелчок звучит самым лучшим звуком во вселенной. Арсений обмирал на протяжении всей игры, но по итогу — это кончается как взмах ресниц. Антон отбрасывает револьвер и щелкает пальцами в жесте вроде «виски-кола». Бармен молча ставит перед ним виски на два пальца. — Вы уверены, что стоит пить? — горло словно наждачкой трубочистили, но если Антон будет пьян… Шастун опрокидывает стакан в себя, смотрит на него чужим взглядом — таким, будто побывал за чертой. В какой-то мере, он там и побывал. — Не бойся, Долл. — Если снова выберете «дженгу», сложность выживаемости увеличится на один патрон, — говорит бармен. — В «дурака», — заявляет Антон. Бесшумно открывается другая ячейка, с ухмыляющимся джокером, предоставляя колоду карт. Бармен тасует карты, но Антон взмахивает ладонью: — Я хочу, чтобы раздал мой андроид. Бармен впервые смотрит ему прямо в глаза. Несмотря на добродушное моржовое лицо, взгляд его ледяными иглами вгрызается в лицо, Арс с содроганием представляет пробуренные кровавые скважины в своем лице. Бармен протягивает ему колоду, она так оттягивает его ладонь вниз, тяжелая, как гробовая плита. Арсений опускает глаза вниз, не в силах выдержать их взглядов, пасует, тасует карты дрожащими руками, молясь, чтобы они не разлетелись от неосторожного движения. Он останавливается на мгновение, взглянуть в зал — у всех посетителей повернуты головы к нему, у всех жуткие замершие нечитаемые гримасы. Он никогда не держал в руках карт, поэтому все его движения неловкие и медленные. Раздает, не зная, сколько карт нужно каждому, но бармен прерывает сам: — Достаточно. — Спасибо, Долл, — мягко говорит Антон, забирая свои карты. — А теперь вытащи козырь. Арсений тянет одну из середины, поворачивая рубахой к низу, демонстрируя девятку треф. Арс надеется, что у Антона хорошие карты, но с его лицом покер был бы актуальнее. Ему ничего не остается, как попытаться сконцентрироваться на игре, тишина то и дело перебивается рублеными «нет», «бита», «отбой», музыку он не воспринимает даже. Взглядом битой собаки он снова и снова возвращается к револьверу на стойке, ему кажется, что это затаившаяся змея, готовящаяся к роковому броску. Сглатывает, кусает сухие губы, оторваться от ствола не может, как примерзший к железу язык. Арсений в детстве прилипал к металлическому язычку на молнии куртки — ему казалось, целовался со Снежной королевой. Сейчас бы он предпочел примерзнуть языком да хоть к трубе и оторвать потом с мясом и текущей кровью по подбородку, лишь бы только не видеть револьвер. Он представляет с ужасом, как окажется с бездыханным телом Антона, как будет смотреть в заляпанное кровью лицо, остекленевшие глаза, как он скажет об этом Эду. Эду, который отрубился к вечеру абсолютно измотанный; у которого ребра в трещинах и ладони разъедены очистителем, который защищал их с Антоном до черных гематом. И который доверился Арсу всего лишь на одну ночь. Арсений сжимает коленями ладони, пряча дрожь. Он будто вышел из книжки Лемони Сникета, где тридцать три несчастья, верните, откуда взяли. У Антона карт меньше, поза расхлябанная, может ли он выдохнуть тоже? Он пытается нормализовать дыхание, пытается хоть немного расслабить натянутую струну тела. Музыка льется в уши, и он снова в состоянии ее слышать, но грустный голос вновь режет нервы: «Я хочу себе доверять, беспокойся, мой друг». Он трет лицо, не беспокоясь, что ведет себя странно. Машина кричит, скрежещет, стонет: «Когда никого нет — я заряжаю пистолет. Никто не остановит, утром проснется новый игрок!»* Арсений вскакивает. Взгляды посетителей, игроков мгновенно оказываются прикованы к нему — приковывают к месту. Вернись обратно к скале, Прометей. — Что-то случилось? — ровно спрашивает Антон; Арсений грузно опускается обратно на стул. Антон скользит взглядом по его лицу, переводит на карту в руках, выкладывает на стойку. Арсу кажется, черный джокер салютует именно ему. — Я выиграл. Бармен кивает, забирая карты. — Итак, вы можете задать один вопрос. Хочу предупредить, что если я не знаю ответа, вы не сможете задать другой — попытка будет использована. Арсений не понимает, о каких вопросах идет речь, но одно осознает точно — это блядски нечестно. Антон рискует жизнью и, возможно, ради ничего? Он сжимает кулаки, взгляд снова падает на револьвер, безучастно ждущий своей очереди. Арсений мечтает выпустить пулеметную очередь в лицо бармена. Антон переплетает пальцы, устраивает подбородок на них, наклоняется ближе, опираясь локтями на стойку. — Как твое имя? Арсений закрывает глаза. Выиграл в дурака, но дураком остался. — Леонид. Сыграем еще? — Поиграем, — кивает Антон спокойно. Может, у него есть какой-то план? Или вместо мозгов раствор из прикроватной красной бутылки? — Я выбираю «дурака». — Сложность: один патрон, — возвещает Леонид. — На этот раз безджокерный. Бес-джокерный. Антон дотрагивается до его колена, Арс вздрагивает, моргает, переводя на него взгляд. — Долли, прошу тебя. Арсений вновь раздает карты, вновь надеется. Ему кажется, он попал в кошмарный день сурка — все по новой — все, «отбой». Голос из машины ненавистен ему своей пронзительной тоской, ему ненавистен чересчур спокойный Антон, чья жизнь балансирует на тонком лезвии. А Антон в последнее время плохо управляется с балансом. Он вскакивает, на немой вопрос отмахивается тем, что системе нужна очистка — плевать уже, насколько верит Антон. Он ни секунды больше не может это выдерживать, не может думать о пока что пустых каморах револьвера, не может ждать в этом напряжении. Он проводит в уборной не меньше пяти минут, плещет себе в лицо ледяной водой, захлебывается ей, и в киселе мыслей мелькает вспышкой, что утопиться сейчас было бы не самым плохим исходом. Всю жизнь прожить в разлагающейся яме и утопиться в утопии, надо же. Он поднимает голову на отражение — выглядит ужасно — с впалыми серыми щеками, по которым стекают струи воды, мокрые глаза и блядский боже… Арсений совершенно забыл о родинках. Смех клокочет в горле, пока он безнадежно хлопает себя по пустым карманам в поисках тональника — он дома, разумеется, Арсений никогда не таскал его с собой. Он никогда не выходил из комнаты, не нанося грим, даже на кухню, где только Эд. А сейчас так проебаться нужно суметь. Он трет лицо, пытаясь размазать остатки, но все бесполезно. Лицо ветряночно обсыпано шоколадной крошкой; даже сумрачное освещение не скроет пятен. Он запускает скрюченные пальцы в волосы, клоки остаются на них сами собой, Арс поднимает жгущие глаза, встречаясь с собой блестящим взглядом. Тонкие искусанные губы дрожат, норовя расплыться в уродливую плаксивую гримасу. Он хлопает себя по щекам до красноты, прогоняя слезы, но все равно шмыгает. Прислушивается — выстрела не слышно. Иначе он не выдержал бы и застрелился следом. Или умер бы прямо здесь, на белом кафеле, бледный и с перебитым сердцем. Но пока, пока оно еще колотится в горле, в висках, в ушах, пока он слышит его везде, пока ошейник сдавливает его дыхание, перемежающееся хрипами, он должен взять себя в руки и что-то сделать. Дверь туалета хлопает, и он замирает, пойманный и трусливый. Сзади стоит девушка, одна из жутких посетительниц. — Вы задержались, — спокойно говорит она. — Правилами запрещено покидать помещение, где ведется игра, больше, чем на десять минут. — Я… — начинает он, понятия не имея, как сказать ей, что не может вернуться. — Вам нужна помощь? Он колеблется, судорожно соображая, что предпринять. Глупо выйти как есть и надеяться, что Антон не заметит. Мнение остальных его не сильно заботило. — Мне нужно тональное средство, — заявляет он. Больше вариантов все равно нет. — На внешней оболочке выявлен дефект. — В таком случае вам следует обратиться в ремонт, — равнодушно говорит она, но все же протягивает ладонь тыльной стороной вверх. Процессор ее гудит громче, а потом на коже выступает несколько капель — она умеет вырабатывать косметическое средство, и Арсений завидует ей прямо сейчас. Он возвращается, едва переставляя ноги, Антон сканирует его взглядом. Его губы сжаты, костяшки белеют на кулаках — Арсений останавливается на полушаге, мучительно думая, что на этот раз не так. Тошнота подкатывает к горлу, он, как последний трус, опускает глаза. Он всегда уходит на некоторое время по утрам, если ночует в комнате Антона, и ему казалось, Антон к этому привык, но сейчас, конечно, другая ситуация. Антону ведь тоже страшно. Музыкальный автомат издевательски поет: «Сбой системы, непредвиденный сбой. И твоя любовь уже не твоя, а твою имеет кто-то другой». На негнущихся ногах он подходит, не в силах поднять на него взгляд, заледеневшие глаза примерзли к полу. Ему нельзя таять — он сильный, он отдал весь свой огонь. — Тебя не было, — жестко говорит Антон. — Я проиграл дважды, но мне повезло. Я запрещаю тебе покидать меня. Не хочу умереть в твое отсутствие. — Да, Антон, — едва слышно говорит Арсений. «Останься со мной, не предавай меня»* — кто ставит эту музыку? Арсений вскидывает лихорадочный взгляд, обшаривая зал, но никто не двигается с места, чтобы включить новое чудовище, выворачивающее его наизнанку. — Три патрона, — предупреждает Леонид, — если и в пятый раз выберете карты. Пятый? Получается, Арсений пропустил конец одной партии и две последующие, и одну из них Антон выиграл и задал вопрос. Но что спросил Антон? Антону необъяснимо везет, на его взгляд, так долго продолжаться не может. Арсений с трудом переживает несколько мучительных минут партии, следя внимательно за картами. Шастун не может отбиться — принимает; у Арсения темнеет в глазах. Он вцепляется в стул напряженными пальцами, чтобы не рухнуть ему под ноги. Пятьдесят процентов, три патрона из шести. Антон стучит по барабану револьвера как по крышке гроба. Арсений устает бояться — этот неперевариваемый свинцовый кусок напряженного ужаса внутри за ребрами уже не мешает — он следит за игрой. Антон спросил: «Не хочешь развлечься?» Это в его понятии развлечение? Он выигрывает — у него единственная некозырная карта, а Леонид попадает в масть. — Что же, вопрос? — Знаешь, кто организовал нападение на меня? — тут же спрашивает Антон. Вихрь панических мыслей замирает в пылающей голове. Арс изумленно смотрит на Антона, гадая, почему сам ни разу не задумался об этом. Вот в чем цель их визита — Антон вовсе не спустил на тормозах тот случай. Арсений даже не знал, занималась ли этим полиция (очевидно, нет). Бармен молчит несколько минут. Его толстые пальцы поглаживают поверхность стойки, Арсений и Антон сверлят его нетерпеливыми взглядами. — Нет, — наконец, говорит он. — Этой информации у меня нет. Сыграем еще? — Отсутствие информации тоже информация, — бормочет Антон и уверенно кивает. — Давай еще. Арсений не играл, но знает, что главное — вовремя остановиться. Удача не может быть бесконечной, он напряженно раздает карты, чувствуя, как они выскальзывают из ослабевших пальцев. Он хочет связаться с Эдом, но не знает, как именно работает ошейник. Сережка действует только в одну сторону через голосовую активацию «Долл», которая должна выводить его из спящего режима. Арсений трогает дракона, гладит по спинке, пытаясь успокоиться. Изнутри червем гложет неприятное предчувствие. Он сжимается на стуле, пытаясь исчезнуть. Даже в Сети не было так жутко, даже когда ему отрывали руки и ноги и дробили кости, когда он после выл от боли, баюкая поврежденную конечность, но тогда он знал, что выживет. Сейчас вопроса о его выживаемости не стояло, но волнение и страх за другого выхолодил внутренности изнутри; он не альтруист вовсе, и самопожертвование не входило в число его талантов, но Антон важнее его. Бессмысленно отрицать, что Антон несет бо́льшую социальную полезность — он ученый, а не обычный разваливающийся отброс из ямы Нижнего города. Он помнил свое выигранное шахматное желание — он хотел, чтобы Антон был в безопасности. Тогда это было формальностью — Арсению в целом было наплевать, и сейчас он не отвергает свои слова, что ему важнее и Сережа, и Фиш, но не Антон, но… опасность грозила именно Антону, и Арсений не мог позволить ему умереть. Должно же остаться в нем что-то не прогнившее — так пусть это будет благородство. Его судьба — защищать Антона. В глазах у него стынут слезы, когда Арсений понимает, что эту партию Антону не выиграть. Сердце успокаивается с принятым решением, он смаргивает до прежней резкости картинки, в голове все проясняется до обреченного мертвого штиля. Бармен кладет три патрона на стойку. — Вы проиграли, — сообщает Леонид. — Вращайте барабан! — Стойте, — он слышит свой голос со стороны. — Я это сделаю. — Что? — Антон оборачивается, его глаза кажутся в полутьме такими красивыми, что Арсений на секунду действительно зависает. — Я сделаю это вместо вас. Он тянется к револьверу, но Антон перехватывает его запястье, сжимая до боли. Его взгляд не злой даже — яростный, Арсений никогда еще его таким не видел, и ему больно, и это не должно быть важным, не таким важным, как три патрона из шести, но он все равно тянет руку из хватки. Его лицо кривится в жалобной гримасе, он просто не может управлять лицевыми мышцами сейчас. — Пожалуйста, Антон, позвольте вас защитить, — с мольбой говорит Арсений. Я не могу видеть смерть. Я не выдержу этого. Я хочу занять твое место. Лучше я, чем ты. — Не смей, — отрезает Антон. — Но разве это не логично — позволить выстрелить андроиду? — спрашивает Леонид в пустоту, ни на кого не глядя. — Ты мне нужен, — шипит Антон ему в лицо. — Если вы сейчас умрете, я никому не буду нужен! — огрызается Арсений. Это было правдой, Арс знал это. Он не нужен никому, в ком нуждается сам. Даже Сережа (если все еще жив) сможет пережить его смерть — он просто не узнает об этом. Антон выпускает его руку от неожиданности, Арс хватает револьвер. Он ледяной и тяжелый — или же настолько слаб, чтобы выдержать все это с должным механическим спокойствием. — Вращайте барабан! — повторяет Леонид, его усы раздраженно колышутся. Пальцы скользят по металлу, едва заставляя его крутиться, но Арс даже не смотрит на него — только на Антона. Он не против видеть его перед смертью — в конце концов, Антон красивый. Бледный, острый, властный, смотрящий на него пристально сталью пронизывающих глаз. Забывает, конечно, что шансов умереть у него столько же, сколько и выжить. Он приставляет револьвер к виску, так холодит горящую кожу, руки так трясутся, он давит сильнее, чтоб дуло не билось молотком по черепу. Между лопаток зудит от текущего пота, он даже думать не хочет о мокром лице. Все звуки затихают, даже музыкальный автомат замолкает на драматическую паузу. Арсений медлит, глядя, как тяжело вздымается грудная клетка Антона, невольно пытается подстроиться под его ритм. Палец легко ложится на спусковой крючок, Арсений шевелит губами в беззвучном «прощай». Он делает вдох, закрывая глаза. — Нет! — вдруг рявкает Антон, подаваясь вперед. Арсений дергается от неожиданности. Тишину разрывает выстрел.