***
Арсений заболевает. Не то, чтобы это стало для него неожиданностью, даже не вышло неприятного удивления — только кривая в своей обреченности усмешка и осознание того, что Антону было хоть бы хны от ледяного душа. Наверное, люди с ледяной душой к холоду невосприимчивы: как тот Кай, похищенный Снежной королевой. Сможет ли он найти в себе еще немного огня, чтобы растопить его? Его температура растет, но он сомневается, что это хоть кому-нибудь поможет. Он думает об этом на протяжении двух дней, чувствуя, как начинает болеть в глазницах. У него постоянно чешется в носу, и он без конца давит на носогубную складку в попытках сдержать чих. В горле начинает першить, он без конца сглатывает эту наждачку в горле, старается сдержать кашель настолько, что глаза слезятся. Антон зависает на работе и совершенно на него не смотрит, но когда смотрит — озноб бьет его сильнее, потому что взгляд у Антона пристальный и знающий. Однако Шастун старательно не обращает внимания ни на его больную бледность, ни на покачивающуюся его позу, ни на излишне осторожные движения Эда, который старается не шевелиться без причины. Эду он ничего не говорит: ни об Антоне, ни об ухудшающемся состоянии. Видит — тому не до него. Перебинтовывает его долго, Скруджи даже не вздрагивает от ледяных касаний, только поднимает на него пытливые глаза: — Как себя чувствуешь? — Головокружительно, — усмехается он ссохшимися губами. Эд прикладывает руку к его лбу, матерится, сыпет в подставленную ладонь горсть таблеток. Жар сбивают на некоторое время, но он чувствует себя паршиво, настолько, что не спрашивает у Антона, остаться ли на ночь. Да и не смог бы — заразить боится. Антон только качает головой, бросая на него искоса взгляд. Он бы и хотел чувствовать чуть бо́льшую тревожность от этого Антона, но отмахивается, обещая себе разобраться с этим позже. Знает — не разберется. Арсению снится кошмар. Много дымного рыжего, будто кончик сигареты во тьме, и он бежит к нему на месте, стараясь прорваться через медузный студенистый воздух. Дыхание вырывается с хрипом, но он видит уже вдалеке бегущую по полю девочку, ту самую, ярко-рекламную, и бежит за ней, пугает ее своим шумным дыханием преследователя. Он рвется вперед, через оранжевый этот туман, к ней, почти цепляет белый хлопковый подол пальцами, как она поворачивается. Ее усмехающееся лицо плывет чертами, меняется, становится резким, чужим, Антоновым; от его ухмылки у Арса на лице порезы мелкие остаются, кровят, Антон кричит: — Лжец! Крик этот липким свинцом вливается в уши, по позвоночнику холодным потом стекает — Арс по простыням мокрым мечется, проваливаясь глубже в горячечную дрему, — по легким тяжело плавится, дышать мешает. Он на месте стынет, тяжелый слишком, чтобы сдвинуться, но девочка с лицом Антона уже не убегает — наоборот, глаза его блестят красными злыми искрами, он все ближе. Кровь течет из порезов, не останавливаясь, по ресницам, по шее, вниз, пропитывая пижаму с овечкой. Арсений опускает голову на грудь, глядя, как белые облачные кудри окрашиваются ржавым, как у ног клубится рыжий въедливый туман, и Антон все ближе. Пытается проснуться, выбраться из этого дурмана, но не выходит — будто его взломали, и он Сеть покинуть не может, запутанный в сетях сознания, мечется пойманной золотой рыбкой. Сети режут сильнее, леской впиваются в шею и скулы, Арсений знает: надрежут родинку, польется черная кровь. Антон его ниже, у него девичьи нежные руки и платье в цветочек, Арсений только на них смотрит, не поднимая тяжелой мутной головы, на Антоне лаковые красные туфельки и высокие носочки (кровь Арсения капает и на них, пачкает, обидно совсем). Колени Арса подламываются, он отрешенно думает, удержат ли его эти рыболовные сети, сможет ли он исполнить желание. Не падает — не успевает — Антон пробивает его грудь этой маленькой детской рукой. Он обессилено повисает на ней, обмякая, ступни конвульсивно подергиваются; пальцы в его грудине копошатся червями щекотно, Антон поднимает его выше, над головой, проворачивает с хрустом тонкое запястье, встряхивает, чтоб острые колышки вскрытых, влажно-блестящих ребер не кололи ему кожу, на лице у него детская обида от царапок. — Сердце твое — яблоко раздора, — говорит Антон, скалит острые зубы, алчущие нежной мякоти. Арсений видит кровь, стекающую по бледной коже маленькой руки на мужское лицо. Антон жадно ловит капли губами, сжимает сердце, выдаивая больше. Темная кровь толкается под его ладонью густыми теплыми толчками, а у Арсения глаза жжет сигаретным дымом, воздух раскаленный, сухой, прижигает вспоротые раны. Когда кончится кровь — польется ли сталь? В Арсении стали нет, в нем уже ничего нет, ни боли, ни гнева, только предсмертный хрип, затерявшийся в иссохшем горле. Он не дергается, горит под палящими лучами — поднимает остекленевшие глаза к небу, — настоящего солнца, такого светлого и горящего, что умирать под ним не жалко. Арсений устал — смерть кажется ему облегчением. Перед глазами плывет, ему вдруг кажется, что носочки Антона — это две белые крысы, обвивающие щиколотки, но ни вспомнить, ни опустить голову он не может, продолжая слепнущим взглядом через полуразомкнутые веки смотреть на солнце. Антон сгибает руку, подтягивает его к себе, целует вдруг в расслабленный мокрый от крови рот, проталкивает в него язык. Арсу хочется поддеть пальцами это лицо, оторвать с треском, чтобы вернуть ту рекламную девочку, но пальцы непослушные, онемевшие, он может только слушать эти чавкающие звуки соединяющихся ртов. Этот хлюпающий звук его и будит — он просыпается разбитым, с текущим носом, на влажных холодных простынях. Его трясет от температуры, горло опухло, не продохнуть, но пить хочется сильнее, поэтому он буквально стаскивает себя с кровати (представляет себя бароном Мюнхаузеном), волочится в ванную, опираясь на стену. Ноги едва держат, поэтому он в изнеможении опускается на унитаз, позволяя отдохнуть себе пару минут. Пару минут перерастают в четверть часа, потому что стена рядом такая приятно-холодная, и он задремывает. Твердит себе, что досчитает до пяти, десяти, тридцати, еще немного — и он встанет. Спекшимися губами считает вслух полушепотом, чтобы не заснуть снова, делает промежутки, в которые вместится не только Миссисипи, но и пара других иссохших отравленных рек, в итоге еле соскребает себя с места. Он жалеет, что встал с кровати, но вода ледяная и глотать не так больно — он просто не чувствует онемевшим горлом, себя заодно жалеет — когда, если не сейчас? Он умывается, стараясь эту жалость к себе смыть, но все равно чувствует себя глубоко несчастным, жалость только жалит болюче, от нее один только вред. В зеркале отражается опухшее лицо с красным носом, потрескавшиеся губы, серая кожа и острые кости скул, такой некрасивый, постаревший — он высовывает язык, чтобы глянуть на горло, но не видит ничего кроме красных слипающихся стенок. Волосы совсем ломкие, неживые, влажные от пота, и Арсений с ужасом видит на висках седину — а ему даже тридцати нет! Тянет за кожу вниз, чтобы мешки под глазами разгладились, но так сильнее видны покрасневшие белки слезящихся глаз, и уголки губ тоже опускаются. Он ощупывает шею — два камня лимфоузлов увеличены и болят; он весь болит и совершенно не представляет, как утром идти к Антону. Обратный путь легче, он закутывается в негреющее одеяло, но, по крайней мере, оно у него есть, и подушка есть, иммунитета только нет и таблеток. Арсений сползает с подушки, прижимаясь щекой к прохладной жесткой ткани, вытирает сопливый нос краем наволочки, голова гудит как улей, но пчелы в ней перестают жалить ненадолго, позволяя уснуть. На этот раз ему ничего не снится. Его выдергивает из сна, из постели Эд. Шипит, буквально стаскивает за шкирку с кровати, запихивая его, ничего не понимающего, в ванную. Сует жаропонижающее, Арс молча на хмурую физиономию смотрит, не понимая ничего. — Ты чего приперся? — каркает он в итоге. Эд закатывает глаза. — Ты ж будильники свои не слышишь, идиот, — бурчит он раздраженно. Арсений отстраненно удивляется: «А ты пришел?» и кивает, приваливаясь к стенке. Даже не пытаясь посчитать пять секунд, он хрипит: — Я не пойду никуда. Эд снова закатывает глаза и ругается, и Арсению становится стыдно: у самого же все болит, но пришел, разбудил, вытащил. Скруджи запрокидывает ему голову и закапывает назальные капли, не обращая внимания на растроганное лицо Арсения. А потом запихивает таблетки ему в рот, касаясь приятно прохладными пальцами губ, Арсений даже пытается их прихватить зубами, но Эд не дает. Мгновением позже о зубы ударяется стекло стакана, заставляя Арса захлебнуться скорой помощью. Он кашляет, явно пытаясь выблевать легкие, но горло слишком болит, не пролезут. Эд, тихо матерясь, чистит его зубы, держа за талию крепко. Арс благодарен, правда, даже мычит что-то похожее на «спасибо», но смысла в этом он не видит — и дело не в слипшихся от сонной слизи глазах, — серьезно, он же просто не дойдет до Антона. До Антона зато дойдет, если давно уже не дошло. — Прости меня, — едва выдавливает он, сплевывая пасту. — По хуям, — отмахивается Эд, крутит в руках пакет тональника, — как тебя мазюкать? Антон молча на него смотрит. Арсений на себя тоже смотрел — под толстым слоем косметики разбитое грустное лицо, а так — тот еще красавчик. Он сжимает губы, старательно дыша через нос, беспомощно слышит, что звучит слишком громко, но дышать через рот еще хуже или не дышать вовсе, потому что Антон все еще смотрит. С другой стороны, он мог бы попытаться задержать дыхание ненадолго, на сколько его хватит? Минута? Может, Антон потеряет к нему интерес прежде, чем он свалится жалким вирусным мешком с бактериями? — Тебе плохо? — уголок его губ чуть дергается. Арс видит эту насмешку. Антон знает. Стоять становится чуть тяжелее. То ли действие лекарства кончилось, то ли Атлант небесного груза не выдерживает, плечи гнет. Небо у них фальшивое только, и, продолжая ассоциацию, он не знает, сколько еще выдержит это бремя лжи. — Что вы подразумеваете под «плохо», Антон? — спрашивает он хрипло. И добавляет тут же смущенно: — Попав под дождь, я, кажется, повредил динамик. Антон складывает пальцы в замок. Он сидит за столом над своими схемами и смотрит на него как на подопытную крысу (хотя Арсу кажется, что даже экземпляру LGRNN уделяется не столько внимания). Арсению вдруг хочется чихнуть, просто пиздец как чешется в носу. Он дергает носом по-крысиному, пытаясь подавить чих, но даже ладонь к носу прижать не может под пронзительным взглядом. Его морозит, дрожь пробивает насквозь, но ему тепло, Морозушко. — Так иди, почини, — предлагает Шастун. Арсений вздергивает брови, вдыхая глубже, чихать, к его радости, перехотелось. Что он подразумевает под этим? — Что… — начинает он, но Антон отмахивается: — Иди. Арсений возвращается к себе, без сил падая на постель. Не раздевается, сбрасывает ботинки только, закутывается в тонкое одеяло и счастливо закрывает слипающиеся глаза. Ему совсем не хочется думать об этом, он подумает завтра, ладно? Он засыпает с блаженным детским чувством отмененной школы — мама иногда оставляла его дома, когда нужно было поменять фильтр в респираторе, а денег не было, — под одеялом и с полным ощущением безопасности. Эд возится с ним как курица с яйцом, проводя почти все время рядом, Арсений даже не скрывает, что ему это нравится. Не то, чтобы у него есть силы что-то скрывать и вообще функционировать. Он спит целыми днями и не просыпается толком — Эд бесцеремонно тормошит его, чтобы впихнуть очередную порцию таблеток, а потом Арсений снова ныряет в тяжелую бессонную дремоту, тяжелую и душную как, — Арсений ворочается, не находя подходящего сравнения: как погребальная урна, как квест клаустрофоба, как наброшенный на лицо мешок, — как дыхание Антона. Однажды ему даже кажется, что он слышит его — Арс просыпается то ли среди ночи, то ли днем, окна затемнены, не разберешь, — и кроме одеяла его к постели пригвождает чужой взгляд. Все также купаясь в молочной реке на кисельных берегах (Эд расщедрился на горячее молоко, и Арсу кажется, что он до сих пор чувствует вкус во рту, но вот беда, молоко на губах у него давно обсохло, слишком стар для сказки), он не понимает, снится ли ему Антон или нет. Антон ничего не делает — стоит и смотрит, Арс смотрит на него через полуразомкнутые веки, моргает, раз, другой, никого. Показалось. Но когда Эд будит его в очередной раз, он хрипло интересуется: — Как Антон? — Работает, — жмет плечами Эд и протягивает ему кружку. — Грузится. Арсений улыбается, прижимая к себе огромную, ту самую, что размером с ведро, кружку. Запах бергамота унюхивает даже заложенным носом. — Спасибо, Эдик. Эд ошалело вздергивает голову, смотря недоверчиво, к бледным щекам приливает кровь; Арсений топит усмешку в чае. Ждет, что Эд скажет вроде: «Не называй меня так, придурок», но он молчит, дыша приоткрытым для осаждающей реплики ртом, и Арсений молчит тоже, только уголки губ дрожат самодовольно. Эд прикладывает запястье к его лбу, Арсений представляет, как чернила с кожи перетекают на его лоб, просачиваются сквозь кость, чтобы впитаться в мозг, заполнить борозды извилин. Арсений представляет, что от чернил этих становится похожим на Эда — смелым и сильным. Даже завидует по-детски, думая, что будь он таким, то не позволил бы Антону подвергать себя опасности, потому что андроиды защищают своих хозяев. Он списывает свой героический порыв на болезнь, старательно не замечая снизившуюся температуру. Он и сам не заметил, как эта роль впаялась в него, впившись парализующими токсичными книдоцитами в бледное лицо, раскаленными железными клещами не отдерешь — держится до последнего. — А Антон… ничего не спрашивает? — старательно подбирая слова, выдавливает Арс. — Ему похуй, — отмахивается Эд. Это звучит обнадеживающе, но внутри что-то царапает: равнодушие Арсению вдруг кажется подозрительным, демонстративным, и это грызет горло сильнее кашля. В шоу «Интуиция», где нужно догадаться, кто перед тобой: человек или андроид, Антон неумолимо движется к выигрышу. Это все его тревожность, успокаивает он себя, потому что Антон ведет себя как обычно, а Арсений лажает на каждом шагу от нервов и только сильнее себя накручивает. — Эй, — зовет его Эд и, дождавшись вопросительного взгляда, улыбается: — Не ссы. Звучит крайне сомнительно, но Арсу все равно становится легче.***
— Антон! — восклицает голос над ними. Арс поднимает голову, глядя, как к их столику приближается мужчина в очках, вспоминает — Дима. Антон машет рукой, не отвлекаясь от роллов. В его рту исчезает Филадельфия, Аляска и Канада. Его зубы перемалывают Калифорнию и Майами. — За нами будущее, — говорит Антон. Это всего лишь приветственная фраза работников СПА, но Арсений представляет, как в будущем техника пожирает жалкие остатки городов, как механические зубы безжалостно обгладывают останки человечества, высасывают как мозг из костей глотки кислорода. Он радуется, что полумрак скрадывает тень болезненной бледности. — Что ты творишь? — охает Дима изумленно. Он скалой нависает над ними, и Антон машет, мол, присядь. Дима падает, как подкошенный, наблюдая за Антоном. Арсений смотрит то на него, то на Диму, будто по сети заражаясь беспокойством. — Что? — переспрашивает Антон, не закрывая рта. Вместо риса на его зубах Арс видит осколки разрушенных ледников Аляски, и больше никто не отправится на ее бессмысленные поиски, и корабль не разобьется тоже, и прыгать уже… Антон сжимает его колено, вырывая из меланхоличного перетекания ассоциаций. К ним подплывает бот принять заказ, но Дима только отмахивается. Эд, стоящий сзади, фыркает, а Арсений задумывается, в какой момент он стал воспринимать Скруджи как новопассит. — Я был кое-где, — говорит Антон, обрывая было открывшего рот Диму, и понижает голос, — у представителя даркнета. Первый канал, все такое. Узнать про нападение. — Антон… — Дима сжимает пальцами переносицу, трет глаза под линзами. — Ты совсем идиот? Это пиздецки опасно туда соваться, даже с твоим охранником! У Антона губы дрожат в ухмылке, он не уточняет, кого имеет в виду Дима, барабанит по столу. На его пальцах кольца, бабочка душит шею, пуговицы рубашки застегнуты — Арсений, путаясь в его пальцах и дрожа своими, надевал каждое, боясь поднять на него взгляд, пульс отбивал «ошибка-ошибка-ошибка»; Антон не стал застегивать на нем ошейник. Он не хотел думать, что все это значило, почему Антону вдруг захотелось выглядеть по-старому, как тогда, когда он, скорее всего, был еще здоров, а сейчас понимает: потому что Дима не должен догадаться, что что-то не так? Но почему?.. — И? — не выдерживает Дима в итоге. — Во всем даркнете нет информации об этом, — многозначительно говорит Антон. Дима молчит, глядя на него недоуменно. Арсений недоумевает тоже — почему его тон такой довольный, если он ничего не узнал? — но он смотрит равнодушно перед собой, несимметрично сложив руки на коленях. Кончиком среднего пальца он почти касается так и лежащей на его колене ладони Антона. — И ты думаешь… — наконец, говорит Дима, глубоко вздохнув. — Именно, — кивает Антон, — нападение было санкционировано. Никакого криминала. Никаких преступлений. Если во всей криминальной сети нет информации об этом, вывод напрашивается, верно? Полиция этим не занимается, потому что одобрено Мегакорпом и не квалифицируется как преступление. — Это же бред, Шаст, — хмурится Дима, пальцы Антона на колене сжимаются сильнее. Он ему не верит! Арс сжимает губы в раздражении, хотя умом понимает, что Антон не в себе и верить ему стоит в последнюю очередь, но они действительно были в том баре, и Антон рисковал жизнью ради этой информации. — Тебя могли обмануть, — мягко говорит Дима. О злости Антона говорит лишь усилившаяся хватка на колене, и Арсению больно, как бы ему хотелось быть глухим к языку тела. — Да, ты прав, — кивает Шастун смиренно, но взгляд его, твердый и упрямый, режет. Он расплачивается картой, вставая из-за стола. — Антон, послушай, — начинает Дима, вставая следом, — я хочу тебе помочь, но ты должен понять, что… — Я понимаю лишь то, что ты понять меня не хочешь! — перебивает Антон. Его костяшки с силой врезаются в столешницу, и замершему в испуге Арсу мерещится длинная тонкая трещина, расползающаяся из-под его кулака. Антон задевает своим коленом его весь путь до дома. Арс, отвернувшись, отрешенно пялится в окно на редкие полицейские дроны, и ему кажется, они смотрят на него в ответ. — Скруджи, свободен, — говорит Антон тут же, стоит им выйти из машины, — Долл, за мной. Он заходит внутрь, не оглядываясь; Арс бросает настороженный взгляд на хмурого Эда, и тот смотрит исподлобья в ответ. Выжидает пару секунд, затягивая паузу перед неизвестным, и, глубже вдохнув, идет следом. Эд дергает за локоть у самого входа, поднимаясь на носки к его уху: — Будь осторожен, — говорит он. Знают оба, что это бесполезно: безопасность Арсения зависит целиком от Антона, но Арс кивает с незамутненным спокойствием, и он иногда королева драмы — шоу маст го он. — Серьезно, — повторяет Эд и трет лицо, — я, типа, облажался. — В смысле? — он вырывает локоть из хватки, подбирается весь. Скруджи это не нравится — ощетинивается в ответ. — За тобой следил! — рявкает он и добавляет тихо: — А не за ним. Арс теряется, не зная, что ответить. Он чувствует так много вины, что та уже льет через край по желобам жалоб бесконечных и безмолвных. Он и в этом всем виноват, а значит… значит, примет это с достоинством. — Я хочу, чтобы ты надел это, — Антон кивает на лежащие на кровати вещи. Арс послушно подходит, по пути расстегивая комбинезон. Бордовая клякса на белой простыне привлекает его внимание, и он вспоминает, как Антон красил помадой его губы, вспоминает, что у Антона есть пудра и тени, и неужели ему хочется сейчас… Шастун молчит, Арс даже дыхания его не слышит, и на этот раз его не прерывают, пока он медленно складывает аккуратно форму. Антон не жаждет секса — он спокоен как та скала, к которой привязан Прометей, ведь Арсений никуда от него не денется. Не пытается привлекательно натянуть тонкие чулки, слишком боится порвать, поэтому даже не поднимает взгляд, тратя немыслимое количество усилий, чтобы выглядело естественно, раскатывает, и внутри вздрагивает невротическая тень, когда резинка шлепает по бедру в тяжелой тишине. Черная полупрозрачная ткань контрастно смотрится с белой кожей, а в темно-красном вульгарном корсете он будет похож на шлюху — он отворачивает горящее лицо, пытаясь сосредоточиться на миллионе шелковых лент шнуровки на впалом животе. — Давай помогу, — предлагает Антон, убирая его руки от лент и прилаживая к талии плотнее. — В нем китовый ус, настоящий, как нужно было. Даже представить себе не можешь, какое состояние он стоит. Арс задерживает дыхание невольно, и Антон пользуется этим, с силой затягивая ленты. Его кисти действуют будто на автопилоте отдельно от мозга, быстро и четко вдевая концы в люверсы, но тут он хмурится чему-то, теряет вдруг собранность враз: руки падают плетьми вдоль тела, с глухим звуком ударяясь о бедра. Арс завязывает до конца, непонимающе поднимает взгляд и отшатывается — Антон смотрит будто внутрь него. — Активация: красный, — говорит он, вынуждая Арсения улыбнуться. Он ослабляет бабочку, оставляя ее свободно болтаться на шее, расстегивает пуговицы, но Антон не дожидается, резко толкая его на кровать и забираясь сверху. Арсений скользит руками по тощим крепким бедрам, вздергивает выше пах, пытаясь потереться о промежность Антона. Он не возбужден, но не боится соития, уже все пройдено, к чему тогда? Антон полностью одет, только рубашка расстегнута, и этот контраст с шлюшьим корсетом и обнаженностью промежности вдруг будоражит что-то внутри, искры внизу живота щекочуще тлеют. Приподнимается, чтобы поцеловать в губы, но пальцы Антона смыкаются на плечах, пригвождая к постели, а сам он смотрит серьезно и хмуро. Арс не путана, но он запутан. Антон склоняется, с силой втягивает кожу шеи, — Арсений чувствует боль наливающегося засоса, а Шастун не останавливается, расцвечивая его алыми бутонами, будто поляну для его бабочки. Он так концентрируется на этих болезненных поцелуях, размышляя, могли ли быть засосы у М-9, что не замечает ладонь, мягко поглаживающую шею, до тех пор, пока пальцы не смыкаются сильнее. Кольца впиваются в его кожу, наверняка оставляя розоватые вмятины, Арсений чувствует, как орнамент тиснением остается на нем. Антон выпрямляется, давит большим пальцем на кадык, с интересом наблюдая за Арсом. Это нормально, пугливо твердит тот себе, хотя перед глазами искры пляшут. Все плывет, ему кажется, что под освещением цвет Антоновых глаз преломляется, как крылья морфо, его глаза не поляна вовсе, а металл прогнившего жестокого их мира. Арс обхватывает ладонью жесткое бедро в мягкой попытке оторвать от себя, но Антон чередует давление с поглаживанием, следя за ним, как за лабораторной крысой. Только белая шерстка его красным перепачкалась, Арс не хочет думать, что делают с дефектными экземплярами. Антон упирается свободной рукой в подушку рядом с его головой для устойчивости, давит сильнее. Арсений с ужасом ощущает его возбуждение, и вся его кукольная маска разваливается. Корсет пережимает легкие слишком сильно, сердце колотится так, что вот-вот разорвет шелковые оковы, Антон вовсе не играет — через темное марево удушья Арс видит его острую ухмылку, — вот как выглядит смерть, — и паника выталкивает из него воздух со страшным хрипом. Он хватает воздух пересохшим ртом, вцепляется в Антона сильнее, пожалуйста, только бы он прекратил. Щеки разъедает солью — на краю умирающего сознания колышется Мертвое море. Мертвое море не волнуется. У него темнеет в глазах, он и Антона больше не видит, но тот будто чувствуя, ослабляет хватку, внимательно глядя на него: — Что-то хочешь сказать, Долл? Арс не успевает — он едва вдыхает, как Антон безжалостно пережимает трахею. Из последних сил Арс обхватывает ослабевшими вялыми пальцами его запястья, острые из-за граней металла, и Антон чуть отстраняется. — Прошу… хватит. — Ты что-то сказал, Долл? — насмешливо уточняет Шастун. Арс с трудом смотрит на него, молясь, чтобы ему не пришлось говорить еще, что его слез, по вискам и вниз мокрящих подушку, достаточно. Но Антон оглаживает его шею, приподнимая за подбородок, открывая себе лучший доступ. Арс лежит под ним распластанный, поверженный и открытый — если хочешь, убей меня, но не мучай больше. Убей или пощади. Он пощипывает кожу шеи, скручивает до боли, давит всей ладонью как жестокий ребенок — Арсений не узнает Антона, он и не видит его из-за пелены слез. — Пожал…ста, — хрипит Арсений. — Прошу вас. Антон склоняет голову, с любопытством оценивая, хватит ли этого или нет. Его руки исчезают с горла Арсения, и тот жадно глотает воздух, надышаться не может. Шастун сидит на его бедрах, придавливая обозначением, что все еще не кончено. — Кто ты? — спрашивает Антон, наконец. — Арсений, — уголки его губ дергаются в приветственной улыбке невольно, это так глупо, но привычка представляться дружелюбно сильнее бессознательного. — Геймер, — констатирует Антон без капли удивления в голосе. — Думал, я не узнаю? Арс беспомощно смотрит на него, но дергает шнурки корсета, стремясь сорвать пыточное оружие с себя. Антон не препятствует, отклоняясь на его коленях, следит за ним с таким же равнодушием, с каким следит за зверствами Арены. — Где М-9? — Уничтожен, — Арсений почти виновато смотрит ему в лицо. Почти, потому что М-9 чуть не убил Антона, и будь у Арса выбор, он поступил бы так же. Антон бледнеет, сжимает зло губы, сжимает кулаки, Арс сжимается в безотчетном ожидании неминуемого удара тоже. Ему мерзко думать, во что он превратился — в ту самую дрожащую тварь, но к чему теперь бояться Антона, если он знает правду? Антон дрожит сам, мышцы лица дергаются произвольно, будто он пытается сдержать яростную гримасу, но боль потери все равно сочится из каждой его открывающейся искренностью клетки. — Ты его убил, — глухо говорит Антон и сжимает переносицу, плечи его понуро опускаются. — А потом все это время жил здесь и лгал мне. Я мог бы убить тебя за это, но ты мне нужен. Это «ты мне нужен», которое Арс слышал так часто, пронзает его осознанием: значит ли это, что уже тогда Антон понимал, кто перед ним? Когда забыл активировать красный режим и трахнул его — случайность ли? Антон не признавался в любви ему больше, потому что любит не его — а съехавшего крышей робота, собравшегося его пристрелить. У него в груди клокочет истерический смех, и он не сдерживает себя, смеясь высоко и визгливо, пока его не обрубает короткая пощечина. Арс смотрит в потолок, где стихают последние отголоски смеха, прикладывает недоверчиво ладонь к пылающей мокрой щеке. — Ты мне должен, — сообщает Антон, и острая его усмешка рвет что-то внутри Арса, — знаешь, как говорят: с паршивой овцы хоть шерсти клок.