***
Арсений умывается. Зачесывает отросшие волосы набок, как привык давным-давно, смотрит в тусклые глаза отражения. Отражение усмехается и касается пальцами родинок, таких непривычно ярких на серой коже. Кончиками пальцев скользит по виску, к ушной раковине, обводит обвившего ее дракона — решает оставить, привык. Никакой другой одежды кроме униформы у него нет, поэтому он надевает ее, колеблется, раздумывая, идти ли ему к Антону или к Эду. Долл обязан был идти к хозяину — он больше нет. Поэтому он спускается на кухню. Скруджи там нет, зато обнаруживается Шастун. Арсений замирает в дверях, порываясь уйти, но Антон приглашающе кивает, и он, как русалочка, каждый шаг которой доставляет невыносимую боль, идет к нему. Антон склоняет голову, рассматривая его лицо, роняет безразличное: — Твоя чистая кожа грязная, — и указывает на свою щеку, стуча пальцем, — из-за этого. Из-за родинок. Арсений сглатывает — а на что он вообще рассчитывал? — отворачивается. В горле неприятно стягивает, пока он ставит чайник, и под взглядом Антона роняет ложку, неловко щелкает крышкой, переминается. — Как я раньше не понял, — шепчет Антон, — что вы меня просто дурите. Арс разворачивается так быстро, что в глазах меркнет. — Что ты с ним сделал? — С кем? — делано удивляется Антон, склоняя голову. Его губы дрожат в пугающем оскале, будто кукловод тянет незримые нити, растягивая рот. — С Эдом, — нетерпеливо поясняет Арсений. Ему плевать уже на свой дискомфорт, при мысли, что Эд растворяется в ванне с кислотой, ему становится дурно. Или лежит на ледяном полу с черной дырой во лбу, раскинув тощие руки, словно стремясь обнять. И только потом замечает, что перешел на «ты». — С кем? — удивление в голосе настолько искреннее, что Арса выбивает из колеи медленно закипающей злости и страха. Что, если он чокнулся и выдумал Эда? — С Эдом, — повторяет он. — Скруджи. Вдох его слишком судорожный, чтобы Антон не заметил, но тот игнорирует. Или вправду не замечает. — Его зовут Эд? — переспрашивает Антон. — Он мне об этом не говорил. Арсений сжимает зубы так сильно, что, кажется, слышит их скрип. Шум чайника нарастает, Арсений думает, что сейчас он закипит. И будет бом-бом. — Что с Эдом?! — подрагивающим от ярости голосом спрашивает он. Антон серьезнеет, сжимает пальцы в кулаки. Но Арсений боится за Эда слишком сильно, чтобы бояться за себя, ведь когда хочешь защитить другого, собственный страх отступает. — С ним все нормально, — отрезает Антон. — Не понимаю, почему тебя это так сильно заботит. Арсений сам не понимает, как и не понимает, что все это время стоял, затаив дыхание. Антон вскакивает, так резко, что задевает коленом стойку, но даже не морщится от глухого удара. — Кофе? Чай? — бодро спрашивает он. — Садись, я все сделаю. Ничего не понимая, Арсений садится. Прокручивает в памяти последние мгновения, приходя к волнующему осознанию, что Антон действительно не почувствовал удара. — Чай, — неуверенно говорит он. Он с опаской следит, как едва дрожащие руки Антона поднимают тяжелый чайник, как тугая кипящая струя бьет в дно, и крохотные брызги лижут запястья. — Сахар, молоко? — спокойно спрашивает Шастун и вскрикивает: — Ой! Он стирает остывшие капли с кожи. — Молоко, — медленно отвечает Арсений. На лице Антона заметны прилагаемые усилия, чтобы не пролить, и смотреть на это тяжело, он даже порывается встать и забрать чашку, но пригвожденным измученным мужиком замирает под тяжелым взглядом. Однажды пригвожденный измученный мужик воскрес, Арсений отрешенно думает, получится ли у него. Они сидят молча, Арсению только кажется, что занимает слишком много места, глотает он слишком громко, и вообще это все, как говорится, не его cup of tea. И Арсений весь слишком. На фоне бормочут новости, Арсений пытается сконцентрироваться на них — что-то о бунтующих нижегородцах — когда Антон спохватывается: — Ты голоден? Нет, хотя и не помнит, когда ел в последний раз. Он качает головой, Антон смотрит равнодушно: — Индекс массы твоего тела ниже нормального. Это даже звучит неестественно, хотя Арс понимает, что это забота? констатация факта? Качает головой, получая сухое: — Как знаешь. Арсений сползает со стула, с комком в горле вместо завтрака, пустота паутиной стягивает его внутренности, но это ему нужно быть в Сети.***
А потом перед глазами все сливается в одну кровавую тяжелую пульсацию. Арсений выныривает из Сети сплошным синяком, мутным взглядом смотря на транслируемую турнирную таблицу, за которой наблюдает Антон. Шастун дает передохнуть ему пару часов, в которые он забывается тяжелой дремой, и просыпается еще более раздавленным, чем был. Ему на грудь падают виртуальные очки, Арсений падает обратно в Сеть. Лечение еще не успевает завершиться, когда они начинают новый бой. Укрепленные кости уже не напоминают пыль из кофемолки, но дергающая резкая боль отвлекает от противника. Граф дерется на автомате, отвлеченно думая, почему взял такой скоростной темп восхождения на Эверест. Узкое лезвие проносится в опасной близости от его уха, Граф пригибается, включаясь обратно в поединок. Он сражается со скоплением кристаллических наростов, из-под которых внутренность не разглядишь. Вбивает в многоразовую деку в шее настройки устойчивости на всякий случай и делает это вовремя: воздух вокруг кристаллов рябит, превращаясь в густой голубой туман. Покупать что-то в Сети во время боя невозможно, поэтому ему приходится отрубить себе дыхание на две минуты, за которые он может или покончить с врагом, или умереть сам. Тайминг боя показывает еще четыре минуты, если не удастся сделать это вдвое быстрее, то он может подумать над другим выходом. Он отражает удары, следя за противником, и сквозь едкий туман, разъедающий слезящиеся глаза, видит, что он образуется из кристаллов. Процесс отравления достаточно медлителен, чтобы надеяться, что этот хрен растает за две минуты, поэтому можно попробовать сделать очередную глупость. Граф падает на поверхность Арены, где испарений меньше, открывает программный код, начиная забивать свои же характеристики. Клонировать себя у него не выйдет — это читерство, но запрета на иллюзии в Сети нет. Когда он выберется, он в очередной раз обязательно подумает, с какого хуя он остается человеком, а не приделывает себе щупальца или железную башку. Через полторы минуты, когда время почти на исходе, а осколки сыпятся с небес, ему не нравится, но кто-нибудь сейчас поможет от них избавиться, рядом образуется расплывчатая проекция. Граф придирчиво смотрит на безликое существо — вбивает новые зеленые строчки, — и на лице прорезываются ноздри на кнопке-носе, безгубая яма рта, два плоских глаза. Это даже не голем: убить его не получится, как и дотронуться, и обман раскроется сразу, но ему и не нужно много времени. Он отправляет неграфичного Графа 2.0 на другой конец Арены, сам старательно мимикрируя под обстановку. Маневр срабатывает — противник обращает все внимание на иллюзию, еле видную в клубах тумана. Иллюзия машет мечами и излишне громко кашляет, но тот действительно не замечает подвоха. Кристаллы истончаются, облизываемые едкими каплями, которые испаряются в момент, Граф, выкрутив диоптрии на максимум, внимательно следит, как огромный нарост на хребте оплавляется как свечка. Сжимает рукоять, бросая взгляд на таблицу, оповещающую об истекающем десятке секунд. Раз, два, некогда больше ждать. Он взмывает в воздух — вверх, воздуха не осталось, — молясь, чтоб не промахнуться, но бог глух и слеп. Противник разворачивается в момент, и меч всаживается аккурат в нарост. Ему необъяснимо везет — тот почти оплавился, поэтому они оба слышат хруст, и тот отваливается, распадаясь осколками. Капитан Холод, или как там его, резко ведет руку дугой, вбивая ему под ребра ядовитый кристалл. Пиздец. Секунды кончаются, еще немного и он задохнется. Внутри жжет, он чувствует, как вирусится кровь, как перед глазами начинает двоиться код Сети, в него с чумной скоростью проникают баги, а Битлз такая классика. Последние силы уходят на то, чтобы выдернуть меч и вбить его снова в основание позвоночника, переламывая его пополам. Он опускает взгляд, глядя расфокусированно, как его черная кровь испаряется с его кожи, и это жутко, и что-то напоминает. Только в тот раз он (или кто-то внутри него?) был готов умереть, а сейчас черта с два. Неоново-голубые глаза под слоем тонким льда, покрывающим кожу, закатываются, и лед заполняется кровью будто изнутри, и Арена гремит победой Графа. Слава блядь богу. Ему не хочется выходить из Сети, Граф знает — что скоро его дернут обратно и заставят сражаться, но пока геймер над ним не властен, и он может передохнуть. Перекодировка геолокации в бар кажется ему превосходной идеей. Кибертелочки вьются вокруг шестов, сверкают доступным зеленым. У некоторых из-за спин вьются щупальца, вторыми руками оглаживая тело, Граф кривится от этих подобий Шивы. Лечение тяжелыми теплыми волнами пульсирует в суставах, но кристаллический туман еще не вышел, ему бы только присесть. Вкупе они кроют так, что кажется, он готов хоть к гэнгбэнгу. Падает на ближайший диван, прикрывая глаза от удовольствия. Биты вибрируют в груди, он дергает ногой в такт, отрешенно прислушиваясь к происходящему. По его коленям скользят чьи-то ладони, он, не открывая глаз, демонстрирует мечи — руки пропадают. Щелкает пальцами, и перед глазами возникает кислотно-желтая голограмма меню бара. Граф тыкает в первое попавшееся с зашкаливающим адским градусом, подтверждает перевод денег в панели. Коктейль для него – код, замаскированный под ярко-розовую жижу — появляется рекордно быстро, почти так же быстро, как он вкидывает его в себя. Код чистит мозги утилизатором, удаляет кэш и неиспользуемые данные, поэтому еще минуту Граф тупо пялится перед собой, пытаясь собрать себя в кучу. Самый быстрый путь к достижению цели — какой ему уровень нужен? Насколько высокий? — виден как на ладони и самоубийственен как лезвие в этой ладони. Чтобы достичь хотя бы тридцатки с его семнадцатым, ему придется потратить тринадцать боев, и в каждом шансы пятьдесят на пятьдесят. Либо же он может сделать глупый и опасный шаг, выживание в котором минимально, но только так он перепрыгнет несколько ступеней. Он открывает турнирную таблицу, скролля на программу, и, колеблясь, зависает над сбором заявок на массовый бой. Коды ласково лижут череп изнутри, это кажется стоящей идеей, первому игроку приготовиться. — С таким лицом, как у тебя сейчас, обычно делают хуету, — сообщает хриплый голос над ухом. Граф вздрагивает, поджимает губы упрямо. Глаза не поднимает, скользит по тощим ногам, обтянутым черной кожей, жилистым рукам, и выпуклый голубой глаз ему подмигивает. Граф переводит взгляд на список на правой панели: — Ты в участниках. — Мне не страшно. — Я не трус, — вздергивает голову Граф. Гилти склоняет голову набок, скаля бликующие во вспышках света металлические зубы. Под его завороженным взглядом длинный язык скользит по зубам, Гилти игриво прикусывает кончик. — Ты чего-то хочешь? — неожиданно проницательно интересуется он, склоняясь ближе. Граф смотрит куда-то ему через плечо, в перебивающуюся неоновыми мазками тьму. Слух отсеивает биты, оставляя только чужой голос, звучащий взрывом в темноте. Гилти не прикасается к нему, но все его нервные окончания голодными книдоцитами пульсируют в предвкушении. Он чего-то хочет — геймер, который на этот раз ощущается как под толщей воды, — но Граф не знает, отчего раз за разом его с упорством толкают на бой. Ему хотелось взглянуть на Фиша, но в тот раз между ним и геймером была слишком сильная связь. Сейчас нет. Сейчас Граф откидывается на спинку, лениво улыбаясь, смотрит, прищурившись. Он не строит иллюзий о своей привлекательности, но семнадцатый уровень дает прорисовку персонажа лучше, чем десятый. По крайней мере, теперь у него есть губы. — Не знаю, — признается он. — Подсказать? — тянет Гилти. Он поднимает руку вверх, на уровень глаз; пальцы удлиняются, вьются буграми, расслаиваются до локтя букетом щупалец. Граф сглатывает, бросая на него опасливый взгляд. — Вряд ли я хочу сдохнуть прямо сейчас, — сдавленно говорит он. Гилти скалится, придвигается ближе, обвивая отростками его колени. Внутри него просится и тянет, и ноет тихая, почти забитая решимость, скребется так невыносимо, что он сдается и снова открывает панель заявок. Он не знает, какого черта делает это, но, вдохнув, разом вписывает свое имя. Гилти отключает на мгновение — видимо, приходит уведомление о добавленном участнике боя, — острая его ухмылка становится кровожадной. Он не церемонится, дергает Графа за колени резко, заставляя его почти свеситься с дивана. На них совсем никто не обращает внимания в этой темени, и сейчас самое время задуматься, хорошо или плохо. — Ебанулся? — шипит Гилти ему в лицо. Щупальца кольцами сжимают его бедра, ладонь обхватывает шею так, что большой палец давит на впадину между ключиц. — Я хочу, — срывающимся голосом заявляет Граф. — Быть в топе. — Но не топом, — хмыкает Гилти. — Помнится, ты должен мне. И я возьму свое прямо сейчас, пока не убил тебя на Арене. Он не давит, слова вовсе не звучат угрозой, и Графу дышится легко. Лечение почти завершается, остатки тумана в нем испаряются, и на этих отходосах он подается вперед и ловит губы Гилти своими. У того сильный язык, и он не перехватывает инициативу, позволяя Графу целовать, как ему хочется. А ему хочется. Он обхватывает жесткое скуластое лицо, неожиданно податливое под его пальцами, Гилти, повинуясь легкому нажатию, склоняет голову набок, открывает рот. Щупальца поглаживают бедра, скользят выше, под рубаху, кончиками присосок ощупывают залеченные ребра, облизывают каждый микрометр кожи. Это расслабляет, Граф чувствует, что плывет под этими теплыми влажными касаниями, Гилти подталкивает его легко, чтобы уперся в спинку дивана, нависает сверху. Графу наплевать, что вокруг персонажи, и они почти на виду, он тянется ближе, чтобы огладить змеящиеся татуировки. — Ты под чем-то? — хрипло уточняет Гилти. Сеть качает битами его колыбель, Граф неконтролируемо улыбается во весь рот, не улавливает, когда его обнажают. Ноги сами разъезжаются в стороны, он подается тазом вверх, стараясь потереться о наблюдающего за ним Гилти. Тот будто пытается решить-решиться, и Граф определенно должен ему помочь в этом, поэтому он скользит ладонью вниз, в тугие штаны. — Я тебе должен оргазм, — напоминает он тихо, пытаясь просунуть пальцы в белье. Гилти мычит сдавленно, не выглядит вовсе тем модифицированным киборгом, расчленившим заживо девушку. Граф ухмыляется от этого глупо, Гилти не нравится: щупальца вздергивают его резко, пришпиливают к дивану. Он склоняется над Графом, задирает рубаху, лижет сосок, всасывает грубо. К бедру прикасается что-то неприятно-влажное — Гилти задевает его склерой глаза на руке. Граф прогибается в спине невольно, головой бьется о спинку, но это последнее, что его волнует. Софиты расцвечивают длинное тело разными красками, пиздец кроет этой мешаниной, что он закрывает глаза. Там, внизу, все сжимается-разжимается, не переставая, в предвкушении, и он ерзает, дергая Гилти за уши. Раскрывается навстречу первому прикосновению, впускает в себя осторожный отросток. — Не вздумай ко мне подключаться, — предупреждает он. Щупальце изгибается, трется о стенки, у него глаза от удовольствия закатываются. Вцепляется в широкие плечи, слепым взглядом перепрыгивая с улыбающихся пухлых губ на тату на бледной коже, на голую танцовщицу за его плечом. Ему кажется, что она тоже на него смотрит, кажется, что все на них смотрят, но это почти невозможно. — Я помню о предохранении, — хмыкает Гилти, невесомо скользя ладонью по его члену. У Графа между ягодиц мокро и склизко, и пора уже. Он опускает руку вниз, тащит щупальце из себя под охуевшим взглядом Гилти. — Давай, — выдыхает изможденно он, обхватывает ногами талию Гилти. Внутри у него так недостаточно пусто, не получается даже устыдиться, что жалобное хныканье исходит из него. Гилти гладит его по щеке теплыми пальцами, цепляет большим губу, Граф кусает подушечку тут же. Глаза Гилти темные в таком освещении, в правом красным софитным отблеском светится блуд. — Быстрее, — требует он. — Я выбираю анданте, — рычит он прежде, чем толкнуться в него. Граф замирает, сжимаясь вокруг члена, ему слишком хорошо, чтобы двигаться, ему достаточно просто быть таким заполненным, чтобы головка мягко давила на простату. Может ли он кончить вот так? Но Гилти движется, выходя из него полностью и резким толчком возвращаясь. Граф дергается под ним, стараясь насадиться глубже, быстрее, стонет неслышно в долбящих битах. Его запястья, грудь оплетают щупальца, сжимая предупреждающе, но он все равно возится, кайфуя от протяжно-медленных скользящих движений внутри. Перед глазами все плывет от наслаждения, зреющего алой ягодой, щупальца с чавкающими звуками — которые он фантомно слышит в орущей музыке, — присасываются к коже, тянут соски, обнимают как невесту полоза в тридцать три кольца. Теплые волны кайфа захлестывают его от паха до кончиков ногтей, нарастают волнующим приливом, и Граф тонет в этих объятиях океана. Он не осознает оргазма — в один момент становится слишком хорошо, слишком накрывает, губы у Гилти слишком притягательные, чтобы не поцеловать его. Тот стонет ему в рот, сжимает невольно в удушливых кольцах, тут же отстраняясь, чтобы не сделать больно, касается пальцами шеи. Гилти смотрит как-то удовлетворенно ласково, гладит скулу задумчиво, улыбается — и это последнее, что видит Граф прежде, чем выпасть из Сети. Арсений снимает очки, натыкаясь на острый взгляд Антона, и до него доходит блядское положение. Он должен был выйти сразу после боя, и наверняка такая задержка жутко разозлила Шастуна — он бросает взгляд через широкое плечо на экран и видит изображение белесых капель на экране. Его пробивает понимание, что Антон видел, чем они занимались, видел, как Граф хотел этого. Арс испуганно переводит взгляд на Антона, выхватывая цепко нахмуренные брови, блеск глаз, вздыбленную ширинку, искривленные в ухмылке красные губы. — Я был удивлен, что ты не вышел сразу же, — поясняет Антон, пристально глядя на него, и Арс краснеет. У него в штанах неприятно-влажно, и это просто пиздец. — Поэтому переключил слежение за определенным персонажем. Не думал, что раз у меня есть кукла, то я стану куколдом. Антон переводит взгляд на влажное пятно в районе бедер. — Тебе нужна другая одежда? — Я… пойду переоденусь, — едва выговаривает Арсений, сгорая от стыда и неловкости. Ему не хочется думать, что делал Граф, — сейчас ему легче сбросить ответственность на пиксельные плечи, — не хочется знать, что Антон видел гребаное порно с его участием, и тем более не хочется больше смотреть Эду в глаза. — Нет, постой, — быстро говорит Антон, Арсений замирает в дверях. — Я имел в виду… одежду? Не униформу? Одна мысль о чем-то кроме черной жесткой ткани несет облегчение и звучит в воображении как пение ангелов; Арсений несмело кивает. — Скруджи, подготовь машину. Арсений не смотрит на Эда, пока они едут в полной тишине. От соприкосновения их коленей тепло разливается по бедру, ему кажется, доходит даже до щек. Антон с другой стороны отодвигается, отворачиваясь к окну. Голограмма рыбки кои выглядит тусклой и рябит серебром пикселей, Арсений представляет, что это сверкают морские брызги. — Ты в порядке? — шепчет он, не обращая внимания на присутствие Антона. Эд переводит на него взгляд, скользит вниз, до их соприкасающихся бедер, кивает чуть заметно. В магазине Арсений теряется среди кучи вешалок с даже на вид мягкими огромными ему худи — «А ты выглядишь худо», — джинсами и трусами, трусы же как раз для трусов. Боты тащат ему одежду; Антон смотрит на это удивленно и выглядит по-детски растерянным, как человек, у которого домашний любимчик вдруг заявил, что от «педигри» у него несварение. Зато от педик-игр он в восторге. Арсений стоит, разглядывая горы бежевого, черного, розового, потерянно оборачивается к Эду, который падает на диван с лэптопом в руках — как всегда. — Ты можешь… — начинает Антон медленно, — примерить что-нибудь. Если хочешь. Взгляд Арсения падает на кабинку, которая проецирует голограмму одежды без самой примерки, но приложить к коже, почувствовать самому, кажется гораздо ценнее. Ему хочется надеть что-нибудь, что угодно, но сделать это под скучающим взглядом Антона… Он хватает первую попавшуюся пастельно-персиковую толстовку и скрывается за кабинкой. Бот с тихим гудением приносит ему штаны и белье. Все такое чистое и мягкое, что пару мгновений Арс сжимает пальцами ткань, не решаясь надеть на себя. Достоин ли он? Заслуживает ли он после всей лжи? У него никогда не было ничего подобного — в Нижнем городе не было ТЦ с одеждой, только комиссионки, — и деньги уходили на что-то практичное и полезное, вроде респираторов или лекарств. А сейчас он иногда ест шоколад. И конфеты с большеглазыми пчелками. И Антон предложил ему выбрать, что ему самому хочется — чего Арсению хочется? Он не знает. У него никогда не было выбора, чтобы сформировать вкус. Хотя на толстовке и стоит отметка о вроде как его размере — Арсений не знает, обычно он брал, что дают, и все висело на нем лохмотьями, — она огромна как купол нанопленки, до середины бедер, и бесконечно прекрасна. Он прижимает к груди ладони, закрытые длинными рукавами, и не видно родинок. Разве Антон не хороший человек? Разве он ему не помогает? Цена, которую платит Арсений, не так велика, учитывая, что это его способ заработка, его жизнь, верно? Он сглатывает, надевает трусы, штаны, затягивая на последнюю дырку в ремне, но они остаются свободными. Выходит из закутка, с замиранием подходит к ним — вот так я выгляжу, подхожу ли я вам? Нравлюсь ли я? Антон медленно моргает, склоняет голову: — Ты похож на человека. Арс несмело улыбается, игнорируя недавнюю мысль: Антон — его антоним. Эд отрывается от игрушки, смотрит на него молча и внимательно, дергает краем рта. Арсению неловко и виновно (может ли Гилти назвать его своим именем?), что у них есть маленькая постыдная тайна. Они смотрят друг на друга достаточно долго, чтобы внутри дернуло мыслью «что ж ты делаешь?», когда Антон едва слышно вскрикивает. Арс вздрагивает, переводя боязливый взгляд на него. У Антона бессмысленный взгляд, мутнеющий с каждым вздохом, Арсений бросается к нему, и Шастун поднимается ему навстречу. Он делает полшага, когда колени подгибаются, и он начинает мягко оседать на пол; Скруджи, отбрасывая лэптоп, прыгает к ним, ловя Антона. Горло Антона извергает страшное клокотание, сжатые добела пальцы прижаты к груди. — Блядова пидорасня, — шепчет Эд так же испуганно, как чувствует себя Арсений. Он осторожно укладывает Антона на пол, переворачивает набок. У него ритмично подергиваются руки и ноги, Арс оббивает себе колени, падая рядом, не зная, что сделать, чтобы помочь. У Антона изо рта идет пена, его море тоже волнуется, и трясутся руки, что Арсений тянется обнять их ладонями, чтобы не дать пораниться. Скруджи молча наблюдает за этим, и, когда Арсений оборачивается, просяще глядя снизу вверх как жалобная собачка, мрачно качает головой. Его пальцы скачут по коммуникатору на запястье, набирая кому-то сообщение, — Арсений надеется, что больнице, но спустя минуту санитары рядом не появляются. Антон стонет, пена розовеет от прикушенного языка, Арсений никогда не видел эпилептических припадков, поэтому он гладит по спутанным волосам, пытаясь хоть немного успокоить. Это проходит само: судороги прекращаются, стоны смолкают, Антон тяжело дышит, сжимая ладонь Арса, не открывает глаз. Его щеке наверняка холодно и мокро от натекшей слюны, поэтому Арс чуть сдвигает его, подкладывает предложенную Эдом футболку. — Что случилось? — тихо спрашивает Антон. — Мы едем в больницу, — твердо говорит Арсений, требовательно оборачиваясь на Эда. Тот кивает, помогая Антону подняться. Арсений закидывает его руку на плечо, поддерживая худое тело за талию, возможно, они оба выглядят как два скелета. Скруджи хватает шмотки, не глядя, кидает боту: — Мы берем это. — Как будете оплачивать? Они выходят на улицу, начинает накрапывать дождь — вряд ли несущий жизнь и очищение, — поэтому они ускоряют шаг, до машины всего несколько метров. Эд поддерживает Антона с другой стороны, и тот даже не сопротивляется, впав в какой-то транс, Арсений с беспокойством заглядывает в бессознательные глаза. Шастун едва переставляет ноги, свесив голову, Арсений следит за ним, поэтому упускает момент, когда Эд дергается, замирая. — Блядь. Он хочет спросить, но прослеживает за его взглядом. Эд смотрит на трясущийся в воздухе дрон. — У него тоже эпилептический припадок? — настороженно спрашивает Арсений, заворожено глядя, как вращается объектив камеры слежения, фиксируется вдруг на них. — Ложись!!! — орет Эд, вдруг дергая их на землю. Сверху проносится автоматная очередь, Арсению хочется спросить: «Кто тут крайний?» Сколько, блядь, можно? Эд тащит их ползком, дрон стреляет, не целясь уже, пули летят в разные стороны. Они скрываются за чьим-то авто, и Антон невнятно мычит, что, если ебучая машина ориентируется на звук? Арс рискует поднять глаза — того трясет в воздухе, сбивая прицел. — Смотри за Антоном, — рявкает Эд. Арсений тут же прикрывает Антону голову, прижимает его к себе, стараясь закрыть голову и плечи. Эд выглядывает, сжимая в руках пистолет, стреляет и снова прижимается спиной к машине. Антон трясется, закрывая лицо руками, у Арсения сжимается сердце — что, если он вспомнил то нападение в ресторане? Он мягко отрывает ладони от лица, гладит мокрые щеки. Антон моргает, глупая рыбка, смотрит на него ошалело. В уголке рта подсыхают ошметки пены, Арсений бережно стирает, пытаясь закрыть черное беззвездное небо собой, звезды ныне взбесились, решив спуститься вниз. Окна машины взрываются брызгами, осколки стекол летят вниз. Арсений кукожится, склоняя голову к коленям, закрывает ладонями голову Антона, чувствуя, как вспарывает кожу стекло. — Все хорошо, я здесь, я защищу тебя, — шепчет он. Эд фыркает, отстреливаясь. Выстрелы смолкают, раздается глухой звук удара дрона о землю — Арс выдыхает, напряженно следя, как Эд высовывается. — Нормально, — глухо говорит он. — Бери Антона и сваливаем. Сам он подбирает пакеты, взваливает на плечо раскрошенный дрон, бредет усталый и злой к машине. Арсений аккуратно тянет Антона на себя, тот валится непослушным телом, скрипит суставами. — Еще немного, — обещает Арсений, — и мы будем дома. Антон смотрит на него большими доверчивыми глазами. — Ты ведь не уйдешь? — и прежде чем Арсений успевает заверить, что останется с ним, добавляет: — Долл?