Суок

Его пальцы жестоко и неаккуратно разрывают крохотное тельце, выуживая покрытую бордовой влажно-блестящей пленкой мигающую капсулу. — Настало время поговорить, не так ли? — Антон вертит ее в руках, вытирая глянцево-черный пластик рукавом. Арсений вытаскивает салфетки, нервно тянется к Антону, осторожно, чтобы не вызвать гнева, принимается вытирать бледные перепачканные кровью и ошметками зверька ладони. Антон позволяет, бросая: — Я жду. Кровь засыхает ржавой коркой на подушечках — жестко будет спать, — но Арсений, не обращая внимания на глубже проникающую вину и ужас, разливающийся по телу ледяным потоком, продолжает оттирать руки этого чудовища. Ему мерещатся на тонких пальцах белесые склизкие глазки, окровавленные белые шерстинки, розовые сломанные коготки, но слезы смывают миражи, тушат горящие щеки. Он теряет чувство времени, погружаясь в механические движения, голова пустеет, освобождаясь от бесконечного метронома: «Пиздец». Тонкие ростки зародившейся симпатии в мертвой почве, растоптанного жестокостью, не выживут под солнцем-1. Когда Антон мягко отнимает у него ладонь, тянется к его лицу — Арсений, застыв, не моргая смотрит на приближающуюся руку — ударит? Или?.. — но Антон ласково его гладит по скуле, оставляя рыжую крошку. — Я хотел, чтобы ты играл, — говорит Шастун медленно; его пальцы аккуратно обводят ушную раковину (Арсений хочет забиться в одну из таких и не вылезать больше никогда). — Я хотел, чтобы ты убил его на Арене. Большой палец прижимает его дрожащую губу к зубам, Антон смотрит сверху вниз властно с ледяным равнодушием. — Я не думал, что это будет моя подруга. — Я не понимаю, — бормочет Арсений. — Она все объяснит, — обещает Антон, сгибается, запечатывая вопросы холодными твердыми губами. Выпрямляется: — Объяснишь же, Окс? Арсений оглядывается — Оксана, замерев в дверях, ломает руки, скорчившись от впившихся в ее плечо татуированных пальцев. — Лекарства с черного рынка на тебя плохо влияют, — говорит она огорченно. — Ты можешь причинить вред Арсению. Арсений понимает, что ни разу не называл свое имя Оксане. Он пораженно оборачивается к Антону, и тот поднимает выше капсулу, демонстрируя ее им, прежде чем в одно мгновение раскрошить в пальцах. — Зачем? — просто спрашивает Антон. — Разве ты не могла придумать иного наказания за взлом Сети? Оксана устало смеется, трет лицо руками. Она в обычной толстовке, с пучком, без единого импланта — совсем еще девочка. — Дело не во взломе, дурачок, — говорит она. — Но это, конечно, стало поводом. Мне нужен был кто-то для эксперимента, а ты… ты всегда был против вмешательства в человеческое тело. Всегда со мной спорил, а это, знаешь ли, здорово задерживает прорывы ИТ-имплантирования. — Ты меня убила. — Я этого не планировала. Я хотела, чтобы ты стал бессмертным. Что она с ним сделала? Стекляшки Антоновых глаз мутнеют, уголок губ дергается. Арсений сжимает свои колени — глядя просительно на Эда: он верил, что Оксана поможет Антону, он так верил, а теперь летит вниз в черноту бездонной норы и не может проснуться. Заснуть желанно — сбежать из этой реальности на несколько часов, забыть все это, чтобы потом она настигла ударом по затылку. Эд хмурится, но не отводит от него взгляда, и Арсению немного легче. Он не думает, где Сережа — сбежал или копается в своих механизмах, безразличный к чужой перетоптанной наукой судьбе. — Ты убиваешь геймеров, — мягко напоминает Антон. — Я забочусь о безопасности остальных, — огрызается Оксана. — Сеть нестабильна, а хакеры все лезут и лезут. Получить разрешение на эксперимент с тобой оказалось не так сложно. Прости меня. Эд фыркает, не сдержавшись. Оксана дергает плечом, вырываясь из его рук, но не бежит, стоит, гордо выпрямив спину, непоколебимо уверенная в своей правоте. — Я хочу, чтобы ты сразилась на Арене с Арсением, — говорит Антон, кладя огромные ладони на его плечи. Арсений вздрагивает, но пальцы сжимаются крепче, не сильно, но ободряя. — Выиграешь, и сможешь уйти отсюда. Оксана переводит на него взгляд. — Хорошо, — улыбается она вдруг недобро. В ее дружелюбном голосе Арсений слышит надменные ноты: — Но должна предупредить, что мой персонаж не проигрывал ни разу. — Нет! — вырывается у него быстрее, чем Оксана успевает закончить. — Пожалуйста, Антон, это… Ладони сжимаются крепче, затягивая его в объятия железной девы. Нет-нет-нет. Арсений примерзает к сидению, покинутый силами. — Пожалуйста, он единственное, что у меня есть, — умоляет Арсений, поднимая голову, чтобы взглянуть в безучастное Антоново лицо, но не находит и толики понимания. Слезы оставляют едкие щиплющие дорожки на его висках, но Арсений не может поднять руки, чтобы стереть их. — Не заставляй меня! — Ты мне должен, — коротко напоминает Антон. — Я не стану убивать тебя, ты же не нарушал правил, — в забитое вакуумом сознание Арсения врывается тонкий голос. — Но будет больно. — Пожалуйста! — захлебывается он. — Эд, принеси очки. Тяжелые руки пропадают с его плеч, и Арсений тут же сворачивается комком на стуле. — Ему уже никогда не стать твоим. Арсений рыдает.

***

Граф, пошатываясь, ковыляет на середину Арены. Непонимание и нежелание бурлят в нем единым вулканом, и только геймер толкает пиксельное тело вперед: сегодня связь между ними слишком крепкая, и при желании Граф может даже вспомнить, как его зовут. Фиш скалит зубы, обходя его кругом, хвост хлестко бьет по задним лапам, вьется игриво по пыльному кварцпластику тонким кабелем биософта. — Я люблю тебя, — говорит Граф. Пальцы дрожат, машинально тянутся к узкой темной морде, в которой скрываются несколько дюжин смертоносных клыков — Граф забывает про меч, про то, зачем он здесь, видя перед собой только свое дитя, того, кто шел с ним через голод и нищету, того, благодаря кому он выживал. Теперь Фиш принадлежит убийце — той, кому он сам его отдал. В цифровой его душе не было ни азарта, ни страха за себя, только опустошение — Граф тянется к мечу, покорный в своем поражении. Почему он не может позволить себе умереть? Это так легко и нестрашно — Фиш облизывается юрким узким языком, припадает на передние лапы, готовясь к прыжку. Граф не готов — он никогда не будет готов к этому. Он не будет твоим. Теперь это бессмысленно — Фиш убивает реальных людей, так почему Граф все еще не может найти в себе мужества прекратить все это? Почему цифровой персонаж для него важнее человеческих жизней? Он сглатывает прогорклую боль, тяжелым камнем осевшую в желудке. Граф вытаскивает кибердеку из шеи, запуская простенький код, вставляет обратно, чувствуя щекочущие усики разъема. — Прости меня, — кричит он. Фиш прыгает — Граф закрывается от зубов, длиной с его локоть, тонким мечом. По стали ползет трещина — еще пара таких ударов, и она осыпется, — он поднимает взгляд на черные глаза Фиша, безуспешно пытаясь выискать в них узнавание, но видит лишь голод. Для монстра не проблема сожрать крошку-человека, но Фиш играет с ним, раздразнивая аппетит. Зрители без интереса шумят овациями — и так всем понятно, чем закончится бой. Граф мчится по Арене, прыгает, уклоняясь от щелканья вездесущей пасти, следит краем глаза за лениво двигающимся хвостом — геймер не использует Фиша во весь его потенциал, и Графу нестерпимо жаль. Вдоль его костей течет едкая кровь, мчится быстрее, чем он сам, разъедая сосуды и ломая биты. Граф падает на колени посередине Арены, харкает кровью, поднимает голову, сталкиваясь с любопытным изучающим взглядом Фиша. Отбрасывает бесполезную жестянку меча в сторону. — Привет, детка, — говорит Арсений, поднимаясь. Он тянет раскрытую обнаженную ладонь к блестящей испариной лоснящейся морде — и как в раскадровке видит, как размыкаются края пасти, обнажая ряды белоснежных острых зубов, как Фиш тянется к нему, смыкая зубы выше локтя. Он слышит хруст, не смея отключить себе звук и сенсоры чувствительности, взрывается обжигающей болью, расползающейся от сочленения костей по всему телу, невольно отшатываясь — на морде Фиша застывает глупое удивленное выражение вины, как у заигравшегося пса, нечаянно причинившего хозяину боль. Оно пропадает через секунду вместе с бледными окровавленными пальцами, скрывшимися у Фиша в пасти. Он отступает, прижимая к себе фонтанирующую болью культю, нащупывает пальцами здоровой руки острые кости, колется. Зрители свистят, кричат: «Добивай!», он поднимает голову, глядя, как некоторые, потеряв и без того малый интерес, расходятся. Фиш припадает на задние лапы, рыча и отфыркиваясь. С его пасти капает слюна и кровь, передняя лапа неожиданно скребет по животу. Он наблюдает за этим, прижимая ладони к собственному изнывающему дырами желудку — но он так привык к боли, что не обращает внимания на сгорающие в багах пиксели, сосредоточенный на чужой агонии. — Прости меня, — повторяет он, — я так виноват перед тобой. Фиш падает, скуля от боли, вертится и вздрагивает, беспокойный и съежившийся, и он ковыляет к нему, падая на колени рядом. — Я запустил в себя вирус, — поясняет он обмякающему телу, ласково гладя узкую длинную голову, — Фиш перенял от меня вечный голод, нельзя было позволять ему жрать все подряд. Он сам разваливается по частям — но у него, как у носителя, остается еще немного времени, чтобы провести его с Фишем. Его тело горячее и подрагивающее, из пасти идет кровавая пузырящаяся пена, он вытирает оставшейся рукой — безымянный палец и мизинец отваливаются, — обнимает тонкую шею, сворачиваясь рядом, прислушиваясь к затихающему динамику, имитирующему сердцебиение. — Я люблю тебя, — повторяет Арсений, и Фиш покорно, как ребенок, укладывает голову на его худые колени. — Закрывай глаза.

***

Его выдирают из Сети так быстро, что он не успевает осознать произошедшее. Арсений сгибается, и его рвет прямо на пол; слезы безостановочно текут по щекам, и он вытирает их руками, размазывая рвоту, слюни и слезы по вспухшему горящему лицу. — Отпусти! — воет кто-то. — Отпусти меня! Арсений вздергивает голову — Оксана корчится в виртуальных очках, которые стоящий сзади нее Антон прижимает к ее глазам. — Что… — голос затухает от страха. Из-под очков по бледному личику текут темные кровавые дорожки; Оксана мечется и умоляет, но на губах Антона торжествующая усмешка, от которой побег в Нижний город кажется спасением, даже если он и равен самоубийству. Арсений вскакивает, порываясь броситься к ним, или к дверям, или в окно, он и сам не понимает, раздавленный болью и пораженный, но Эд удерживает его за плечи. От вируса его морозит, тело наливается тяжелой вялостью, ломит; он не может сопротивляться. — Я убил его. — Арсений не может осознать это, даже произнеся вслух. — Почему она не поставила антивирусник? — Потому что она не ожидала, что ты запустишь самоуничтожение, — говорит Эд, обнимая его сзади, тычется губами в загривок, ласковый, как лошадка. — Почему он не убил тебя быстрее? Арсений слабо пожимает плечами, глядя, как тело Оксаны обмякает. Потому что этот код написал он сам, потому что он нацелен на крупногабаритных персонажей с кровеносной системой без клапанов, потому что против него нет антивируса. Скрюченные пальцы с бугрящимися жилами, вцепившиеся в запястья Антона, падают на колени. Эд вытирает его лицо, беспокойно следя за каждым взмахом ресниц. Его глаза темные и печальные, и глядя в них, слезы накатывают сами собой. — Я не был готов терять его. Даже если знал, как быстро с ним покончить. Антон стягивает очки — у самой Оксаны дома наверняка был безопасный шлем, но у Антона явно не было намерений оставлять ее в живых, — Арс видит выжженные ямы глазниц на мертвенно-бледном лице, и теперь, не удерживаемая Шастуном, она валится ничком как кукла. — Ее убил собственный эксперимент, — торжествующе объявляет Антон. Самого его, уставшего бороться и удерживать сознание ясным, тоже клинит — глаза закатываются до белков, тело застывает в полувздохе в подобии транса, но Арсению, глубоко погруженному в свое горе, все равно. Эд даже со своими металлическими имплантами с трудом разжимает челюсти Антона, впихивая таблетки, гладит по спине, заставляя проглотить лекарство. Арсений безучастно следит, как Антона подсоединяют к проводам капельниц, слушает, не вникая, что полиция вышла из строя и Оксану вряд ли ближайшее время будут искать, Антон недееспособный, его оправдают, даже не рассматривая дело; Сережа мягко уводит его в комнату, переодевает в пижаму, укладывая на койку. — Закрывай глаза, — говорит он, Арсений глотает со всхлипом воздух. — Завтра тяжелый день. — Почему? — без особого интереса спрашивает Арсений, засыпая. Куда уже тяжелее? Сережа тяжело вздыхает. — Потому что у меня никогда не было проблем с терминалом. Сон из тяжелой головы пропадает в мгновение. Арсений не успевает осознать, но такой тон точно не может означать благоприятную для посиделок на лугу погоду завтра. Арсений вскакивает, отпихивая от себя Сережу, несется обратно, врезаясь плечом в медленно отъезжающую дверь. Эд поднимает голову, усталый, исхудавший скелет, завернутый в грязные тряпки, с залегшими под глазами тенями, поджимает губы. — Что с ним?! — хрипит Арсений, бегая взглядом с его изнеможенного лица к мертвому скафандру, где под толстой коркой равнодушия скрывалась бабочка живого разума. — Что, блядь, с ним случилось?! Альцгеймер? — А ты так и не понял? — Эд улыбается спокойной улыбкой человека, шагнувшего на эвтаназию, — Антон Шастун — андроид.