Грех.

      Гокудера ждёт в кабинете, прислонившись к столу, нервно отстукивает пальцами какой-то Богом забытый мотив. Он бы, конечно, предпочёл закурить, но Десятому не нравится запах сигарет, а тем более их вкус, так что приходится снимать стресс как-то иначе.       Дверь тихо скрипит, пропуская в полутёмное помещение свет и юного босса. Который, в общем-то, и сам для Хаято уже как свет, так что символизм кажется весьма подходящим.        – Долго ждёшь? – мягко спрашивает Тсунаёши, подходя ближе. Он аккуратно кладёт свою руку поверх лежащей на столе – на предплечье, не на ладонь, но пальцы всё равно замирают.       Хаято благоразумно не отвечает. Он по опыту знает, что вопрос задаётся исключительно ради вежливости, и ответ босса расстроит в любом случае.       Тсуна то ли фыркает, то ли вздыхает.       Скользит рукой ниже, переплетая пальцы с гокудеровыми, подаётся слегка вперёд. Они почти одного роста, так что, спустя пару мгновений, уже дышат одним воздухом.       Хаято не может отвести взгляда от медовых глаз напротив.       Их губы почти соприкасаются, когда он, наконец, закрывает глаза.        – Знаешь, а у меня новости, – говорит Тсунаёши каким-то странным тоном, когда они в конце концов отсраняются.       Гокудера внутренне напрягается. Такие слова никогда не несут ничего хорошего...       Тсуна отводит взгляд на пару мгновений, и у Гокудеры внутри всё холодеет в нехорошем предчувствии. Которое тут же подтверждается, когда Тсуна снова встречает его глаза и продолжает:        – Помнишь, что сказал Девятый на последнем крупном приёме? Тот его комментарий, после которого от меня наши союзники не отставали с, гм, предложениями, а его советники ещё месяц точно хвостом бегали?       Гокудера помнит. Прекрасно помнит, как треснул бокал в его руке, как замерла улыбка Десятого, как напряглась его спина и похолодели глаза. Всё внутри него, прямо как тогда, превращается в лёд...       Тсуна набирает воздуха в грудь и заканчивает мысль, не отрывая взгляда от штормовых глаз напротив.        – Я сделал предложение Киоко-тян.       ...И ухает вниз, в пропасть, в бездну, имя которой Ад. Гокудера даже выяснял когда-то, какой круг, специально смотрел, интереса ради, и теперь не может прогнать мысль об этом из головы.       Он знает, конечно, что это не обязательно значит конец. Опыт его семьи, те расплывчатые источники о Первом поколении...       Но это точно означает бездну боли, и вот её он бы предпочёл с Десятым не делить. Не тогда, когда держаться за него значит утащить его за собой, не пустить к тёплому очагу, которого он так всегда желал.       И всё же, он набирает воздуха в грудь, чтобы задать вопрос, предательский в своей наглости, только слова застревают в горле, и он не может выдавить ни звука, так и остаётся стоять, с рукой, судорожно сжавшей чужую тёплую ладонь, и губами, распахнутыми словно в молитве.       Тсуна всё равно его слышит. И всё понимает, и улыбается, так мягко, что сердце Хаято разбивается на мелкие осколки.        – Нет, Хаято, – говорит он тихо, но уверенно, и как будто с улыбкой в голосе. – Ты не будешь моим грехом.       Гокудера закрывает глаза, опускает голову, старается вдохнуть ровно, старается не показать, что слова выбили из него весь воздух...        – Ты не будешь моим грехом, – повторяет его Небо, его сердце, его смысл существования. – Потому что Киоко-тян обо всём знает.       Смысл слов доходит медленно, но когда он всё-таки продирается сквозь вату в ушах и в голове, Хаято резко вскидывает голову.       Тсуна терпеливо молчит и продолжает улыбаться, будто ждёт, пока его легендарный гениальный мозг распутает эту загадку, пока он решится задать следующий вопрос.        – Но как... – выдыхает Гокудера, не зная пока толком, что собирается говорить.       Тсунаёши, кажется, опять заранее знает, что волнует его Правую руку. Гиперинтуиция ли это, или он просто настолько хорошо его знает, но в следующий момент босс уже обнимает его, прижимает к себе, шепчет в самое ухо:        – Киоко-тян сама предложила. Знаешь, просто сказала спокойно: "Тсу-кун, а женись на мне?". Я так растерялся тогда, не знал, что ей ответить. А она рассмеялась, и сказала, что давно уже догадалась. Ещё когда я перестал краснеть и теряться в её присутствии. Зато начал тебя подпускать ближе. Это-то её, похоже, и навело на мысль, а то, как за мной сейчас все с этой глупой женитьбой носятся, только масло в огонь добавило. Вот она и пришла ко мне, обдумав всё хорошенько. Она ведь и правда почти все публичные обязанности донны выполняет, на приёмах со мной появляется, нам и менять ничего не придётся. Да и Хару, наконец, от меня отстанет, а то она всё никак определиться не может, чего ей хочется больше – придушить меня или расцеловать за то, что я Киоко-тян разлюбил...        – Хару?... – вяло переспрашивает Гокудера, неспособный пока концентрироваться на более важных вещах.       Тсуна хихикает. Волосы на загривке Гокудеры встают дыбом, когда воздух проходится по шее и мочке уха.        – Ооо, ты не поверишь, – совсем по-детски тянет он, продолжая посмеиваться. – Но, похоже, Хару поняла, что ни ты, ни я, в ней не заинтересованы, и положила глаз на – кто бы предположил, а? – Киоко-тян.       Гокудера не может сдержать усмешки.        – Действительно, – фыркает он, но тут до него доходит ещё кое-что из речи Десятого, и – о. – Десятый, ты... Ты сказал... Если она заметила так давно...        – О, – Гокудера буквально чувствует, как Тсуне хочется смущённо пожать плечами. Через мгновение он всё-таки не выдерживает, но вместо того, чтобы отстраниться, как ожидает Гокудера, Тсуна утыкается головой ему в плечо. – На самом деле, я не думаю, что это было что-то осознанное. По крайней мере, с моей стороны, – продолжает он несколько приглушённо. – Просто Киоко-тян заметила всё гораздо раньше нас самих, и сделала правильные выводы.       Гокудера только и может, что кивнуть. В эмоциональных вопросах девушки всегда оказывались несравнимо мудрее...       Тсуна в его руках глубоко и свободно вздыхает.        – Так что у нас с тобой есть не только прикрытие, но и благословение, – говорит он медленно, словно пробуя слова на вкус.       Отстраняется ненадолго, снова смотрит прямо в глаза, с такой нежностью, что Гокудере скулить хочется.       Тсуна прижимается своим лбом к его. Улыбается грустно, с толикой извинения в глазах и голосе:        – Прости, что напугал. Ты не будешь моим грехом, потому что мы не совершим греха.