«Привет. Извини, что не отвечал. Я попал в аварию вчера вечером, только вернулся из больницы.»
Он бегло листает сообщения, что писал ему бармен. Начинались они с абсолютно безобидных и банальных «привет, как дела», понемногу перерастали в «почему не отвечаешь?», в какой-то момент прекратились (видимо, из-за смирения или же обиды). Он написал, что просто хотел встретиться и поговорить, добавив, что это важно, и где-то на час перестал писать. А после поступления СМС вновь возобновились с новыми, взволнованными нотками. Ближе к концу переписки, когда время близилось одиннадцати вечера, Им начал названивать на телефон парня и пытался достучаться до него так примерно до часу ночи, когда Ёндже ещё был в госпитале. И только младший нажал «отправить», как тут же последовал ответ:«Ты цел?» — «Да. Самому не верится. Всего пара царапин. Марк сильно пострадал.» — «Марк? Тот твой друг?» — «Да.» — «Сочувствую. Могу приехать к тебе сейчас? Это очень важно.» — «Серьезно так срочно?» — «Скажем так, это для твоего же блага. Я волнуюсь.» — «Но я в порядке…» — «Вот и проверим. Как твои волосы?»
Тут в груди у Чхве что-то ёкнуло. Откуда он, мать твою, может знать об этом?!«Ты меня пугаешь… Я прямо сейчас пытаюсь понять, что с ними случилось.» — «Сбрось адрес. Буду через двадцать минут.»
Накинув на синеволосую макушку капюшон и затянув потуже веревки, переполненный волнением Чхве дождался старшего под светом фонаря около его дома. Парень то и дело кусал губы, переминался с ноги на ногу в своих эластичных кроссовках и широченных мешковатых штанах. Словом, выглядел совершенно нелепо. Стоит отдать должное Джебому за то, что тот не заставил долго ждать. Только встретившись с младшим глазами, он улыбнулся с неким облегчением, как будто действительно рад видеть юношу в сохранности и вообще живым. Однако и он не выглядел спокойным — его тоже что-то тревожило. Собственно, иначе он бы не звал Ёндже поговорить тет-а-тет в столь поздний час. — Как ты себя чувствуешь? — спросил старший сразу после приветствия. — Всё ещё плохо? В ответ ему кивнули. Старший глубоко вздохнул, поднимая руки ладонями вниз, и на выдохе медленно опустил, тем самым готовя себя к разговору и ненарочно пугая лазурного парнишку. — То, что я скажу, может показаться безумно странным, но ты должен мне поверить. — Не томи уже! — Хорошо, — он установил с Чхве зрительный контакт и, взяв того за запястье поверх ткани толстовки, оттащил в более неприглядное место. Сняв с младшего капюшон, Им внимательнее присмотрелся к волосам напуганного молодого человека и, чуть потрепав прядь, отпустил. — Это всё потому, что ты голоден. Ты ведь так и не смог ничего поесть с нашей совместной ночи? Вспоминая те события, губы Ёндже против его воли дёрнулись в улыбке, чем заразился и Джебом. Но разговор, увы, был слишком важен, чтобы отвлекаться. — Это моя вина. Сейчас будет много информации, поэтому, пожалуйста, сначала выслушай, — младший кивнул, и он продолжил: — Я не совсем человек. В моих генах есть некоторые отличия от твоих, поэтому есть нормальную пищу, как и все, я не могу. Таких людей ещё много во всей Азии. Знаешь, что произошло под Тэгу тридцать лет назад? Так вот, это происшествие и пропажи людей неразрывно связаны. Скажем так, даже напрямую. Атомный взрыв повлиял на клетки пострадавших таким образом, что употреблять в пищу мы можем только… — он видел в глазах младшего ужас, но обязан был быть честен. — людскую плоть. Лицо Ёндже в миг побледнело так, каким не бывает даже напудренное лицо средневековой француженки. Он откровенно не знал, бояться ему теперь или сдавать в полицию их всех, поверить Джебому или продолжать дальше страдать от непонимания того, что с ним происходит. Решив, что выводы делать рано, Чхве продолжил слушать, пытаясь забить на то, что колени его подкашиваются и что распахнутые глаза вот-вот высохнут. — Это генетически обусловленная аномалия, но может передаваться через кровь и, ну, половым путем. — Хочешь сказать, ты меня заразил? — всё же перебил младший. — Да. Потому и говорю, что это моя вина. И уклоняться от ответственности не собираюсь. Именно поэтому я здесь. — Так это лечится? — Биологию учил вообще? Если бы гены можно было исправить, я бы не жрал людей. Сколько боли было в голосе, в глазах Джебома в тот момент. Ему приходится самому себе сыпать соль на раны, чтобы, фактически, спасти обоих сейчас. Если он позволит Ёндже уйти с этим, рассказав всё, у него мало того, что не останется и шанса избежать суда, так и самого парниши в его жизни не будет. А был бы он сейчас на этом месте, если бы на судьбу Чхве ему было совершенно всё равно? — Вирус развивается около семи дней. Сегодня — третий. У тебя осталось максимум четыре дня на то, чтобы твоё тело умерло от голода. — Подожди-подожди! Ты имеешь в виду, что я умру, если не съем кого-нибудь?! — Чхве встрепенулся, но не от злобы, а от того, в какое безумие вляпался. — Ёндже, — Им обязан был хоть как-нибудь успокоить, расположить к себе, и почему-то не нашел лучшего выхода, чем положить руки на плечи своего постоянного клиента в баре. — да, придется. — Почему я должен тебе верить? — Если тебе не достаточно твоего цвета волос, то поставлю тебя перед фактом. Ты пережил аварию без эксцессов только потому, что мутация генов в экстренных ситуациях делает тебя сильнее. — А вдруг ты хочешь просто сделать меня соучастником убийства? Джебом боялся, что этот вопрос будет задан. Он отвел взгляд и закусил губу, пытаясь придумать план кроме того, что уже был у него на уме. Однако, его так и не осенило. — Принеси мне что угодно из еды. Не знаю, хоть какой-нибудь фрукт, рис, молоко, без разницы. Организм, подвергшийся мутации, не принимает пищу людей и отравляется насмерть, если съест что-то и не выпустит наружу. Спорим, мне станет плохо от малейшего кусочка? Чхве понял — придется уступить. Он не хочет, чтобы Джебом страдал. Пусть даже сейчас куда больше страдает он сам, склонность поверить этому странному типу вновь, как поверил тогда, берет над ним верх. Парень с минуту смотрит в глаза бармена, а те в ответ смотрят на него. С интуицией у Ёндже дела никогда не были так хороши, как у Шерлока Холмса, к примеру, однако что-то в выражении лица старшего вызывали несокрушимое доверие, и никаких сомнений быть не могло. Принять решение оказалось сложнее, чем забраться на Эверест и найти там горячий суп. Однако факт остается фактом: или доверить Джебому, или умереть от голода в страшных муках, как первые жертвы той самой атомной катастрофы под Тэгу в 2007. — Допустим, я тебе верю. Что дальше? — Монстры ведь не могут жить рядом с людьми. Они держатся вместе в одном логове, помогают друг другу коллективно. «Endorphin» — как раз такое место. Прозвучит грубовато, но тебе придется пойти со мной, если хочешь выжить. — И много вас таких? — В этом районе — тринадцать. Хотя может быть уже двенадцать. — Что ты имеешь в виду? — Моего соседа по комнате поймала полиция. Не знаю, жив ли он вообще. Со дня на день может просто сдохнуть с голоду… Что ж, здорово. Теперь на Ёндже, и без того запутавшегося, давила ещё и жалость к другу Джебома, оказавшемуся в беде. Невозможно было не проникнуться состраданием, видя прямо перед собой того, кто признался в худшем из человеческих грехов и сожалеет об утрате товарища так, как многие люди бы не сожалели ни о чём, словно сосед Има действительно много значил для него. Таков уж Чхве — не способен устоять перед чьими бы то ни было щенячьими глазами. Да и, стоит признать, этот бармен с родинками над левым глазом отнюдь ему не безразличен после всего, что было между ними. Младший со вздохом опускает голову, разрываясь между страхом перед террором вокруг него и адекватным принятием всех сложившихся обстоятельств. Он не может ни отказать сразу, ни тут же довериться мало знакомому человеку. — Мне нужно время, Джебом. — Четыре дня. — Да, я помню. Кивнув, Чхве собирался было уходить, лишь взглядом попрощавшись таким с заботливым убийцей сотен людей. Однако его окликнули, стоило только на два метра отойти. Синеволосый обернулся, и вдогонку ему бросился Им. Он с легкой напористостью притянул младшего к себе, положив ладони на его высокие скулы, и соединил их губы в сокрушительном поцелуе, на который невозможно было не ответить. Чувства бармена перемешались у него в голове, точно самый дикий коктейль, а сердце взяло верх над мозгом и тянулось к одному единственному в целом мире. Ёндже поддался своему желанию обнять широкие плечи мужчины, растаять от этих теплых прикосновений, что склоняют его очевидно в пользу Има. Его стратегия «доверяй, но проверяй» рухнула как карточный домик под чарующим влиянием сладких губ, честных глаз и неземного обаяния. Как вообще можно в чём-то отказать ему?***
Перед парнем с волосами цвета адонисовой клумбы, прикованным к стулу наручниками, поставили завидный обед, вполне традиционный для корейской кухни. По маленьким мискам и тарелочкам разложены овощи, рис, мясо, кимчи, соусы. Однако подвох в том, что кормить его будут двое полицейских, притом насильно, так как уже три дня юноша под стражей по странным причинам отказывался есть, что бы ему ни давали. В свете недавних результатов его анализов это кажется ещё более странным. Потому Ким Кибом, не раздумывая, перешел сразу к тяжелой артиллерии, не дожидаясь, пока физическое состояние допрашиваемого станет ещё хуже. Югёму отвели пять минут на то, чтобы начать есть самостоятельно, и ему бы даже отстегнули одну руку ради такого случая. Однако он всё молчал, не шевелится и временами, кажется, переставал даже дышать. Смотрел на порцию с таким ужасом и отвращением, с каким даже на гниющий труп дохлой скотины не смотрят. В общем, примерно через такую же призму видел его детектив. — Что ж, — пожал плечами офицер Ким, — будем по-плохому. Команда была понята — в ту же секунду один охранник с силой раздвинул челюсти парня, а другой забросил в рот несчастному целую ложку риса, вызвав глотательный рефлекс. В глотке у Кима тут же стало жечь, будто он проглотил раскаленный нож, и на глаза выступили слезы. Пока Кибом стоял в стороне и записывал наблюдения в электронный блокнот, а видеорегистратор запечатлял пренеприятнейшую картину, златовласого стошнило прямо на пол от этой жалкой ложечки, что ему затолкали. Каждая рисинка до последней, казалось бы, уже за пределами желудка, а юнец всё жалобно стонал от боли в животе и мигрени. Он готов поклясться, что хуже он себя не чувствовал никогда в жизни и ничто по уровню перенесенных страданий и близко не стоит с тем, что он испытывает сейчас. Однако следователь Ким всё подстрекает своих прислужников продолжать пытку, и они, конечно, повинуются. Голыми руками полицейский кормит мясом жертву пытки. Это оказывается огромной ошибкой: у Югёма прорезаются клыки не меньше львиных и не тупее змеиных, и тот не упускает возможности цапнуть представителя закона и, конечно, откусить две фаланги пальца. Этот коп взвопил так, как не кричат даже резанные ножом вживую. — Что случилось? — не удивительно спокойно спросил главный детектив, замахиваясь на подчиненного планшетом. Как же широко раскрылись его глаза, когда он увидел, что от пальца его коллеги оторван солидный кусок. Однако ещё больше его повергло в шок то, что откушенные фаланги так и не были найдены ни на полу, ни в кармане, ни в какой-либо из мисок. Подозреваемый оказался очевиден: — Ты сожрал, отродье! Ким швырнул блокнот в руки второму охраннику, опешившему и стоящему в стороне, а сам подошел к допрашиваемому и с силой вмазал коленом в челюсть. Он бы избивал его, насиловал ещё больше, до самой смерти (если твари от такого умирают), если бы не чёртов закон, по которому оправдан может быть лишь один удар. — Вот же сука, — брезгливо прошипел старший, глядя на нечеловеческие клыки в пасти такого миловидного мальчонки. — Я понятия не имею, как ты собираешься это оправдывать, но что с тобой делать мне и так понятно. Таких тварей нужно возвращать туда, откуда они и вылезли! Детектив отвернулся от омерзительного ему людоеда и вышел из допросной, жестом приказав своим подчиненным сделать то же самое. Он стал обмахиваться ладонью, словно только что пробежал стометровку на скорость. В нем закипала самая настоящая магма отрицательных эмоций в отношении этого скверного мальчишки, для которого он будет выбивать наихудшее наказание. — Ну ничего, — шипел Кибом через сжатые зубы, безо всякого смысла зачесывая назад слишком короткие волосы, не способные растрепаться, но встающие дыбом каждый раз, когда подозреваемый начинает творить самую настоящую херню, — он у меня ещё сядет на электрический стул! — Сэр, так ведь не казнят уже… — Невежда! думаешь, я не знаю?! — за то, что его перебили, Ким отвесил амбалу незавидный подзатыльник и разгорячился пуще прежнего. — К нему всё посетители просятся. Пусть встречается, пока может, я его надолго в живых не оставлю.***
Югем ощущает самое настоящее дежавю, сидя в гостевой комнате на том самом месте, что и днём ранее, когда приходила Юна. На этот раз ему также не сказали, кто именно захотел навестить его. Чувство неопределенности и сюрпризы Ким с детства ненавидел, а теперь к этому паршивому, нервозному ощущению прибавились и последствия проведенных над ним пыток. Больше всего он боялся, что его глазные яблоки почернеют, как бывает, согласно рассказам. Тот кусок говядины или какого-то другого мяса (не важно, ведь на вкус и то, и другое — чистая резина) он так и не выплюнул, а вызвать рвоту не получилось просто потому, что руки связаны. А это означало, что у него осталась лишь пара дней на то, чтобы спастись от отравления. В противном случае — сдохнет, как скотина, в адских муках за всех тех, кого убил за свой двадцать один год жизни. Открывается дверь — не успевает юноша даже поднять голову, как его заключают в объятия сильные мужские руки, прикосновения которых кажутся до боли знакомыми. «Джексон?» — первое имя, прошедшее в голову. И сразу безошибочно. Тот самый запах металла и коньяка, та же легкая щетина на подбородке и над губами, те же волосы, отливающие бронзой… Парень цепляется обеими руками в футболку старшего, уткнувшись лицом в широкую грудь. Он боялся, что заплачет, и всё же дал волю чувствам. Скучал. Очень скучал. Они так и пробыли более двух минут: Югём еле сидел на самом краю стула (к великому счастью, без наручников), а Ван упал на колени и оказался ниже младшего. Как обычно. Почему только младший не смеется над этим, как обычно? Джексон бы злился, но на самом деле ему ужасно не хватало этой неотъемлемой части их общения. Желтоволосый подшучивал над ростом китайца так часто, что день без этого стал казаться неполноценным, будто бы пустым. Как и каждый момент времени, который они вообще могли себе позволить провести вместе. Все знают, что между этими двумя — жуткая во всех смыслах химия, а они и не отрицают. — Так рад видеть тебя живым… — шепчет Ван и сильнее сжимает золотистые волосы на макушке парниши. — Я тоже, Сынни. Джексона Вана боятся все. Но за одним единственным исключением — для Югёма этот молодой человек совершенно другой, нежели для остальных, с кем этот шатен небольшого роста вообще снисходит общаться. Он знает его не как беспощадного и хладнокровного эгоиста, а как верного, готового порвать любого ради кого-то дорогого ему, даже умеющего быть нежным и сенсетивного мужчину, какого не каждый в этом прогнившем мире заслуживает. — Как ты? — спрашивает старший и заранее знает, что ответ его не порадует, судя по внешнему виду заключенного. — У меня отравление, — с влажными глазами Югём пытается поймать на себе взор, способный его утешить. — Мы тебя вытащим, слышишь? — он слегка трясет юношу за плечи. — Завтра же вытащим. Ты же продержишься, правда? Ты ведь молодец, Югём? Ким чувствует себя настолько скверно, что не уверен, доживет ли до завтра в принципе. Может, обещание придаст ему ментальных сил победить физическую боль, от которой он с каждым часом угасает, как одинокая свеча. Он кивает много раз, сжимает мускулистые плечи и ни за что не хочет отпускать. Судя по тому, как вёл себя Джексон, можно было не сомневаться в том, что его появление здесь — проявление только его воли, и никто из эндорфинцев этому не способствовал. Под запись с наушника гонконгец не стал бы проявлять свою слабость даже к самому близкому для него человеку, только в самую последнюю минуту своей (или скорее его) жизни. Однако он здесь, чего бы ему это ни стоило, и дожидаться сбора всей стаи ради того, что ему все равно бы не позволили, он не стал. В глазах Югёма эта отчасти сумасбродная и самонадеянная выходка становилась от этого лишь большим подвигом, ведь немалого стоит пробиться к такому заключенному, как подозреваемый в убийстве сотен душ и каннибализме. Жалкие десять минут пролетели для них неумолимо быстро. Младшему это разбивало сердце настолько, что он изначально не хотел даже видеть Вана здесь. Он ведь не может просто уйти, не превратив эту чёртову комнату в сцену театра драмы и не заставив грудь сжиматься, пытаясь заполнить пустоту. Его вывели насильно, за руки, а желтоволосого немногим позже отвели обратно за решетку.***
Вернувшись домой, Ёндже так и не смог заставить себя лечь спать и отдохнуть хотя бы пару часов. Собственно, большого смысла в этом всё равно не было: солнце вот-вот начнёт лениво выползать из-за горизонта, лучами своими уж точно не собираясь оставить в покое его комнату без штор и жалюзи. После расставания с Дэином он просыпался, как певчий петушок, точно на рассвете, и единственным исключением была ночь с Джебомом. Хотя, может быть, стоило благодарить за это не столько умелого любовника, сколько занавески в их номере. Так или иначе, серьезных планов на день у звукорежиссера не было да и не могло быть — больничный всё-таки. Он бы охотно проводил младшую сестру до школы, но та сегодня впервые за все годы учебы решила пойти с подругами. Что ж, её вполне можно понять. Зато освободился целый день, в котором Чхве не мог не уделить пару часов посещению Марка в больнице. Пришел ли он в себя? Сколько ему ещё придется пробыть в госпитале? Не смертельны ли раны? Ещё по прибытии врачи дали приблизительные ответы, но голова так гудела, что разобрать что-либо было просто невозможно. Часовое ожидание начала времени посещения определенно стоило потраченных на солнцепёке нервов, потому что, только Ёндже вошел в отделение, где находился его друг, как лечащий врач Туана тут же порадовал новостью: «Он пришел в себя буквально через полчаса, как вы ушли». И Чхве, конечно же, сразу ломанулся в палату ускоренным шагом, понятия не имея, что скажет. Ему просто необходимо было увидеть Марка живым, дышащим и способным связано разговаривать, пусть даже разговор у них и не завяжется. Кореец влетает в белостенное помещение, пропахшее спиртом и странным металлическим душком. Тонкий силуэт парня, сидящего на больничной койке лицом к окну, заставляет сердце младшего оледенеть и упасть в пятки, а в груди замирает вздох. — Марк! — окликнул юноша дрожащим голосом и бросился обнимать безмерно дорогого ему товарища. Американец немного опешил, не ожидая увидеть Ёндже здесь и тем более сейчас. На нём висел камень вины за то, что едва не забрал вместе с собой на тот свет лучшего друга, и, честно говоря, было откровенно стыдно показываться на глаза человеку, которого любишь, ещё и в таком виде. Однако он обнял парнишку настолько крепко, насколько смог одной рукой, не перевязанной гипсом, и едва не заплакал, как влюбленная школьница. — Ты впорядке? — спрашивает старший и поднимает глаза на лицо своего посетителя. Его ошарашенный взгляд не мог не остановиться на сапфирных локонах, что ввели его в замешательство. — А с волосами что? — Проспорил Джису, — сболтнул он первое, что пришло на ум и, судя по нарисовавшейся на лице хёна улыбке, прокатило. — Почему ты не написал мне, как очнулся? — Я понятия не имею, где мой телефон, — усмехнулся Туан той самой неоднозначной усмешкой, от которой младший готов жалостливо заскулить каждый раз, когда видит подобное. — Главное, что ты цел, Ёндже-я. — Хей, это ты чуть не умер! — едва ли не слезно напомнил Чхве. — Ну не умер же. — Это всё я виноват… — Каким боком? Музыку включил я, за рулем тоже был я, и позвал тебя гулять я. — Ты же не мог знать, будет ли на трассе грузовик… Если бы не моё поведение в последнее время, ничего бы не было. — Ёндже-я, — Марк положил ладонь на щеку младшего и посмотрел глубоко в карие глаза, — никто не виноват, даже тот грузовик, даже алкоголь, даже Дэин, даже Судьба. Просто так случается. Все живы, и это главное. Как и всегда, устами Туана глаголит истина. Чхве не может ничего поделать с собой и не улыбнуться в ответ этой клыкастой усмешке старшего. Иногда ему кажется, что такого друга он просто не заслуживает — столь разумного, верного и честного, умеющего в любой ситуации вытянуть из болота негатива. Глядя на загипсованные ноги и руки старшего, кучу пластырей по всему телу и на лице, Ёндже должен признать (пусть и не совсем хочется), что на этом карьера каскадера на прежней должности окончена. Столь серьезный перелом ноги и сотрясение точно не пройдут быстро и бесследно, а в двадцатишестилетнем возрасте времени не так уж и много. Одно известно точно — этот молодой человек не пропадет. Чхве так и уходит с завершением времени приема, почти уверенный в том, что хуже уже не будет. Вспоминает о суровой реальности лишь тогда, когда получает сообщение от Джебома, напоминающее о том, что часики тикают. Он даже не знает, что хуже: то, что его жизнь висит на волоске или то, что Туан так ничего и не знает о нём и его отношениях с общеизвестным барменом. Тут-то даже самый близкий для Ёндже человек не сможет помочь, а принять за него решение — тем более. Всё лишь в его руках, что вот-вот будут испачканы в крови.