Кровавый эндорфин

      Сеул окружен заброшенными и полуразваленными застройками, как высокой стеной. Они действительно повсюду, только отброшены на окраину, подальше от глаз мирных жителей. Власти не занимаются ими. Однако усиленно борятся с мутантами, чьи рассадники зачастую цветут именно в этих богом забытых местах.       Бывает, смотришь на эти крохкие бетонные стены, и по телу пробегает дрожь: здесь тяжело дышать, страшно сделать шаг, в принципе невозможно находиться. Даже человеку, не страдающему никакими фобиями, станет не по себе. Здесь темно в любое время дня, холодно даже в знойный летний день, небо круглогодично затянуто дымом. Ни одна пустыня не кажется более убийственной, чем любая из этих пустых, разграбленных и разрушенных старых многоэтажек.       В это сложно поверить, но даже это место на северо-восточной границе когда-то кипело жизнью. Со Чанбин ещё помнит те дни, когда его семья и ещё три других сосуществовали на этой территории в сказочной гармонии. И Джебом, должно быть, тоже помнит. Помнит дочку их вожака, которая была на год его младше и всегда собирала передние пряди волос сзади. И двух задиристых близнецов тоже, наверное, не забыл — от драки с ними у него остался шрам на груди. Жизнь никогда не была легкой. Но когда случилось действительно страшное, каждый молился о том, чтобы вернуть былое.       Всю оставшуюся жизнь перед глазами будет стоять та страшная картина, как последнее, что тебе было дорого, разбивают битой и втаптывают в землю; как самых близких людей связывают по рукам и ногам, заталкивают в машину, и ты понимаешь, что никогда их больше не увидишь; как капли крови повсеместно обрамляли пыльную землю и серые стены. Сначала их убивали по одному, потом забирали невесть куда сразу несколько. Быть свидетелем тотального поражения и самому оставаться чудом нетронутым — это не то же самое, что оторвать от сердца кусок: куда больнее. Чувство, не сравнимое ни с чем, будет преследовать постоянно, а рана внутри никогда не заживет. Оставшись наедине пустоши, разве мог Чанбин остаться прежним?       Теперь его одиночество нарушил непрошеный гость, которого он сам и привёл. Рваный матрас в углу напротив впервые за пять лет не пустеет. Целую тушу не приходится выкидывать потому, что она испортилась прежде, чем её успели сесть. Со стал нарекать гостя то утопленником-обжорой, то трупом невесты, то белой смертью.       Ёндже приходил в себя дня три, но хоть самое страшное и миновало, он не восстановился полностью. Бывший соратник Джебома приволок его в свою жуткую обитель трупно холодным: на волоске от смерти. Ему необходимо было поесть, пока последний голубой волосок на его голове не выгорел. Кусочек потерявшегося несколько дней назад пятиклассника буквально спас его. Чанбин искренне считал, что единственным плюсом человеческих детей является то, что в этом возрасте они ещё не такие гнилые, как внутри, если что-то помимо крови и плоти в них вообще есть.       По собственному великодушию Со пригрел Ёндже в своём убежище, позаботился о том, чтобы ему хватало еды и воды на восстановление сил, чтобы он не замерзал. Мутантов выхаживать несравненно легче: их раны полностью заживают сами собой всего за сутки, какими бы серьезными ни были. Но с Чхве было тяжело психологически. На его бледную хмурую физиономию порой больно смотреть, а как поговоришь с ним — и вовсе жить перехочется. Само собой, отношение Бина к нему в корне поменялось. Пусть ему и не приходилось чувствовать дыхание смерти на собственном затылке, но, как и Ёндже, он оказался сломлен самой жизнью, и не один раз.       Как бы там ни было, оставлять утопленника у себя было совершенно чуждо. Поиски способа вернуть Иму его ненаглядного стали чуть ли не основным занятием. Но как назло, каждый раз поиски заходили в тупик. Будто вместе с синеволосым паразитом пропал и тот, к кому он был привязан. Крайне неудобно было то, что даже в век высоких технологий, доступных каждому, у Со не было совершенно никакого средства связи. Даже телефон куда-то уплыл. Приходилось методом дедукции обшаривать город, все знакомые места, все берега реки и все мосты, гадая, где может быть Джебом. Однако тщетно. Оставалось лишь ждать, когда подбитый белобрысый птах расправит крылья и улетит отсюда нахрен.       Сам Чхве стремительно возвращался в норму. Волосам вернулся родной цвет темного шоколада и свойство менять цвет на глубокий синий оттенок. От ран на теле не осталось ни единого шрама. Только один глаз оставался чёрным. Тогда как второй, под которым красовалась узнаваемая родинка, пришел в прежнее состояние, левый оставался будто бы чёрным янтарём. И спустя два дня, и через неделю. Даже когда держать Ёндже в трущобах уже не было никакого смысла, этот дефект оставался болезненным напоминанием о случившемся.       Не сказать, что Чхве сильно беспокоился по этому поводу. Ему бы было всё равно, даже если бы он лишился руки или ноги. Джебом бы принял его и таким, в этом невозможно было усомниться. Лишь бы воспоминания остались на своем месте. Сложно представить, как все эти месяцы, недели, дни вместе покинут его мысли и что тогда останется. Ёндже убежден в одном: ценнее памяти об Име нет ничего, кроме самого Има.       Им Джебом, Им Джебом, Им Джебом… Целый мир Чхве крутится вокруг этой статной широкоплечей фигуры. С этим человеком не о чем мечтать, не о чем жалеть и нечего стесняться.       Если бы выпала такая возможность: вернуться на круги своя, к обычной жизни, вспомнить все прежние вкусы некогда любимой пищи, при этом оставив любезного бармена из «Endorphin bar» — Ёндже бы точно отказался.       Если поначалу было очень тяжело привыкнуть к перестройкам своего мутировавшего организма, и закрадывался вопрос «зачем я вообще связался с абсолютно чужим мужчиной?», то сейчас очевидно. Страдания, слезы, кашель кровью и тоска по семье и близким — всё это стоило того, чтобы быть с тем, чье сердце бьется только в унисон с твоим.       Если раньше Ёндже стыдился собственного тела, боялся показаться глупым и произвести неподобающее впечатление, неохотно показывал свои эмоции и скрывал слезы, как только мог, а теперь всё с точностью наоборот, действительно ли любовь плохо повлияла на его жизнь, испортила её?       Всё худшее, что произошло, в итоге оказалось тернистой дорожкой к лучшему.       Каждый день, проведенный вместе, в мельчайших подробностях откладывается в памяти. Даже если и предположить было нельзя, что мозг способен усвоить и хранить столько информации. На любое «а помнишь…» без труда найдется ответ: «Конечно, помню». Ёндже любит Джебома чуть ли не до одержимости. Это не похоже ни на одну недельную интрижку ради секса, ни на какую-либо мимолетную влюбленность, ни даже на то, что связывало Чхве с его бывшим. Ни на что не похоже, ни с чем не сравнимо. Невозможно подобрать нужного слова или даже связать одно предложение, которое дало бы точное определение этому чувству, — ни на одном языке мира.       Больше всего Чхве привлекали руки бармена. И плечи. И родинки над глазом. И походка. И губы. И ещё пресс. Вообще весь Им. Так глупо и бессмысленно выбирать что-то одно, когда буквально каждый квадратный миллиметр — твой. Джебом не очень-то тактильный человек, но рукам Ёндже удалось приручить этого дикого кота. Настоящего кота: засыпает на любой горизонтальной поверхности, так же урчит (стонет), любит тереться о ладони и сидеть рядом постоянно. И с лица чем-то похож. Несмотря на аллергию, у него наконец появился любимый домашний кровожадный охотник пушистик. Боже, как он скучает!       Так легко привыкнуть к утренним поцелуям по всему лицу, к объятиям целыми днями, к жизни пополам с родственной душой, и так непросто теперь существовать без этого. Если Ёндже больше не доведется почувствовать это, то был ли вообще смысл его спасать? Зачем тогда всё это?       Но куда больнее становится от понимания того, насколько тяжело пришлось Джебому. Чхве никогда бы не поверил, что ему плевать. Да и знал, прекрасно знал, что это не так. Будучи уже почти без сознания, Ёндже увидел его там, на мосту. Едва различимый силуэт был последним, что он помнит до падения, и он был безмерно благодарен судьбе за это. В ту самую минуту он не думал, выживет или нет (хотя, признаться, вряд ли он был в состоянии о чём-либо думать вообще). Не в этом суть; Ёндже не просто знал, а был уверен, что Джебом скучает по нему не меньше, чем он — по нему. И, глядя на сияющую на ночном небе луну, спрашивал её: всё ли с ним хорошо, где он, чем заняты его мысли?

***

      А Джебом старался не думать. И не очень-то хотел его пропитый мозг соображать хоть что-то. Потому что каждая цепочка мыслей сводилась к одному единственному образу, что вечно стоит перед глазами, и с каждым днем воспоминания давили всё сильнее. Он чувствовал себя убийцей больше, чем когда-либо за свою жизнь. Перегрызть кому-то сонную артерию и окончательно сломать жизнь любимому — вещи несопоставимые.       Он будто сам погружен под воду. Утопает в своих мыслях, словно в толще студёной воды. А льющиеся сверху, точно нескончаемый дождь, литры крепкого спиртного только усугубляют его состояние. Ну, а что ещё делать? Бар закрыт, всем плевать на количество бухла на полках. Куда меньше равнодушия у эндорфинцев в отношении Джебома, с головой погрузившегося в свою печаль.       — Имей совесть, — не выдержал как-то Минхо и выхватил из рук Има рюмку, в ту же секунду разбивая хрусталь о паркет. — Вторая неделя, а ты всё не успокоишься. Если все будут так страдать по тем, кто уже не с нами, то никакой жизни не будет вообще.       — Он не мертв, — удивительно разборчиво произнес бармен прокуренным голосом.       — Тогда где он?       Им помолчал несколько секунд. Затем поднял на Чхве убитый горем взгляд, посмотрел на его недовольную физиономию убитым горем взглядом и вдруг обнял, как сын — отца. И впервые с детства рыдал навзрыд при ком-то.       Две недели.

«Где ты, Ёндже? Прошу, дай мне знак».

      Бывший лидер с сочувствием вытерпел минуту-две, смягчив взгляд и почти ласково погладив Има по лохматым черным волосам, что до безобразия отрасли, и осторожно оттолкнул. От большего применения силы он наверняка упал бы.       — Приводи себя в порядок. Не думаю, что он хотел бы видеть тебя таким.       Минхо похлопал его по плечу и ушел. А парень оставался на том же месте, не находя в себе моральных сил выйти из запоя, кроме как с целью покурить. Вернее, выдымить полпачки за раз.       Пару дней назад, возвращаясь домой не привычной дорогой, а сворачивая в различные переулки и ища не то ответы на вопросы, не то неприятности на свою голову, нашел, должно быть, тот самый переулок. Жилые здания с тяжелыми темно-синими стенами стояли близко друг к другу, на асфальте виднелись бурые пятна запёкшейся крови, тянувшиеся дорожкой чуть ли не к порогу его дома. Раньше состояние Джебома, видимо, было настолько поражено, что он не замечал вокруг себя ничего. Сейчас он хотел то ли прояснить хоть какие-то подробности случившегося, то ли наконец смириться. Но кроме находки этих самых следов насилия и неудачной попытки поговорить с Джексоном он не сделал ничего. Просто не мог. Просто это невыносимо.       Он приходит домой и чувствует, как здесь холодно и пусто. Ёндже был его солнцем, освещающим его тернистый путь по жизни и согревающим от ушей до кончиков пальцев. А сейчас постоянно пасмурно и дождливо не только на улице.       Он мечтал найти его, вновь сказать, как сильно любит. Приходил на мост вновь и вновь, сожалея, что не достаточно часто говорил об этом раньше. Смотрел на воду, что так же неслась по своему течению, и не верил, что вот настолько несправедлив мир. В голове не укладывалось, что Ёндже может быть не жив. Ну как?! Неужели он действительно больше никогда не заставит его сердце биться о ребра одной своей улыбкой? Никогда не посмотрит на него так, как только он умеет? То есть вы правда хотите сказать, что его руки уже никогда не будут теплыми, как прежде, и никогда Им не почувствует его в своих объятиях? Смерть на самом деле забирает лучших?       Им срывал голос, крича в шумную речную муть. Его считали бы сумасшедшим, если бы вода и автотрасса рядом не заглушали все возможные децибелы. Хотя остальные мутанты из бара, кажется, уже поставили бы на нем крест рядышком с мемориалом Чхве, если бы занимались такими ритуалами.       В какой-то миг, когда он был или слишком пьян, или сравнительно трезв, его посетила безумная мысль: вернуться к тому моменту, когда всё это началось. А именно — к Марку. Если Ёндже действительно был у него, возможно, Туану известно где он сейчас. Но когда Им действительно наведался в больницу, его сначала хотели положить на обследование, ссылаясь на нездоровый вид, а потом заявили, что Марк Туан выписался неделю назад, и отказались давать его контакты под предлогом права на частную жизнь молодого человека. Ну и к черту. Замешан он в этом или нет, сейчас уже не важно.       Бом изводился настолько, что потерял счет времени. День, ночь, утро, вечер — всё смешалось в омерзительную однообразную кашу. Он мог не спать днями, а мог и весь день провести в кровати. Но сколькими одеялами бы он ни укрывался, как бы ни настраивал отопление, его всё равно трясло от холода. Питался Им через силу и лишь тогда, когда замечал сивые пряди в своих волосах. Его убийства не отличались кровожадностью. Напротив — он будто бы вновь начал мысленно извиняться перед простыми людьми за то, что ему приходится лишать их жизни ради собственного выживания.       Всё время отсутствия Ёндже, мучительно медленно тянувшееся, Джебом просуществовал лишь благодаря надежде на то, что Чхве однажды вернется. В глубине души он свято верил, что, пережив мутацию и всё ей сопутствующее, этот невероятный юноша с улыбкой ангела и ушами эльфа сможет преодолеть и это препятствие на своем пути.

***

      Чанбин вернулся в место, именуемое домом, после на редкость удачной попытки найти пропитание. Потерявшаяся молодая девушка, рассматривавшая листовку «ПРОПАЛ ЧЕЛОВЕК». А на объявлении — её фото. Что бы там ни произошло и по какой бы то ни было причине она не могла вернуться домой, Со лишь сохранил её статус пропавшей без вести.       И вот с таким приподнятым настроением, какое у него бывает совсем не часто, он обнаружил, что чего-то не хватает. То есть кого-то. То есть Ёндже. Он бегал по этажам пустой многоэтажки без дверей, звал его, осмотрел территорию в радиусе пятисот метров. Ни следа. Синекрылый феникс упорхнул невесть куда.       И Бину бы радоваться, да он чего-то злится. Даже не так: он в ярости. Ругается, кричит на глухие ободранные стены: «Ну и пошел к черту, Чхве Ёндже! Сука, чтоб ты сдох в той канаве!».       Чуть позже он всё же успокоился, смирился с мыслью о том, что он вновь один. Ещё немного времени понадобилось, чтобы ощутить пустоту. Впервые за долгое время появился кто-то, с кем можно хотя бы говорить. И вот этот кто-то, отсидевшись две недели, вдруг исчез. И нельзя знать точно, ушел он по своей воле или его нашли. Это, честно говоря, пугало. Но Чанбин совершенно ничего не собирался делать. Это изначально была не его проблема, ведь так? Он просто попробует найти Джебома в течении недели, просто убедиться, что всё нормально… Старые друзья же так поступают?

***

      Василькового цвета волосы развевались на сильном ветру, бившем в лицо. Дождь не то что лил как из ведра — он затапливал улицы, тяжелыми каплями стуча по асфальту. А Ёндже бежал. Бежал, не жалея ног. Падая и поскальзываясь неоднократно, сворачивая вновь и вновь на едва знакомые улицы, пытаясь найти узнаваемые места. Неважно, придет он домой, в бар или куда-нибудь ещё. Лишь бы хоть куда-нибудь.       На нём была та же одежда, что и две недели назад. Не зашитая, грязная, частично в крови и снова мокрая до нитки. Глаз с дефектом закрывала специальная медицинская повязка на резинках. Сказать, что у него был вид сбежавшего из психбольницы — ничего не сказать.       Физическое преимущество позволяло почти не останавливаться по пути. Но Чхве сделал вынужденную остановку, издалека узнав тот самый мост, с которого так феерично летел в воду. Он осмотрел его вдоль и поперек. Всё следы уже смыло дождем, ничем подозрительным уже и не пахло. Парень подошел к металлическому ограждению, невесть с какой целью начал всматриваться в воду. Но углядел то, чего совсем не ожидал: на одном из стальных прутьев висел замок, единственный здесь. Не отцепляя его от перил, синевласый покрутил своеобразный аксессуар в руках. На одном ребре читалась четкая гравировка: «JB&YJ», а на обратной стороне — «Вернись».       Такая, казалось бы, мелочь. А внутри всё сжалось, замерло и затрепетало. Улыбка нарисовалась на лице одновременно со слезами, выступившими на глаза. «Конечно я вернусь», — прошептал Чхве и, коснувшись губами замочка, продолжил бежать.       В конце концов он нашел «Endorphin bar». Вывеска не горела красно-розовым неоном — это настораживало. Парень попытался открыть дверь, но она не поддавалась. Он постучал раз, постучал два, три, восемь — ответа не было. Наконец сдавшись, Ёндже собирался было бежать под окна квартиры Има, но не успел отойти даже на десять метров, как до боли знакомый голос окликнул его по имени.       Не сомневаясь ни секунды, юноша бросился назад ещё быстрее, чем бежал сюда. И Джебом бежал ему навстречу. Всего мгновение — и они вновь в объятиях друг друга. Такие счастливые, что слезы не остановит ничто. Их губы соединяются в долгом, страстном поцелуе, точно наверстывая эти адские две недели разлуки. Сквозь немой диалог любви проскальзывают краткие «я скучал» и «я люблю тебя».       Джебом кружит своё солнце в объятиях, вдруг прижимает к стене и вновь целует. И каждый раз будто бы по-новому учится дышать. Ему плевать на дождь, плевать на весь мир вокруг, потому что его вселенная сконцентрирована в одном парне.       Ёндже бы хотел, чтобы этот момент длился вечно. Руки, что держат его за талию, такие теплые, что, кажется, растопили бы мировой ледник. Такие нежные, что даже материнская ласка с ними не сравнится.       Магия не исчезает даже тогда, когда эти руки бережно касаются повязки на глазу. Взгляды влюбленных карих глаз встречаются; один смотрит немного виновато, другой — с долей опаски.       — Можно?.. — осторожно спрашивает старший, на что ему кивают.       Тонкие пальцы убирают с лица мокрую челку, забираются под повязку и осторожно её стягивают. Сердце ёкает от увиденного. Но мужчина лишь целует веко над этим глазом-обсидианом — чего ещё стоило от него ожидать? — и возвращает повязку на место. Ничего не спрашивая, отнимает Дже от холодной стены и обнимает крепче, положив голову ему на плечо.       — Почему так долго?..       — Не знаю.       — Ты в порядке?       — Теперь — в полном.       — Я люблю тебя.       — Я тебя тоже.       — Правда люблю.       — Верю.       Вот Чхве уже сам касается чужих персиковых губ своими. А дождь как шел, так и продолжает капать с прежней силой. Лишь для двух молодых людей сегодня самый солнечный день в году.