***
Чимин на ужине заявляет о том, что им необходимо выбрать место, где они будут отмечать его собственный день рождения. Имуги сразу же включается с идеей посетить Японию, а заодно и заглянуть к родственничкам, на что Ён с недовольством фыркает и «глаза б мои не видели таких родственничков», вспоминая их любовь к сплетням, о которых потом пол мира ведает. Подумав немного, он предлагает устроить что-то типа костюмированной вечеринки, и всем, за исключением старшего Чона (ему не нравится сам факт празднования дня рождения, когда уже переваливает хотя бы за двести), такая идея нравится более чем. На вопрос Тэхёна о тематике вечеринки, Хосок прикрывает лицо ладонями и стонет, будто все эти обсуждения для него — самая настоящая пытка. — Пусть будет западноевропейское средневековье, — зачарованный собственными мыслями говорит Чимин, глядя куда-то вверх. — Готика и всё такое?.. — У Чонгука вдруг загораются глаза, и хозяин особняка кивает ему. Когда Имуги спрашивает о количестве гостей, Чимин заявляет о чём-то не менее грандиозном, чем в прошлом году, соответственно, это минимум двести человек. В их число войдут ближайшие родственники и друзья обитателей этого особняка. — Я составлю список, — воодушевлённо щебечет Ён. А вот старший Чон решает не участвовать в обсуждении, в следующую секунду прикрывая глаза. Составленный список Хосок замечает только через пару дней — он оказался прикреплённым магнитом в форме сердечка на холодильник, так сказать, вывешен на всеобщее обозрение. Квищин не всматривается в имена приглашаемых, просто скользит по нему взглядом. Но бутылка с водой пустеет, и ото рта он её не убирает, а лишь ближе подходит к бумажке, на которой имени смертного отчего-то не находит. Он вспоминает обо всей этой невероятной «дружбе», что объединяет их квадрат, и, сам того не замечая, разочарованно выдыхает, потому что его догадки оказались правдивы. Никакой там дружбы нет, всем этим существам и впрямь плевать на смертного, которого они впутали в свои дела, так ещё и за нос водят. Квищин недолго прожигает взглядом жалкую бумажку и вскоре решает забыть о ней. Зато не забывает облика юноши! Тот кажется каким-то не таким, сильно уж выделяющимся на фоне остальных смертных. Да что там, не у всякой нечисти энергетика схожа с той, что исходит от парнишки. У него пронзающий взгляд, от которого становится прохладно, и не покидает ощущение, что в грудь тыкают острым ножом, только не со зла, а будто бы играясь. Хосок боролся до самого рассвета, а потом схватил со своей тумбочки карандаш, который манил всё это время, и помчался к проклятому холодильнику. Кривенько вывел «Мин Юнги» самым последним гостем в списке, зажмурился и испарился в воздухе. — Чего это он там начёркал? — спрашивает Чимин, сидя в удобном кресле на втором этаже, откуда было видно всё действо. И Тэхёну было видно. Оба тут же оказываются на кухне: Имуги ведёт пальцем по именам в списке до самого конца, где и натыкается на имя одноклассника. — С чего бы это вдруг, хён? — Да кто ж его знает? Просто старший Чон предпочёл не слушать Чимина, когда тот говорил, что не станет вносить их собственные имена в список, потому что они семья и Юнги, наверное, тоже её часть.***
Насколько известно Юнги, Чимин-хён — богатый (мягко говоря) дядя Тэхёна: у него большой особняк в ста метрах от морского побережья, огромный бассейн на заднем дворе и чуть меньше на цокольном этаже особняка, дорогущие картины по всему дому, вообще всё в доме до смерти дорогое… И Юнги немного хочет соответствовать всему этому (хоть ничто там ему и не принадлежит) — наверняка, вечеринка будет с размахом. Будет куча таких же богатых, как хозяин, гостей, которые будут дарить не самые дешёвые подарки (поговаривают, в прошлом году Чимин получил в подарок ужасно дорогую машину, ролексы и другие сладости), выглядеть эти гости будут соответственно. В прошлом году Юнги не смог явиться на день рождения Чимина, потому что внезапно его свалил в постель бронхит или что-то в этом роде… Юнги и сам не помнит, что наплёл тогда только от того, что постеснялся всех этих людей. В этом же году день рождения дорогого Чимина вроде как подразумевает присутствие на нём старшего Чона, и это заставляет откинуть стеснение в сторону, при том Юнги не забывает периодически топить себя мыслью, что, вероятнее всего, он будет выглядеть нелепо на фоне остальных. Вероятнее всего, ему никогда не обломится столь лакомый кусочек, но даже если и так, у юноши всё ещё остаётся возможность молча наблюдать издалека за этим интересным «человеком».***
— Так круто, что ты пришёл, — радостно тараторит Тэхён, держа за руку Чонгука, которого магнитом притягивает к себе стол с алкоголем. — А где именинник? Я его ещё даже не поздравил, — Мин всё смотрит по сторонам, а на деле взглядом ищет совсем не именинника! Гостей в особняке так же много, как и предполагалось, и ведь все чем-то заняты. Дамы стыдливо прикрывают рты руками в изысканных перчатках из дорогих материалов, мужчины же придерживают некоторых из дам за талии, попивая игристое вино, посвечивая своими самыми дорогими часами. Остальные свободные мило флиртуют, беседуя, как кажется юноше, только о богатом. Кто-то рассматривает картины, нарисованные Имуги, и называет это искусством, понятия не имея, что самому Киму просто радостно, когда он водит кистью по полотну. Конечно, есть и те работы, над которыми он потел, но те от «дорогих» глаз спрятаны. Весь свет будто направлен только лишь на Хосока, он стоит на втором этаже, опирается одной рукой на перила, мимолётно обнимает кого-то, кому Юнги старается не завидовать. Чон улыбается во все тридцать два тем людям, после, не торопясь, спускается по лестнице. На нём идеально ему подходящая рубашка с жабо цвета слоновой кости, и она придаёт ему ещё более невероятную сексуальность, чем ту, что он имеет от природы. Волосы аккуратно уложены, кожаные туфли начищены до блеска. Мин Юнги непристойным образом пялится, совершенно неприлично тает от такого вида. Их взгляды пересекаются, останавливаются друг на друге на пару секунд, затем младший отворачивается, чувствуя, как начинает задыхаться — в горле будто застрял огромный кусок ваты. Юнги пулей вылетает на улицу, расталкивает гостей, по пути хватая бокал шампанского с подноса улыбчивого официанта. Оглядывается, пытаясь понять, в какой стороне море. Но оно неожиданно расстилается прямо перед ним. Мин размеренно шагает минуты две до пляжа, всё ещё пытаясь надышаться морским воздухом. Потом взбирается на деревянный пирс, присаживается на самом его краю и ставит бокал с шампанским слева. Сам не замечает, как в зубах оказывается зажжённая сигарета, не замечает, как пьянеет от одного глотка. Понятия не имеет, как всё так вышло. Влюбиться в человека, которого он совершенно не знает. И почему к нему так сильно тянет, он тоже понятия не имеет. Знает только, что его лёгкие не вынесут ещё одного такого раза: юноша смотрел на мужчину и едва ли не задохнулся, а ощущение, будто Чон собственными руками душил. Юнги смотрит на ночное небо и видит звёзды, какие совершенно точно никогда не видел. — Юнги? — доски не самого прочного деревянного пирса неприятно скрипят, парень не успевает повернуться, как перед ним оказывается Чон с бутылкой виски в руках. — Сигаретой угостишь? Юнги ему кажется спокойнее любого покойника, однако тот на самом деле снова начинает задыхаться — Чон так близко, что можно даже прикоснуться. — Зачем ты тут, хён? — Я хотел прийти сюда, как только вечеринка началась. Но, оказалось, сюда пришло слишком много людей, желавших со мной поздороваться, — Хосок знает, что недосказанность — не есть ложь, поэтому совесть не гложет его ни секунды. — Это всё потому, что меня давно не было в этих краях. — На деле было вот как: Квищин увидел макушку смертного, и ноги зашагали вслед (Чон и не сопротивлялся). — А ты тут чего? — В доме слишком душно, — рука Мина трясётся, когда он протягивает хёну сигарету. Юнги смотрит на воду, потом на луну, сквозь себя пропускает сигаретный дым рядом сидящего, чувствует, как растворяется в тишине. Хосок шумно делает глоток алкоголя из полупустой бутылки, Юнги с закрытыми глазами пропускает сквозь себя и этот шум. Ему невероятно легко в эту минуту, и в то же время будто что-то морской звездой заставляет лечь на землю — ему нехорошо, когда он находится так близко с едва ли досягаемым. — Выпьешь? — Квищин протягивает парню бутылку. — А, погоди, — вдруг крепко прижимает к груди, — ты ведь несовершеннолетний, да? Помню-помню, точно. Ты несовершеннолетний! — чуть громче обычного. Юнги на все эти манипуляции успевает только моргнуть. То, что старший прилично пьян, ясно как день. — Я лучше покурю, — Мин достаёт из пачки предпоследнюю сигарету. Квищин ставит бутылку справа, руки его тянутся к лицу младшего, чтобы забрать сигарету: в такой темноте уже не видно, но глаза Юнги распахнулись в миг так, что могли бы даже выкатиться из орбит, создай сам смертный нужный угол. — Не дёргайся, я пару раз затянусь, — и вскоре отдаёт сигарету, вставляя ту младшему меж зубов. Юнги продолжает на все телодвижения молчать. Делает вид, что смотрит на звёзды, хотя боковым зрением наблюдает, как старший расстёгивает две верхние пуговицы своей невероятной рубашки, открывая вид на не менее невероятную шею. Юнги только и успевает поднимать свою челюсть, да слюнки глотать. Мама, увидев своего сына таким, точно дала бы по лбу и припомнила о косоглазии. — Чего молчишь? Расскажи что-нибудь, — Хосок своими тёплыми (наверняка так и есть, Юнги уже хочет проверить) руками вытягивает парня из ступора в разговор. — Мне… — младший мнётся. — И рассказать нечего. — Тогда я спрошу, — поправляет свои волосы. — Какой мой брат? Сможешь рассказать мне о нём то, чего не знаю даже я? Думаю, за годы своего отсутствия, я многое мог пропустить, — подытоживает Квищин, попивая виски. — Чонгук?.. Он хороший парень. Я не слишком много знаю, мы познакомились около двух лет назад, когда попали в один класс. Помню, как они с Тэхёном везде под ручку ходили… Они, кстати, очень сильно друг друга любят. Знаете, между ними именно то, про что читаешь в детстве в книжках, вырастаешь и перестаёшь верить в эти розовые сопливенькие сказки. Но видишь Тэ и Гука и понимаешь, что такая любовь существует и в самом деле, однако лишь исключительно для тех, кто не переставал в подобное верить, и, наверное, для тех, чьи души чисты, словно они всё ещё дети. Хосоку больно слушать. Он пытается собрать мысли воедино, но единственное, что приходит на ум — это воспоминания. До сих пор, несмотря на то, что уже прошло пять сотен лет, Квищину снятся эти невыносимые кошмары из того, что им удалось вынести наяву. Он помнит каждую мелочь: как на шею младшему брату надели затягивающуюся петлю из мокрой, грязной верёвки, которая и без того была в чьей-то крови. Помнит, как совершенно невинный Чонгук молил о пощаде и навзрыд рыдал, стоя на коленках. Чонгук был таким крохотным, до невозможного исхудавшим от голода, вечно чумазым младшим братом. Хосок помнит, как тельце Чонгука рухнуло в грязную траву, как с младшего сняли ту верёвку и затянули уже на собственной шее. Хосок помнит, как жизнь оставляла и его — верёвку затянул слабенький парень, чьё лицо он был просто не в силах разглядеть. Разлепить глаза, залитые собственными слезами и кровью, казалось уже чем-то невозможным. — Заканчивай уже! — выкрикивает ему толпа жирных, потных мужчин, которых парень, дрожа, послушно звал господами. — Да что взять с этой проклятой сироты! Псина и та умнее, да и содержать её дешевле! — и снова смеются. Кто-то пинает в спину парня, и узел затягивается резко. В глазах темнеет, и сам Хосок падает в ту же траву, где крепким сном уснул и его младший брат. — Хён, ты чего? — Юнги пытается растрясти старшего, но тот только успевает открывать и закрывать рот: всего лишь хочет сказать, что с ним всё в порядке, хочет в согревающие объятия и чтобы крохотный Гук-и рядом. Больше ничего не нужно. Однако Чон плачет, не издавая и звука — дорожки слёз появляются и тут же исчезают. Юнги видит такое впервые, но внимания не обращает: на улице темно, да и он не самый трезвый в этот вечер. Младший старается поднять Квищина на ноги, чтобы отвести в дом. Вновь падение. Мин ощущает, как его руку крепко сжимают (что он изначально списывает на своё опьянение), но, когда видит сосредоточенный взгляд старшего на себе, теряется. Хосок смотрит так, будто кричит о помощи, будто всё, что у него осталось — это его истерзанная до страшного душа, совершенно одинокая и никому ненужная. И Юнги до боли хочется заявить о своих правах на его душу и даже сердце, на всего Чона без остатка, чтобы он никогда вот так ни на кого не смотрел более, чтобы Юнги всегда мог быть рядом, когда Квищину нужна будет рука, которую можно до хруста костей сжать, и плечо, на которое с чувством облегчения можно опереться. Юнги роняет слёзы, хоть и не ощущает чрезмерной печали. Солёные реки льются без остановки, и смертный даже не пытается ничего исправить, просто подбирает вторую ладонь и несильно сжимает, поглаживая большим пальцем. Юнги всё ещё не отрывает взгляда. И ведь дело в том, что они совершенно друг друга не знают: оба слепы, не видят друг в друге ничего особо цепляющего, но так хорошо ощущают притяжение между собой. Оба сейчас не видят своего будущего друг без друга — такая жизнь уже кажется невыносимой.