Легенда о Квищине

      Этот мальчик всё понимает: Хосоку позднее будет неловко, хотя бы вот только потому что они схватились друг за друга намертво, пока один ревёт навзрыд, а второй, кстати, тоже плачет, только уже в разы тише, тщетно пытаясь отдышаться и заодно понять причину, по которой он тоже роняет слёзы. Или ещё вот: младший решил утешить и не абы как, когда приходится проделывать подобное чисто из приличия, а по-настоящему, когда совсем не хочешь видеть слёзы в глазах человека. Эмпатия совсем не присуща Юнги, он понятия не имеет, как нужно успокаивать, да и никогда у него это не получалось. А всё потому, что поддержка и утешение ограничивались односложными «Успокойся» и «Не расстраивайся». И люди в ответ смотрели на него, типа «Мм, как скажешь, ублюдок».       В этот раз в его юную голову ударило нечто, и Юнги в качестве утешения начал поглаживать руку старшего. И, казалось бы, лучше быть и не может!       Теперь, когда за спиной Хосока виднеется силуэт именинника, Юнги и не знает, что делать. Если бы мог, он бы просто испарился. Он скоро начнёт приходить в себя. Они держатся за руки, и Юнги чувствует себя на мгновение старше Чона, будто перед ним разрыдался маленький мальчик, потерявший в толпе свою маму. Что-то изнутри движет юношей, и он начинает гладить Чона по голове ласково и нежно, с абсолютной любовью в движениях, осторожничает, касаясь волос почти невесомо, потому что боится спугнуть. А Хосок, кажется, не боится совсем, а только подаётся вперёд, чтобы сие действо имело продолжение.       Силуэт становится всё ближе и ближе, а Юнги наконец приходит в себя, понимая, что мужчина наверняка просто пьян или это будет его оправданием позже, а ещё он может сказать, что ничего не помнит. Однако, если память всё-таки не подведёт его, Юнги хотел бы, чтобы Чон не начал избегать его. Юнги хочет понять этого мужчину, хочет дотянуться до его уровня и быть рядом. Живое сердце пропускает удар.       Смертный теперь совершенно точно уверен, что по уши влюблён в этого заплаканного мужчину. — Мальчики, я вас совсем потерял, — Пак несётся на всех парах. — А?.. — единственное, что доносится от Квищина, перед тем, как он вырывается из хватки смертного и вмиг исчезает с поля зрения. — Что вы делали? Тут ведь так холодно и темно уже… — щебечет Ён и старается шагать быстрее, потому как вода манит его несчастного к себе. Чимин едва ли держит своё человеческое обличие в руках.       Ему всегда нравилось уходить в море в такие ночи, когда слишком темно и холодно. Вода тогда приятно оглаживает каждую чешуйку, полностью отдаваясь одному только Ёну. В воде он чувствует себя как дома. Заплыв подальше, поглубже, Посейдона, конечно, не встретишь (он «немного» в другой стороне), однако кого уж точно повстречаешь — так это Ино*. Мало того, что все новости и сплетни выложат как на духу, так с ними ещё и поразвлечься можно (во всех смыслах, какие только могут подразумеваться): там и охота на, откровенно говоря, туповатых рыбок и точно таких же планктонов, и игрища на волнах, и плотские утехи. Ино, конечно, может обокрасть, а если их больше, чем одна, то и убить могут запросто, высосав перед этим… всю жизненную энергию. Думается, к чему же тогда Ён лезет на рожон? Зачем ему связываться с такими скользкими личностями, если можно найти неистеричных и вполне адекватных девиц на суше? Ответ прост: Ино слишком искусны в любви, а Ён просто не может устоять перед этим фактом.       В море Чимин чаще всего бывает без Имуги, потому что уходить следует ночью, а как раз в это время Тэхёна не разбудит даже Третья мировая, пока он лежит в обнимку со своим Квищином. Чимин такому раскладу не завидует, потому как он просто не приемлет постоянства в любви, однако Ён искренне радуется счастью юнцов, и он скорее сам пойдёт с Третьей мировой на того, кто захочет потревожить сон его племянничка. Ведь Чонгук однажды уйдёт, а Тэхёну придётся жить с этой потерей. Киму нужно каждую секунду быть рядом с тем, кто (рано или поздно) может покинуть его навсегда.       Ён часто ходит в море совершенно один, потому что вода — его стихия.

***

— А сейчас внимание! — Чимин стучит десертной ложечкой по бокалу с шампанским, чтобы все гости обратили на него внимание. — Я очень благодарен всем за то, что пришли, за ваши подарки и поздравления. В этот вечер я ещё раз убедился, что вокруг меня много людей, которым я дорог. За вас, друзья мои, — бокалы почти одновременно поднимаются вверх.       Юнги не до шампанского, не до всего этого веселья. Мину срочно хочется увидеть Хосока и желательно с широченной улыбкой на лице, которая означала бы, что у Чона всё более или менее нормально, что он в порядке.       Парень не перестаёт просить прощения, пока пробирается сквозь большое количество людей, чтобы встать на балкон второго этажа — с этой точки, ему кажется, мужчину он увидит точно. Но стоило смертному коснуться носом туфель первой ступени, как музыка сменяется на что-то более изящное и медленное. Чимин громко объявляет медленный танец, и все тут же разбегаются искать партнёра, чтобы не дожидаться приглашения какого-нибудь невежды (откуда им там взяться?..). Все присутствующие в курсе: отказывать в танце пригласившему вас нельзя. Невоспитанно. Потому большинство молодых особ просто испарились, а те, что решили остаться — уже с кавалерами. Юнги только и успевает пару раз оглянуться, как рядом с ним возникает женщина (лет так шестидесяти), которая и склоняет Мина к танцу.       Люди вокруг (половина из них на самом деле представляли собой ассортимент нечисти — в приглашении Ён предупредил, что данный факт придётся скрывать, если они всё-таки изволят прийти) шумно дышат, неуклюже двигаются и пихаются во время танца, и это безумно бесит Юнги. Ему и без того некомфортно, он даже старается не глотать воздух лишний раз — настолько мутит от насыщенного аромата духов, с которыми бабуля переборщила, и хочется поинтересоваться, воспитанно ли выливать на себя целый флакон, если идёшь в место, подобное этому?       Они встречаются взглядами, когда их партнёрши начинают вести в танце. Обе ведут в середину зала, и Квищин даже касается спиной смертного. У Мина от такого случайного касания мурашки по телу: Юнги думает, что это даже в какой-то степени интимно, есть у него ощущение, будто для обоих это было словно камень о камень ударяют. Юноша не догадывается, но на самом деле мурашки от холода, что исходит от Хосока.       Да, на ощупь кожа у Квищинов может быть мягкой, но не тёплой, и при любом прикосновении можно ощутить холодок. И не тот морозный, когда вы открываете форточку в середине декабря, а тот мёртвый холодок, какой ощущается в морге. Это тот самый холод, который остаётся на пальцах надолго. Вязнет, словно дёготь.       Хосок смотрит на младшего не менее пронзительно, чем было на пирсе. Разве что сейчас его концентрации мешают посторонние люди, но в целом изменений нет. Он медленно отводит взгляд, потом тушуется. И ему неловко: Квищин криво улыбается Мину и, легонько отталкивая свою партнёршу, спешит покинуть зал.       А Юнги и за ним. — Прошу меня простить, — по-джентльменски. По правде, он просто хватается за возможность поговорить с Хосоком прямо сейчас.       Квищин своего поведения на пирсе не понимает, ему стыдно, что он расчувствовался вот так, на виду, тем более перед каким-то там смертным. Но что он мог? Воспоминания одолели его, а в таком случае он не в силах совладать со своей плотью.       Однако причина, по которой Чон чувствует себя неуютно, заключается в том, что он и смертный держались за руки. Крепко.       Суть в том, что он не хотел отпускать его руки.       Некто внутри хочет ещё и ещё.       Покалывание в груди было ещё одной причиной его слёз. Странное чувство боли, когда единственное желание — плакать. Но от чего эта резь вообще возникла? С момента смерти ему ни разу не доводилось чувствовать боль.       Хосок обманывает себя, стараясь думать о звёздах, траве у дома и даже о море.       Единственное, о чём на деле получается думать — это Юнги и его нежный лик.

***

      Хёна и Хёджон всегда считались самым горячим тандемом. То из-за их сочившейся со всех сторон любви, которая обвивает тёплым ветром ближайшие города и поселения, стоит супругам спуститься с горы. Хёна — Чонё Квищин*. И если вы хотите услышать, что она вся такая бедная и несчастная, то любой вас обрадует: горе её долго не сопровождало. Ильмунгван Парамун** (он же Хёджон (чисто для своих)), будучи могущественным духом, да и одним из самых завидных женихов в Восточной Азии, соблазнил мрачную Чонё, а после и женился на ней. Он — услада её глазам: там и любовь с первого взгляда, и страсть, и нежность. Благодаря их необъятной любви Мименгви*** наконец скинула с хрупких плеч свой ханбок и обрела покой рядом со своим первым и единственным возлюбленным на горе Халласан. В народе то и дело ходят слухи, что счастливые супруги уже и потомством обзавелись, просто тщательно этот факт скрывают.       Вот и сейчас супруги нежатся под светом Луны, стоя на лоджии в обнимку.       Чимин с нескрываемым удовольствием тревожит пару. — А я уж думал, что вы сегодня не придёте, — Ён ласково обнимает друзей. — С чего бы нам упускать возможность, ну, — тише, — отдохнуть от детей? — Нам бы Высшие Силы благодарить, что хоть кто-то ещё празднует свой день рождения, — Чонё подаёт голос.       Мужчины посмеиваются и делают по глотку алкоголя покрепче, чем всё, что есть на виду. Чонё Квищин в уме делает заметку пожурить дома мужа за ужасную привычку таскать с собой фляжку с крысиным вином****. — Как вы поживаете, госпожа? — Моя жизнь исполнена благодати лишь благодаря любимому мужу. Я в здравии, — улыбается девушка, и Господин Ветер касается губами её руки. — Вы до ужаса приторные, — шутливо. — То ли ещё будет, — так же просто отвечает мужчина. — Кстати, хотела спросить вот что… Это правда, что приглашён даже… — девушка холодно шепчет, — Чосын Саджа*****?..       Муж одёргивает свою супругу, чтобы та говорила ещё тише. Вслух такое вообще не произносят. — Ты о чём это? Я не приглашал Жнеца, — Ён в замешательстве. Не хватало ему ещё становиться частью работы Господина Ким Сокджина. — Но мы видели его, — щурится Господин Ветер, — пару часов назад, когда все только собирались. Он был с мальчишкой. Оба при параде. — Вы уверены, что вам не показалось? — Абсолютно.       Чимин то ли в ярости, то ли в ужасе: тут же исчезает из поля зрения пары в целях поиска чиновника загробной канцелярии. Уж кому-кому, а ему, жившему в своём доме мирно, между прочим, проблемы не нужны. Естественно, он знал, что конец его не близок, однако это не отменяет того факта, что сам Жнец не является (и никогда не являлся) гостем, которого ждут да не дождутся.       В конце концов, негоже являться туда, куда не приглашали.       Только вот казус в чём: гостя такого и не прогонишь. Перед ним обычно расстилаешься, словно ты и есть ковровая дорожка. — Наён! — Ён решает вовлекать во столь деликатное дело лишь самых надёжных.       Кумихо, не поворачиваясь, отзывается без желания отвлекаться от своей девушки. Ю Чонён охотно кормит свою лисицу спелой клубникой, которую прежде окунает в шоколадный фонтан. — Я вся внимание. — Ты видела… — Чосын Саджа? — внезапно разворачивается всем корпусом.       И лицо у Кумихо такое, будто она больше и не вегетарианка вовсе. — Значит, он всё-таки тут…       Наён крепко сжимает руку смертной и приближается к Чимину настолько близко, насколько это только возможно. — Какого чёрта, хотелось бы поинтересоваться, — в её глазах сжирающее пламя. — Ты говоришь так, будто я ему особенное приглашение отсылал. — Я говорю так, потому что моему человеку угрожает опасность, — Ён понимает причину того, что она смертную прячет за спину, не отпуская ни на миллиметр от себя. — Да я понятия не имею, почему он явился сюда без приглашения. Ты знаешь, что тут полно смертных, которые мне не безразличны. Думаешь, стал бы я подвергать их жизни такому риску?       Оба выдыхают. Нервно. — Но если чьё-то время действительно кончается, разве можем мы что-нибудь сделать? Даже если этот некто нам бесконечно дорог. Мы бессильны.       Кумихо обречённо кивает. — Оттого мы и не сбежали. Ты прав, как и всегда. Прости, именинник. Знаешь ведь, у меня в таких ситуациях крыша вообще едет.       Ён понимает вслух Кумихо не произнесённое: одна Наён не останется, как только так сразу уйдёт следом за своей любовью.

***

      Чосын Саджа прямо по курсу. Конечно же, одет с иголочки, а как иначе? Только сегодня в готическом стиле: кат заменил цилиндр, а вместо ханбока — угольный котт, делающий из него прямо-таки монаха. Мальчишка, стоящий рядом и о чём-то перешёптывающийся со старшим, одет куда более просто. Чёрная рубашка с жабо из шёлка струится по стройному телу, а шнуровка от солнечного сплетения вверх выглядит довольно вызывающе, но не вульгарно. Голову ребёнка ничто не покрывает, и светло-каштановые волосы у всех на виду.       Жнец будто смотрит сквозь Ёна, сканирует. А ещё ядовито так улыбается. Мальчишка оборачивается, чтобы посмотреть на того, кому старший свою улыбку даровал. — Господин Ким, — Чимин вышагивает к нежеланному гостю, держа руки сцепленным за спиной, — благодарю за неожиданный визит. — Уж-то благодаришь? — щурится. Ён в ответ давит ухмылку. — Не хочу показаться грубияном, однако… — губы сжимает в тонкую полосу, — какова цель вашего визита? — А ты, дорогуша, не знаешь, для чего я прихожу? — Да что же вы вопросом на вопрос… — Не груби. Ты бы лучше не пустой болтовнёй страдал, — Жнец рассматривает сделанный на днях маникюр (он делает без покрытия и исключительно для опрятного вида собственных ручек), — а вот, например, спросил, что это за красавец рядом со мной. — Что за красавец рядом с вами? — щебечет Ён, определённо негодуя. — Стажёр, — яблочки щёк неестественно выделяются, когда на мертвенно-бледном лице проскальзывает улыбка. — Зовут ещё интересно так: Хюнин Кай. С какой стороны не глянь — диковинка! И не смотри, что пока у него ката нет, ещё год практики и дослужится даже до ханбока. — Так вы прибыли похвастать новым помощником? — Ну нет, — отмахивается, дёргая гладко выбритым подбородком, — это я так рассказываю, на повестке дня. Хм, — мужчина задумчиво смотрит куда-то в сторону, — а у тебя никогда не возникало ощущения, что всё в этом мире крутится вокруг смерти?..       Живая улыбка с лица сходит как по щелчку пальцев. — Я пришёл узнать, какого чёрта творят братья-Квищины. — А что они творят? — честно не прикидывается дурачком. — Они уже года как два должны были оставить здешние дела, а почему-то до сих пор бродят тут, как идиоты. Ещё и мне работу усложняют. — Я не понимаю… — Тебе и не надо, — ну вот, второй раз за вечер. Обидно даже. — Скажи им, чтобы заканчивали эти игры. — Айгу! — Чимин искренне надеется перевести всё в безобидную шутку, чтобы без жертв на его дне рождения. — Сокджин-хён, какие ещё игры? — Такие вот. Передай этим безумцам, что я даю ровно полгода. Если они это не прекратят, придётся прекратить мне.       А напоследок ещё и с днём рождения поздравляет, на душе сразу так гадко становится. Подарком, который стажёр отдаёт имениннику лично в руки, оказывается знаменитый чай «Пять ароматов чая забвения». Такие ценные подарки дарят не каждому, потому Ён его сразу же относит в личный сейф, что в его комнате (если что, над изголовьем кровати, под картиной «Олеоил-саркозин» Деймиана Херста из лондонской галереи Exhibitionist, которую украли специально по заказу Ёна ещё в две тысячи тринадцатом, через четыре дня после того, как её приобрела галерея (соответственно, Чимин отвалил за такое добро немало бабок по человеческим меркам); почему просто не купил? А потому что не продавали ни за какие шиши, а с воровством даже как-то интереснее). Однако даже расчудесный чай ничего не исправит (упаси Вселенная вообще когда-нибудь им воспользоваться): настроение уже на самом дне. И груз на плечах остаётся с ароматом вины: если не передаст братьям слова Жнеца — облегчит ли это им жизни? Потому что Ёна питает хорошо ощутимое предчувствие, что рассказывать не стоит.       Да и что вообще всё это значит? Свалился, блин, чёртов чиновник на голову, как гром среди ясного неба…       Чимин вследствие не знает, что со всем этим делать, и столь трепетное послание Сокджина решает отложить в ящик, скорее всего, не в такой долгий, в какой хотелось бы.

***

      Хосок находится Юнги в туалете на втором этаже. Старший ополаскивает руки холодной водой, а после прижимает ладони к лицу, прежде закрыв глаза. Смертный за этой картиной наблюдает издалека, если так можно сказать: стоит в дверном проёме туалета, на расстоянии нескольких метров от объекта вожделения. — Чего стоишь, — так и не открыв глаза, спрашивает Квищин. Стоит заметить, тон у него не самый доброжелательный. — Я хотел… — Слушай, мелкий. — смотрит на Мина через зеркало, кое-как укладывая волосы. — В своё оправдание могу сказать лишь одно: пьяным я часто невесть что творю, если вдруг заметил, — небрежно вытирает руки белоснежным полотенцем, словно это не его руки вовсе. — Крышей поехал, что тут сказать? Прошу меня простить, такого более не повторится.       Ложь. Всё это, конечно, сплошная ложь. Юнги чувствует, что всё это — только лишь третьесортное враньё. И жуть как хочется доказать, что всё неправда, но вот беда: у Юнги ни одного аргумента. Он бы мог предложить своё сердце, которое чувствует, но неужели оно сгодится? Разве что, когда то сердце вырвут.       Покидая туалет, Хосок как раз походит на человека, питающегося сердцами трижды в день минимум; вот же он — перекусил сердечком бедного смертного в туалете (где совсем не место для перекусов) и вышел довольный, подтирая салфеточкой подбородок.