Глава 3. Стены
1 апреля 2020 г. в 20:17
Тяжёлый мешочек из драконьей кожи лёг на стол перед Гермионой, недвусмысленно звякнув монетами. Она вопросительно посмотрела на своего гостя, оторвавшись от созерцания фонаря за окном.
— Я не привык питаться за счёт других.
Волшебница молча кивнула, взяла кошель и, даже не заглянув в него, чем немало удивила Малфоя, бросила в ящик кухонного стола. Снова отвернулась к окну, за которым под апрельским ливнем старые деревья заламывали свои руки-ветви, а потоки воды смывали нежные, едва взошедшие ростки цветов. Фонарь не светил, обливаясь холодными струями, и что-то по-детски мстительное рождалось в её пустой душе, когда она видела, как страдает несчастный светильник, так раздражавший её ночами. Гермиона глухо молчала два дня, с тех пор, как вернулась домой со встречи с Виктором. Часами гипнотизировала яблоко и не могла заставить себя откусить от воскового жёлтого бока. Исколола иголкой ладонь, и следила, как кровь пачкает нежнейший батист, к которому она пришивала ирландское кружево. Бездумно смотрела в окно на льющиеся с крыши потоки воды. Малфоя она не замечала вовсе. Волшебник равнодушно пожимал плечами и усаживался в гостиной за свои бесчисленные схемы. Гермионе было всё равно.
И без того тяжёлая, как гранитная плита, последняя неделя апреля стараниями Крама стала совершенно неподъемной. Они сидели в новом хогсмидском ресторанчике, и самым интересным из всей их встречи Гермионе показался потайной шов на тонких салфетках. Крам, с его тактичностью ярмарочного медведя, в очередной раз пытался доказать ей, что нужно жить дальше. Научиться не думать, не вспоминать. Дышать, улыбаться, любить. Желательно его, Виктора. И вообще, прошли годы, и Гермионе пора уже подумать о себе. Напоминание о том, что грохочущий май несётся на неё неконтролируемым потоком, заставило ведьму немедленно встать из-за столика и, вырвав руку у успевшего перехватить её мужчины, броситься в зелёное пламя камина.
Так или иначе, все их встречи сводились к одному — Крам пытался приручить Гермиону, залечить её боль, вернуть жизнь в давно потухшие глаза. Но каждый второй вторник месяца, в единственный день, когда они виделись, Гермиона казалась ему всё более пустой, далёкой и мертвой. Виктора это пугало. Ему казалось, что время, когда можно было ещё спасти её, уже почти утекло. Словно она таяла вместе с памятью о муже и родителях. Словно однажды она не придёт — не потому что не захочет, а потому что отправится вслед за любимыми. Потому вспышке её молчаливой боли в этот раз Виктор был даже рад — ещё что-то теплилось в этой полумертвой душе, ещё, наверное, были шансы победить в борьбе за Гермиону Грейнджер. Если бы только она приходила к нему чаще, верила больше, если бы позволила говорить не об отвлечённых глупостях и никому не нужных новостях, а о совсем другом, о них, о ней, о будущем. Но Гермиона все этого не хотела. Она сидела на полутёмной кухне, где трепетало несколько огарков, тёрла длинный шрам на шее и пыталась растворить тянущую боль в этом полумраке. Не выходило.
Малфой постоял немного у стола, глядя на отвернувшуюся к окну Гермиону, ожидая хоть какой-нибудь реакции. Дёрнул плечом и надел переброшенную через руку мантию. Подождав ещё несколько секунд, Малфой накинул капюшон, перехватил трость и вышел, прихрамывая. Он ушёл под хлесткий дождь, отказавшись от трансгрессии. Хотелось чего-то настоящего и живого, пусть просто холодного дождя, сбивающего цвет с яблонь. Разгоняя тростью лужи из-под ног, Люциус быстро шагал старинными улочками. Эта полумертвая девочка, так разочаровавшая его и добившая надежду на адекватное сотрудничество совершенно непонятным молчанием, навевала тоску. Тоска перерастала в раздражение. Раздражение — в презрение. Кажется, кроме крова, Гермиона Грейнджер-Уизли ему ничем не поможет. Странно было себе в этом признаваться, но такого поворота он не ожидал. Идя к ней, невнятным чутьём понимал — впустит. Согласится на сделку. Станет плечом к плечу, потому что таким, как она, нужно сражаться, а враги у них были общими. Итог — пустота без видимой причины. И было в этой пустоте что-то настораживающее и неприятное.
Впрочем, Люциус лукавил: причина её молчания была более-менее ясна. Утром она с такой ненавистью зыркнула на календарь, быстро, брезгливо оторвала вчерашний листок, что не угадать корень тоски маленькой волшебницы было сложно. Почему только её замкнуло именно позавчера — он не знал. Как и того, куда Гермиона отлучалась на жалкие сорок минут, бесконечные сорок минут. Было, наверное, гоблинской глупостью доверять ей. Что, в сущности, он знал о грязнокровке? Малфой поднял голову, с наслаждением подставляя лицо острым дождевым каплям. Обернулся на старинный замшелый домик — мало ли таких осталось в Британии со времен Синей бороды. Они были теплыми от сотен рук, касавшихся камней и медных ручек кованных дверей. Манкими, живыми, полными магии, от порога да коньков крыш. Этот же был, напротив, уныл до тошноты, тосклив и будто заброшен. Его хозяйка едва переставляет ноги и разучилась улыбаться. Даже он, Малфой, преданный самым верным человеком на земле, ещё умел. Да ну её к горгульям! Он взрослый волшебник, справится и сам.
Всё же было интересно — что так сломало маленькую дикарку из зала суда? Ведь не гибель мужа и родителей: к моменту заседания она об этом знала как минимум пару месяцев. И горела, ах как горела гневом и презрением, жаждой жить и мстить, ну чисто эриния! Он помнил её, хотя смотрел на Нарциссу, ведь разве можно забыть такой огонь! Он и шёл к такой — ненавидящей, яростной, ибо нет сподвижника вернее, чем бывший враг. Почему же теперь — тухнет, гаснет, молчит? Может, после злополучного второго мая снова вернётся к жизни? Может, и правда — больна? Разбираться в этом не хотелось. Было мерзко. Придётся искать других союзников и другое пристанище — в дом к Гермионе Грейнджер-Уизли он не вернётся. Недосуг Люциусу Малфою возиться с детьми, нахлебавшимися жизни и идущими ко дну. Ему б самому не утонуть — вот где задачка!
Догоняя Нарциссу в Атриуме два года назад, он не понимал ещё, что охота за ним объявлена открытой — дипломатические расшаркивания закончились. Но, упустив жену, Люциус вовремя заметил, что в него целятся. Толкнув под палочку своего врага нескольких журналистов, упал на больную ногу в зелёное пламя вместе с каким-то министерским служащим. Вместо благодарности за, фактически, спасённую малфоевскую шкуру, служащий по приземлению в «Кабаньей голове» обнаружил, что его палочка отсутствует, а Малфоя горгульи унесли в неизвестном направлении.
Направление, на самом деле, было логичным и ожидаемым — в лавку Олливандера. Вернуться за своей палочкой в Министерство Люциус не мог, пользоваться не пойми чьей было не безопасно, а, значит, без помощи старого мастера и бывшего пленного Малфой-мэнора обойтись не представлялось возможным. Преследователи его думали точно так же. Едва волшебник приладил новую палочку к набалдашнику трости, как одновременно четыре выстрела разбили витрины лавки. Оба, и продавец, и покупатель, рухнули на пол, закрывая головы от летящих осколков. Малфой ответил Бомбардо, окончательно разнося витрины, и, пользуясь передышкой, трансгрессировал, не заботясь об Олливандере.
Соваться домой было всё равно что добровольно сдаться молодоволшебникам — яростным боевым отрядам новой власти. Добрых три недели Малфой прятался в уилтширских болотах, пока решился подойти к особняку в надежде поговорить с Нарциссой. Это было совершеннейшим безумием, но он должен был узнать, почему она его предала. Ещё на подступах к парку пахло дымом — но не пожарищем, а мирным очагом. На вытоптанной лужайке, некогда покрытой лучшей газонной травой, трое молодоволшебников в форменных лазуревых куртках ощипывали белого павлина. Ещё две несчастные птицы уже жарились на вертелах. В отдалении, на месте вырубленных розовых кустов, тех самых, что так обожала Цисси, другая компания военных в лазуревом упражнялась на брусьях и кольцах, а ещё дальше проходили тренировочные дуэли. Больше ему рассмотреть не удалось — Малфоя заметили, пришлось спасаться бегством. Похоже, за ним охотились все молодоволшебники страны. А их отряды — в каждом городе, в любом пабе, гостинице и людном месте. Трансгрессировав на вершину какого-то безымянного холма, Малфой без сил опустился на землю. Его ищут и рано или поздно найдут. Нужно было бежать из страны.
Ещё в первую магическую войну он припрятал небольшое состояние в Озёрном крае, в удобном месте, скрытом от любопытных глаз. Карта нынче помещалась в нижней части трости, с которой Малфой не расставался уже почти полгода даже дома. Вынимая свёрнутый в тончайшую трубочку пергамент, волшебник проклял себя за то, что основное состояние, из-за которого, в общем-то, и началась вся эта канитель, не припрятал в двух-трёх местах, доверившись особняку. Ни один боггарт не мог бы предсказать, что кто-то когда-то посмеет отобрать у Малфоя его Мэнор.
Он улетел в Норвегию, не поддержавшую новый режим Британии, надеясь, что сможет контролировать свою метку дольше, чем Каркаров, и она не сдаст его бывшим товарищам. А там, глядишь, она окончательно побледнеет и исчезнет, и он станет свободным. Малфой снял небольшую виллу с парой домовиков у старой дворянки волшебной крови. А через два года вернулся.