Миф о девятом вале

      Джинни думала, что увидеть Рона — пусть каменного, ненастоящего, но Рона будет так больно, будет так страшно, что она захлебнётся наконец своим горем, с которым так успешно боролась два года. Но вместо этого её накрыло злостью и негодованием.       Мраморный пятнадцатилетний Рональд стоял, нелепо вытянув в сторону правую руку, а левую держал в кармане побитой молью фамильной мантии, которую мать прислала ему в школу на Рождественский бал. Она на всю жизнь запомнила багровое лицо брата, когда Рон сгреб в охапку жуткую плюшевую ткань с кружавчиками и, шаркая ногами, пошел в спальню мальчиков под смешки товарищей. Он был совсем как в пятнадцать — угловатым, растрёпанным, неловким. Джинни уже и не помнила его таким.       — Рождественский бал — одно из самых ярких мирных событий в жизни Рональда Уизли, — сонорус доносил жизнеутверждающий голос скульптора с едва уловимым французским акцентом в каждый уголок парка, — именно на этом балу он впервые поцеловал Гермиону Грейнджер, свою будущую жену и героиню Второй Магической Войны!       «Убью», — ласково думала жена героя Магической Британии, вспоминая любимое мамино заклинание, фарширующее птицу в один приём. Интересно, этот слащавый шармбатоновец нафаршируется? Яблоки там, лимон и чернослив. Корень сельдерея — целиком. Джинни пробормотала «Агуаменти!» и ткнула палочкой себе в лоб. Немного успокоилась. Слизывая с губ капли, подумала: как хорошо, что Гермиона не пришла. На том балу у нее было великолепное платье. И мантия. И прическа. И голос, которым будущая жена велела Рону идти спать. Надо бы научиться, таким рычанием элементарно можно загонять детей чистить уши, а великих ваятелей — обратно в лягушатню.       Сегодня, наверное, нужно найти в себе смелость и пойти на могилу к Рональду. Туда, как обычно, понесут очень официальные бездушные венки, споют весёлые антиаристократические песенки и как всегда натопчут. Там до поздней ночи будут смеяться и кричать речёвки. Ей никто не даст просто тихонько посидеть с братом и рассказать об ужасном, нелепом памятником с вытянутой в сторону рукой. Хоть бы фонарь на неё повесили, что ли, был бы у скульптуры хоть какой-то посыл.       — Да стойте же на ногах, глупая девчонка! — шикнул справа от Джинни холодный, далеко-знакомый голос. Знаком был даже не сам голос, а какой-то отголосок интонации. Джин с неожиданным для себя интересом уставилась на невысокого шатена с кривым перебитым носом, торчащими в разные стороны волосами и грязными ногтями, которому, собственно, принадлежали и голос, и интонация. Выглядел маг весьма непрезентабельно, зато одет был в классических волшебных традициях, хотя и неопрятно — светло-серый камзол, линялая летняя мантия, кажется, женская. Он как-то очень незаметно поддерживал сзади толстушку-блондинку в цветастом сарафане, которая, судя по всему, намеревалась рухнуть ему под ноги, и, наклонившись к её уху, что-то шипел сквозь зубы.  Сарафан Джин где-то уже видела. По крайней мере узор — точно.       «Вот дура, нашла время и место в обморок падать», — дернула плечом Джинни, злобно провожая глазами скульптора, к которому уже подскочили ее бывшие коллеги с сотней вопросов один глупее другого. В принципе, если хорошо прицелиться, летучемышиный сглаз пройдет на ура. Ага, и Гарри потом выскажет ей всё, что думает, потому что всё поймёт. Джинни ещё раз посмотрела на нелепый памятник — может, со второго раза он ей понравится больше? Да нет, даже меньше. Помаялась, а потом всё равно вернулась глазами к толстушке и кривоносому. Что-то с ними было не так.       Если не вглядываться, то ничего примечательного — стоят себе люди, женщина впереди, мужчина сзади. Если присмотреться… Ведьма всё ещё едва держалась на ногах, а он позволил ей опереться на себя и сильно сжимал полные плечи, так, что они стали красными. И вообще, на девчонку толстушка не тянула — ей не так много оставалось до бабушки. Хотелось подойти поближе и рассмотреть, но дезиллюминационные чары — не мантия-невидимка, незамеченной она не останется. Джинни неслышно скользнула мимо какого-то волшебника в футболке с гербом Гриффиндора на груди и приблизилась к заинтересовавшей её парочке.       Волшебник с перебитым носом был уже совсем рядом, и Джинни остановилась на безопасном расстоянии, сбоку от него. Что не так? Хорошая осанка — возможно, он некогда был аврором. Грязь под ногтями. Давно не стриженные волосы. Над серым воротником камзола торчал воротник-стойка белой рубашки — старинный сильфидовский крой. Ворот не мог похвастаться чистотой — серый, замызганный, но — накрахмаленный. И внутренняя часть, хотя видно было плохо, но однозначно была идеально белой — свежей. Как и манжеты — ну конечно, у мага были чистые внутри манжеты, вот за что так упорно цеплялся взгляд. Рубашка была запачкана нарочно.       Джинни сделала ещё шаг вперёд, чтобы рассмотреть толстушку и её такой знакомый сарафан, но тут кривоносый чуть повернул голову, а потом посмотрел прямо на Джинни так резко, что волшебница от неожиданности чуть не вскрикнула. Она тут же отвернулась, изображая интерес к речи Фортескью со сцены, а когда осмелилась снова посмотреть — подозрительных волшебников не было и следа. Джинни нервно отменила дезиллюминационые чары — пора поздороваться с родителями, найти Гарри, улыбнуться колдографам и, наконец, уйти отсюда, к фестралам, баньши и Мордреду вместе взятым. Какая ей дело до чьих-то манжетов, у неё годовщина гибели брата! Она развернулась так стремительно, ненавидя себя за злые, глупые мысли, отвлекавшие от горя второго мая, что с силой врезалась в высокого волшебника.        — Мисс, куда вы так торопитесь, могу ли я поинтересоваться? — спросил он лукаво и беспечно, перехватывая Джинни за плечи. Пожалуй, слишком фамильярно. — Возможно, кто-то обидел такую красивую девушку?       Упомянутая красивая девушка моргнула — перед ней стоял Эйдан Гарт, гений современности, с категорически недовольным видом, никак не подходящим медоточивому голосу. Яркая бирюзовая ветровка, живописно взъерошенные волосы, прозрачный лак на ногтях — что, серьезно?       — Простите мистер, меня есть кому защитить. И это явно не расписной щегол вроде вас, — Джинни улыбнулась вампирским оскалом, сбрасывая с плеч чужие ладони. Эйдану её ответ не понравился.       — Мисс, вам не кажется, что подобное поведение не подходит для благовоспитанной леди?       — Я дурновоспитанная леди, — согласилась миссис Поттер и попробовала уйти, но увидела Гарри в нескольких метрах впереди. Он поймал взгляд жены, махнул оставаться, где стоит — мол, сейчас подойду.       — Какая жалость! — не унимался скульптор.       — Это вы о монументе своего авторства? Согласна — жалкое зрелище. Смотрю и рыдаю.       — Значит, цель достигнута — мой памятник вызывает самые яркие эмоции! — ничуть не смутился скульптор. Он легко скинул с плеч ветровку, бросил на куст и скрестил руки на груди.       — Мистер, вы Гилдероя Локхарта, случаем, не знали? Может, в одной палате ужинали? Ну или завтракали? — отпустила шпильку Джин и решилась пробираться к Гарри.       — После того как ваш муж и ваш брат отправили его в Мунго, не приходилось, — неожиданно серьезно ответил скульптор, но Джинни его уже не слышала, захваченная толпой.       Минут через тридцать, обняв отца, утерев слезы маме, поулыбавшись гостям, журналистам и колдографам, Джиневра Поттер покинула праздник, сопровождаемая виновато-озабоченным взглядом мужа, которому, как выяснилось, сегодня еще предстояло провести выездное совещание, обсудить с иностранными гостями гранты на дополнительное обучение для авроров и ещё пять-шесть срочных дел. Чувствуя себя слишком усталой, чтобы напрашиваться в гости к Гермионе, слишком обиженной, чтобы сопровождать мужа и слишком злой, чтобы составить компанию матери на кладбище, девушка вернулась на Гриммо, собрала старые колдографии, вино, хлеб и сыр и, привычно устроилась в любимом кресле, закинув ноги на спинку. Из карманов тут же посыпались обертки от конфет и мягко спланировали на ярко-бирюзовую куртку. Ах, чтоб тебя!       Забытую несчастным скульптором куртку нашёл Гарри. И всё носился с ней по толпе в поисках Эйдана. Он вообще как-то очень уж одобрительно отзывался о ваятеле, и Джинни это не нравилось. И куртка не нравилась, но Гарта нигде не было, и Гарри попросил жену закинуть ветровку домой — не нести же её на совещание. А завтра он всё равно по дороге в Хогвартс планировал заехать в Годрикову Впадину, может заодно закинуть ваятелю в мастерскую его куртку.       Джинни, с трудом дотянувшись и едва не свалившись с кресла, двумя пальцами подняла пахнущую сладкими женскими духами ветровку, брезгливо повертела перед носом, и ей на грудь упала маленькая гипсовая бело-розовая статуэточка размером с шахматную фигуру. Новое творение гения? Не глядя, волшебница скинула и куртку, и фигурку на ковер. Хватит с неё и его сегодняшнего шедевра, честное слово.       Джинни сунула в рот кусок сыра и потянулась к вину. Хотя нет. Вот просто интересно, у него все такие статуи идиотские, или это только их Рону так повезло? Она села в кресле по-человечески, взяла со стола палочку, махнула, буркнула «Энгоргио!» и вцепилась зубами в сыр, примериваясь штопором к пробке. Через секунду, забыв о вине, скатилась с кресла, судорожно кашляя, хватаясь за горло и не в силах подняться на ноги.       В ее гостиной радостно улыбалась мраморная Гермиона. В розовом платье с Рождественского бала. С вытянутой левой рукой.       Люциус Малфой широким шагом двигался по пустой ночной улице старинного городка, некогда произведшего на свет самого знаменитого в мире драматурга. К ночи натянуло грозовых туч, деревья подметали свежей зеленью небо. Плащ хлопал за плечами волшебника, будто сражающийся с ветром парус. Было поздно, и в домах горожан одно за другим гасли окна, а фонари, повинуясь заключённой в трость палочке, светили тусклее, пряча высокую фигуру в длинной мантии от случайных взглядов.       Малфой был усталым, злым и раздосадованным.       Усталость объяснялась просто — он спал сегодня часа два, зато обрыскал вдоль и поперёк весь городок Питерборо, в котором некогда жил Макнейр, а теперь вшами завелись молодоволшебники. Добыл в Лютном переулке Оборотное зелье, которое обошлось в шесть раз дороже от обычной цены, едва не столкнулся нос к носу с аврорами, присвоил себе внешность, мантию и камзол местного пьянчуги и в таком виде трансгрессировал в парк Макнейра. Смотрел, как монтируют сцену, как оборачивают в бирюзовый шёлк мраморную статую. Потом ходил среди толпы волшебников, вслушиваясь, вглядываясь, анализируя. Он рано или поздно найдёт ключи, которые приведут его в Малфой-мэнор — ему только нужна информация, очень много информации.       Злился Люциус тоже по весьма уважительной причине: как только с памятника сорвали шёлк, толстушка в цветастом сарафане, за которой он наблюдал уже полчаса, ахнула и заметно покачнулась. Что она была под оборотным зельем, Малфой понял почти сразу, едва она появилась в поле его зрения — слишком неудобно ей было в грузном теле. Она то и дело меняла походку, не справляясь с широкими бедрами, не понимала, как наклониться с выпуклым животом и застегнуть босоножек и, наконец, видел, как она отхлебнула что-то из маленькой фляжки, когда думала, что никто её не видит. Малфой даже оскалился с радостью охотника, напавшего на след — просто так на праздник под оборотным зельем не приходят. Он крутился около толстушки, надеясь подслушать её разговоры, но ведьма ни с кем даже не здоровалась, была рассеянна и подавлена.       Когда толстушка попыталась уйти в обморок, Малфой проклял свою глупость и в три шага оказался за её спиной, хватая за плечи.       — Да стойте же на ногах, глупая девчонка!       В этой толпе радостных придурков только троим женщинам могло стать дурно при виде скульптуры почившего героя. Молли Уизли опиралась на мужа, полупрозрачная Джиневра Поттер не так давно прошла мимо него, а, значит, оставалась только Гермиона. Она вздрогнула от его слов, посмотрела испуганно, но падать в обморок, кажется, передумала.       — Простите, мистер…       — Не узнаете своих постояльцев, Гермиона? — спросил он едва слышно, наклонившись к самому уху. Толстушка пахла вафлями и копчёной рыбой.       — Малфой…       — Заткнись и не привлекай к нам внимания. Да прекратите вы дрожать, это всего лишь памятник с нарушенной композицией. Идёмте отсюда, здесь слишком много глаз.       Люциус увёл Гермиону в рощу гремучих ив, где она, продышав так и не выступившие слёзы, трансгрессировала прочь. Малфой вернулся к памятнику, потом в три трансгрессии добрался до кладбища, где покоился Рон Уизли, и ещё несколько часов провел в «Дырявом котле», пока не понял, что ещё немного — и заснёт прямо за барной стойкой.       Трансгрессировать в таком состоянии было опасно, он вызвал «Ночной рыцарь» до окраины Стратфорд-на-Эйвоне и пошёл пешком, по пути теряя личину пьяницы из Лютного переулка. День потрачен, по сути, зря. Кроме требований доказать аплодисментами, что он не чистокровный, Малфой выслушал ещё тонны три всяких дилетантских рассуждений о маглократии и политике, из которых не вынес ничего полезного. Ничего из того, что могло бы подсказать ему, кого подкупить, убить или подвергнуть Империусу, чтобы пробраться в Хранилище Совета временных министров, бывший Малфой-мэнор.       Гермиона в образе толстушки повела его по ложному следу, и он злился — на себя и на неё. Мало того, что от неё помощи никакой, так она ещё и под ногами путается. Сколько информации, возможно, нужной и важной он упустил, наблюдая за ней на открытии, а потом оттаскивая к гремучим ивам? Определённо, мысль отказаться от сотрудничества с маленькой потухшей грязнокровкой была правильной. Он, слава Салазару, пока ещё мог справляться со всем сам, без помощи женщин и детей в одном лице. Пусть себе сидит в своём поросшем мхом домике и страдает, если это всё, на что у неё хватило ума. Им не по пути.       И именно поэтому он свернул на подъездную дорожку старинного дома и толкнул двери. Было не заперто — как всегда. Гермиона Уизли-Грейнджер почему-то не заботилась о безопасности, а её дружки были настолько уверены в гегемонии маглократии, что даже не подумали отправить в Стратфорд-на-Эйвоне хотя бы захудалый мракоборческий отряд. Хотя бы второго мая.       В доме было темно и тихо, в холле не стояли кроссовки Гермионы — похоже, её ещё не было дома. Малфой кинул в угол комнаты затёртую котомку, сбросил грязный плащ лондонского пьяницы к камину — нужно будет сжечь. Следом туда же отправился камзол. Рубашка — его собственная, — полетела в корзину грязного белья в ванной, магией она уже не отчищалась. Ну, или он не знал такой магии. Из котомки он вынул свой плащ и вторую из двух имевшихся у него рубашек, бутылку огневиски, кусок хорошего гоблинского сыра. Оделся, глотнул виски из стакана и оглянулся — за несколько дней его отсутствия ничего не изменилось. Даже количество яблок в вазе на столе не уменьшилось. Кажется, у миссис Уизли так и не проснулся аппетит.       Люциус потянулся к бутылке налить себе ещё, но замер, услышав над головой какой-то шорох. Невнятный, едва заметный, шорох и короткий стук. Наверное, не прислушивайся он весь день ко всему, чему можно, он и не обратил бы внимания. Малфой потянулся за тростью и вынул палочку.       — Гоменум ревелио, — прошептал он одними губами. Палочка в руке согласно загудела. В доме кто-то был.