Миф о девятом вале

      Поздней ночью понедельника Люциус Малфой оторвался от поглотившей его книги по артефактоведению и с удивлением отметил, что стрелки часов ушли далеко за полночь, а Гермиона до сих пор не вернулась домой. С утра. Не то, чтобы это был первый раз, когда она не ночевала дома. И всё же, именно сейчас, за шаг от мэнора, ему меньше всего было нужно, чтобы Грейнджер заигралась в справедливость. Он как никто другой знал, что выиграть она не может, а проигрыш будет стоить ведьме жизни.       Малфой понимал Гермиону. Если бы убили Драко или Нарциссу, он тоже рыл бы землю в поисках убийц. Он бы тоже заключил сколько угодно сделок с бывшим врагом. Особенно за Драко. Даже за Нарциссу.       Было бы очень удобно думать, что в зале суда она была под Империусом. Или под каким-то зельем. Но залы Визенгамота аннулируют действие любых чар, угнетающих волю — так они были спроектированы изначально три сотни лет назад. Нарцисса предала его совершенно добровольно и хладнокровно, и Люциус не уставал восхищаться её выдержкой в тот день. Даже сейчас.       Вам конце концов, эта женщина была с ним, когда он стал Пожирателем смерти. И когда он восстанавливал свое имя после падения — первого падения своего повелителя. Это она вытащила его после Второй магической, не дала сгнить заживо и утопить себя в огневиски. Безграничная благодарность к Нарциссе жила в нём рядом с мучительной ненавистью — он до последнего любил её. Люциус никогда не простит предательства — и всё равно уничтожит за неё любого.       Малфой прошел по дому, внимательно рассматривая, что исчезло или лежит не на привычном месте. Травы, одежда, бумаги. Что угодно, что могло подсказать, где ведьма. Спрятанная им шкатулка Гермионы была в целости — на шкафу в её спальне, скрытая от волшебницы несколькими заклятиями. Старый как жизнь трюк — спрячь на самом видном месте — работал как солнечные часы, безотказно. Малфой развернулся было уходить, когда полная луна в проёме окна осветила разбросанные по бордовому покрывалу кровати колдографии. Они шевелились россыпью червяков, и в слабом свете луны производили впечатление даже несколько неприятное.       — Инсендио, — и зажглась масляная лампа на рабочем столе Гермионы.       Фотографии были ожидаемыми — Грейнджеры и Уизли. Много рыжих, много смеха. Местами — круглые поттеровские очки. Были и неподвижные магловские снимки — без сомнения, родители Гермионы. Младше, старше. С дочерью, с зятем, сами.       Люциус не стал даже касаться к фотографиям — это не его дело, но из-под шевелящихся изображений блестел большой осколок зеркала, отливающий синевой. Когда в комнате стоит трюмо, а на кровати разбросаны снимки погибшей семьи, глядя в большой зеркальный обломок явно не макияж поправляют. Малфой потянул за стекло, порезался, чертыхнулся, стряхнул кровь с пальца и зажал порез. Отряхнул от фотографий зеркало и посмотрел в амальгаму.       К столу в большом обеденном зале Мэнора, залитом светом и покоем, шёл Драко, такой, каким он был года три назад, до революции. Радостный, подтянутый. В чуть расстёгнутой белой рубашке, которая всегда ему шла больше, чем отцу. Он улыбался зеркальному Люциусу и что-то говорил. Откидывал со лба волосы и щурился от бьющего из окон уилтширского солнца. Открылась боковая дверь, впуская ещё кого-то, кому оба, и отец, и сын, были рады. Дальше Малфой смотреть не стал — слишком сильным было желание увидеть входящего. Он оторвал взгляд от изображения, пока не поздно, пока душу окончательно не захватила несбыточная мечта, и со всей силы бросил зеркало о пол. Брызнули в свете лампы осколки. Некоторые были ещё достаточно крупными, чтобы в них что-то увидеть, и он безжалостно раздавил их каблуком. Тянет же некоторых к самоуничтожению раньше удобного ему, Малфою, времени! В нём поднимались злость и ненависть. Что-то похожее он ощущал, когда узнал, что Драко стал Пожирателем смерти. Но тогда его ярость сдерживала вина — сына наказывали за проступки отца. Теперь же Малфоя не сдерживало ничего.       Гермиона вошла в дом в шестом часу утра, когда за окном уже светало. Отказалась от душа и еды, бросила на вешалку лёгкую летнюю мантию. Едва передвигая ноги, преодолела лестницу на второй этаж, с нескрываемым облегчением толкнула дверь в свою спальню и ахнула о неожиданности — Люциус Малфой сидел в кресле около заваленного тканью и лентами стола и смотрел на Гермиону с яростью и ненавистью. Он не пошевелился, когда она вошла, лицо не изменило своего выражения. Сидел и смотрел, и свет всё ещё горящей масляной лампы прихотливо менял его черты. Усталость Гермионы исчезла как не бывало. В слабом утреннем свете, при не погашенной лампе комната и Малфой в ней казались Гермионе ненастоящими. Она оглянулась в поисках самой важной вещи, по недомыслию оставленной на виду.       Зеркала на кровати не было. Его осколки хрустнули под тонкой подошвой домашних туфель, когда она сделала несколько шагов вперёд. Волшебница опустила глаза на пол и замерла скульптурой. Не сразу поверила своим глазам. Прикрыла веки. В груди проворачивался острый нож безнадёжной ярости. Вынула палочку и тихо, безнадежно прошептала: "Репаро", понимая, что ничего уже не поможет.       — Я думала, что не смогу ненавидеть вас ещё сильнее, — глухо сказала она, глядя на остатки зеркала с непонятной отстраненностью.       — Ошибаешься, это ещё не предел. Один вопрос, — обманчиво спокойно Малфой поднялся с кресла. — Что или, вернее, кого ты видишь в зеркале?.. М? Молчишь. Молчи. Я и так знаю. Того, кого тебе не дал увидеть ветровек. О, я прав, — ухмыльнулся он её загоревшимся злобой уставшим глазам.       — Я сдержала своё слово, я не жгу травы, — ответила она, не поднимая головы. Что-то происходило внутри Гермионы, нарастало и сжималось, но Люциус в раздражении и негодовании не обращал на это внимания. Он настолько был зол сейчас, что, пожалуй, не заметил бы и хвоста у нее за спиной, не то что состояния души. Он прождал её несколько часов, и собирался, абсолютно точно собирался держать себя в руках, но чудовище внутри него требовало крови.       — Ты думаешь, что способ саморазрушения имеет значение?! — рыкнул он, забыв о выдержке.       Гермиона молчала и смотрела, как утренний свет осторожно освещает на полу осколки. Нежно и розово. Что-то огромное и жуткое росло в ней сейчас, и вся она была направлена на это неясное чувство, берегла и сдерживала его. То ли чтобы не выплеснулось, то ли чтобы не остыло раньше времени. Она дышала всё тяжелее и глубже.       Разбитое в битву за Хогвартс, зеркало Еиналеж попало в руки Наземникуса Флетчера, но никто в здравом уме не хотел покупать опасную и бесполезную игрушку, за которую старый вор заломил немалую цену. Никто, кроме Гермионы. Она купила самый большой осколок три дня назад, ещё до похода к Гарри, и от счастья едва не разбила, пока несла домой.       Может, она отказалась бы от этой достаточно сомнительной покупки в то недолгое время, когда они с Малфоем жили мирно. Когда ночами сидели над схемами и старыми документами: один — строя пути к Мэнору, другая — в поисках убийц родителей и мужа. Когда осторожно учились доверять друг другу. Но потом оказалось, что Малфой убил артефактора, и, возможно, не одного, и всё рухнуло. Доверие к нему исчезло. Созданный ими мирок лопнул мыльным пузырем, и Гермиона снова оказалась один на один со своим горем. И тогда она вспомнила о Флетчере.       — Вот что бы тебе не подождать месяц, а? — зло вскинул бровь Малфой. — После того, как я получу свои деньги — хоть убейся. А пока, будь добра, прекрати жить на кладбище.       Волшебница подняла на него тяжёлый взгляд. Уставшее лицо с тенями под глазами делало её почти зловещей. Чудовищный ком занял лёгкие, подходил к горлу и требовал выхода. Нужно было выплеснуть на Малфое свое отчаяние и горе. И особенно ненависть. Иначе она задушит её изнутри.       — Ты не будешь указывать, как мне жить, Люциус Малфой, — процедила Гермиона угрожающе, ещё держа себя в руках из последних сил.       — Как знать, — заметил маг надменно. — Акцио, кольцо.       Гермиона не сразу поняла, о чём он и не успела среагировать, когда обручальное кольцо соскользнуло с её пальца и в следующую секунду оказалось в ладони Малфоя.       Она не вскрикнула, не бросилась к нему — только чуть дернулась от неожиданности, и взгляд стал совсем темным.       — Отдай, — потребовала она, глядя исподлобья.       — Тролля с два.       — Малфой… — жутко улыбнулась волшебница. — Тебе ведь без меня не справиться… Я нужна тебе, а мне нужно кольцо. Отдай.       — Я тоже тебе нужен, — парировал он и ухмыльнулся, крепко сжимая добычу и незаметно беря со стола палочку, — а ведьма, которая только и знает, что рыдать над прошлым, мне ни к чему.       Лицо Гермионы казалось чужим — столько в нем было злости, и силы, и угрозы — Малфоя почти проняло. Не давая себе времени на жалость, он взмахнул палочкой, раскрыл ладонь, и тонкой синей струйкой лёгкое Редукто превратило кольцо в пыль и обожгло ладонь волшебника. Если она не перестанет упиваться жалостью к своему прошлому, он сделает так, что у неё не останется другого выхода.       — Оппуньо! — закричала неестественно высоким голосом Гермиона, и осколки зеркала полетели в Люциуса. Он едва успел взмахнуть палочкой — острая стеклянная крошка осыпалась на пол мягкой пылью. Несколько достаточно крупных осколков, правда, всё-таки оцарапали тыльную сторону ладони, вспороли тонкий камзол на плече и впились в кожу. Гермиона смотрела, как заливает кровью рукав Малфоя и не дышала.       — Экспелиармус! — спокойно произнес Малфой, взмахивая палочкой, но волшебница в этот раз оказалась проворнее.       — Протего! Ступефай!       Люциус отклонил красную вспышку и на секунду инстинктивно зажал рукой с палочкой уже достаточно сильно кровоточащую руку — Оппуньо она на него наслала неслабо. Гермионе этой секунды хватило.       — Круцио! Круцио!!!       Заклятия получились болезненными, но были так далеки от тех, которыми с лёгкостью разбрасывался Темный Лорд, что Малфой даже не стал защищаться. Выдернул из руки осколки, снова порезавшись, выставил между собой и Гермионой щит, о который разлетались все её атаки, и добил остатки зеркала каблуком.       — А-а-а-а!!! — зверем закричала Гермиона, не находя другого выхода своей ярости. Малфой опустил щит, понимая, что больше нападать она не будет.       Уставшая, почти сломанная, волшебница больше не могла справляться с отчаянием и сделала то, что сделала бы любая другая женщина — опустилась на пол и завыла. Малфой смотрел на неё и молчал. Злость улеглась, осталась непонятная пустота. Будто он только что уничтожил своё кольцо, а не кольцо Рональда Уизли. Гнев на Гермиону неясным образом перекликался с гневом на Нарциссу. Это было уже слишком. Люциус Малфой вложил палочку в трость и под вой Гермионы вышел прочь из комнаты.       — Дура. Маленькая и глупая, — сказал Люциус, проходя мимо неё. — Не успокоишься — следующими будут фотографии.        Он совершенно зря это сказал, потому что Гермиона не могла падать и ломаться бесконечно. Она не была, в конце концов, слабой беззащитной девчонкой. Гермиона Грейнджер-Уизли — героиня войны, жена героя и подруга героя. И когда-нибудь она должна была об этом вспомнить и начать свой путь обратно — к силе. К жизни.       Она поднялась за его спиной, неуверенно выровнялась. Рванула на себя скользкую ткань его шелковой рубашки. Малфой подчинился этому движению — остановился и развернулся лицом к разъярённой волшебнице. Искаженное ненавистью, залитое слезами лицо Гермионы не вызвало даже намека на жалость — по его мнению, он поступил правильно, фактически расторгнув её брак с покойником. Малфой поднял бровь, ожидая вопроса, обещания — чего угодно, только не удара в лицо.       От неожиданности он покачнулся и отступил несколько шагов в коридор, но удержался на ногах.       — Убирайся из моего дома, Люциус Малфой, — сорванным голосом потребовала Гермиона и отвернулась от него, выровняв напряжённую узкую спину.       Волшебник коснулся ладонью покрасневшей скулы, пожал плечами. В конце концов, сову дядюшке Дамьену пришлют и так. Как вам будет угодно, мисс Грейнджер.       Гермиона опустилась на пол около кровати, сгребла руками фотографии и завыла ещё горше. Люциус ушел в ванную приводить себя в порядок, гремел на кухне склянками в поисках бадьяна, а она всё выла на полу в своей спальне. Бадьяна не было, и Малфой просто затянул плечо кухонным полотенцем поверх камзола. Гермиона не стихала, от её волчьего воя хотелось напиться. Через четверть часа, приняв личину пьяницы из Лютного переулка, ушел из дому.       Вечером того же дня Гермиона собрала фотографии в картонную коробку. Левитировала её на шкаф, и та натолкнулась на что-то твердое и невидимое. Так Гермиона Грейнджер обнаружила свою вожделенную шкатулку. КОНЕЦ ТРЕТЬЕЙ ЧАСТИ