Миф о девятом вале

      Капает вода. Ржавая, мерзкая, гадкая.       Кап… Кап… Кап!       Жидкие капли, рыжие, противные, текут по зелено-бурому мху, проросшему у окна. У нее прекрасная камера, самая лучшая. С окном у потолка. Она содрала ногти, пытаясь, выглянуть в это самое окно. А где-то там, под корявым красным булыжником, торчащем из стены, мелкие капли собираются в большую, густую, ржавую. Эта капля долго набухает, раскачивается, срывается, летит, бьется об пол и снова разлетается на множество мелких тошнотворно-жидких капель. И снова. И снова. И сно-о-ова.       Кап… кап… кап…       Когда хватало сил держать глаза открытыми, она ждала той секунды, когда капля разлеталась на десяток других. По цвету этот гремлинов кусок ржавой воды был похож на стволы сирени в саду Малфоев. У них росла странная сирень, не куст, почти дерево. Темные, чуть ли не черные цветы. С пятью лепестками каждый. Они срывали, жевали, загадывали желания, снова срывали… Зелено-бурые ветки в цветах рвались к окнам, на них можно было забираться, раскачиваться, прыгать так, словно… словно…       Кап. Кап. Ка-а-а-а-а-ап!       — Вингардиум левиоса! Вингардиум Левоиса! Цисси! Ну скажи: Винградиум…       — Элла, хочу пирожных!       — Бэлла! Говори: Бэлла! Глупое имя! Вингардиум…       — Роми, Роми! Хочу пирожных!       — Повторяй! Вингардиум…       Возмущённо закричали белые малфоевские павлины. Под черно-сиреневым деревом взметнулись сотнями белые перья. Вскинулись, взлетели к крыше старого каменного домика птицы. Размахивали палочками и кружились, кружились, кружились с пушистыми белыми перьями, похожими на снег, маленькие волшебницы.       Кап. Кап. КАП!!!       Капли рыжие. Страшные. Мертвые. Кто-то был такой же. Рыжий и мертвый. Давно? Неважно. Не было, не было, не было… Стена не падала, не падала, не падала…       Кап. Кап. Ка-а-ап!       — Империо! Бабочки, кружите!       — Бэлла, снова непростительное?!       — Отец разберется! Рег, тебе же нравится? Сириус, иди погуляй! Мы должны следить за твои братом, не за тобой!       Холодно. Мокро. Дико. Противно. Сороконожки. Тараканы. Ночью — крысы.       Что она сделала, чтобы очутиться в этом каменном мешке?       — Не то платье! Перекрась в голубой!       — Ни за что!       — Радость моя, ты будешь похожа на дым.       — Дым над водой, Роми!       Они хотят от нее денег? Все всё время хотят денег. У нее много денег, она точно это знает, но что толку?       Мокро. Сыро. Холодно. Она отдаст деньги. Она отдаст ключ. И ей очень повезет, если ее похоронят. Нельзя. Нельзя. Есть дети. Странные. Розоволосые. Серебрянноволосые. Мальчик. Девочка. Один, нужно выбрать одного. Палочка, почему нет палочки? Тот же сад, та же сирень, те же белые перья. О, несчастные малфоевские павлины!       — Девочки, я влюбилась!       — О! Красивый? Умный? Интересный?       — Чистокровный? Родословная? Факультет?       Она сбила ладони в кровь о щербатую корявую стену, крича: не он, не он! Не надо, не смей! Она рвала зубами ссадины, чтобы кровь стекла на пол, смешалась с ржавой водой и на полу было что-то, по цвету похожее на закат. Тот закат, который полыхал над мордредовой сиренью, когда не сказала, не удержала, не закричала. Она кусала губы в кровь, чтобы не спросить — точно? Уверена? Ведь мы не можем, не можем ошибиться…       Три сестры. Красивые. Умные. Чистокровные. Мерлин, что мы сделали тебе? Мы просто выросли. Мы просто влюбились. Мы просто…       Окованная ржавым железом дверь скрежетнула по щербатому каменному полу. Она вскинула голову. Этот кошмарный, рвущий нервы звук предупреждал ее о гостях два раза в сутки.       — Оклемалась, отродье?       — Пожалуйста, только не Империо, не могу больше, пожалуйста, умоляю!       — Империо! Допрос в камере номер пять.       Кап. Кап! КАП!!!       Её жизнь закончилась, когда она влюбилась.              — Дело пойдёт, дело пойдёт, аристократа верёвка найдёт!       — Кто не аплодирует, тот чистокровный, ура-а-а!!!       — Смена караула! Смена караула! Джонсборо, твою горгулью в загривок, кому я тут распинаюсь? В Азкабан захотел?       — Убьём врагов как пикси, как докси их раздавим! Кто к маглам не проникся — мы подыхать оставим…       — Ступефай!       — Протего!       — Смотри, куда бьёшь, полоумный, у нас комиссия из Лондона!       Уилтшир за оградой Малфой-мэнора томно раскинулся под жарким июльским солнцем. Много зелени, и много роз, и блестящие ровной гладью озёра — от ностальгичности этой картины у Люциуса Малфоя до боли сжималась диафрагма. Это была земля, знакомая до каждого дерева, до каждого причудливого изгиба пологого берега. Место, где он рос, где возвысился и упал, и снова поднялся, и упал хуже прежнего, и почти встал в третий раз — и, наконец, лишился всего, даже права открыто носить собственное имя. Даже Волдеморт, безжалостный к своим больше, чем к чужим, забрав у Люциуса честь и чувство собственного достоинства, не отнял самое драгоценное, что было в его сердце — мэнор. Это сделал другой человек. Менее фанатичный и более холодный, чем Темный лорд, расчётливый, умный и безжалостный. Человек, на которого Малфой привык равняться и полагаться. Тогда, в прежней жизни. Когда ещё были аристократы и грязнокровки, а в его доме не сновали лазурные куртки. От этой жизни осталось совсем мало: обрывки, осколки прежних цивилизаций, да и то — поруганные. Старинный каменный мост о пяти опорах через излучину ближайшего озера — любимое место Нарциссы. Никем не обрезанные увядшие соцветия сирени у ограды, грязные, черные среди темно-зелёных листьев и обломанных веток — когда-то здесь часто бывали сёстры Блэк, вечно издевались над павлинами. Между сиренью — флагштоки с красными, золотыми и синими флагами. Как издевательство. Вытоптанный плац там, где была альтанка Драко. Бесконечные лазурные кители вместо чистокровных друзей, породистых пегасов и быстрых эльфов. Засыпанный гравием сад. Вспышки заклятий на тренировочных дуэлях. И везде саранчой — молодовошебники. Все испоганено, загажено и сломано.        Малфой выдохнул. В конце концов, он уже всё это видел и со всем почти смирился — с пустыми клумбами, последними павлинами, которые ходят рядом с курами и жарятся наравне с ними, смирился с лазурными куртками в его саду и речевками «Дело пойдёт…» Люциус Малфой отводил глаза от пейзажа, через силу, то и дело замолкая, поддерживал шумный разговор с другими членами комиссии и заставлял себя думать о чем-нибудь другом. Например, о том, что неплохо бы незаметно выпить Оборотное зелье — наперёд, на всякий случай, час уже почти на исходе. У него было припасено достаточно — во фляге в кармане, во флаконе под одеждой, и совсем немного, один глоток — в тончайшем бурдюке из змеиного выползка, обернутого вокруг левого предплечья. К правой руке была пристёгнута палочка. Когда он начинал сильно нервничать, она искрила и обжигала кожу. Один раз Малфой дернулся особенно сильно, это заметили остальные, и пришлось списать на укус овода. В устах дядюшки Дамьена прозвучало убедительно.       Мерлин и Моргана, гремлинова горгулья. Да, он, Люциус Малфой, клялся защищать этот дом. Да, проиграл с позором. Но Нарцисса тоже клялась — в болезни и здравии. Так что теперь? Рано или поздно мы все предаём свои клятвы. Даже если не собираемся этого делать.        Он стоял на крыльце своего бывшего дома рядом с Гарри Поттером и Биллом Уизли, и ещё шестеро членов комиссии болтали рядом с ними о поверженных бестолковых аристократах и их бесчисленных артефактах, собранных в бывшем малфоевском поместье. Он стоял на крыльце своего дома с грязнокровкам и предателями крови, с Гарри Поттером и мальчишкой Уизли, его сад вытоптали молодоволшебники, его предала жена, его сын исчез, а он, Люциус Малфой, ничего не может с этим сделать. Ничего. Ничего!       — Ну что, господа, все в сборе? — Билл вынул из форменной куртки свиток и Малфой очнулся, с удивлением ощутив во рту привкус крови. — Прошу внутрь. Олдридж, Элен!       Когда полненькая старушка прошла мимо Гарри и дядюшки Бернара, Поттер поспешил объяснить:        — Это стенографистка. Её Прытко Пишущее Перо будет записывать все ваши заметки для дальнейшей обработки. Вы можете диктовать ей всё, что вам нужно.       — А почему по именам? — спросил Малфой, глядя, как Элен Олдридж скрылась в его доме.       — Новая мера безопасности, — пояснил Главный аврор, когда Билл пригласил Аокима Дэниэлса, — это счетовод, нам нужна будет примерная сумма, в которую могут быть оценены артефакты. Так вот, после того, как Малфой пытался проникнуть в особняк, мы поставили Вампирскообразное заклинание. В дом может зайти только тот, кого назовут по имени и пригласят. А это вот помощница миссис Олдридж, она будет расшифровывать и делать картотеку…       Люциус с трудом заставил себя коротко кинуть. Слегка повёл рукой, чтобы волшебная палочка опустилась ниже, в самую ладонь. Впустит ли его дом? Кто он сейчас по мнению заклятия — Люциус Малфой или Дамьен Бернар? Думать нужно было быстро. Очень быстро.       — Бернар, Дамьен, — пригласил, наконец, Билл, когда шестеро членов комиссии благополучно вошли в особняк. Люциус кивнул и, мысленно собравшись, двинулся ко входу, Билл и Гарри пошли следом за ним. Впереди маячили две лазурные куртки. Палочка скользнула ещё ниже в ладони. Впустит или нет? Если нет — то он в мышеловке, буквально.       — Мистер Бернар! — окликнул его Билл.       — Да? — остановился он у самого входа.       — А как Гермиона? Мы хотели в субботу…       На самом пороге он уткнулся в невидимую, но осязаемую стену. И скрыть это было невозможно.       — Я с удовольствием передам ей, — ответил он своей родной интонацией без французского придыхания дядюшки Бернара, и одно громкое внезапное Депульсо отбросило и Билла, и Гарри с крыльца.       Если бы Уизли или Поттер подозревали его хоть на драхм, он бы не успел сказать даже слово. Но они верили дядюшке Дамьену почти как Гермионе, и потому не были готовы. Молодые люди ещё летели на белый гравий дорожки, когда Люциус Малфой трансгрессировал прочь. Несколько заклинаний молодоволшебников схлестнулись друг с другом на том месте, где только что стоял Малфой.       Он приземлился на берегу одного из бесчисленных озёр и не удержал равновесие — упал на землю, неловко и больно заломив руку, покатился по пыльной летней траве. Но думать о новых травмах было некогда, не расщепило — и то хорошо. Люциус перевёл дыхание и оглянулся. Подул ветер, где-то радостно взвизгнула собака. Только бы не погоня. Не вставая, он вынул из кармана потёртого камзола часы, сжал их в ладони и скомандовал:       — Стратфорд.       Портал рванул его вверх, закрутил и раскачал мир вокруг, а потом довольно бесцеремонно швырнул на деревянные доски гостиной Гермионы Грейнджер-Уизли. От сильного удара остатки магии Оборотного зелья выветрились, и Малфой обрёл своё тело. Короткая одежда Дамьена Бернара до боли впилась в тело.       — Мерлин и горгульи! — выругался Люциус.       В ванной что-то звякнуло и грохнуло, и Гермиона с палочкой наготове через секунду появилась в гостиной.       — Вы?! — удивилась она, опуская волшебную палочку. — Совсем совесть потеряли?       — Нет времени на ссоры, — Малфой поднялся на ноги и попытался вправить плечо. — Гремлинова борода! Эпискей! А-ай!       Плечо хрустнуло и стало на место, и Люциус, не теряя времени, сунул палочку за пояс и принялся лихорадочно расстегивать пуговицы на рукавах камзола. Гермиона стояла, сложив руки на груди, и смотрела на бывшего квартиранта снисходительно. Малфою вдруг захотелось её рассмотреть как следует — волшебница как-то неуловимо изменилась за прошедшую неделю — но было не время.       — Ты не выбросила мои вещи? Хорошо. Значит так, мы всё утро играли с тобой в плюй-камни, поняла? Ничего сверхъестественного не происходило. Ты поняла меня?       — С чего это вдруг? — спросила она с вызовом, убирая в карман джинсов волшебную палочку.       — Меня раскрыли, — недовольно признался он, сбросил, наконец, камзол и принялся за рубашку. Максимум через пятнадцать минут тут будут твой Поттер и толпа мракоборцев. Разыграем вот какую карту: Люциус Малфой добыл волос Дамьена Бернара и сунулся сегодня в мэнор. Сову мы не получали. Понятно?       — Я не буду тебе помогать, — не двинулась с места Гермиона. Малфой поднял на неё глаза — у неё даже тон изменился. В голосе прибавилось уверенности и силы. Да она благодарна ему должна быть!       — А как объяснишь своему дружку, что скрывала беглого аристократа? — спросил Люциус, склонив голову на одно плечо.       — А дядюшка пропал, — парировала она ядовито. — Сегодня утром. Уехал в Малфой-мэнор и не вернулся.        Малфой сбросил узкую в плечах рубашку и подошел впритык к надменной, самоуверенной девчонке. Заглянул в неожиданно живые и иронично-острые глаза, ставшие испуганными на неуловимое, крохотное мгновение, когда он оказался слишком близко.       — Поможешь — проси что хочешь.       Гермиона многозначительно зыркнула на него и сделала вид, что задумалась. Фыркнула, сделала шаг назад.       — Что угодно?       — Да.       — Поклянись, — потребовала Гермиона, и ирония исчезла из её тона и взгляда.       Малфой не двигался, застыл посреди её гостиной, забыв о том, что полураздет, что за ним вот-вот придут. Смотрел в живые глаза горностая. Думал.       — Слово Люциуса Малфоя.       — Не самое надёжное в мире, — отмахнулась Гермиона.       — Гермиона, нет времени. Да или нет?