Миф о девятом вале

      На полу под кухонным шкафом было хорошо и тихо. Не кружилась голова от невероятной высоты собственного роста, тепло пахло лакированными досками. Наверное, придётся обратно в гостиную перебираться ползком. Гермиона сделала несколько глубоких вдохов, уцепилась белыми пальцами за столешницу, подтянулась и поднялась на нетвёрдые ноги. Голову она держала низко опущенной — так меньше тошнило и меньше кружилась кухня. Волшебница почти легла животом на стол, дотянулась до большой банки с настойкой златоглазок, уперлась локтями в столешницу и осторожно покрутила зеленоватую жидкость внутри. Цветы затанцевали вместе со спиртом, и голова её вместе с ними. Сделав тринадцать положенных оборотов, Гермиона поставила банку на место, прикрыла полотенцем и уронила лоб на гладкую деревянную столешницу. Тихонько заскулила. Подышала. Выровнялась. О златоглазках можно было забыть ещё на неделю, и это радовало. А ещё через две настой златоглазок станет основой Оборотного зелья. Держась за всё, что попадалось под руку, Гермиона тихонько побрела в гостиную, где на одеяле на полу лежал, читая «Магические столы и их спецификации», Малфой.       Они оба потеряли много крови. Первые несколько часов после того, как подействовала настойка бадьяна, Люциус и Гермиона просто пролежали на полу в гостиной, не разговаривая и не шевелясь. Даже, пожалуй, не думая. Кровь засыхала, неприятно стягивая кожу, но им было всё равно. Потом они смогли говорить пересохшими губами, и даже общими усилиями приманить кубки и выпить воды, которой хотелось больше, чем воздуха. Когда блаженная вода вернула их к относительной осознанности, стали заметны более приземлённые неудобства — твердые доски пола и засохшая кровь под разодранной одеждой. Глубокой ночью, смирившись с неизбежным, Малфой первым рискнул добраться до ванной.       Это была долгая и сложная дорога — через всю гостиную, через бедный на опоры для тела коридор. В общей сложности волшебник отсутствовал полтора часа, и если бы периодически из ванной не доносились звуки падающих предметов и приглушённые ругательства, Гермиона подумала бы, что он умер где-то по пути. Но Люциус вернулся, бессовестно чистый и злой, переодетый в новое и целое. «Акцио, одеяло» сработало у него только с третьего или четвёртого раза. Дождавшись, когда новая постель уляжется перед ним прямо на полу, Малфой отлепился от дверного косяка, тяжело дохромал до него, сильно заваливаясь на бок, и, не раздеваясь, лёг на мягкую стёганую шерсть.       — Боитесь сломать шею на лестнице? — уточнила Гермиона, поднимаясь на ноги при помощи старинного кресла. Она опиралась на спинку с такой силой, что тяжёлая мебель, казалось, вот-вот должна была перевернуться на неё.       — А ты сползай в ванную, я потом на тебя посмотрю, — слабым голосом съязвил маг.       Через два часа, которых ей стоил душ, Гермиона согласилась — можно и на полу поспать. Она приманила своё одеяло, и оно впорхнуло в гостиную, нагло полоснув Малфоя по лицу. Так они и проспали до середины следующего дня, укрывшись пледами с кресел, но заметно легче им не стало. Обсудив вполне реальную возможность свернуть шею, регулярно спускаясь со второго этажа вниз на кухню и в ванную, волшебники остались жить на полу в гостиной.       — Как вы могли так бездарно перепутать пароль! — негромким просевшим голосом возмутилась Гермиона тем же утром, когда оказалось, что мучившая их всю ночь жажда и не думает отступать.       — Я не мог ничего перепутать, нас ждали, — Малфой жадно выпил третий кубок. Его голос был хриплым, неузнаваемым. — Агуаменти. Агуаменти, Мерлин тебя раздери!       Кубок снова наполнился. Они оба были ещё настолько слабы, что даже несложная магия подчинялась не сразу. То ли сил осталось мало, то ли движения палочками были неуверенными, то ли говорили слишком медленно и тихо. Малфоя это раздражало больше, чем Гермиону — она ровно половину жизни знать не знала, что волшебство существует за пределами книжек со сказками, и временные ограничения в магии принимала стоически.       — Ждали-ждали, — эхом повторила лежащая на своём одеяле Гермиона. Она смотрела на стоящий на полу кубок со смешанными чувствами — пить всё ещё хотелось, но больше влить в себя воды она не могла. — Почему ждали? С чего вдруг?       Люциус поставил кубок рядом с собой и осторожно опустился на одеяло. Безразлично заскользил взглядом по потолку, невыразительно пожал плечами.       — Гриндилоу его разберёт, Гермиона. Склоняюсь к мысли, что мы могли наследить в прошлый раз. В любом случае, на ближайшее время предлагаю остров Лейн сильно понизить в приоритете. У нему нужно будет хорошенько подготовиться.       — Наследили… Или нас сдали, — предположила она, тоже разглядывая балки на потолке.       — И кто же, по-вашему? — спросил волшебник насмешливо.       — Единственный человек, который нас слышал, — ответила Гермиона и помедлила. — Она могла?       Это был сложный для Малфоя вопрос. Насмешка ушла из уголков его губ, на смену пришла тоска. Будь он в форме, Гермиона услышала бы в свой адрес что-то крайне язвительное. Но он только ответил горькое:       — Не удивлюсь.       — Но. Если ваша жена с ними… Тогда почему она в камере? — ведьма повернулась к нему.       — Я не знаю, Гермиона, я не знаю, — выдохнул Малфой, не глядя на ведьму.       Она хотела сказать что-то ещё, но Малфой поднял белую до синевы руку, на которой больше не было родового перстня — Люциус снял его после тесного общения с портретами предков.       — Это не твоя забота. Точка.       Но Гермиона была не согласна. Она поднялась на локтях, не удержалась, упала на спину, застонала. Люциус повернул голову. Гермиона смотрела прямо на него, и от острого взгляда горностая становилось не по себе.       — Вы не правы, Малфой. Помните суд? — спросила она, оставив попытки подняться и устраиваясь на локте.       — Трудно забыть.       — Она перед входом в зал остановилась поговорить. Вы видели, с кем?       — Видел.       — А вы знаете, кто оставил мне этот шрам?       Гермиона отвела волосы. Тонкая белая линия неестественного мелового оттенка охватывала её шею и сбегала под ворот рубашки. Малфой давно заметил этот след, но происхождения его не знал.       — Вот как, — выговорил он медленно. — Ты поэтому солгала Визенгамоту?       — Я поэтому солгала Визенгамоту.       Люциус молчал, ждал. Если Гермиона решилась рассказать, она сделает это и без его расспросов.       — Ваша жена лгала, — заговорила она тихо и ровно. — Я видела их всех, и вас там не было. Вы были невиновны, а ваша жена знала об этом и лгала.       Гермиона перевела дыхание. Люциус молчал.       — И перед заседанием… У меня в кармане были удлинители ушей, я же туда пришла не на заседание смотреть. Я слышала — они сговаривались. Ей сказали упомянуть об Уэссексе. Графстве, где находился дом родителей. Ваша жена…       — Не называй её моей женой, — перебил, не выдержав, Малфой.       — Нарцисса. Нарцисса не знала, где он, я слышала. Ей сказали.       Волшебница перевела дыхание. Долго говорить ей было сложно.       — Вы как никто могли мне помочь. К тому же, у нас, как видите, общие враги. Я только не рассчитывала, что вы исчезнете прямо из Министерства.       — Простите, не было выбора — меня чуть не подстрелили прямо в Атриуме, — ухмыльнулся он. — Но я же исправился.       — Таких, как вы, Авалон исправит, — хмыкнула в ответ Гермиона.       — А вас и он не сможет.       Люциус не стал спрашивать, почему она просто не сказала правду — суду или хотя бы Гарри Поттеру. Малфой знал ответ на этот вопрос, понял уже давно. Так она обезопасила себя — сразу ото всех. Убедила, что её не было в доме Грейнджеров, что она никого не видела, а, стало быть, не опасна. А он, подтвердив ложь маленькой ведьмы, невольно помог ей в этом. Неясным оставалось только одно:       — Почему ты не сражалась?       Волшебница дёрнулась и посмотрела на Малфоя тяжёлым нечитаемым взглядом. Коротко вздохнула.       — Рон обездвижил меня. Обездвижил и спрятал под кровать.       — Почему?       Глаза Гермионы стали совсем стеклянными, и она отвернулась, перекатилась на спину. Потому что понимал, что один против пятерых он не справится. Потому что нападающие наложили на дом антитрангрессионные чары, и никто не смог бежать. Потому что она забыла палочку на кухне, а Рон был уже серьезно ранен, и у него осталось не больше пяти секунд. Потому что думал, что Гермиона беременна, и так никогда и узнал, что они ошиблись, и ребенка не было.       Но об этом Гермиона Грейнджер Малфою не сказала.       Через два дня жизни на полу Люциус Малфой и Гермиона Грейнджер окрепли настолько, что могли какое-то время проводить, сидя в гостиной и на кухне. Им пока не давались сложные задачи вроде приготовления завтрака или выхода из дому — если бы не булочник и молочник, они наверняка умерли бы с голоду. Зато обнаружилось, что у них есть ещё кое-что общее — кошмары. Когда сны перестали походить на тяжкое забытье, оказалось, что оба спят отвратительно, и хотя бы раз за ночь кто-то один должен был проснуться. Второй просыпался следом — постоянное нервное напряжение сделало сон волшебников чутким до предела — в итоге мучились оба.       — Может, какое-нибудь усыпляющее зелье? — предложила Гермиона в одну из ночей, глядя на растущую луну за окном.       — Во-первых его некому варить. Во-вторых, не уверен, что оно хорошо сочетается с укрепляющим, — Малфой выразительно помахал в лунном свете кубком.       — Вы зануда.       — Это по праву ваша должность.       Люциус Малфой потёр ладонью татуировку узника Азкабана. Собственно, именно об этом был его сон — о ломающих волю стенах волшебной тюрьмы. Это был самый страшный его кошмар, и уснуть после такого ему не удавалось никогда.       — Спите. Я, пожалуй, поработаю.       Но заснуть, когда Малфой над ухом скрипел пером, вздыхал и прятал свет волшебной палочки так, чтобы не попадало на неё, было невозможно. Люциус сидел за письменным столом, и голубой Люмос просвечивал сквозь тонкую ткань его рубашки. Он писал, черкал и снова писал, сражаясь с чем-то ему одному известным. Он то и дело поднимал тяжёлую голову на сжимающий палочку кулак, шумно выдыхал и тёр виски. Светила луна, скрипело перо. Пожиратель смерти в гостиной Гермионы Грейнджер шелестел пергаментом. Мягкое, теплое, до слёз забытое чувство опустилось на засыпающую Гермиону, и, проваливаясь в сон, она не успела понять, что это чувство было умиротворением.       До полнолуния, времени, когда нужно было собирать водоросли и начинать варить Оборотное, оставалось три дня. Луна круглела с каждым часом, и Гермиона убеждала Малфоя, что хорошо бы приготовить зелье сразу как соберут водоросли. Болезнь дядюшки и так уже затянулась, Билл начинал волноваться и грозился прислать целителей из Мунго, а это уже было чревато разоблачением. Люциус был с ней, в целом, согласен, хотя и настоящих причин спешки до конца не понимал.       Волшебники чувствовали себя вполне здоровыми, если не считать редких головокружений и некоторой рассеянности, и почти неделю ночевали каждый в своей спальне. Можно было и рискнуть выбраться за последним ингредиентом, которого им недоставало.       Не хватало шкуры бумсланга — снова. В Лютном её после рейдов мракоборцев не продавали даже за цену в двенадцать раз дороже рыночной. Малфой перетряс дома всех продавцов запретных зелий — шкуры изъяли, а заготавливать новые они отказывались — маглократия была скора и жестока на расправу. Найти бумсланга в Британии было делом отнюдь не сложным — эта крайне ядовитая змея жила в Лондонском зоопарке, но, чтобы заготовить шкуру, требовалось время и определённые знания. Ни того, ни другого у Люциуса и Гермионы не было. Оставалось одно — украсть у зельеваров. Вполне конкретных двух — Слизнорта или покойного Снейпа. Оставив ограбление Хогвартса на самый крайний случай, волшебники решили начать с личной коллекции первого.       — Тратить на это последнее зелье — неразумно, — пыхтела голосом Гермионы толстушка в цветастом сарафане, шнуруя кроссовки в прихожей.       — Нас расщепит к гарпиям, если мы попробуем трансгрессировать, — парировал кривоносый волшебник в грязном камзоле, засовывая палочку за потёртый кожаный пояс. — Пошли.       Полуночный Стратфорд-на-Эйвоне был пуст и пасторален. Воздух оказался неожиданно влажным и прохладным, и Гермиона вернулась в дом за курткой, пока Малфой не закрыл двери. Он всегда это делал сам — Гермиона ограничивалась тем, что не оставляла их распахнутыми настежь. Пока ведьма застегивала тугие клепки джинсовой куртки, Люциус запер двери на замок, набросил защитные чары. Малфой терпеть не мог её привычку бросать дом без защиты, хотя и прекрасно понимал, откуда жабры растут.       Несколько кварталов им пришлось пройти пешком — вызывать Ночного рыцаря к дому миссис Уизли было крайне не разумно. Шли молча, не глядя друг на друга. Малфой знал и где искать Слизнорта, и какие заклятия защищают его дом, при чем знал давно. Ведьма не стала уточнять, зачем он это выяснял. Только поднимая палочку, чтобы остановить автобус, Гермиона спросила:       — А куда едем?       — Кловелли, Девон. Что?       Гермиона побледнела — это было заметно даже в неверном свете полуночного фонаря. Она растерянно опустила руку и даже не пошевелилась, когда Ночной рыцарь затормозил в полуметре от её руки.       Девон. Кловелли. Место, которое она когда-то сама выбрала, чтобы купить дом — на старинной узкой улочке, мощеной сотни лет назад, и с тех пор не потерявшей ни единого камня. Голубые крыши и вьющиеся розы, много велосипедов и мало автомобилей, магия в каждом камне. Если пройти от их порога три квартала мимо деревянных дверей и окон со ставнями, мимо цветов в вазонах прямо на улице, можно увидеть океан. Он дышит и говорит. Он ласкается к городу в хорошую погоду, а в шторм обрушивает на камни домов соленый ветер, чтобы сделать их ещё белее.       — Что? — переспросил Малфой с нажимом.       — Проходите, пожалуйста, — кондуктор, немолодой печальный волшебник с аристократическими манерами спустился со ступенек. — Вам куда?       Малфой назвал адрес отцу своего бывшего товарища, Ориону Гринграссу, почти ровным тоном. Всё-таки в том, что почтенный аристократ, старейшина знатного рода, вынужден работать кондуктором в автобусе, было что-то гадкое, почти болезненное.       Они поднялись с Гермионой на второй этаж, где не было кроватей с храпящими пассажирами, и расположились рядом друг с другом за столиком у окна. Все кресла здесь были свободны, только с третьего этажа автобуса доносился могучий храп. Всё звенело и дребезжало, и кресла со столиком ездили по полу автобуса, когда водитель особенно лихо поворачивал. И всё равно Малфой наклонился к непривычному розовому уху толстушки:       — Что не так с Кловелли?       Прежде чем ответить, она в упор посмотрела на своего собеседника. Малфоя редко интересовали её переживания, а разобрать причину интереса на совершенно чужом лице кривоносого пьянчуги из Лютного было малореально. Гермиона прикрыла глаза и пожала плечами. Прислушавшись к храпу снизу и сверху, тоже на всякий случай наклонилась к уху своего собеседника.       — Там был наш дом. Я его продала… После всего.       Малфой кивнул, и больше не спрашивал ни о чём. До конца поездки они не говорили — из соображений безопасности. Смотрели на пролетающие пейзажи за окном и думали каждый о своём. Гермиона — о солёном ветре на белых камнях, а Малфой — о гордости и безысходности Ориона Гринграсса.       Гермиона молчала и когда они шли по мостовой, и даже когда снимали защитные заклинания на подступах к дому Слизнорта. Старого зельевара не было дома и, по всей видимости, достаточно давно. Возможно, он ещё не вернулся из школы или же уехал в гости в другой город. После революции слизеринца-защитника Хогвартса особенно любили и принимали с удовольствием во многих домах. Гораций милостей новой власти побаивался, но справедливо полагал, что ему лучше иметь как можно больше друзей-маглократов.       Гермионе и Люциусу удалось пробраться в дом, не задев ни одного сигнального заклятия, но среди бесконечных склянок, штангласов и мешочков старого зельевара шкуры бумсланга не было. После доброго часа поисков они остановились посреди тёмной гостиной, освещенной лишь слабым светом Люмоса.       — Нужно ехать к Северусу, — Малфой опустил палочку. Он перепробовал все самые тонкие и редкие заклятия обнаружения, которые только знал, всё без толку — тайника они не нашли.       Гермиона молчала и думала. Слизнорт никогда не гнушался компонентами, которые можно выгодно продать. Заготовка шкуры бумсланга — задача не из простых, наверняка, это умеют делать не многие. Вполне возможно, что профессор был одним из тех, кто поставлял драгоценный компонент торгашам из Лютного. А, значит, у него может быть запас, и скорее всего дома, где нет любопытных студентов и подозрительных комиссий из Министерства. Не может — должен!       — Акцио, шкура бумсланга, — шепнула Гермиона.       Что-то звякнуло на втором этаже. Волшебники, переглянувшись, поспешили вверх по лестнице.       Шкаф с запрещенными и особо ценными игредиентами был защищён дезилюминационными чарами и закрыт на обычный замок. После сложнейших заклятий, наложенных на дом, зачем слишком уж прятать редкий компонент, который незаконным стал совсем недавно? Что говорить, если даже книги о крестражах из кабинета Дамблдора были защищены ещё слабее! Гермиона тогда приманила их просто из окна спальни.       — Это было лихо, — хмыкнул Малфой, накладывая обратно на шкаф чары. Гермиона прятала под куртку бисерную сумочку, на самом дне которой лежала склянка с отсыпанными тремя мерами шкуры бумсланга. По идее, Слизнорт не должен был заметить, что в одной из его банок стало чуть меньше порошка, по крайней мере, сразу.       Возвращаться автобусом было не разумно. Если Слизнорт всё-таки обнаружит пропажу, то двое, сначала приехавших посреди ночи из Стратфорд-на-Эйвоне в Кловелли, а через два часа вернувшихся по тому же маршруту, вызовут немало подозрений. Было решено воспользоваться камином местного паба «Нога тролля» и добраться до Лондона, а там купить в Лютном пару мётел.       — Я не помещусь на метле, — Гермиона развела руки, демонстрируя габариты толстушки, — она банально сломается.       — Значит, не пьём зелье, — кивнул Малфой, — а как только выветрится — летим. Тогда надо прибавить шаг. Здесь куда?       Гермиона посомневалась несколько секунд, на какую из тёмных улочек свернуть, потом решительно шагнула направо, и пьяница из Лютного последовал за ней. Через два квартала Гермиона остановилась, и Малфой едва не налетел на неё.       Перед ними был дом. Обычный для Кловелли каменный дом с участком, с деревянными окнами и кустом вьющихся роз, тянущихся к самой мансарде.       — Они вырубили сад…       Было больно держать глаза открытыми. И дышать. И не плакать. И тщетно искать в себе силы пойти дальше. Её сад — две старые яблони, три молодые груши — они вместе с Роном садили, сливы и черешни. Вырублено было всё — заросли смородины и малины, и огромная альтанка её любимых вьющихся роз, на которой Рон обещал сделать качели, и даже живая изгородь из сирени, скрывавшая всё это от глаз прохожих.       Нужно было спешить, но Люциус Малфой не смог найти в себе силы поторопить её. Он понимал Гермиону в этот момент, понимал как никто. И вырубленный сад — это ничуть не лучше полов, вымытых его рубашкой. Малфой положил ладонь на плечо Гермионы, и она, не глядя на него, кивнула. Вытерла лицо обеими руками и с удивительной ловкостью зашагала вверх по улице.       Они уничтожили сад, они заложили двор плиткой. Как будто обрубили последний якорь.