Миф о девятом вале

      Нацеленность, настойчивость, неспешность не сработали. Джин от души приложилась коленями о ребра ступенек на Гриммо и взвыла сначала от боли, а потом — от злости, когда на нее надвинулся пыльный Дамблдор, в очередной раз любопытствующий, кто его убил. Силы закончились, стены, о которую можно легко и быстро разбить голову, рядом не наблюдалось, и от идиотизма ситуации она закричала, срывая голос:       — Да! Это я отправила вас к праотцам, дементорову мать за ногу, директор! За Гарри, за Рона, за Гермиону, за всеобщее благо, за светлое будущее, за полную муть, которая творится у нас сейчас!       Нужно всё-таки сделать себе многоразовый портал домой, а не в салон. И плевать, что Вальбурга сдаст её мужу при первой же возможности. Серо-пепельная тень покачивалась, подмаргивала бровями и упорно не давала пройти без пароля, забивая дыхание тонной пыли при любой попытке. С ненавистью прошептав: «Да не убивала я вас, Дамблдор!», миссис Поттер поклялась вывернуть Майкла и весь Лютный наизнанку, но узнать, как можно снять это мордредово заклинание. Грюму хорошо — сидит себе, небось, на облачке и пьёт. А тут каждый день ходи сквозь мёртвого Дамблдора!       Она скрючилась у камина, залечивая палочкой ушибы и царапины. Её качало, и прохладный темный камень стены тыкался в висок, как нос того щенка, которого в детстве они с Роном подобрали на дороге. Назвали его Фестрал, натаскали мяса из супа и постелили коврик под кроватью. А через пару дней объявилась хозяйка собаки, волшебница из соседней с «Норой» деревни, и стала кричать, что мерзкие рыжие дети украли ее любимого Зайку и нет им прощения. Зайку? Зайку?! Нет, серьезно?       — Хозяйка, Кикимер принес зелье и хочет сообщить, что ваша мать, предательница крови…       Джиневра вцепилась зубами в корковую пробку большого флакона и взвыла — тихо и горько. Мама. Ей нужно к маме. Там только братья, они не справятся, они не обнимут, не покачают на руках, как Гарри всегда её качает. Правая рука на затылке, левая на плечах. Гарри. Мерлин, Гарри! Совсем белый Гарри, который велел ей отправляться домой, когда сам шел к министерскому лифту. Значит, до утра они будут сидеть у Главного Писчего и обсуждать очередную антикризисную муть. Героиня Второй Магической арестована по обвинению в убийствах. О, они не уйдут до утра. Обсудят с редактором «Пророка» и Фаджем, что писать, на что намекнуть, о чем умолчать. С департаментом экономики  и Фортескью — как арест Гермионы скажется на курсе маггловских денег. С папой — как удержать под контролем ситуацию и не допустить очередного бунта из-за его невестки. С Гарри — где держать его лучшую подругу, в Азкабане или предварительной камере Министерства. Отец и Гарри не вернутся до утра. А когда вернутся, дай Мерлин, чтобы стояли на ногах.       Жена Главного аврора ещё раз ткнулась лбом в холодный мрамор камина. Опрокинула одним глотком успокоительное зелье. Велела Кикимеру держать наготове пару таких же флаконов, чашку бульона с сухарями и бутылку огневиски — Гарри вряд ли сможет есть, когда вернётся, хорошо, если удастся влить в него пару ложек бульона перед стаканом Огденского. Трансфигурировала кресло напротив камина в широкую кушетку с подушками и одеялом — Гарри всегда мерзнет на работе, а согревающие чары у него почему-то не очень получаются.       Джинни провела ладонями по волосам и лицу, стирая буйное отчаянье. Почему Гермиону арестовали? Почему она умоляла освободить Малфоя? Почему говорила, что Гарри грозит опасность? Почему этот чистокровный тролль умчался сразу, как только ее увидел, и даже не применил к ней Обливиэйт? Почему приложил Ступефаем, да и то — слегка, она даже сознание не потеряла, ударилась только? Волшебница мотнула головой и шагнула в камин со словом «Нора».       Дальше было странное дежа-вю: дверь спальни родителей, у которой что-то журчала Флёр, больные глаза Билла (именно он сегодня «держал оборону дома»), записки совам в Румынию и Монголию, двенадцать золотых стрелок, разлетевшихся по циферблату.       Джин сварила бульон для отца и братьев. Нарезала бутербродов. Заварила чай, приготовила шоколад. Достала из-под третьей доски на стене в кухне бутылку маггловского коньяка — отец предпочитал его Огденскому. Села на пол рядом с Флёр у дверей родительской спальни, и, прижав губы к шершавому дереву, что-то зашептала, запела, забормотала, вспоминая как в детстве так же делала Молли. Благодарно приняла от жены брата очередной флакон, не глядя выпила Укрепляющее, мимолетно подумав: почему им с Гермионой так не нравилась когда-то Флёр? Подмигнула серебристому пикси Джорджа, который измученно прошептал: «Буду к утру, не могу пока ничего сказать». Лениво расталкивая мысли, приползло старое воспоминание — патронусом Фреда был докси, и эти две переливающиеся твари обычно прилетали вместе, пихаясь локтями и перебивая друг друга в желании донести до родных что-то важное. Очень важное. Например, что у них закончились чернила. Или на них разозлилась МакГоногалл. Или они изобрели новые конфеты.       — Джинни, — бледная Молли с воспалёнными глазами открыла дверь и подхватила дочку, которая чуть не рухнула на нее, потеряв опору, — иди домой, родная. Пока мы ничего не знаем наверняка, а я не хочу, чтобы Гарри вернулся в пустой дом. Это страшно, это очень страшно, радость моя.       Джиневра моргнула, шевеля губами, махнула рукой в сторону кухни, жалобно глянула на Флёр.       — Всё съем, всё выпью, всем запью, палочка со мной, — Молли помнила, что её дочь ещё верит в силу шоколада, сэндвичей и Экспелиармуса против злобы окружающего мира, — Флёр проследит, правда, милая? Ты сможешь на Гриммо остаться сама? Или отправить с тобой Билла? Нет? Я так и думала. Иди, пожалуйста, если станет что-то известно, сообщай. Мы тоже, как только узнаем.       Молли Уизли обняла дочь и, вцепившись в локоть невестки, тяжело ступая, пошла на кухню.       На Гриммо, снова усевшись на полу перед камином, Джиневра Поттер собирала вместе расползающиеся от усталости и несуразной ситуации мысли. Гарри нужно будет обязательно рассказать о Малфое. Перед Джорджем нужно будет долго извиняться. К Гермионе уже вряд ли получится пробиться с вопросом: а что это в твоем доме делал оступефаенный или какой там Пожиратель? И почему ты так отчаянно хотела, чтобы я его освободила? И зачем тебе признаваться в убийстве… Кого ты там делаешь вид, что убила? И что грозит Гарри, если он…       В гостиной было тихо, молчала даже Вальбурга. Может, устала, может, придумывала, какую гадость пожелать Джин на сон грядущий. Миссис Поттер, обняв колени, раскачивалась на ковре. Зажигала Люмос. Высекала зелёные искры и голубое пламя. Старательно, по линеечке, разрывала на полоски «Пророк», сворачивала бумагу трубочками и поджигала, бросая огарки в чёрный пустой камин. Шептала, что и как скажет Гарри, как только он вернется. Про умчавшегося в чёрных вихрях Малфоя, про собственную глупость, про обездвиженного Джорджа. И снова раскачивалась, раскачивалась, раскачивалась.       А когда камин сверкнул зеленым и выплюнул на ковер её мужа, Джин поняла, что ничего не скажет. Гарри был черным. Совсем черным. От темной макушки и зеленых глаз до белых рукавов парадной формы. Он шагнул в комнату, словно прыгнул с Астрономической башни, нашарил в полутьме глазами Джин и улыбнулся так, как улыбался в тайной комнате, раздирая дневник Реддла клыком василиска и собираясь умирать.       — Приляг, — она вскочила, кидаясь ему под ноги — только бы не упал, не трансгрессировал, не левитировал, или что он там может в такой момент, — приляг, прошу, Гарри, вот сюда, ложись, ложись пожалуйста!       Они вместе рухнули на кушетку, она подтолкнула ему под голову подушки, выругалась сквозь зубы, не почувствовав запаха спиртного — Мерлин, лучше бы был пьян, в самом деле! Гарри привычно притянул некогда рыжую голову себе на грудь — обнял за плечи левой рукой, стиснул затылок пальцами правой. Его вдруг затрясло, он что-то бормотал, совсем непонятное, мотал головой, пытался раскачиваться, не выпуская Джин из рук, снова бормотал, просил одеяло, виски и шоколад. Когда, наконец, Избранного магического мира перестало бить лихорадкой, он сел на кушетке, махнул полстакана виски, влил столько же в жену, крикнул «Люмос Максима!», достал из кармана пергамент и невыносимо спокойно прочитал:       «Я, Гермиона Джин Грейнджер-Уизли, признаю, что убила Ричарда Джерома Грейнджера, Шарлотту Марию Грейнджер, Рональда Биллиуса Уизли, Дина Чарльза Томаса, Лаванду Елизавету Браун, Мариэтту Персильду Эджком, Дэнниса Альберта Криви и Роланду Ариадну Трюк.»       «Мы, Независимая комиссия в составе восьмерых волшебников… имярек, имярек… подтверждаем, что Гермиона Джин Грейнджер-Уизли не находится под влиянием Империуса, Конфундуса, внушения, Непреложного обета, или любых других заклинаний и зелий, ингибирующих волю, а также не является одержимой.»       Главный Аврор магической Британии Гарри Поттер был отстранён от расследования в в ту же ночь, когда привёл Гермиону Грейнджер-Уизли в аврорат. Об этом самой Гермионе сочувственным шёпотом сообщил Перси Уизли, тихонько заглянув к задержанной между бесполезными допросами. Ближе к утру, когда она уже очень плохо понимала, что вообще происходит. Когда молчала на допросах просто потому что не знала пока, что говорить. Потому что так сказал Гарри. Гермиона успела удивиться — самый занудный из всех Уизли практически безвылазно жил в Монголии, а оказался в Министерстве в ту же ночь, как её задержали. Странно было видеть Перси заботливым и почти нежным в то время как Джордж упорно делал вид, что они с Гермионой не знакомы. Впрочем, не важно.       Важнее другое — Гарри временно отстранили от работы в аврорате вообще и от её дела в частности.       Ну хоть что-то.       Но когда подобная формальность могла остановить Избранного?       На пороге Министерства, не глядя на подругу, Гарри сказал быстро и четко:       — Молчи. Что бы ни спрашивали, кто бы ни спрашивал, что бы ни обещали, чем бы не угрожали. Просто молчи. Аврорат сейчас — единственное безопасное для тебя место. До утра мы тебя перекинем на материк. А там живи как знаешь.       Гермиона не ответила. Гарри как всегда рассчитывал на свою избранность и неприкосновенность. Ещё бы! Символ двух войн и одной революции, когда у него что не получалось! Символизма Гарри Поттера хватило часов на пять, а потом его просто отодвинули в сторону. Зная друга, Гермиона подозревала, что к утру дело закончится как минимум полётами на драконах и сломанными судьбами всех, кого она ещё любит. И, возможно, гибелью. Даже наверняка — если временно отстранённый Главный Аврор захочет, как обычно, справедливости. Справедливости, которой у маглократов не было никогда. У неё оставалось одно-единственное средство, чтобы обезопасить Гарри Поттера — остановить его от дальнейшего расследования. Идея, по чистой случайности подброшенная сумасшедшей, верной Джинни. Мысль, которая уже витает, и которую осталось только подобрать и озвучить. И как-то притянуть к реальности.       — Я, Гермиона Грейнджер-Уизли, признаю, что убила Ричарда Джерома Грейнджера, Шарлотту Марию Грейнджер, Рональда Биллиуса Уизли, Дина Чарльза Томаса, Лаванду Елизавету Браун, Мариэтту Персильду Эджком, Дэнниса Альберта Криви и Роланду Ариадну Трюк.       Дыхание закончилось. Джордж посмотрел на неё холодно и сухо. Будто ожидал чего-то подобного. Будто это совершенно нормально — убить родных. Будто тот, кто не поддерживает революцию маглократии яростно и истово, — априори не надёжен. Даже если этот человек маглорождённый, друг и родственник. Плевать. Не надёжен. Не наш. Не аплодирует. Прытко Пишущее Перо складывало её слова в убористые строчки. Джордж, когда мы успели стать врагами?       — Как это произошло? — сухо спросил волшебник. Гермиона снова набрала в грудь воздух и старалась не смотреть в злые глаза. На переносицу. На нечесаные волосы. Шрам на том месте, где было ухо. Он так и не простил Снейпа. И её не простит и не захочет понять. Растерянный взгляд, Гермиона, расфокус! Ты сможешь.       — Я была уверена, что Томас, Браун, Эджком, Криви и Трюк убили моего мужа и родителей. Мне казалось, что я видела их в ночь второго мая двухтысячного года. Рон… мне казалось, что Рон обездвижил меня, и я лежала под кроватью в комнате на втором этаже, пока… всё происходило. Я там пряталась всегда в детстве. Там двери на лестницу, видны лица тех, кто поднимается. Потому я нашла их и убила. Всех, кроме Трюк — квилоном Гырга Грязного.       Тяжело сглотнула, надломила в муке брови. Ему всё равно, но она должна играть. Иначе не поверят.       — Зачем вы убили Ричарда Грейнджера, Шарлотту Грейнджер и Рональда Уизли? — спросил Джордж ещё строже. А он умеет так говорить! Умеет не смеяться. Умеет быть страшным. Кто бы мог подумать?       — Я не знаю. Я вспомнила об этом… вдруг, внезапно, как озарение!.. только когда убивала Роланду Трюк. Я думала, что это сделали они, а оказалось — я. Я… И потому пришла сама… Я вспомнила, Джордж, понимаешь?! Как я могла не помнить? Как я могла обвинить невиновных?       — Как вы убили Роланду Трюк? — он не повёлся ни на своё имя, ни на её разыгранное безумие. Плохо, значит, разыгрывает. Может, засмеяться? Позже, пожалуй, сейчас это будет перебор.       — Авада Кедавра.       — Почему не квилоном?       — Я не могла его найти. Он исчез. В никуда.       — Где вы его взяли?       — Он просто появился в моём шкафу.       — Вам кто-то приказывал убивать?       — Да.       — Кто?       — Квилон.       — Мистер Уизли, — в допросную заглянул советник Фадж, и Гермиона едва заметно выдохнула, — вас к Главному Писчему.       Гермиона опустила голову на столешницу. Держаться. В конце концов, она сама планировала сдаться, если выживет. Надо признаться, что, если бы не Малфой, приходить в аврорат не пришлось бы — её прикончили бы ещё на подступах к тайне Блейза Забини. Или она сама себя извела бы дурман-травами и зеркалом Еиналеж.       Второго мая двухтысячного года в двери родительского дома постучали. Она была наверху, мама шла по коридору, Рон поднимался по лестнице, отец открыл.       — Мистер… Томас! — вспомнил он не сразу. — О, вы не один. Вы к Гермионе? Проходите, конечно, проходите. Лотти, Лотти, у нас гости! Что… Что вы делаете?! Рон!!!       Это было последние слова отца. Потом в комнату ворвался раненый Рональд, столкнулся в дверях с Гермионой, бегущей на выручку. Ударил её обездвиживающими чарами и сунул под кровать. Закричала мама, долго, страшно, и Рон успел ударить двумя или тремя заклятиями, прежде чем в него выстрелили непривычным сизым пламенем. Он повалился на кровать, теряя последнюю мысль в сгущавшемся предсмертном мареве. Кричала мама. Смеялся полубезумный Дэннис Криви. Капала чёрная кровь. Четверо убийц ходили по дому, говорили, передавали друг другу фляги с чаем. Она видела их всех, пока на её ладонь капала чёрная кровь, насквозь пропитавшая матрас.       Гермиона подняла мутные уставшие глаза, когда снова открылась допросная, и двое авроров, глядя со смешанными чувствами жалости и недоверия, повели её в зал заседаний Визенгамота — проверять, не находится ли она под каким бы то ни было внушением. Пустые ночные коридоры были гулкими и пахли грибами.       А под обломками Ночного рыцаря пахло кровью и пыльной обшивкой кресла, придавившего ей руку. Убийцы добрались до Роланды Трюк, отчитались, и она бросилась на поиски Гермионы. Потому что по данным разведки миссис Грейнджер-Уизли должна была быть дома и нигде больше. Бывший преподаватель, человек, защищавший Хогвартс, без жалости взорвал полный автобус спящих людей, чтобы уничтожить Гермиону. Пассажиров — кого убило, кого засыпало обломками, а Гермиона, сидевшая рядом с Розой на месте кондуктора, вылетела через лобовое стекло на капот. Роланда почти задушила её заклинанием, если бы Роза Хэмсворт не оборвала невидимую верёвку голой рукой и не трансгрессировала Гермиону к мадам Малкин.       Была ночь. Никто не мог видеть мадам Трюк в полной темноте. Несколько месяцев спустя, выходя с Виктором Крамом из дома на Косой аллее, Гермиона молилась, чтобы Роланда Трюк была уверена в своей безнаказанности. Она должна быть уверена, что никто не видел, как её совиные глаза сверкнули жёлтым в полной тьме. Это был залог того, что Гермионе сохранят жизнь. Это, и ещё алиби, которое ей обеспечил в зале суда Малфой. Она была с ним, и ехала домой. Ничего не видела. Ничего не знаю.       Брать на себя убийство мадам Трюк было опасно. Гермиона не знала точно, как и где она была убита, и сказала «Авада Кедавра» наугад. Люциус убил так Забини, едва ли Роланду Трюк ждало что-то другое. И всё же, если Гермиону начнут спрашивать — точно найдут несостыковки. Но это даст Малфою немного форы, чтобы убраться из страны. А потом всегда можно будет списать Роланду на очередную галлюцинацию её шизофрении. Приписала себе лишнее убийство. Потом, когда он будет в безопасности. Потом, когда она придумает, как вытащить из этого Гарри.       Гермиона не смогла сразу придумать относительно правдоподобную историю о том, почему убила собственных родителей. Времени было катастрофически мало, и безумие показалось хорошим прикрытием. Её двухгодичную депрессию, нежелание никого видеть, проблемы с едой и отчуждение можно было запросто подогнать под симптомы сумасшествия. Но уже через несколько часов волшебница поняла, что сценарий для неё слишком сложен, в него не ляжет обстрел автобуса, и мадам Малкин, и Роза Хэмсворт, вернее, та, кто так внезапно удачно под этим именем скрывается. А пути назад уже не было. Нужно было играть до конца — авось, выгорит. Авось, казнить её — это выгодно заказчику. Авось.       Гермиона знала о шизофрении не так чтобы мало — болел соседский мальчик, на два года старше. Они много общались до того, как стал ясен диагноз, и все странности Джереми она, разумеется, помнила. Конечно, этого будет недостаточно для настоящего врача, но что, если колдомедики не знают этой болезни так же, как не знают о наложении швов? Шанс. Маленький. Слабый. Хорошо, что Гарри отстранили. Но он всё равно будет копать. Нужна стройная версия. Очень стройная. Всё несостыковки списать на болезнь.       Итак, это она всех убила. Помутилось в голове. Родителей и Рона — квилоном. Не будут же они проводить эксгумацию, чтобы проверить, квилон или заклятие. Убила и забыла. Решила, что это сделали одноклассники и Трюк. И пошла мстить. Отомстила, вспомнила, что и родителей тоже она, пришла с повинной. Слабенькая, но версия. Кто обстрелял автобус — не помню. Как оказалась у Розы и Малкин — не помню. Гермиона Грейнджер поехала крышей после горестей Второй магической. Немудрено, в общем-то.       Была большая несостыковка — она купила квилон только осенью двухтысячного, стало быть, не могла убить родителей и мужа в мае. Но Гермиона наложила на продавца из Лютного Обливиэйт. Если его не найдут и не расколдуют, то хорошо. А если найдут? Значит, убила кухонным ножом! А квилон купила осенью, а думала, что он явился сам, в апреле… А-а-а-а-а! Как не запутаться в собственной лжи? Она умная, она справится.       Это была версия для всех. Не очень стройная, но, если её захотят посадить, её посадят. Захотят отдать дементорам — отдадут. Только бы Гарри не вмешался! Нужно было сказать Джинни увезти его из страны, но в ту минуту Гермиона могла думать только о Малфое. Она и сейчас думает только о них двоих — о Гарри и Люциусе.       В зале Визенгамота ей задали четыре десятка самых разных вопросов, от возраста до причин убийства, некоторые по три раза в разных формулировках. Потом восемь волшебников подписали документ о её вменяемости, и Гермиону отвели обратно в допросную. Невыносимо хотелось спать.       Версия «для всех» не годилась для Четвёртого, потому что он знал правду. Хотя… А если так? Она была в доме. Она видела убийц. Она отомстила. Пока мстила — крыша помахала коньками на прощание, и она решила, что убила вообще всех, включая Фреда Уизли. Это могло сработать. Только бы не вмешался Гарри. Только бы она не запуталась в собственной лжи!       — Я требую медицинского освидетельствования. Она не в себе, это же видно, — Гарри повторял эту фразу в двадцать шестой раз.       Сидящие вокруг стола в кабинете у Главного Писчего синхронно вздохнули.       — Мистер Поттер, рискну вам напомнить, что вас отстранили, — мягко напомнил Фадж.       — Я здесь как её адвокат и друг! — отрезал Поттер.       — Наша система правосудия не подразумевает адвокатов, — тихо вздохнул Фадж, неслышно постукивая пальцами по столу.       — Ну хватит, — прервал их постаревший за эту ночь Артур Уизли. — Мы не можем доставить миссис Грейнджер-Уизли в магловский госпиталь. Мы не можем доверять суждениям врача-магла, когда речь идёт о волшебнице! У нас другие заболевания.       — Пусть осмотрят колдомедики, — предложил Гарри.       — Аурикус говорит, что она здорова, — возразил Фортескью с привычной яростной уверенностью.       — Аурикус — главный целитель, а не психотерапевт, — отрезал Гарри.       — Здоровым волшебникам… — начал Фадж.       Гарри Поттер очень спокойно разгладил складочку на рукаве кителя. Очень ласково улыбнулся. Очень вежливо спросил:       — Вы желаете. Обвинить героиню Второй магической войны. В восьми убийствах. Не имея на то достаточных оснований?        Артур Уизли, всё это время смотревший в пустой лист бумаги, поднял на Гарри больные глаза.       — Гарри, — очень тихо сказал он, — ты помнишь, что было в мае двухтысячного после… после гибели Рона? Ты помнишь, как Панси Паркинсон убила собственного отца за то, что он отказывался пускать молодоволшебников с обыском? А маленькую Ортанс Клеманси, которую собственная мать отравила за то, что она сказала, будто никому нет дела до победы над Волдемортом? Ей было семь. Наше общество прогнило до основания, до наших собственных семей. А ещё, помнишь Мадлену Гре…       — Я вас понял, — сипло ответил Поттер и с ненавистью отстегнул от мундира погоны. Швырнул их по столу под нос Фаджу.       — Мы же не судим, мы ищем, мы расследуем! — оправдался Фадж, осторожно пряча погоны в кармане мантии. — У нас есть добровольное признание, понимаешь, Гарри? Это очень серьёзно. Возможно, конечно…       — Она не в себе, и я докажу это, — отрезал Гарри, поднимаясь. — Вы не сможете отказать ей в медицинском освидетельствовании.       Он забрал выписки из протоколов и ушёл, в Атриуме нырнул в зелёное пламя камина, чтобы вывалиться дома практически в объятия жены. Он больше не мог говорить. Казалось, ещё слово — и от безысходности и отчаяния завоет волком. У него больше не было Рона, чтобы помочь и поддержать. Не было рядом светлой головы Гермионы — эта голова теперь либо не светлая, либо зачем-то лжёт. Зачем она может лгать? Кого-то покрывает? Кого? У неё ведь, кроме него, никого не осталось!       Малфой. Алиби ей обеспечил Малфой, хотя казалось, что наоборот. Он её шантажирует, может? Фортескью в ответ на эту версию уверил его, что Малфоя нет в стране, его молодоволшебники не пропустили бы. А Гермиона не выезжала. А охранникам Хранилищ, бывшего Малфой-мэнора, показалось, что они его видели в апреле этого года, они под присягой подтвердили. Но ведь кто-то принял на себя личину Дамьена Бернара. А был ли сам Дамьен Бернар?       Гарри прижал к себе уснувшую после невыносимо длинной ночи жену и заставил себя не думать. Глупо было отпускать сегодня дядюшку, но у Поттера был совсем другой план — спрятать Гермиону от молодоволшебников в аврорате, а потом вывезти к горгульям. Он совершенно не собирался докапываться до правды, если Гермиона не собиралась ему её рассказывать. Просто выигрывал время. Просто не придумал ничего лучше, чем забрать её к себе в отдел, где он практически Мерлин. А теперь — теперь он сам не знал, что делать.       Поздним утром Гермиону Грейнджер-Уизли вывели из допросной. А через полчаса ввели туда Гарри Поттера.       Гарри Поттер был неплохим аврором. Слову «неплохой» Героя научила Скиттер. В какой-то вечер, сидя в его кабинете, Рита курила, собирая пепел в воздухе маленьким облачком, и это облачко все время меняло форму: от шарика до кораблика. Поттер, молодой начальник следственного отдела аврората, вычитывал очередной материал о героической работе своего подразделения, кривился и бубнил: нет в магическом мире хороших журналистов, совсем нет, что с этим делать? Скиттер усмехнулась, сожгла в воздухе пепельного котенка и процедила:       — «Хороших» журналистов не бывает, мистер Герой. «Хорошими» бывают директора кафе, преподаватели Хогвартса или доктора в Мунго. А журналисты бывают неплохими. «Хороший журналист» — это нескромно.       Её тоже многому научила и война, и революция. Когда-то Рита была первой в рядах нескромных. Теперь в ее голосе шипела смертельная усталость, сродни снейповской, когда тот назначал отработки на выходные. И Гарри заткнулся. И запомнил. И с тех пор всегда говорил о себе: неплохой следователь. Неплохой руководитель. Неплохо разбираюсь в законах. Неплохо понимаю ситуацию.       Текущую ситуацию он понимал очень и очень неплохо. Он сидел в камере, где не так давно квартировала Гермиона, скованный магическими наручниками, и вот уже который час отвечал на вопросы коллег под протокол. Не был. Не помню. Не знаю. Не видел. Не слышал. Не приходил. Не говорил. Нет. Нет. Нет.       Гарри Поттер был неплохим аврором. Он знал, что нужно говорить при аресте. Он научил этому Джин еще на первых курсах аврорской академии. Почему, дементорову мать, он не научил этому Гермиону?       Ордер на арест Гермионы Грейнджер-Уизли Гарри Поттер увидел совершенно случайно — его заместитель подхватил какое-то мудреное проклятие и валялся в Мунго третий день. Прибежавший к Главному аврору секретарь, особо не церемонясь, вывалил на стол Поттера кипу пергаментов со словами: «Подпишите, это на завтра!» и умчался на семинар о возможных перспективах маглократии для стран Восточной Европы. Приказ об аресте подруги был третьей бумагой, которую Гарри собирался подмахнуть не глядя. Но споткнулся о приписку «…ввиду особой опасности указанной волшебницы, при задержании разрешено применение непростительных заклятий». Такие комментарии означали одно — прицельно Аваду Кедавру, если просто шевельнется в сторону мракоборцев. И за все время работы Гарри в аврорате подобное распоряжение было озвучено лишь однажды — речь шла об обезумевшем оборотне, который умудрился весьма близко познакомиться с вампирами. В верхнем левом углу значилось «Копию ордера — молодоволшебникам». Вот как. Гарри вчитался в мелкие строки. С обеда над Гермионой Грейнджер-Уизли был установлен надзор. Надзор!       Запершись в кабинете, Поттер вынул толстое, истрёпанное дело. Читал и перечитывал, сопоставлял даты, проверял колдофото, но связать Гермиону с именами убитых одноклассников у него не получалось. Мракоборцы так и не смогли обнаружить никаких зацепок. В документах не было доказательств причастности Грейнджер-Уизли. По-прежнему не ясно, что объединяло младшего судью Визенгамота, владелицу бутика женского белья, инструктора по окклюменции у молодоволшебников и начинающего иллюстратора учебников по гербологии. Только школа и Отряд Дамблдора, и то, Мариэтта — с большой натяжкой. Ничего нового. Гарри глотнул воды, чувствуя, как дрожь волной катится от подрагивающих пальцев к плечам. Запросить такой ордер могли только «сверху». Невыразимцы, например. А это значило, что им зачем-то нужно либо чистосердечное признание героини войны на первых полосах газет (сотрудники этого отдела славились даром убеждения), либо мертвая героиня. Причем, первое отнюдь не исключало второго. Был еще один вариант, и Главный Аврор понимал, что его нельзя сбрасывать со счетов. Она могла быть действительно виновна.       Он сжег ордер и за полчаса, прихватив запасную метлу, прилетел в старый дом с садом. Услышал от Гермионы, что она — убийца. Забрал у нее палочку, доставил в аврорат и запер в подземную камеру. Отсекая мысли, истошно вопившие в голове: «Зачем? Почему? Как могла?», молился, чтобы за это время не был выписан новый ордер, чтобы в Министерстве их не встретил строй палочек наизготовку, чтобы со стороны все выглядело как тот арест, которого и добивались. И чтобы копия ордера на арест, которая ушла молодоволшебникам, не была ещё прочитана. Два-три часа, а потом он бы вытащил ее, связался с Джин, велел бы подобрать портал (надо же наконец, сказать жене, что он давно в курсе ее незаконных авантюр), собрал деньги и перебросил Гермиону на материк. Возможно когда-нибудь потом, лет через пять-десять, они встретятся. Он спросит, она объяснит и он поверит, потому что… Потому что «Это же Гермиона!», — с улыбкой сказал Рон в его голове, и перед глазами вспыхнул ало-золотой фейерверк на свадьбе двух лучших друзей.       Бывший Главный Аврор тяжело откинулся на спинку кресла в допросной. Звякнули цепи. Он чувствовал себя флоббер-червём. По крайней мере, в уровне развития.       Кабинетная работа дала о себе знать. Он слишком привык «решать» вопросы, а не бросаться заклятиями в первого попавшегося. Слишком привык, что Избранному можно если не все, то многое. Слишком отвык от фирменного грейнджеровского упрямства. Надзор и опасно тащить Гермиону на площадь Гриммо? Он должен был прямо там, в доме, вызвать Джин и требовать портал. Джорджа надо было оглушить до того, как его принесло в камеру с вопросами! Гермионе нужно было просто сидеть молча! Теперь все будет куда сложнее. Он просчитался, страшно, чудовищно просчитался. Недооценил силу махины по имени маглократия, которая прежде, казалось, слушалась его как хозяина. Сглупил. Понадеялся на удачу. Забыл, что больше нет ни Дамблдора, ни Снейпа, чтобы страховать его.       Маглократия показала оскал очень скоро — едва он успел толком уснуть с Джинни под боком, прямо в дом, с лёгкостью минуя все защитные заклинания, вломилось трое молодоволшебников с ордером на арест Гарри Поттера. Вскочившая Джинни так побледнела, что он даже испугался. Но она справилась. А его увели.       Почти беззвучно щелкнула дверь, до этого грохотавшая как карета, запряженная фестралами. Легким дуновением то ли ветра, то ли магии, в камеру просочились двое невыразимцев неприметной наружности в мантиях цвета пыли. Сели напротив, невыразительно улыбнулись, достали перья из воздуха. Правый заговорил, левый сделал вид, что происходящее его никоим образом не касается. И Гарри понял, что снова, в который раз, переоценил себя и недооценил противника. Почему-то он думал, что они придут позже.